CC BY
146
УДК 81'42; 801.7
Н.А. Азаренко
ЭКСПЛИКАЦИЯ И ИМПЛИКАЦИЯ КОНЦЕПТОВ БОГ И ДЬЯВОЛ В ТЕКСТЕ РОМАНА Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
В статье анализируются средства языкового представления концептов БОГ и ДЬЯВОЛ (или БЕСОВЩИНА) в линейно-объемной организации текста романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Поскольку названные концепты являются центральными конституен-тами православной картины мира Достоевского, их объективация осуществляется на всех уровнях текста языковыми единицами разной степени сложности.
Ключевые слова: концепт, Бог, дьявол, экспликация, импликация, подтекст.
На современном этапе развития достоевско-ведения не подлежит сомнению тот факт, что религиозная проблематика - бесспорный и подлинный центр художественной вселенной Достоевского, а Бог и дьявол - основные герои всего творческого наследия писателя. Можно сказать, что божественные образы, и в первую очередь образ Бога Сына Иисуса Христа, на протяжении всего творчества Достоевского явлены читателю в их светоносном виде и распространены как свет по всему художественному пространству писателя посредством его христоподобных, или, как их назвал Иустин Попович, «христоликих», героев [Иустин Попович 2002], а в последнем романе писателя Христос явлен уже зримо.
По мнению известного исследователя творчества Достоевского М.М. Дунаева, «истинный герой романа "Преступление и наказание" - Бог» [Дунаев 1999: 284]. На наш взгляд, это утверждение можно расширить, отнеся ко всем романам «великого пятикнижия». Если учитывать определение Ю.С. Степанова, согласно которому метаоб-раз - это неизреченный и в одном слове неизре-каемый образ [Степанов 1995: 290-291], то образы Святой Троицы, образы троичного Богоприсутст-вия в романах «пятикнижия» можно назвать ме-таобразами, т.е. тем, что составляет суть всех пяти вершинных произведений Достоевского.
На наш взгляд, все творчество Достоевского можно охарактеризовать как художественную реализацию триалога: во всех произведениях в явном или (чаще) в прикровенном виде присутствуют и могут быть «прочитаны» три голоса -Бога, дьявола (или его слуг - бесов) и человека, который есть результат борьбы двух предыдущих. В связи с этим закономерно, что концепты БОГ и ДЬЯВОЛ, будучи основными конституентами индивидуально-авторской картины мира, в художественном тексте эксплицируются и имплицируются единицами разной степени сложности на
всех уровнях языка писателя, в том числе в фигурах умолчания и других выразительных средствах языка (об этом, например, см.: [Колесова 2001: 17]).
Но прежде чем перейти к анализу текста романа «Преступление и наказание», обратимся к толкованию термина «концепт», который, несмотря на широчайшее употребление в научных текстах, до сих пор является дискуссионным. Если отвлечься от деталей и сосредоточиться на главном, то общим в большинстве точек зрения на концепт является следующее: концепт является основной единицей сознания (или ментальности) и имеет репрезентацию (объективацию, вербализацию, овнешнение) языковыми средствами. Концепты классифицируются разными учеными и по разным основаниям (см.: [Тарасова 2003; Болот-нова 2003 и др.]). Особенно интересной представляется типология концептов, предложенная Н.С. Болотновой, в соответствии с которой концепты БОГ и ДЬЯВОЛ можно назвать гиперконцептами художественных текстов Достоевского, вырбализующимися как на словном, так и на сверхсловном и текстовом уровнях [Болотнова 2003].
Как известно, «художественный текст организуется по крайней мере в двух измерениях -линейном и объемном» [Чернухина 1983: 43]. В соответствии с этим положением очевидно, что важным звеном в организации художественного текста является его способность передавать содержательно-концептуальную, подтекстовую информацию (авторский замысел, индивидуальную картину мира) с помощью особых приемов организации текста и эстетического преобразования языкового материала.
