CC BY
72
УДК 316.323:316.34
Горлов А.В.,
старший преподаватель кафедры «Философия и история» ФГБОУ ВПО «Госуниверситет-УНПК»
ЭКСПЛУАТАЦИЯ И СОБСТВЕННОСТь
в патриархальном ОБЩЕСТВЕ
Согласно господствующим представлениям, патриархальное общество является, доклассовым. Однако анализ исторических фактов, проведённый автором статьи, говорит, о наличии в этом, обществе классовых отношений. Патриархальная, эксплуатация. человека человеком, осуществляется. в непосредственно общественной форме, а именно в форме власти.
Ключевые слова: патриархальное общество, классовая эксплуатация, собственность, переход от доклассового строя к классовому, власть.
Неправильное понимание эксплуатации и собственности ведёт исследователей патриархального общества к серьёзным ошибкам, в первую очередь — к представлению об отсутствии в этом обществе классовых отношений. Например, В.А. Шнирельман, характеризуя социальные структуры калифорнийских индейцев в период европейской колонизации Америки как предклассовые, тут же отмечает, что возглавлявшие эти структуры вожди «обычно освобождались от самостоятельной добычи пищи и кормились за счёт подношений общинников». Разумеется, кормились не как нищие, более того: для решения бытовых проблем имели под рукой ремесленников, которые в ряде случаев «занимались исключительно обслуживанием потребностей знати»1. И это «предклассовые структуры»!
О тех, кто описывает патриархальную жизнь в духе социального мира и гармонии, Шнирельман отзывается негативно: они «затемняют дело», «создают иллю-зию»2. «На деле, — утверждает историк, — в процессе классообразования широкие
общественные интересы всё более отступали на второй план перед корыстными побуждениями правящей верхушки. <...> Общественный продукт, в той или иной форме поступавший к вождям, чем дальше, тем больше расходовался на содержание пышного двора, где представители знати наслаждались роскошью и обслуживались многочисленной челядью. <...> Главным источником доходов вождям служили их собственные обширные земли, обрабатываемые . трудом общинников, всевозможные налоги и поборы, а также всё более усиливавшиеся со временем войны. Только в эту эпоху войны стали вестись специально ради грабежа, в первую очередь с целью захвата земли. Последнюю вожди либо присоединяли к своим владениям, либо раздавали приближённым. Не менее важной формой обогащения являлось и данничество, позволявшее одним этносам безвозмездно пользоваться плодами труда других. Все эти отношения свидетельствуют о возникновении ранних форм эксплуатации... <...> Возникшая в определённый момент пропасть между знатью и простыми общинниками всё более увеличивалась, что находило отражение, в частности, в формировании особой субкультуры, присущей представителям высшего слоя. И, наконец, в некоторых посёлках или прото-городах в предклассовый период кварталы знати начали отгораживаться от остальной территории крепостными стенами, что говорило уже об определённом накале социальных противоречий между знатью и простыми общинниками»3.
Крупная земельная собственность вождя и знати, пышный двор с многочисленной челядью, налоги, поборы, грабительские войны, данничество, социальная пропасть между знатью и общинниками — что это, если не классовый строй? Однако, по Шнирельману, такой строй — всего лишь предклассовый, всего лишь стадия разложения общинного строя, а по И.М. Дьяконову — даже не стадия разложения, а любая стадия первобытно-общинного строя4. Неужели только кровавая бойня в рамках того или иного общества может заставить историков увидеть антагонистические классы и их борьбу?!
Широко распространённое представление о патриархальной эпохе как о стадии разложения общинного строя не выдерживает серьёзной критики. Оно, справедливо отмечает В.И. Кузищин, «уязвимо как с конкретно-исторической, так и теоретической точки зрения, поскольку констатация довольно далеко зашедшего разложения родоплеменных отношений, социальной дифференциации и развития хозяйства, с одной стороны, создания государственности (пусть примитивной) и определённой системы культурных ценностей — с другой, плохо совмещается с условиями первобытных отношений»5.
