Экосоциология: к сравнительному анализу развития дисциплины в Европе и США в ХХ в Текст научной статьи по специальности «История и археология»

V. ЭКОСОЦИОЛОГИЯ

СТАТЬИ

О.Н. Яницкий

ЭКОСОЦИОЛОГИЯ: К СРАВНИТЕЛЬНОМУ АНАЛИЗУ

РАЗВИТИЯ ДИСЦИПЛИНЫ В ЕВРОПЕ И США В ХХ в.

1. Первый обмен идеями и концепциями

В российском социокультурном пространстве экологический дискурс возникает в 60-е годы XIX в., примерно в то же время, когда появляются на русском языке работы О. Конта, Г. Спенсера и К. Маркса. В 1866 г. на русский язык была переведена работа американского ученого Дж. Марша, который писал, что «человек - сила разрушающая, растения и даже дикие животные - силы восстанавливающие»1. Несколько позже В.С. Соловьёв во время большого голода в России 1892 г. напишет: «Естественные производительные силы почвы не безразличны - народ рано или поздно съедает землю, если не перейдет от первобытного хищнического хозяйства к искусственному, или рациональному... [Эта] уже наступившая беда не есть частное и случайное явление, а роковое следствие общего (обнимающего, по крайней мере, большую половину России) стихийного процесса. Медленно накоплявшиеся изменения климата и почвы, заметные и прежде отдельным более внимательным наблюдателям, достигли в настоящее время результата такой величины, которая. переступает, так сказать, порог общественного сознания»2. Показательно, что Соловьёв опирался на работы российских естествоиспытателей - А.С. Ермолова и В.В. Докучаева.

Центральная идея начала ХХ в. - создание эталонов нетронутой природы (заповедание) в научных и эстетических целях. Носители идеи, «сайентисты» (экологисты), - представители естественно-научной и гума-

1 Марш Дж. Человек и природа: О влиянии человека на изменение физико-географических условий природы. - СПб.: Тип. Полякова, 1866. - С. 60-61.

2 Соловьёв В.С. Враг с Востока // Соловьёв В.С. Соч.: В 2-х т. - М.: Правда, 1989. -Т. 2. - С. 433-438.

324

нитарной интеллигенции1. Сильно влияние европейских ученых (Г. Конвентц, П. Саразин). Вторая ведущая идея - сохранение российского культурно-исторического ландшафта, носителями которой являются основатели краеведческого движения - Н.П. Анциферов, Д.И. Шаховской, С.Ф. Ольденбург2.

В Англии, Германии и Франции первичный ландшафт был освоен гораздо раньше, а плотность населения и интенсивность использования земли были гораздо выше. Там, а также в раздробленной на княжества Германии надо было думать о реструктуризации уже экономически и социально освоенного пространства. Хаос, теснота, отсутствие элементарных условий жизни первичной индустриализации и урбанизации становились общей социальной проблемой. Причем если в США все время ощущалось давление эмигрантов, то европейские страны, напротив, теряли часть своего населения, особенно в годы Первой мировой войны. Можно сказать, что в этих первоначальных обращениях к экологической проблематике уже намечается перекличка с идеями ограничения произвола частных интересов и обращения к комплексу социально-демократических идей.

2. Идея города-сада и природных заповедников

На рубеже Х1Х-ХХ вв. эти идеи были особенно сильны в Англии и России. В конце XIX в. Англия под давлением внутриполитической ситуации и общественного мнения была вынуждена озаботиться качеством среды обитания в своей урбанизированной метрополии. Россия, переживавшая на рубеже веков период бурного индустриального роста, развития рабочего движения и общего общественного брожения, также была озабочена состоянием своих фабричных городов и поселков и качеством окружающей среды. Несмотря на пророчества «заката европейской цивилизации», декаданс в литературе и искусстве, западноевропейская и русская общественная мысль искала выхода из сложившейся ситуации. В России было еще одно обстоятельство, четко обозначенное В.И. Вернадским. «[Р]усские ученые совершили свою научную работу вопреки государственной организации, при отсутствии элементарных условий общественной безопасности»3. И в конечном счете победили.

В эти годы параллельно родились две социально-экологические концепции: города-сады и (природных) заповедников. В 1898 г. англий-

1 АнучинД.Н. Охрана памятников природы. - М.: Кушнерев и К°, 1914; Бородин И.П. Охрана памятников природы. - СПб.: Русское географ. об-во, 1914; ДокучаевВ.В. Наши степи прежде и теперь. - СПб.: Тип. Евдокимова, 1892.

2 См., например: Анциферов Н.П. Пути изучения города как социального организма: Опыт комплексного подхода. - Л.: Сеятель, 1926; Шаховской Д.И. Письма о братстве // Звенья: Исторический альманах. - М.; СПб.: Феникс, 1992. - Вып. 2. - С. 174-318.

3 Вернадский В.И. Публицистические статьи. - М.: Наука, 1995. - С. 189.

325

ский экономист и либерал Э. Говард выдвинул концепцию города-сада, которая в течение последующих 15 лет широко распространилась по Европе и вызвала множество попыток ее практической реализации, в том числе и в России (книга Говарда была переведена на русский в 1902 г.). Говард полагал, что можно улучшить жизнь общества с помощью сконструированной жизненной среды. Эта мысль обладала большой притягательной силой. В действительности имеются не две альтернативы - городская и сельская жизнь, «а есть еще третья, в которой все преимущества самой энергичной и активной городской жизни могут отлично сочетаться со всеми красотами и радостями деревни»1.