Именно подтекстная информация составляет суть произведений Достоевского, что требует дополнительных интерпретативных усилий со стороны читателя, поэтому столь многочисленны разнообразные, иногда диаметрально противопо-
ложные прочтения наследия писателя. Думается, что только пристальное изучение жизни и убеждений писателя может дать возможность прочитать концептуальные метафоры писателя максимально адекватно авторскому замыслу.
Как уже было сказано выше, практически всю жизнь (за исключением некоторых моментов, например некоторой недолговременной дружбы с В.Г. Белинским) Достоевский был всепоглощающе «увлечен», даже укоренен в православии, в связи с чем религиозное мировосприятие писателя детерминировало все без исключения смыслы, обнаруживающиеся в романах писателя. А поскольку основными действующими «лицами» Священного Писания являются Бог и его вечный противник, то и в текстах Достоевского практически все персонажи или в разной мере «христолики», или опять-таки в разной степени инфернально маркированы, метафорически представляя, таким образом, ключевые концепты как религиозной картины мира в целом, так и индивидуальной картины мира Достоевского - концепты БОГ и ДЬЯВОЛ (БЕСОВЩИНА).
Однако самыми непосредственными, прямыми вербализаторами концептов считаются обычно единицы лексического уровня. Что касается рассматриваемой концептуальной оппозиции, то в качестве объективаторов этих главных художественных концептов у Достоевского выступают такие лексические оппозиции, как: Бог -дьявол; свет - тьма (мрак); любовь - ненависть; рай - ад; добро - зло; истина (правда) - ложь (неправда); жизнь - смерть и др. Их мы находим во всех романах «пятикнижия», начиная с «Преступления и наказания». Естественно, что самыми непосредственными ядерными вербализаторами центральных концептов Достоевского являются одноименные лексемы и их дериваты.
Как известно, слово в тексте художественного произведения имеет сложную структуру: с одной стороны, оно отражает специфику национально-языковой системы, с другой - индивидуально-авторское видение мира. Безусловно, в художественном тексте происходит преобразование общеязыковых средств под воздействием индивидуально-авторского замысла [Вайман 1989: 250] и слова семантически осложняются «приращениями смысла» [Виноградов 1959], но узуальная основа того или иного слова хотя и «доосмысли-вается» писателем, но тем не менее в разной мере сохраняется в качестве базы для приращений смысла. Найти это узуальное значение слов можно, как известно, в различных лексикографиче-
ских источниках. Проанализируем дефиниции некоторых из них, т.к. рассмотрение данных словарей помогает раскрыть содержание ключевых лексем в конкретном художественном произведении.
Существительное «Бог» дефинируется современными толковыми словарями как некая высшая сила, верховное существо, стоящее над миром (по одним учениям - являющееся только творцом вселенной, по другим - также управляющее миром и оказывающее помощь при упрашивании, молитве и т.п.) [БАС: I: 525-527]. Как видим, в словарных дефинициях словарей, изданных в рамках советской идеологии, полностью отсутствует какая бы то ни было оценочность и эмоциональность. Совершенно по-иному трактуют святое слово различные библейские энциклопедии и справочники, где Бог определяется не только как «отец Вселенной», но и как «высочайшее имя, с которым соединяются все чистые и светлые упования человечества», как «совершенный разум и безграничная любовь» [Христианство 1993: I: 337]. «Он добр, он справедлив... В человеке божественное начало проявляется прежде всего в его совести [Библейские имена 1997: 77-78]. Еще в одной Библейской энциклопедии читаем о том, что Бог святой и справедливый, любящий и прощающий, что только он есть свет, только Он абсолютно свят и исполнен любовью [Библейская энциклопедия 2002: 142].