По мнению Кузищина, чтобы исправить господствующее в современной науке ущербное представление о патриархальной (раннеклассовой) эпохе, нужно признать, что она представляет собой не последнюю стадию общинного строя, а переходный период от общинного (доклассового) строя к общественному (классовому). В рамках этого периода историк выделяет две фазы: фазу зарождения классового строя в лоне доклассового и фазу начального развития уже родившегося классового строя.
Получилось очень плохо. Общество, переходное от доклассового к классовому, стоит у Кузищина враскорячку: одной ногой — в общинном строе, и в этом плане оно доклассовое, а другой — в общественном строе, и в этом плане оно классовое. В таком случае переходное общество можно характеризовать как раннеклассовое только тогда, когда оно проходит вторую фазу своего развития, а для первой фазы требуется иная характеристика (здесь напрашивается термин «позднее доклассовое»). Какой отсюда вывод? Во избежание путаницы нужно говорить не о едином переходном обществе, а о последней форме общинного (доклассового) строя и первой форме общественного (классового) строя. Введя понятие переходного общества, Ку-зищин хотел улучшить, модернизировать образ патриархального строя в современной науке, но вместо этого предложил ещё одно несуразное, путаное представление.
Для такого рода путаных представлений о патриархальном обществе, гуляющих
по страницам бесчисленного множества исторических трудов, В.П. Илюшечкин попытался создать солидный теоретический фундамент.
«В предклассовых обществах, — пишет он, — где ещё отсутствуют государственность и частная собственность на средства производства, но уже производится в какой-то мере прибавочный продукт, имеет лишь то или иное распространение присвоение старейшинами большесемей-ных, патронимических и сельских общин этого продукта, создаваемого общинниками. Большесемейная и патронимическая община у различных народов объединяла по нескольку поколений женатых и неженатых родственников под началом старейшины, который руководил её производственной деятельностью, распоряжался её страховыми, ритуальными и прочими фондами и представлял её интересы перед внешним миром. Взрослые члены общины обычно располагали своими земельными наделами и обязаны были помогать старейшине обрабатывать его поле и отдавать ему со своих наделов часть урожая, которая шла на пополнение общих фондов общины и могла в какой-то мере присваиваться старейшиной. В состав такой общины нередко входили и несвободные работники, располагавшие своими наделами и обязанные отрабатывать известное число дней на поле старейшины.
Таким образом, глава общины имел возможность присваивать в свою пользу прибавочный труд её членов в его натуральной или овеществлённой форме. Во многих случаях такое присвоение могло выходить за рамки обмена трудовой деятельностью и потому носить характер эксплуатации»6.
Мы видим, что на вопрос «Была ли в патриархальной общине классовая эксплуатация?» Илюшечкин отвечает уклончиво: могла быть, а могла и не быть. «Патриархальная эксплуатация, — добавляет историк, — судя по всему, является наиболее архаической и зачаточной разновидностью эксплуатации человека человеком»7.
Следует отметить, что патриархальную форму эксплуатации Илюшечкин одновременно характеризует как «наиболее архаическую» и «зачаточную», не видя в таком
сочетании характерных свойств ничего странного. На самом же деле характеристика получилась не просто странной, а вызывающе странной, прямо-таки несуразной: если, будучи наиболее архаической, форма классовой эксплуатации, пусть и неразвитая, уже существует, имеется в наличии, то, будучи зачаточной, она ещё отсутствует, ибо в наличии имеются лишь её зачатки. Смешивая зародыш предмета с самим предметом и совершая тем самым типичную ошибку теоретиков, склонных к метафизике, Илюшечкин не только не выяснил, является ли патриархальная община классовой структурой или нет, но ещё и усилил теоретическую неразбериху в этой сфере научных исследований.