Говард не скрывал реформистского характера своей концепции, понимая, что все разговоры о чистом воздухе и радостях сельской жизни есть проект возврата городского пролетария к состоянию мелкого собственника. В центре концепции Говарда речь шла о мастеровом и даже рабочем, но с кругозором и интересами селянина. Прототип очевиден: это уклад добропорядочных английских крестьян-рабочих на заре промышленной революции. Тогда, как писал Ф. Энгельс, рабочие вели «растительное и уютное существование»2. Города-сады - это определенный этап осмысления западноевропейской культурой перспектив развития производительных сил общества, подводившей к осмыслению противостояния общества и природы. П.Г. Мижуев, просвещенный либерал, очевидец и российский интерпретатор говардовской идеи, писал: «Мы предлагаем вниманию читателей идею города-сада, т. е. именно такого города, который построен в деревне и построен так, чтобы, предоставляя все удобства городской жизни, сохранить в то же время наиболее привлекательные стороны жизни в деревне, в большом саду»3. Очевидно, что уклад жизни в этих поселениях, как и в многочисленных утопиях прошлого, даруется «сверху». Поэтому о садах в этих двух книгах говорится гораздо больше, чем о людях. И это понятно. Мижуев, как и Говард, ни минуты не сомневался в том, что каков «сад», таков и человек, - ведь сад-то дарован ему просвещенной элитой. Показательно, что о действительной деревне, в тело которой должен быть встроен город-сад, речи нет. Деревня представлена лишь свободной территорией и «приятным» пейзажем. «Прямое» соединение человека с природой здесь достигалось ценой отказа от городской культуры. Отсюда вытекал парцеллированный взгляд на общество: каждому дому - сад, все сады вместе взятые - город-сад; много городов-садов - процветающее общество.

Другим результатом стремительного расширения урбан-индустриальной среды было растущее беспокойство ученых по поводу

1 HowardE. To-morrow: A peaceful path to real reform. - L.: Sonnenschein, 1898. - P. 8.

2Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. - 2-е изд. - М.: Изд-во полит. лит-ры, 1955. -Т. 2. - С. 244.

3 Мижуев П.Г. Сады-города и жилищный вопрос в Англии. - СПб.: Т-во Суворина, 1916. - С. iii.

326

вытеснения естественной природы, сокращения ее разнообразия. Концептуальная история заповедников и развития заповедного дела подробно описана Д. Вайнером1. Нас здесь заповедники будут интересовать как социокультурные модели отношений человека и природы. Таких основных моделей было три: утилитарная, научная и этико-эстетическая.

Научный подход исходил из мысли, что нетронутые природные сообщества являются эталоном для моделей развития человеком культуры вообще и лесоустройства и земледелия в частности. Как отмечал Д. Вайнер, «к началу 1890-х гг... пионеры фитосоциологии видели в разнообразной девственной природе образец гармонии, целесообразности и продуктивности, которому должен стараться следовать земледелец»2. Для этого необходимо изучать нетронутые природные сообщества. Эту максиму «следуй природе» интересно сравнить с выдвинутой в 1980-х годах максимой социологии социального знания «следуй за актором».

На рубеже веков в России сильно было также этико-эстетическое направление (которое можно назвать пасторализмом), которое было более всего развито в Германии и Швейцарии. Как писал Д. Вайнер, «германский консервационизм обогатил молодое русское природоохранное движение не только идейно - прежде всего проповедью необходимости охраны ландшафтов»3. В сущности, это была антимодернистская концепция, существовавшая в радикальном («мир без цивилизации») и более умеренном («природа самоценна независимо от потребностей человека») вариантах.

Конечно, в России не надо было отыскивать и защищать участки земли для создания «памятников природы». Скорее можно было создавать национальные парки по американскому образцу. Но культурная общность с Европой пересилила территориальный фактор. Выдающиеся русские естествоиспытатели И. Бородин, Г.А. Кожевников, позже братья А.П. и В.П. Семёновы-Тян-Шанские интересовались более уникальными природными объектами. Человек века современной техники, писал выдающийся русский биолог и философ А.П. Семёнов-Тян-Шанский, это геологический парвеню, «разрушающий теперь всю гармонию жизни в свободной природе... кем, как не ею, обучены мы и музыке, и живописи, и ваянию, и зодчеству»4.

1 Вайнер Д. Экология в Советской России: Архипелаг свободы: Заповедники и охрана природы. - М.: Прогресс, 1991; Weiner D.R. A little corner of freedom: Russian nature protection from Stalin to Gorbachev. - Berkeley: Univ. of California press, 1999; Weiner D.R. Models of nature: Ecology, conservation, and cultural revolution in Soviet Russia. - Blooming-ton: Indiana univ. press, 1988.

2 Вайнер Д. Экология в Советской России. - Указ. соч. - С. 27.

3 Там же. - С. 25-26.

4 Семенов-Тян-Шанский А.П. Свободная природа, как великий живой музей, требует неотложных мер ограждения // Природа. - М., 1919. - № 4-6. - С. 201.