Именно в таком ортодоксально-религиозном значении почти всегда используется лексема «бог» и ее дериваты в «Преступлении и наказании». Как известно, в обыденной речи лексемы «бог» и старые звательные формы «боже» и «господи» употребляются чаще всего в значении междометий. Факт интеръективации имеет место и у Достоевского, но, на наш взгляд, почти во всех случаях процесс перехода из существительного в междометие оказывается незавершенным, и узуальное выражение эмоций становится у Достоевского явно или скрыто читаемой апелляцией к Богу, как, например, в следующих примерах: «О боже! Как все это отвратительно! И неужели такой ужас (мысль об убийстве -Н.А.) мог прийти мне в голову? На какую грязь способно, однако, мое сердце!»; «Боже! - воскликнул он, - да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью... с топором... Господи, неужели? Господи! Ведь я все же равно не решусь! Я ведь не вытерплю, не вытерплю!;
«Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина, даже страшно... Боже, как темно!» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Конечно, лексемы «бог» (и его производные) и «господь» являются не единственными ядерными экспликаторами концепта БОГ в тексте «Преступления и наказания», который, вслед за Священными Текстами, репрезентируется у Достоевского такими лексическими средствами, как: существительные «единый», «судия» («... а пожалеет нас тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал, он единый, он и судия» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание); «вседержитель» («Это была бы такая выгода, что надо считать ее не иначе, как прямою к нам милостию вседержителя» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание); «творец», «искупитель» («Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли в благость творца и искупителя нашего?» (Достоевский Ф.М. Преступлении и наказание); «всевышний» («Бог милостив; надейтесь на помощь всевышнего, - начал было священник» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Что касается ядерных объективаторов анто-нимичного вышеназванному концепта ДЬЯВОЛ -лексем «дьявол», «сатана», «черт», «демон», «бес» и их производных, то и они в большинстве случаев употребляются у Достоевского в религиозном значении (хотя современными словарями в отношении почти всех членов названного синонимического ряда (кроме существительного «демон») фиксируются стилистически сниженные бытовые значения бранного слова и характеристики человека) для номинации «существа, в котором персонифицировано мировое зло и которое является главным противником Бога, того, кто старается ввести людей в искушение, чтобы потом иметь возможность обвинять их перед Богом» [Библейская энциклопедия 2002: 153]. Именно дьявол у Достоевского старается отвратить людей от добра, внушает им злые мысли и желания. Он рад, когда люди совершают бесчестные поступки [Библейские имена 1997: 135].
Напомним, что Достоевский провозгласил идею православия, сохраненного в своей чистоте русским народом в противовес атеизму Запада. Возвращение к истинной православной вере понималось им как единственно возможное и реально действенное средство, способное нравственно оздоровить зараженное идеями атеизма общество. Достоевский считал, что только через веру в Бога личности открывается нравственный идеал. Писатель, так же как и Кьеркегор, и Л. Шестов, был
убежден в том, что разум не в силах ответить на последние, «проклятые» вопросы бытия, на которые способна ответить одна лишь вера, понимаемая сердцем. Эти идеи нашли отражение во всех произведениях Достоевского, в том числе и в анализируемом нами романе. Религиозное мировоззрение Достоевского является для большинства исследователей основанием, через которое раскрывается не только содержание идей его произведений, но и их стилистическое и художественное своеобразие. Повторимся, что именно посредством анализа концептов БОГ и ДЬЯВОЛ, а точнее, их вербализаторов, представляется возможным проследить воплощение авторских идей в тексте романа.
Стоит сказать, что слово «дьявол» встречается в тексте романа лишь дважды, причем оба раза в своем прямом, номинативном значении -«злой дух, противостоящий Богу, сатана»: «От Бога вы отошли, и вас Бог поразил, дьяволу предал! - Кстати, Соня, это когда я в темноте-то лежал и мне все представлялось, это ведь дьявол смущал меня?» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание). Символичным представляется тот факт, что существительное «дьявол» впервые встречается в эпизоде признания Раскольникова. Непоколебимая вера Сони в Бога помогает главному герою осознать всю глубину своего падения, своего греха, которую до этого момента он чувствовал лишь подсознательно, интуитивно.