Между тем общественные связи старейшины-патриарха с членами его общины автор «Эксплуатации и собственности» описал довольно удачно. Нарисованная историком картина ясно говорит о том, что одну из главных особенностей патриархальной общины составляет возможность старейшины эксплуатировать остальных общинников. Благодаря обязанности последних регулярно отдавать первому определённую часть своего труда в непосредственной или овеществлённой форме такая возможность устойчиво воспроизводится и время от времени не может не переходить в действительность. Стало быть, говорить, что здесь имеет место лишь зачаточная эксплуатация человека человеком, голая возможность без соответствующей действительности, неправильно. Старейшина-патриарх не только может, эксплуатировать работников, но и действительно делает, это.
Однако автор «Эксплуатации и собственности» остерегается квалифицировать главу патриархальной общины как эксплуататора. Историка смущает расплывчатость экономической маски старейшины-патриарха в процессе общественного производства, нечёткий характер его эксплуататорской деятельности: вот старейшина предстаёт перед взором исследователя как член общины, работник умственного труда, организатор общей деятельности, а вот он же ведёт себя как явный эксплуататор, противо-
стоящий общине, сосущий из неё кровь для удовлетворения своих прихотей, извращённых потребностей собственника. И тем не менее всякий глава патриархальной общины — самый настоящий эксплуататор, и если на уровне базиса, в сфере материального производства, его эксплуататорская сущность проявляет себя смутно, расплывчато, то на уровне надстройки, в сфере духа, — ярко и чётко, ибо главная задача любого патриарха — неусыпно следить за строгим соблюдением патриархальных устоев, т.е. тех обычаев, которые обеспечивают ему возможность эксплуатировать других общинников.
Итак, в патриархальной общине налицо, с одной стороны,, эксплуататор, с другой — эксплуатируемые, причём, это деление на стороны-антагонисты, имеет, устойчивый характер, т.е. представляет. собой определённую (исходную) форму эксплуатации человека человеком.. Что это, как не классовая структура? Могут возразить: социальные классы — большие группы людей, а здесь всего лишь община, маленький коллектив. Но, рассматривая всю совокупность таких общин, т.е. раннее общество в целом, мы получаем самые настоящие антагонистические классы, правда, выражаясь языком Гегеля, классы в себе, в их наиболее простом, неразвитом виде: с одной стороны, класс патриархальных старейшин (деспотов), с другой — класс патриархальных общинников.
Илюшечкин не видит классового характера эксплуатации человека человеком в патриархальной общине. С его точки зрения, для классовой эксплуатации необходимо, чтобы общественные средства производства находились в руках частного собственника. Старейшина-патриарх таковым не является, следовательно, заключает историк, классовой эксплуатации нет. В результате патриархальная эксплуатация приобретает нелепый вид: патриарх эксплуатирует общинников, но эксплуататором не является. Дескать, чужой труд он присваивает мило, по-домашнему, как свой, родной человек, поэтому обижаться на него некому и не за что.
Ещё более эфемерный характер приобретает патриархальная эксплуатация в
поздних трудах И.М. Дьяконова. Хотя в патриархальной общине, пишет он, «есть известный привилегированный социальный слой, в ней нет эксплуатируемого производящего класса, который противостоял бы господствующему непроизводящему классу. Сельскохозяйственное (включая скотоводческое) производство, так же как и ремесло, осуществляется всей массой носящего оружие населения»8. В общем, все — сверху донизу — дружно производят средства личного и общественного существования, но при этом почему-то у одних (у меньшинства) есть привилегии, а у других (у большинства) — нет.
«.Никто не согласится по доброй воле на уступку лишней доли в общественном продукте кому-то другому», — считает Дьяконов9, но в патриархальные времена общинники именно по доброй воле отдают часть своего труда старейшине-патриарху. Дело в том, что глава патриархальной общины играет роль главного владельца общественной собственности, а остальные общинники, являются зависящими от. него совладельцами. При патриархальном строе, отмечает К. Маркс, собственность личности есть «лишь владение этого лица» в рамках общины10.
Старейшина-патриарх — общественный, а не частный собственник, но означает ли общественный характер патриархальной собственности, что патриарха нельзя рассматривать в качестве эксплуататора, представителя угнетающего класса? Отнюдь. Специфика классовой эксплуатации со стороны патриарха как раз и состоит в том, что его эксплуататорская деятельность имеет непосредственно общественный характер.