327

Итак, оппозиция «город - природа», точнее «индустриальная цивилизация - дикая природа», была тогда в науке еще очень сильна. Чем меньше в Европе оставалось участков дикой природы, тем активнее были усилия ученых сохранить их в первозданном виде. Но и в США, в работах американского историка и социолога Л. Мэмфорда, мы видим ту же оппозицию и тот же негативизм по отношению к наступающей урбан-индустриальной цивилизации.

Экологическая концепция, сторонниками которой были российские натуралисты Г. А. Кожевников и В.В. Станчинский, была материалистической. Она развивалась в первую очередь натуралистами, в особенности занимавшимися такой новой наукой, как экология, но пользовались также поддержкой наиболее образованных большевиков, например Луначарского, и интеллигентов-гуманитариев. Природа представлялась как некая четкая структура, характеризующаяся взаимозависимостью между составляющими ее биологическими компонентами и их относительной равновесностью. Видимо, они испытали влияние Э. Геккеля, который и ввел в научный оборот понятие экологии. Вообще, рубеж XIX и XX вв. в России был отмечен сильнейшим влиянием сциентизма в объяснении природных, социальных и психологических феноменов. Собственно говоря, и В.И. Вернадский был сциентистом.

Проектирование новых отношений между обществом и природой получило новый толчок в послереволюционный период. Казалось, что теперь можно осуществить самые несбыточные мечты: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор...» Некоторые из этих мечтаний, точнее социально-конструктивистских утопий, становились предметом идеологических и научно-практических дискуссий. Рассмотрим одну из них.

3. Дискуссия о социалистическом городе

Организованная в 1929 г. существовавшей тогда Коммунистической Академией, эта дискуссия интересна тем, что она была единственной публичной дискуссией о путях развития страны за всю советскую историю; была международной: в ней приняли участие советские, французские и немецкие социологи и урбанисты (Ле Корбюзье, Э. Май); явившись, по сути, продолжением обсуждения концепции города-сада, она имела огромный резонанс в истории европейского урбанизма и экологического планирования; была междисциплинарной и межсекторальной: в ней приняли участие не только ученые, общественники и естественники, но и гигиенисты, инженеры, а главное - государственные деятели (А. Луначарский, М. Кольцов, Г. Кржижановский, Н. Крупская, Н. Милютин, Д. Рязанов, Н. Семашко и многие другие). На разных этапах дискуссии в ней принимали участие и студенты вузов. Ни одна дискуссия ни раньше, ни позже не освещалась столь широко в прессе и на радио.

328

Новый социалистический город должен был стать мотором социалистической индустриализации и одновременно воплощением идей «победившего социализма», его «наступления по всему фронту». По сути, речь шла о новом образце, эталоне организации социалистического труда и быта. Именно поэтому дискуссия возникла в 1929-1930 гг., когда стало ясно, что городская инфраструктура страны не отвечает амбициозным задачам строительства социализма. К тому же новый город мог быть создан в поставленные партией сроки только индустриальным методом - отсюда крайний конструктивизм мышления большинства его участников. Фактически город мыслился как продолжение «большой машины» индустриального производства, как единый механизм с общими правилами и законами. Как говорил Ле Корбюзье, дом - это машина для жилья. Термин «поточное расселение» был характерен для дискуссии. Проглядывали и глобалистические сюжеты. Так, советский лидер антиурбанизма М. Охи-тович изобрел специальный термин «дестационаризация», утверждая, что в недалеком будущем рабочий порвет связи с жильем, с привычным миром вещей, со всяким определенным местом1. Многие участники дискуссии мыслили так: темпы развития будут настолько высокими, что через 10-15 лет все равно надо будет все перестраивать.

Практически все выступления отличались крайним максимализмом: каждый призывал «максимально» укрупнить (разукрупнить), «максимально» приблизить (удалить), «максимально охватить», весь бытовой процесс «расчленить», «раз и навсегда установить» и т.п. Отклонения, полутона, диалектические взаимопереходы исключались. Это был гимн Управлению и Организации быта, отлаженным как конвейер, без всякого намека на самоуправление и самоорганизацию2. В этом радикализме была логика, потому что в централизованном обществе городское (региональное) планирование есть интегрирующий процесс, который должен свести воедино огромное количество разнородных научных, экономических, ресурсных, социальных и политических предпосылок. Следовательно, требовалась унификация.

Форсированная индустриализация и коллективизация вели к отрыву людей от насиженных мест, от пригнанных друг к другу трудом многих поколений привычных условий существования, иными словами, к утрате культурных корней. Интенсивно пропагандировалась и организационно закреплялась культура вневременного казарменного уклада жизни. Крестьянская культура окончательно теряла свои корни, свои устои. В этих условиях сформировалась и господствовала культура кочевого образа жизни, где среда, природная или городская, «для мобилизованной и

1 Охитович М.А. Заметки по теории расселения // Современная архитектура. - М., 1930. - № 1-2. - С. 15.

2 Яницкий О.Н. Экология города: Зарубежные междисциплинарные концепции. -М.: Наука, 1984. - С. 29.