Что касается существительных «сатана» и «демон», то они вообще не встречаются в тексте романа «Преступление и наказание», а лексема «бес» употреблена лишь однажды - в значении «злой дух»: «Он (Раскольников) бросился стремглав на топор... «Нерассудок, так бес» - подумал он, странно усмехаясь» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
В отличие от предыдущих слов-объектива-торов инфернального концепта, лексема «черт» очень частотна в анализируемом романе, как и в других романах «пятикнижия», и используется Достоевским как в сакральном, так и в бытовом значении, хотя подавляюще доминирует (70 из 75) значение бранного слова, близкого к междометию. Однако нельзя не увидеть того, что, как и в случае с лексемами «бог» («боже») и «господь» («господи»), у Достоевского почти всегда происходит наложение религиозного плана на, казалось бы, сугубо эмоционально-бытовое междометное значение, как, например, в следующем предложении, где главной оказывается сема «зло», выступающая в качестве первосмысла концепта ДЬЯ-
ВОЛ (ЧЕРТ, БЕС и т.д.): «Скверность ужаснейшая: грязь, вонь, да и подозрительное место; штуки случались; да и черт знает кто не живет!» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Употребление лексемы «черт» в значении «злой дух» выявлено нами только в трех случаях, что закономерно для творчества Достоевского в целом, где основные сакральные имена последовательно заменены местоимениями. Это мы обнаруживаем и в романе «Преступление и наказание», где в большинстве случаев для вербализации главного инфернального концепта используются личные и неопределенные местоимения «он» и «кто-то»: « ... черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь!; «Последний же день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руки и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Что касается местоимений, то их особое значение для поэтики Ф.М. Достоевского в целом и их «чрезмерное» употребление было отмечено и описано многими исследователями, например А.В. Чичериным, который открыл особую ритмическую ударность в употреблении в «Подростке» личных местоимений «он» и «она», являющихся художественно значимыми «эвфемизмами» Вер-силова и Ахмаковой [Чичерин 1959: 420]. Роль местоимений «он» и «все» в анализируемом нами романе подробно описал М.Я. Ковсан [Ковсан 1988: 72-86]. Такую значимость местоимениям придает их способность вместить огромное количество смысловых оттенков, особенно важных для героев, в связи с чем автор выделяет их курсивом, подчеркивая таким образом их особую значимость.
Итак, местоимения приобретают особенную значимость в контексте творчества Достоевского. Именно эти лишенные лексического значения слова чаще всего используются Достоевским для указания на главного виновника всего зла на земле - дьявола, как, впрочем, и для «называния» его антипода, вербализуя, таким образом, одноименные концепты.
Итак, можно сделать общий вывод о том, что ядерные лексические репрезентанты концептов БОГ и ДЬЯВОЛ (ЧЕРТ, БЕС, ДЕМОН, БЕ-
СОВЩИНА) в частотном отношении очень активны, что лишний раз доказывает определение этих концептов в качестве основных конституен-тов концептосфер текстов Достоевского, в частности романа «Преступление и наказание».
Но, как было сказано выше, номинативные поля концептов БОГ и ДЬЯВОЛ в языковой картине мира писателя очень широки и представлены языковыми единицами разной степени сложности как на эксплицитном, так и на имплицитном уровне. Имплицитными объективаторами концептов служат не столько лексические, сколько объемные синтаксические единицы, в том числе такие сложные, как сложное синтаксическое целое (ССЦ) и даже фрагмент текста1.