В непосредственно общественном характере патриархальной эксплуатации — секрет её живучести, неуничтожимости при любых происходящих в обществе социальных катаклизмах и секрет отрицания исследователями её классовой сущности. Илюшечкин и другие историки считают непосредственно общественные отношения доклассовыми, первобытно-общинными. По их мнению, патриархальная община — такой же доклассовый коллектив, как и родовая: дескать, и тут и там — общи-
на, и тут и там — непосредственно общественные связи. Однако патриархальная община, несмотря, на слово «община», на самом деле общиной не является. Это — раннее общество, классовый коллектив. Общественная, классовая сущность патриархальных (квазиобщинных) отношений весьма красноречиво заявляет о себе, когда на базе объединения нескольких патриархальных общин возникает деспотическое государство.
Но даже патриархальное государство, по мнению Илюшечкина, является доклассовым. В монографии «Эксплуатация и собственность в сословно-классовых обществах» об этом вскользь, мимоходом, как о чём-то хорошо известном и общепринятом, сказано уже в начале первой главы, а позже, в шестой главе, тема патриархального государства освещена специально и подробно — там, где Илюшечкин говорит о путях возникновения классового строя.
Отметим, что, по Энгельсу, их два. Классы и отношения господства — подчинения, утверждает классик марксизма со страниц «Анти-Дюринга», «возникли двояким путём»: через осуществление организаторской деятельности и через порабощение военнопленных. Первый путь ведёт к деспотизму (азиатскому способу производства), второй — к рабовладению (античному способу производства)11.
В эту нарисованную Энгельсом картину следует внести поправки. Во-первых, исходная форма классовой эксплуатации может быть только деспотической (патриархальной), ибо невозможно представить себе более простую эксплуатацию человека человеком, чем та, которая берёт общинные отношения и приспосабливает их для общественных (классовых) нужд. Стало быть, путь к классовому строю не двоякий, а только один: от. родовой общины, к патриархальной.
Во-вторых, рабовладение может, появиться только после деспотизма, так как оно представляет собой новую, более развитую, усложнённую форму эксплуатации. В самом деле, эксплуатировать кого-то на «родственных», квазиобщинных началах, как это делает деспот, гораздо проще, чем выступать в роли рабовладельца, т.е. соб-
ственника рабов — людей, у которых собственность начисто отсутствует, причём её отсутствие прямо или косвенно вызвано деятельностью рабовладельца. Вот почему утверждение автора «Анти-Дюринга» о возникновении рабства наряду с деспотизмом следует признать некорректным.
Эта некорректность Энгельса хорошо видна на фоне формационной схемы из работы Маркса «К критике политической экономии» (1859 г.). Здесь азиатский (деспотический), античный (рабовладельческий), феодальный и буржуазный способы производства представлены как «прогрессивные эпохи экономической общественной формации»12, узловые точки на единой линии общественного развития. Таким образом, согласно данной схеме, первая классовая структура — деспотизм и только деспотизм, а рабовладение всегда возникает позже — как вторая, более прогрессивная, чем деспотизм, классовая структура.
На фоне другой, более ранней форма-ционной схемы — из «Манифеста коммунистической партии» (1848 г.), — где азиатский (деспотический) способ производства отсутствует, оплошность Энгельса почти незаметна, однако, какую бы формацион-ную схему классиков марксизма мы ни взяли, идея о двояком пути классообразования не впишется в неё, ибо расщепляет единый путь формационного развития на два, что противоречит марксистской теории формаций. Последняя на своём высшем, наиболее абстрактном уровне требует фиксировать только существенные моменты социального развития, а любое развитие в его существенных моментах есть не что иное, как однолинейный процесс.