329

призванной» человеческой единицы была лишь временным пристанищем, станцией пересадки, пунктом сбора, лагерем, бивуаком. В.И. Вернадский писал: «В такие эпохи истребления, разрушения было .складывавшегося заботливого ведения хозяйства. и это отражается на столь же быстром и разрушительном изменении природы, как разрушается и меняется социальный строй живущего в этой природе социального механизма»1.

Конструктивизм этот был одновременно антиэкологическим и антикультурным отрицанием ценности сложившейся городской ткани. «Мы оставим и тщательно сохраним, - писали советские урбанисты М. Барщ и М. Гинзбург, - наиболее характерные куски старой Москвы: Кремля, кусочки старой дворянской Москвы с улочками и особняками Арбата и Поварской, кусочки купеческого Зарядья. и пролетарской Красной Пресни. Все остальное мы должны превращать в грандиозный парк.»2 Намечаемая реконструкция города именовалась «безболезненным процессом дезинфекции Москвы»3 в ходе ее превращения в «зеленый город». Предельно радикален был Ле Корбюзье: «Для меня вывод ясен: нет возможности мечтать о сочетании города прошлого с настоящим или будущим. в Москве все нужно переделать, предварительно все разрушив... , и подыскать ей новую земельную площадь»4.

4. Природа как tabula rasa

«Сталинский план преобразования природы», великие стройки коммунизма, освоение целинных и залежных земель, затопление тысяч деревень и малых городов, гибельные мелиорации российских и белорусских болот и связанные с этим перемещения миллионов людей, коренная ломка их жизненного уклада - все это практические реализации коммунистического принципа тотальной реконструкции общества и природы. Большевистский конструктивизм был именно тотален. Эта индустриальная «машина» очень скоро стала работать на самоподдержание. Большой экскаватор мог вырыть большой котлован, из которого была добыта большая руда, чтобы построить еще больший экскаватор и т.д. (А. Платонов). Но это была не только идеология и практика гигантизма. Научный экологический подход (разумное, неистощительное природопользование) был окончательно отброшен на сессии ВАСХНИЛ 1948 г., затем продолжен борьбой против менделизма-морганизма; лозунг «Природа - на службу человеку» был доведен до своего логического конца: от природы хотели только брать. Контакты с западными учеными были прерваны, научная

1 Вернадский В.И. Биосфера и ноосфера. - М.: Айрис-пресс, 2002. - С. 82.

2 Барщ М.О., Гинзбург М.Я. Зеленый город: Социалистическая реконструкция Москвы // Современная архитектура. - М., 1930. - № 1-2. - С. 22.

3 Там же.

4 Ле Корбюзье. О реконструкции Москвы // Советская архитектура. - М., 1931. -№ 4. - С. 30-34.

330

литература оттуда не поступала. В этих условиях обскурантизма и идеологии всеобщей ресурсной мобилизации природа трактовалась, прежде всего, как «территория», некое «пустое пространство», подлежащее освоению и реконструкции как ресурс наращивания имперской мощи. Эта идеология поддерживалась мощной машиной пропаганды количественного роста: завтра надо было произвести (добыть, собрать, вывезти, сдать на элеватор, на склад) больше, чем сегодня. Говоря философским языком, аналитический подход господствовал над холистическим, расчленение - над синтезом. Это был советский вариант идеологии «здесь и сейчас», причем с явным потребительским обертоном. В результате омертвление ресурсов природы приняло гигантские масштабы - в «отвалы» ушли целые регионы страны.

5. «Человек и биосфера» и другие международные программы

Вторая половина 1970-х годов была отмечена возвратом к принципам международного сотрудничества, а главное - переводом проблемы взаимоотношений общества и природы в научно-практическую плоскость. Конечно, международным программам ООН по окружающей среде и развитию (ЮНЕП) и ЮНЕСКО «Человек и биосфера» (МАВ) предшествовал ряд международных отраслевых программ типа «Международного геофизического года», а также работы историков, социологов и социальных антропологов, разрабатывавших методы сравнительных межкультурных исследований. Параллельно разрабатывались Международная программа сохранения природы и ее ресурсов и Международная программа сохранения исторического и культурного наследия. Но, пожалуй, самым социально важным событием все же была программа ООН по окружающей среде, в которой впервые экономика, экология и политика рассматривались в неразрывной связи.

Этот переход к глобальному и сравнительному анализу был основан на нескольких теоретических и этических предпосылках. Во-первых, связь преобразующей деятельности человека с ее разрушительными последствиями и ответственностью нынешнего поколения за судьбу будущего, за «устойчивое развитие» подчеркивалась в докладе ООН «Наше общее будущее», подготовленном специальной международной комиссией под руководством премьер-министра Норвегии Г.Х. Брунтланд1. Тем самым известная мысль В.И. Вернадского о том, что человечество представляет собой «геологическую силу», была доведена до своего логического завершения. Во-вторых, человек, сокращая разнообразие природы, подрывает тем самым основы своего благополучия. В-третьих, была развита идея заповедника: на планете выделялись несколько десятков биосферных запо-

1 Our common future: Report of the World Commission on Environment and Development. - Oxford; N.Y.: Oxford univ. press, 1987.