Так, например, следующее ССЦ объективирует концепт ДЬЯВОЛ на имплицитном уровне, поскольку семная структура входящих в ССЦ слов непосредственно не содержит сему «дьявол», однако это значение, как и во многих других случаях, достаточно ясно выражено посредством общего модального плана высказывания на ассоциативном уровне, а также может быть вскрыто, например, на втором шаге семного анализа прилагательного «тревожное» [МАС: VI: 402], содержащего в структуре лексического значения сему «опасность», реализующую, в свою очередь, значения «вред», «угроза», «несчастье» [МАС: II: 620], которые входят в семантическую структуру любого инфернального номината: «...он (Раскольников) в последнее время, хоть и всегда почти был один, никак не мог почувствовать, что он один. Случалось ему уходить за город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие...» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Следующее ССЦ также объективирует инфернальный концепт на имплицитном уровне: на Сенную площадь, где Раскольников узнал о том времени, когда можно совершить преступление,
1 Сложное синтаксическое целое и фрагмент текста называются единицами синтаксиса только при самом широком подходе к определению их круга. Ни в Русской грамматике - 80, ни в работах В.А. Белошапковой названные единицы не включаются в круг синтаксических единиц [Русская грамматика: в 2 т. М.: Наука, 1980. Т. II. С. 7; Современный русский язык / под ред. В.А. Белошапковой. М.: Высшая школа, 1981. С. 364]. В.В. Бабайцева и Л.Ю. Максимов включают ССЦ в перечень основных синтаксических единиц, наряду с предложением и словосочетанием [Бабайцева В.В., Максимов Л.Ю. Современный русский язык: в 3 ч. М.: Просвещение, 1987. Ч. 3. С. 6].
его также завел нечистый: «... он (Раскольников) никак не мог понять и объяснить себе, почему он, усталый, измученный, которому было бы всего выгоднее возвратиться домой самым кратчайшим и прямым путем, воротился домой через Сенную площадь, на которую ему было совсем лишнее идти. Крюк был небольшой, но очевидный и совершенно ненужный» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Докажем возможность для существительного «крюк» представлять концепт БЕСОВЩИНА. В сознании русского человека разного рода кривизна (сема «кривой» содержится в слове «крюк») связана с темным, бесовским началом (кривью жить, не у Бога быть; Правда у Бога, а кривда на земле. Кривич влад. тул. лукавый человек [Даль 1979: II: 259] (лукавым обычно называют нечистого - Н.А.); Кривить душою, поступать против совести (в религии совесть - голос Божий в человеке - Н.А.) [Даль 1979: II: 260]. Считается, что именно дьявол водит кривыми путями. Данный факт нашел подтверждение в пословицах и поговорках, отражающих народное сознание: Бог дал (дает) путь, а черт (дьявол) крюк; Бог кажет путь, а черт вкинул крюк; Душой кривить -черту служить; Люди дорогой, а черт стороной.
Наличие сем «бесовской», «ложный», «несправедливый» в словах «крюк», «кривой» и однокоренных образованиях последовательно фиксируется толковыми и этимологическими словарями. В МАС значимым в контексте исследования нам представляется 6 значение слова «крюк» - «лишнее расстояние при движении окольным путем» [МАС: II: 142]. В свою очередь «окольный» - «1. Лежащий в стороне от прямого, кратчайшего направления, делающий крюк, дугу
(о пути, дороге) II перен. Связанный с уловками, хитростями и т.п. в достижении чего-либо, непрямо ведущий к цели» [МАС: II: 609]. Напомним, что, согласно тексам Священного Писания, именно хитростью действует сатана, соблазняя людей на грех.
Значимыми для определения семантической структуры слов являются данные этимологических словарей. «Историко-этимологический словарь современного русского языка» П.Я. Черных в качестве родственного образования слову «крюк» приводит др.-в.-нем. «клюка», «костыль», др.-сканд. «искривление» [Черных 1999: I: 448-449]. В «Этимологическом словаре русского языка» Н. М. Шанского, Т. А. Бобровой содержатся сведения о том, что слово «кривой» имеет индоевропейское происхождение, родственно ли-
товскому «кривой», «косой». Исходно «изогнутый, кривой», затем - «неправильный, ложный», т.е. непрямой. Ср., кривда - ложь, кривотолки -покривить душой» [Шанский, Боброва 1994: 155]. В Словаре Даля читаем: «Кривой - одноглазый, слепой на один глаз, ряз. хромой, колченогий. Кривая душа, неправдивая. Ногами хром, а душою крив. На суде Божьем право пойдет направо, а криво налево. В слепом царстве, кривой - король. Кривлять пск. хромать» [Даль 1979: II: 260].