В «Манифесте коммунистической партии» азиатский способ производства отсутствует, в «К критике политической экономии» он есть. Формационная схема поплыла, следовало устранить возникшую неопределённость, но классики марксизма не сделали этого — просто не успели. Однако, при всех своих колебаниях в теоретической сфере, К. Маркс никогда не подвергал сомнению лежащий в основе формационного подхода к истории принцип тождества социального развития. Согласно этому принципу, нормальное соци-
альное развитие, где бы и когда бы оно ни проходило, есть один и тот же строго последовательный, ступень за ступенью, подъём по формационной лестнице. В справедливости данного принципа вряд ли сомневался и Энгельс, а его заявление о двояком пути классообразования, допускающее вариативность формационного развития, — скорее всего, нечаянная оплошность, плод теоретической небрежности, не более того.
Многие историки-марксисты считают иначе, и В.П. Илюшечкин — в их числе. По его мнению, недостаток энгельсовско-го анализа возникновения классов состоит не в отступлении от принципа тождества формационного развития любых социальных групп, а как раз наоборот — в недостаточно смелом отступлении от этого принципа. В результате автор «Эксплуатации и собственности» выделил не два, как Энгельс, а три варианта возникновения классового строя, усугубив тем самым нечаянную ошибку автора «Анти-Дюринга»: «В одних случаях, как принято считать, сначала зарождается крупная частная собственность, частнособственническая эксплуатация, классовое расслоение, а вслед за ними складывается и государство как продукт непримиримости классовых противоречий. В других случаях крупная частная собственность на землю, частнособственническая эксплуатация, первые общественные классы и государство возникают более или менее одновременно, обычно на основе покорения и закрепощения одного народа другим. Типичный пример — Спарта. В третьих случаях появлению крупной частной собственности на средства производства, частнособственнической эксплуатации и расколу общества на антагонистические классы предшествует возникновение сословного государства. Типичными примерами могут послужить шанско-иньское (ХГУ—ХГ вв. до н.э.) и чжоуское (XГ — VГГ вв. до н.э.) государства в Китае, государства инков и ацтеков в доколумбовой Америке и ряд государств Тропической Африки. В этих государствах ещё отсутствовали общественные классы и система частнособственнической эксплуатации, поскольку там ещё не сложилась крупная частная собственность на землю,
которая находилась в собственности общин. Однако там общество уже делилось на массу эксплуатируемых общинников и на стоявшую у власти тонкую эксплуататорскую прослойку родовой знати. Отчуждение этой прослойкой прибавочного продукта и прибавочного труда общинников производилось в форме освящённых традицией полудобровольных отработок и приношений (патриархальная эксплуатация), а также в форме присвоения части налогов (дани) и трудовых повинностей, включавших обработку специальных общинных полей, урожай с которых шёл на государственные нужды и на содержание знати»13.
Итак, согласно Илюшечкину, история знает не один, не два, а целых три пути возникновения общественных классов. Увы, из этих путей лишь один (первый) походит на правду, остальные весьма сомнительны. В самом деле, в глазах любого грамотного теоретика более или менее одновременное появление где бы то ни было, в том числе и в Спарте, эксплуатации, собственности, классов и государства (второй путь) скорее чудо, чем реальность. Что касается третьего пути, то и его реальность вызывает большие сомнения. В наше постсоветское время возможность построения государства без эксплуатации человека человеком и классового неравенства безоговорочно признают только очень наивные люди.
Однако количество путей классообразования — не самое интересное в илюшеч-кинском анализе разложения общинного строя. В отличие от автора «Анти-Дюринга», автор «Эксплуатации и собственности» настаивает на том, что антагонистические классы возникают лишь там, где есть частная собственность.