331

ведников мирового значения, т.е. не территорий, а объемных пространств, метаболизм вещества и энергии в которых должны максимально сохраняться в первозданном виде. В-четвертых, не страна, а тип экосистемы (городская, лесная, береговая, морей, озер, пустынь и т. д.) был положен во главу угла социально-экологических исследований и практики охраны природы. Причем для каждого из 11 типов экосистем предлагался общий методический подход к анализу сопутствующих им социальных и психологических проблем и ситуаций1. В-пятых, данная группа международных программ была ориентирована на междисциплинарное исследование, хотя у ученых-естественников к социологам было достаточно неприязненное отношение: на них смотрели как на специалистов по социальному обеспечению. Поначалу гуманитарным наукам в ней отводилась странная роль: «дополнить» социальными параметрами «рациональные предписания», т.е. уже готовые рекомендации, разработанные естественниками. Позже была развернута целая лестница ступеней сближения естественных и общественных наук: моно-, много-, плюро-, кросс- и, наконец, как высший уровень - междисциплинарность. В-шестых, было признано, что в современном мире богатый и преуспевающий Север эксплуатирует ресурсы бедного и деградирующего Юга.

Отсюда обязанность международного сообщества состояла в содействии выравниванию этого несправедливого положения. Вот как об этом говорилось в основных положениях Международной комиссии ООН: 1) любое обсуждение проблем народонаселения Земли должно включать анализ экономических и социальных причин бедности; 2) все страны должны создать условия для свободного планирования семьи; 3) доктрина устойчивого развития зиждется на принципе «загрязнитель платит»; 4) принцип свободной торговли должен действовать повсеместно; 5) сокращение долга развивающихся стран также жизненно необходимо; 6) в течение ближайших 10 лет мы должны принять Конвенцию о климате и создать механизмы для ее реализации; 7) соглашение по сохранению биоразнообразия, доступу к генетическим ресурсам и развитие соответствующих технологий имеют критическое значение для выживания человечества; 8) такое же критическое значение имеет соглашение по лесам и обезлесиванию, трансграничному переносу загрязнений и сохранению озонового слоя; 9) финансовая помощь беднейшим странам должна рассматриваться не как «иностранная помощь», но как необходимые вложения в глобальную экологическую безопасность2. Ресурсный, и в частности энергетический, подход был положен в основу социально-экологического анализа и практической политики (т.е. именно тот подход, который сего-

1 Cm.: Whyte A.V.T. Guidelines for field studies in environmental perception. - P.: UNESCO, 1977.

2 Our common future reconvened: Report of the World Commission on Environment and Development. - Geneva: Center for Our common future, 1992. - P. 9.

332

дня является предметом пристального интереса и острых дебатов между (транс)национальными элитами и их лидерами). Наконец, здесь впервые стало очевидным, что не страны, а научные лидеры (коллективы ученых или отдельные исследователи) играют первостепенную роль в разработке концептуального аппарата и методик полевых исследований. Возможно, самым интересным было исследование влияния метаболизма энергии на образ жизни и специфику культуры Гонконга, самого плотно заселенного города на планете, жизнь которого в то время на 96% зависела от импорта нефти. Это исследование было проведено группой молодых австралийских ученых под руководством бывшего ветеринара С. Бойдена1.

Однако глобальная социальная экология и политика - одна сторона медали. Параллельно развивалось изучение одного или нескольких из названных выше типов экосистем в различных странах. О Гонконге мы уже упоминали. В СССР с 1979 г. совместными усилиями биологов, социологов, философов, социальных антропологов и при участии местных активистов разрабатывалась программа «Экополис» применительно к условиям малого города науки (г. Пущино). В Западном Берлине ученые поставили задачу «экологизации» одного района Берлина, искусственно разрезанного знаменитой Берлинской стеной. Скоро обе исследовательские группы вошли в тесное взаимодействие, которое продолжалось более 20 лет2.

6. Экологическая парадигматика

На наш взгляд, основа парадигматического подхода в данной области знания была заложена концепцией биосферы Вернадского еще в середине 1920-х годов, затем (без ссылок на нее) развита американскими учеными У. Каттоном и Р. Данлэпом на рубеже 1980-х годов и позже разрабатывалась российскими учеными применительно к России в середине 1990-х годов3. Как писал Л. Милбрес, парадигма здесь выступает в качестве «доминирующего взгляда на мир», который он определяет как «систему, состоящую из ценностей, метафизических верований, институтов, обычаев и т.д., которые в совокупности представляют собой социальные очки, посредством которых индивиды и группы интерпретируют их социальный мир»4.

В общем и целом социальная парадигма детерминирует индивидуальные цели и ожидания, обеспечивает определение социальных проблем, создает структуру социальных и иных вознаграждений в отношении раз-

1 The ecology of a city and its people: The case of Hong Kong / Boyden S., Millar S., Newcombe K., O'NeillB. - Canberra: Australian National univ. press, 1981.

2 Брудный А.А., Кавтарадзе Д.Н. Экополис: Введение и проблемы. - Пущино, 1981. -(Препринт).

3 Яницкий О.Н. Экологическое движение в России: Критический анализ. - М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 1996.

4Milbrath L.W. Environmentalists: Vanguard for a new society. - Albany: State univ. of New York press, 1984. - P. 7.