Как видим, данные словарей однозначно указывают на родство слов «крюк», «кривой» и «косой», «ложный», «костыль» (последнее реализует сему «хромой»). Данный факт свидетельствует о наличии в языковой картине мира русского человека вообще и Достоевского в частности в структуре слов «крюк», «кривой» и однокорен-ных семы «бесовской, нечистый», т.к., согласно библейским источникам и народным представлениям, дьявол (сатана, бес, черт) является косым и хромым (считается, что хромым дьявол стал в результате падения в ад после низвержения его Богом). В связи с этим логично, что и существительное «крюк», и дериваты прилагательного «кривой», немного реже производные от «косой» регулярно появляются у Достоевского именно для овнешнения инфернального концепта.
Концепт ДЬЯВОЛ объективирует и местоимение «кто-то» в следующем фрагменте текста: «А между тем, казалось бы, весь анализ, в смысле нравственного разрешения вопроса, был уже им покончен: казуистика его выточилась, как бритва, и сам в себе он уже не находил сознательных возражений. Но в последнем случае он просто не верил себе и упрямо, рабски, искал возражений по сторонам и ощупью, как будто кто его принуждал и тянул к тому. Последний же день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Интересна последняя часть процитированного фрагмента текста, где Достоевский намеренно прибегает к парцелляции, отрывая сравнительное придаточное от главного предложения: писатель хотел максимально интонационно выделить и без того предельно точное, образное, экспрессивное сравнение.
Дьявол же (в этом случае инфернальный концепт вербализуется местоимением «кто») увел
Раскольникова и от покаяния, когда преступник решил пойти в контору с признанием, и привел на место преступления, заставив пойти не прямо, а «обходом» (т.е. снова сделать крюк): «.в контору надо было идти все прямо: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы.Вдруг, как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у того дома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Имплицитно концепт ДЬЯВОЛ представлен и в эпизоде, описывающем разговор в трактире, куда зашел Раскольников после первого посещения старухи, когда дьявол заставил в его голове «наклёвываться, как из яйца цыпленок, странную мысль» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание). Дьявол не только привел будущего преступника в трактир, но и «заставил» услышать разговор, являющийся не чем иным, как прямым «голосом» дьявола, научающим на грех, вводящим людей в заблуждение относительно правильности их действий.
Авторское сознание (в случае с Достоевским - глубоко религиозное), как известно, может быть представлено и в таких скрытых композиционных формах, как, например, оценка главных героев периферийными персонажами. Так, чрезвычайно важным в контексте настоящей статьи является высказывание следователя Порфирия Петровича, служащее подтверждением демонической природы преступления, совершенного Раскольни-ковым: «... тут видна решимость на первый шаг, но решимость особого рода, - решился, да как с горы упал или с колокольни слетел, да и на преступление-то словно не своими ногами пришел» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание). Поясним: «кто-то взял за руку и потянул за собой; как мы уже отметили выше, неопределенное местоимение «кто-то» объективирует контекстный смысл «дьявол», вербализуя таким образом одноименный концепт.