Посмотрим, как освещает эту тему Ф. Энгельс. «Нам нет надобности, — пишет он, — выяснять здесь, каким образом ... возраставшая самостоятельность общественных функций по отношению к обществу могла со временем вырасти в господство над обществом; каким образом первоначальный слуга общества, при благоприятных условиях, постепенно превращался в господина над ним; каким образом господин этот выступал, смотря
по обстоятельствам, то как восточный деспот или сатрап, то как греческий родовой вождь, то как кельтский глава клана и т.д.; в какой мере он при этом превращении применял ... насилие и каким образом, наконец, отдельные господствующие лица сплотились в господствующий класс. Нам важно только установить здесь, что в основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо общественной должностной функции и что политическое господство оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою общественную должностную функцию выполняло. Сколько ни было в Персии и Индии деспотий, . каждая из них знала очень хорошо, что она прежде всего — совокупный предприниматель в деле орошения речных долин, без чего там невозможно было какое бы то ни было земледелие»14.
В этой цитате нет даже намёка на то, что для возникновения общественных классов требуется частная собственность — именно частная, а не собственность вообще, собственность как таковая. Напротив, по Энгельсу, классовую структуру создаёт не кучка богатых частников, а общество в целом, и происходит это в ходе стихийного закрепления за отдельными его членами тех или иных общественных функций, или, другими словами, в процессе появления собственности в её наиболее простой форме, имеющей непосредственно общественный характер, — в форме власти.
Кто такой деспот? На уровне базиса это человек, который эксплуатирует других людей как владелец, т.е. организатор общественной деятельности, на уровне надстройки — полномочный представитель власти, общественной собственности.
«.В большинстве основных азиатских форм, — пишет про это Маркс, — объединяющее единое начало, стоящее над ... мелкими общинами, выступает как высший собственник или единственный собственник, в силу чего действительные общины выступают лишь как наследственные владельцы. Так как это единое начало является действительным собственником и действительной предпосылкой общей собственности, то само оно может представляться чем-то особым, стоящим выше этого мно-
жества действительных отдельных общин, в которых каждый отдельный человек, таким образом, на деле лишен собственности, или . собственность, как находимое им в виде неорганической природы тело его субъективности, представляется для него опосредствованной тем, что объединяющее единое начало, реализованное в деспоте как отце этого множества общин, предоставляет надел земли отдельному человеку через посредство той общины, к которой он принадлежит. Прибавочный продукт ... принадлежит поэтому, само собой разумеется, этому высшему единому началу»15.
Итак, деспот есть особая личность, которая присваивает прибавочный продукт всего общества, т.е. выступает как собственник этого продукта, но собственник не частный, а единичный, или владыка, причём его единичность имеет непосредственно общественный характер, ибо является прямым следствием его уникальной общественной функции — функции объединяющего высшего начала, верховного организатора совместной деятельности находящихся в его подчинении общин. Только благодаря этой своей функции деспот имеет возможность единолично распределять прибавочный продукт патриархального общества, или, другими словами, эксплуатировать общинников, властвовать над ними.
С тем, что власть есть собственность, согласны далеко не все. Более того, до сих пор господствует другая точка зрения. Тесное, кровное родство власти и собственности обычно отрицают, и потому всякую связь между ними рассматривают как необязательную, непрочную, случайную.
Известный востоковед Л.С. Васильев вроде бы возражает против этой точки зрения. «Власть и собственность неразделимы, нерасчленимы», — утверждает он в своём двухтомнике «История Восто-ка»16. Однако приведённые слова не следует понимать абстрактно, в предельно общем смысле, ибо, согласно Васильеву, нераздельность власти и собственности — характерная черта лишь неевропейского общества. Для этой характерной черты автор «Истории Востока» ввёл даже новый термин — «власть-собственность».
Новый термин Васильева нельзя признать удачным не только из-за его громоздкости, но и по другой, гораздо более серьёзной причине: он явно подразумевает, что власть может и не быть собственностью, что совершенно неверно. Это неверно даже с точки зрения самого автора «Истории Востока».