333

личных типов человеческого поведения и формирует общую систему норм и запретов, которые делают возможной социальную гармонию в сложных обществах1. Социальная парадигма содержит жизненно важную информацию, необходимую для воспроизводства культуры. Эта парадигма «доминирует. в том смысле, что разделяется, поддерживается доминирующими группами индустриальных обществ и потому служит легитимации институтов и практик рыночной экономики. <...> Борьба за универсализацию парадигмы есть часть борьбы за власть»2. В этом смысле религиозные системы (язычество, христианство, буддизм) правомерно одновременно трактовать как культурные и инвайронментальные парадигмы3.

7. Экологическая парадигматика: Сдвиг 1970-1980-х годов

На рубеже 1970-1980-х годов ситуация в социологии стала меняться. Работы в области критической социологии, развитие системных исследований, и в частности создание Римского клуба, работы по международным программам и, наконец, эволюция собственно социологической дисциплины - социальной экологии, - все это создало ту «критическую массу» знаний, информации и общественного интереса, которые в совокупности привели к необходимости парадигматического осмысления взаимоотношения человечества и биосферы. Что и было сделано американскими социологами У. Каттоном и Р. Данлэпом.

Таблица 1

Сопоставление Парадигмы человеческой исключительности и Новой экологической парадигмы (НЭП)4

Парадигма человеческой исключительности Новая экологическая парадигма

1 2 3

Допущения относительно природы человеческих существ Люди наследуют культуру в дополнение к (и в отличие от) их генетической наследственности и поэтому качественно отличны от всех других животных на Земле Хотя люди обладают исключительными характеристиками (культура, технология и т.д.), они остаются одними из многих живых существ, включенных в глобальную экосистему

1 Pirages D.C., Ehrlich P.R. Ark II: Social response to environmental imperative. - San Francisco: Freeman, 1974; Pirages D.C. A framework for analyzing paradigm maintenance and change: Paper presented at the World congress of the International political science association. -Rio de Janeiro: International political science association, 1982.

2 Cotgrove S. Catastrophe or cornucopia: The environment, politics and the future. -Chichester; N.Y.: Wiley, 1982. - P. 27, 88.

3 См., например: White L., jr. The historical roots of our ecological crisis // Science. -Wash., 1967. - Vol. 155, N 3767. - P. 1203-1207.

4 Составлено по: Catton W.R., Dunlap R.E. Environmental sociology: A new paradigm? // American sociologist. - N.Y., 1978. - Vol. 13, N 1. - P. 34.

334

Продолжение табл. 1

1 2 3

Допущения относительно социальной причинности Социальные и культурные факторы (включая технологию) являются главными детерминантами деятельности людей Поскольку человеческая деятельность включена в сложные причинно-следственные и обратные связи с природой, она имеет многие непредвиденные последствия

Допущения относительно контекста (среды) человеческой деятельности Социальная и культурная среды суть определяющий контекст для человеческих дел, в то время как биофизическая среда для них в основном несущественна Человечество зависит от определенной биофизической среды, которая налагает серьезные физические и биологические ограничения на человеческую деятельность

Допущения относительно ограничений, налагаемых на человеческое общество Культура кумулятивна: технологический и социальный прогрессы могут продолжаться бесконечно, делая все социальные проблемы в конечном счете разрешимыми Хотя кажется, что изобретательность людей и отсюда их мощь могут расширять пределы несущей способности Земли, экологические законы не могут быть отменены

С точки зрения автора, НЭП - прежде всего социокультурная парадигма, поскольку говорит о равенстве всех живых существ и ограничении их жизнедеятельности биофизической средой, о фундаментальном праве на существование всех. Эти постулаты, вольно или невольно, направлены как против некоторых канонов христианства, так и против идеологии технократизма, сциентизма и концепции потребительского общества.

Очевидно, что должен существовать какой-то общий принцип, интерпретирующий эти постулаты социологически. То есть нужны методы социокультурной интерпретации экологического знания и экологической информации1. Далее. НЭП хотя и основывается на императиве ограничения, но сформулирована настолько широко, что допускает самые различные способы ее толкования. Например, что же именно следует ограничивать: численность (темпы роста) населения Земли или же его потребности, т.е. фактически пропагандировать культуру «ограниченных (скромных) потребностей», «бережливого отношения к природе»? В обоих случаях возможны совершенно различные интерпретации - от мальтузианской до марксистской. Тот же вопрос возникает по отношению к ограничениям, налагаемым включенностью человечества в глобальную экосистему. Попытка смоделировать эти ограничения - фактически систему прямых и обратных связей - была сделана в концепции «пределов роста»

1 Яницкий О.Н. Экологическое движение в России: Критический анализ. - М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 1996; Яницкий О.Н. Россия: Экологический вызов (общественные движения, наука, политика). - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002.

335

Д. Медоуза и его коллег1. Данная концепция обладает тем преимуществом, что рассматривает развитие системы «человечество - биосфера» в ее динамике. Не ограничения, налагаемые одной системой (биофизической) на другую, социальную, а именно их сопряженное развитие.