В тексте романа «Преступление и наказание», как и в других романах «пятикнижия», можно найти много прямых параллелей с библейскими мотивами, которые также отражают особенности авторского восприятия таких онтологически противоборствующих сил, как Бог и дьявол. Подобные контексты последовательно объективируют одноименные концепты если не на
объемном, то на линейном уровне текста. Так, например, в тексте романа находим эпизоды, в которых действия Дуни напрямую соотносятся с фактами из жизни Христа, о чем свидетельствует, помимо прочего, используемый библеизм: «... знаю, о чем молилась (Дуня) перед Казанскою божией матерью, которая у мамаши в спальне стоит. На Голгофу-то тяжело всходить»; «Пропадай жизнь! Только бы эти возлюбленные существа наши были счастливы» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Другой «христоликий» персонаж романа -Разумихин - номинирован словосочетанием «посланец Бога», представляющим концепт АНГЕЛ (и метонимически БОГ). Он так же, как и Дуня, много терпел: «Он мог... терпеть адский голод и необыкновенный холод» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание); Дуня говорит о том, что Разумихин «воскресил уже брата» (Достоевский Ф.М. «Преступление и наказание»), Раскольников уверен в том, что «этот человек» за него «на распятие пойдет» (как Христос за грехи людей - Н.А.) (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание). Кроме того, в качестве определения Разумихина в тексте романа выступает прилагательное «невинный» (Разумихин тут же сидел, почему ж ему ничего не кажется? Этому невинному болвану никогда ничего не кажется...» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание), которое находится в антонимических отношениях с лексемой «преступник», последовательно вербализующей у Достоевского сему «грех» и метонимически представляющей, таким образом, концепт ДЬЯВОЛ.
Есть в романе «Преступление и наказание» и еще один «христоликий» персонаж - Соня Мармеладова. Именно в ее уста Достоевский вложил евангельский текст о воскрешении Лазаря, являющийся квинтэссенцией романа, его кульминацией и единственным спасительным путем для его главного героя. Здесь автор проводит прямые параллели с ситуацией Расколь-никова: Лазарь восстал из гроба - Раскольников также живет в квартире, напоминающей гроб («Какая у тебя дурная квартира, Родя, точно гроб...»; «Что это вы мою комнату разглядываете? Вот маменька говорит тоже, что на гроб похожа» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание)). Вера в Бога вернула к жизни Лазаря, она же - залог воскресения Раскольни-кова: «Я (Христос) есмь воскресение и жизнь;
верующий в меня, если и умрет, оживет» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание).
Воскресение, внутреннее прозрение героя происходит в Сибири, где ему открылась «степь до грехопадения», где живут другие люди, где «как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание). Впервые Раскольникову представился не серый, темный, мрачный, без солнца Петербург, а мир, весь залитый светом, где еще не началась история, где нет еще греха. Можно согласиться с известным достоевсковедом Симонеттой Сальвес-трони, описавшей троекратное «ощущение Бо-гоприсутствия» в тексте романа «Преступление и наказание», определившей в качестве эпизода Богоприсутствия третьей ипостаси триединого Бога - Бога Святого Духа - финал романа, благодаря чему и оказалось возможным воскресение Раскольникова (первое «ощущение Бого-присутствия» (Бога Отца) - эпизод исповедального монолога Мармеладова в распивочной (Бог Отец), второе «ощущение» (Бога Сына Иисуса Христа) - чтение Соней евангельского отрывка о воскрешении Лазаря, третье Богоприсутствие (Бога Святого Духа) - воскрешение Раскольникова в Сибири, т.е. каждое «ощущение Бого-присутствия» соответствует определенному Лику Святой Троицы и последовательному положению ипостаси в ряду Святой Троицы, что соответствует православному кано-ну [Сальвес-трони 2001: 30]). В заключительном эпизоде романа, по нашему мнению, Раскольников принимает душевный мир в результате смирения как дар Бога Духа Святого, что делает весь фрагмент текста, описывающий воскрешение Раскольникова, синтаксическим объективато-ром концепта БОГ.
Итак, номинативное поле концептов БОГ и ДЬЯВОЛ, бесспорно, центральных конституентов православной картины мира Достоевского, эксплицировано на словном уровне в первую очередь лексемами с корнем -бог(ж)-, существительными «господь», «всевышний» и некоторыми другими, с одной стороны, и «дьявол», «черт», «бес» и синонимичными им, с другой. Имплицитно семы «дьявол» («бесовщина»), реже - «бог» выражаются в основном на сверхсловном и текстовом уровнях через общий модальный план высказывания, т.е. можно сказать, что концепты БОГ и ДЬЯВОЛ объективируются на разных уровнях текста языковыми единицами разной степени сложности. Это относится
как ко всему «пятикнижию» в целом, так и к роману «Преступление и наказание» в частности.