«Появление феномена власти-собственности было важным моментом на пути институализации общества и государства в неевропейском мире, — пишет Васильев. — Практически это означало, что прежняя свободная община теряла свои исключительные права владения её угодьями и продуктом. Теперь она вынуждена была делить эти права с теми, кто в силу причастности к власти мог претендовать на долю её имущества, начиная от регионального вождя-администратора . и кончая общинным главой, всё более превращавшимся в чиновника аппарата администрации. Иными словами, возникал и надолго закреплялся хорошо знакомый специалистам феномен перекрывающих друг друга владельческих прав: одна и та же земля (а точнее, право на продукт с неё) принадлежит и обрабатывающему её крестьянину, и общине в целом, от лица которой выступает распределяющий угодья старейшина, и региональному администратору, и верховному собственнику»17.
Юридический язык, которым пользуется историк, описывая владение землёй в деспотическом обществе, недвусмысленно указывает на то, что речь идёт о распределении собственности. Нет, заявляет Васильев, речь здесь в основном не о собственности, а о власти: «Власть-собственность — это ... альтернатива европейской античной, феодальной и буржуазной частной собственности в неевропейских структурах, причём это не столько собственность, сколько власть, так как функции собственника здесь опосредованы причастностью к власти, т.е. к должности, но не к личности правителя»18.
Во-первых, отметим, что «власть-собственность» в том виде, в каком её чуть выше, в предыдущей цитате, изобразил Васильев, вовсе не альтернатива европейской феодальной частной собственности.
Напротив, говоря о «перекрывающих друг друга владельческих правах», российский историк чуть ли не дословно воспроизводит описание «сейзины» французским медиевистом М. Блоком19, а, как убедительно показал последний, причём на европейском материале, «сейзина» — типично феодальная форма собственности. Отмеченная нами оплошность Васильева свидетельствует о серьёзных изъянах в его представлениях об исторических формах собственности. Уж если выставлять деспотическую собственность как альтернативу и античной, и феодальной, и буржуазной собственности, то следует делать это на языке чистой нравственности, без примеси категорий правоведения, ибо при деспотизме общественные отношения регулируются не юридическими нормами (их ещё нет), а нормами нравственности.
Во-вторых, серьёзные возражения вызывает утверждение Васильева о том, что в рамках деспотического строя функции собственника «опосредованы причастностью к власти, т.е. к должности, но не к личности правителя». То есть как это «не к личности правителя»?! Что же получается — при деспотизме личные качества не оказывают прямого влияния на доступ человека к той или иной собственности? Неужели талантливость или бездарность деспота непосредственно не отражается на его функциях собственника? Тогда это не деспотия, а рай для ленивых управленцев.
Нет здесь никакого управленческого рая, уточняет Васильев, речь совсем о другом: «По наследству в этих структурах может быть передана должность с её правами и прерогативами, включая и высшую собственность, но не собственность как исключительное частное право владения вне зависимости от должности»20.
Так вот о чём речь: об отношении власти к частной собственности, а не к собственности как таковой! Васильев пишет об этом очень небрежно, то и дело путая владение и власть, собственность вообще и частную собственность, а в результате сбивает с толку и себя, и читателя.
«...Высшая собственность правителя-символа, олицетворяющего коллектив, — утверждает автор «Истории Востока»,
— производна от реального владения достоянием коллектива и безусловного права распоряжаться его ресурсами и имуще-ством...»21 В этих словах историка истина смешана с ложью, ибо собственность деспота действительно производна от владения, но от владения производно и право. Читаем дальше: «.причём и то и другое в конечном счёте производно от власти»22. А здесь уже истины нет, осталась только ложь: поскольку власть, во-первых, исходная форма собственности, а во-вторых — форма владения, получаем, что, согласно Васильеву, и собственность, и владение производны от своей формы, т.е. форма предмета (явления) первична по отношению к предмету (явлению)!
«Власть (владение) рождает понятие и представление о собственности, — продолжает с такой же, если не большей, теоретической небрежностью, какую мы уже наблюдали, автор «Истории Востока», — собственность рождается как функция владения и власти»23. Если Васильев говорит о владении, а не о власти, то всё правильно. Но если говорит о власти, а не о владении, то получается нелепо: собственность рождается как функция своей формы. Правда, если, говоря о власти, историк имеет в виду не собственность вообще, а частную собственность, получается не только правильно, но ещё и глубоко: частная собственность рождается из общественной или из власти как одна из функций последней.