Заметим, что концепция «пределов роста» имела в последние 25 лет значительно больший научный и культурный резонанс, нежели НЭП. Причин тому несколько. Концепция Медоуза позволяла путем изменения переменных «проигрывать» различные варианты мировой динамики. Далее, это возможность ее политической интерпретации. Это также ее изначальная «встроенность» в профессиональный и публичный дискурс о путях и рисках взаимосвязанной динамики стран «золотого миллиарда» и всей социобиотехносферы. В отличие от НЭП, родившейся в рамках только становящейся на ноги инвайронментальной социологии, концепция «пределов роста» формировалась в ходе деятельности Римского клуба -интернационального сообщества ученых, политиков и бизнесменов. Существенно, что с конца 1990-х годов делались систематические попытки применения концепции «пределов роста» для решения проблем конкретных регионов мира - Средиземноморского, Балтийского и др. Наконец, концепция «пределов роста» соответствует общеметодологическому принципу «конца Другого», развиваемому У. Беком, Э. Гидденсом и другими теоретиками рефлексивной модернизации2.

Что касается НЭП, то она, многократно на протяжении 25 лет обсуждавшаяся в профессиональном сообществе социологов-инвайронмен-талистов, так и не вышла за его пределы. По сути, ведущие социологи стран «золотого миллиарда», несмотря на различия своих методологий, проигнорировали НЭП, предпочтя чисто прогрессистскую (сциентистскую) парадигму общественного развития: «Большая наука в союзе с Большим бизнесом могут все».

Теперь рассмотрим иной, вполне социологический ракурс проблемы, также оставшейся без внимания авторов НЭП на протяжении прошедших десятилетий. Какие бы принципы или постулаты ими ни выдвигались, в обществе должны быть их активные носители, проповедники, промоутеры. Реализация любой социальной парадигмы непосредственно зависит от расстановки общественных сил, их согласия или конфликта, от интерпретации двух названных понятий, вытекающих из идеологии и политической позиции этих носителей. В этом аспекте наиболее интересной

1 Медоуз Д.Х., Медоуз Д.Л., Рандерс Й. За пределами роста. - М.: Прогресс: Пангея,

1994.

2 Beck U. Risk society: Toward a new modernity. - L.: SAGE, 1992; Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive modernization: Politics, tradition and aesthetics in the modern social order. -Stanford: Stanford univ. press, 1994.

336

представляется другая попытка построения Старой доминирующей (ДСП) и Новой экологической парадигм, сделанная Л. Милбресом в 1984 г.1

Отличия ДСП от НЭП заключаются в том, что она построена на базе сравнительного эмпирического исследования, проведенного в США, Англии и Германии в 1980-1982 гг. Далее, теоретические конструкции Милбреса основываются на различении четырех социально-культурных ориентаций в существовавшем тогда мире, за которыми стоят вполне определенные политические силы, а именно: 1) ориентация на чистую и безопасную среду плюс сопротивление социальным изменениям (сторонники охраны природы); 2) ориентация на материальное богатство плюс сопротивление социальным изменениям; 3) ориентация на материальное богатство и на социальные изменения; 4) ориентация на чистую и безопасную среду и социальные изменения. Ее носителей Л. Милбрес называет авангардом нового общества или инвайронментальными реформаторами. Принципиально важно, что носители ДСП и НЭП находятся в фазе политического противостояния, а «между» ними располагается зона симпатизирующих инвайронментальным реформаторам. Эту парадигму можно критиковать по многим основаниям, но она обладает тем неоспоримым преимуществом, что позволяет развивать конкретизирующие ее подходы в разных социокультурных контекстах.

8. Специфика российской парадигмы

На взгляд автора, тоталитарное общество в СССР может быть представлено Парадигмой системной исключительности, которая содержит следующие императивы:

1) аксиологический императив: эта система - высший тип развития общества, к которому должны стремиться все другие общества;

2) императив тотальной управляемости: данная система способна управлять всем - природой, людьми, развитием культуры. Коммунистическая идеология, военно-промышленный комплекс и силовые структуры трактовались как главные рычаги управления этой системой;

3) императив прогресса: будущее данной системы есть бесконечное прогрессивное развитие. Перманентная мобилизация людских и природных ресурсов позволяет преодолевать любые ограничения. Природа будет превращена в техносферу и приспособлена к нуждам развития данной системы;

4) императив примата системы над средой: мир есть бесконечный набор ресурсов для достижения целей данной системы и хранилище отходов ее жизнедеятельности. Чем территориально обширней система, тем она сильнее;

1 Milbrath L.W. Environmentalists: Vanguard for a new society. - Albany: State univ. of New York press, 1984.

337

5) императив примата идеологии над культурой: человеческая природа должна быть переделана в соответствии с коммунистической идеологией - из культуры прошлого берутся только те элементы, которые служат данной цели, - объем «отходов» природного, человеческого и культурного материала значения не имеет;

6) геополитический императив: тоталитарная система окружена враждебным миром. Поэтому наращивание военно-промышленного комплекса и силовых структур было главным инструментом достижения господства над этой враждебной внешней средой1.

У российской элиты, осуществлявшей реформы 1990-х годов, было два пути: или строить новое общество на базе накопленного научно-технического и интеллектуального капитала, или же делать это на основе ресурсной модели развития. Выбор второго пути был предопределен рядом обстоятельств. Поэтому предлагаемая ниже вниманию читателя Парадигма переходного общества является результатом проведенного мною вторичного качественного анализа позиций и представлений, имеющихся в российской обществоведческой литературе последнего десятилетия, в первую очередь материалов ежегодных конференций «Куда идет Россия?» за десятилетие 1993-2004 гг., соединенного с результатами собственных полевых исследований и теоретических разработок.