Список литературы
Библейские имена: люди, мифы, история / И.Н. Лосева, Н.С. Капустин, О.Т. Кирсанова и др. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.
Библейская энциклопедия (путеводитель по Библии). М.: Рос. библ. общ-во, 2002.
Болотнова Н.С. Поэтическая картина мира и ее изучение в коммуникативной стилистике текста // Сибирский филологический журнал. 2003. № 3-4.
Вайман С.Т. Гармонии таинственная власть. О трагической поэтике. М.: Сов. писатель, 1989.
Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М.: Гослитиздат, 1959.
Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Русский язык, 1980.
Дунаев М. М. Православие и русская культура: в 7 ч. М., 1999. Ч. 3.
Иустин преподобный (Попович). Достоевский о Европе и славянстве / вступит. статья Н.К. Симакова; пер. с сербск. Л.Н. Даниленко. М.; СПб.: Изд-во Сретенского монастыря Патриаршего издательско-полиграфического центра (г. Сергиев Посад), 2002.
Ковсан М.Я. «Преступление и наказание»: «все» и «он» // Достоевский: материалы и исследования. Л.: Наука, Ленингр. отделение, 1988. Т. 8. С. 72-86.
Сальвестрони С. Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского. СПб.: Академический проект, 2001. С. 27-50.
МАС - Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 1981-1984.
БАС - Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. / под ред. В.В. Виноградова. М.; Л.: Наука, 1950-1965.
Степанов Ю. С. Изменчивый «образ языка» в науке XX века // Язык и наука конца 20 века. М., 1995.
Тарасова И.А. Идиостиль Георгия Иванова: когнитивный аспект. Саратов, 2003.
Христианство: Энциклопедический словарь: в 3 т. М.: БРЭ, 1993-1995.
Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. М.: Русский язык, 1999.
Чернухина И.Я. Текст как объект стилистики // Структура лингвостилистики и ее основные категории. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1983. С. 39-42.
Чичерин А.В. Поэтический строй языка в Шанский Н.М. Краткий этимологиче-
романах Достоевского // Творчество Ф.М. Досто- ский словарь / Н.М. Шанский, Т.А. Боброва. М., евского. М.: Наука, 1959. С. 52-420. 1994.
N.A Azarenko
EXPLICATION AND IMPLICATION OF GOD AND DEVIL CONCEPTS IN THE TEXT OF F.M. DOSTOEVSKY'S "CRIME AND PUNISHMENT"
Religious issues are a recognized centre of F.M. Dostoevsky's art creativity, and the concepts of GOD and DEVIL are central constituents of the writer's linguistic view of the world, therefore they have turned to be the subject of the article in terms of means and ways of their explication and implications in the text of the novel "Crime and punishment".
The aim of the research which is to analyze and describe the basic means of linguistic representation of the concepts GOD and DEVIL in the text of the first novel of Dostoevsky's "Great Pentateuch" has predetermined the use of such methods, as conceptual analysis, description, componential analysis, etc. Results of the research obtained, we have come to the following conclusions. The nominative field of GOD and DEVIL concepts, which are no doubt central constituents of Dostoevsky's Orthodox worldview, is revealed on the level of words, primarily with "God"-root lexemes (the change of the root consonant is observed), nouns Lord, God and some others, on the one hand, and the devil, fiend and some synonyms, on the other. Implicitly, devil (devilry, devildom) and less often God semes are expressed mainly on superlexical and text levels through a common modal plane of speech, i.e. it can be stated that the concepts of GOD and DEVIL are objectivated on different levels of the text by different degree of complexity language units. This applies to the whole "Pentateuch" in general and to the novel "Crime and punishment" in particular. These results can be used in educational process and in research connected with the peculiarities of F.M. Dostoevsky's idiostyle.
Key words: concept, God, Devil, explication, implication.