С нашей точки зрения, автор «Истории Востока» пытается донести до читателя именно эту чрезвычайно важную теоретическую мысль: то, что власть (общественная собственность) порождает свою противоположность — частную собственность. Увы, Васильев-теоретик гораздо хуже Васильева-историка. Читая небрежные, а местами просто неряшливые и даже нелепые рассуждения историка-востоковеда
о понятии «власти-собственности», легко свести содержание этого понятия к тому, что существует-де уникальный феномен, характерный только для неевропейского мира, — феномен единства власти и собственности, — выступающий как непреодолимая преграда для слияния западной и восточной цивилизаций. Такая трактовка «власти-собственности», весьма популярная в современной социологии, вполне правомерна, ибо и сам Л.С. Васильев, выступая как теоретик, предлагает именно её, однако по прочтении «Истории Востока» нельзя не прийти к выводу, что автор этой книги вкладывает в понятие «власти-собственности» более глубокое содержание, чем то, которое диктует его примитивная теоретическая схема.
Крито-микенские греки, отмечает, в частности, историк, «жили примерно по тем же стандартам», что и древневосточные общества, т.е. по стандартам «власти-собственности»24. Стало быть, вопреки теоретической схеме Васильева эти стандарты вряд ли стоит рассматривать как неевропейские и, более того, логично предположить, что они характеризуют любое раннее общество, в какой бы части света оно ни находилось. Под напором исторических фактов Европа не может не утратить мистический ореол региона, несовместимого с диктатом «власти-собственности», а выражаясь проще и точнее — деспотической (патриархальной) власти.
Теперь подведём итоги нашего исследования характерных особенностей патриархального общества. Нам удалось выяснить, что, во-первых, это общество представляет собой классовую структуру, пусть и в её простейшем, совершенно неразвитом виде, и что, во-вторых, господствующая форма эксплуатации в этом обществе — собственность в её наиболее простой форме, а именно в форме власти.
1 История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1988. С. 53.
2 Там же. С. 122.
3 Там же. С. 122-124.
4 Дьяконов И.М. Пути истории: От древнейшего человека до наших дней. М., 2007. С. 23.
5 Кузищин В.И. Античное классическое рабство как экономическая система. М., 1990. С. 32.
6 Илюшечкин В.П. Эксплуатация и собственность в сословно-классовых обществах. М., 1990. С. 12-13.
7 Там же. С. 13.
8 Дьяконов И.М. Пути истории: От древнейшего человека до наших дней. М., 2007. С. 24.
9 История древнего мира. М., 1989. С. 39.
10 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 46. Ч. I. М., 1968. С. 270.
11 Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом. М., 1978. С. 139-141.
12 Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. В 3-х т. Т. 1. М., 1983. С. 536.
13 Илюшечкин В.П. Эксплуатация и собственность в сословно-классовых обществах. М., 1990. С. 158-159.
14 Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом. М., 1978. С. 139-140.
15 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 46. Ч. I. М., 1968. С. 268-269.
16 Васильев Л.С. История Востока: В 2-х т. Т. 1. М., 1993. С. 69.
17 Там же. С. 69-70.
18 Там же. С. 69.
19 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 177.
20 Васильев Л.С. История Востока: В 2-х т. Т. 1. М., 1993. С. 69.
21 Там же.
22 Там же.
23 Там же.
24 Там же. С. 140-141.
Gorlov A.V., e-mail: strix63@yandex.ru
Senior lecturer of the department "Philosophy and History" of FSBEE HPE "State University — ESIC"
EXPLOITATION AND PROPERTY IN A PATRIARCHAL SOCIETY
According to prevailing notions, patriarchal society is pre-class. However, analysis of historical facts, conducted by the author, indicates the presence of class relations in this society. The patriarchal exploitation of a man by a man is executed directly in the public form, namely in the form of power.
Key words: patriarchal society, class exploitation, the property, the transition from pre-class structure to class, power.