Таблица 2

Основные элементы Парадигмы переходного общества

Допущения относительно Доминирующий взгляд на мир Парадигма переходного общества

1 2 3

Природы этого общества Аксиологический императив: реформы есть благо для общества, способ догнать развитой мир. Главный ориентир - вес-тернизация Старая (плановая) система может быть трансформирована в новую (рыночную) посредством политических и экономических рычагов

Причинной обусловленности социальных изменений Принцип «двойного ключа»: мотором и гарантом реформ являются сильное государство и мобилизация человеческого фактора. Трансформационные риски контролируются государством Основные рычаги реформ -государственная политика, дозируемая децентрализация. Ресурсы реформ: топливно-энергетический комплекс, силовые структуры, управляемая демократия

1 См. подр.: Яницкий О.Н. Экологическое движение в России: Критический анализ. - М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 1996; Яницкий О.Н. Россия: Экологический вызов (общественные движения, наука, политика). - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002.

338

Продолжение табл. 2

1 2 3

Ограничений, налагаемых на деятельность общества Императив «коридора реформ»: будущее общества -бесконечный прогресс, временные ограничения связаны с недостатком ресурсов, риски локальны и управляемы Ограничения преодолимы путем укрепления государства, привлечения капитала, новых технологий и людских ресурсов (из других стран) и формирования «управляемой демократии»

Контекста (среды) деятельности общества Принцип асимметричной взаимозависимости: в процессах социальных изменений государство - ведущее, гражданское общество - ведомое начала Контекст либеральных реформ создается политическими, экономическими и информационными средствами. Социокультурные параметры среды несущественны

Взаимоотношений человека и общества Императив экономической детерминации: природа «советского человека» может быть переделана в ходе реализации либерального проекта Под воздействием рыночной среды и информационных технологий культура и поведение человека будут сами изменяться в нужном направлении

Взаимоотношений общества с внешним миром Геополитический императив: сохранение роли России как глобальной силы, территориальной целостности и зон особых интересов любой ценой Укрепление силового каркаса государства, усиление контроля над трансграничными ресурсно-энергетическими потоками -основные рычаги геополитики

Итак, это, прежде всего, «ресурсная», истощительная, а не воспроизводственная, накопительная парадигма. Доминирующий взгляд на мир, лежащий в ее основе, - это взгляд на природный ландшафт и социально освоенное пространство, которые можно в очередной раз реконструировать. Централизация, вертикаль, а не самоорганизация снизу, монополия, а не разнообразие конкурирующих сил лежат в основе этой парадигмы; гражданское общество трактуется как встроенное в государственную машину. Господствующими являются потребительские ценности, утилитарное отношение к природе и человеку1. Прошлые экосистемные структуры (семья, профессиональные группы, территориальные сообщества) имеют ценность только в том случае, если они служат цели реализации «либерального проекта». Снова предполагается, что «экосистема Россия»2 может быть коренным образом переделана, теперь в соответствии с либеральным проектом. Рассматриваемая парадигма сохранила «прогрессист-ский» характер предыдущей, хотя амбиции сегодня гораздо скромнее. «Прогрессизм» данной парадигмы состоит также в том, что ключевого для НЭП момента - ограничений, налагаемых на человеческую активность всей средой обитания, - в Парадигме переходного общества нет. Наконец,

1 Ильин В.И. Общество потребления: Теоретическая модель и российская реальность // Мир России. - М., 2005. - № 2. - С. 3-39.

2 Яницкий О.Н. Россия как экосистема // Социологические исследования. - М., 2005. - № 7. - С. 84-93.

339

данная парадигма имплицитно содержит императив примата рыночной идеологии над культурой. Человеческая природа, сформированная прошлым обществом, должна быть переделана в соответствии с либеральной идеологией - по сути мы снова имеем дело с идеей «создания нового человека». Объем «отходов» человеческого и культурного материала, сохранения этнокультурной идентичности значения не имеет.

9. Социальный активизм: Экологические инициативы и движения

Экологические инициативы и движения (далее экодвижения) принято относить, наряду с женским и феминистским и движением за права человека и самоуправления, к «новым социальным движениям». Новым, потому что эти движения носят не классовый, а общечеловеческий характер, потому что их цель - не завоевание власти, а изменения культуры, системы ценностей, безопасность и качество среды обитания, потому что они внутренне связаны с расширением «поля демократии» и основаны на самоорганизации малых групп и местных сообществ и горизонтальных связях и т.д. Социальный активизм - одно из основных моральных, методологических и практических оснований инвайронментальной социологии в США, Западной Европе и России. Достаточно назвать работы А. Турена и Э. Претесея во Франции, ученика и последователя Турена М. Кастельса в США (сегодня - в Испании), Р. Пала в Англии, Д. Рухта в Германии, Н. Нелиссена в Нидерландах и многих других. В Западной Европе экономический подъем продолжался, благосостояние граждан росло, социальное государство везде (за исключением, может быть, Англии после прихода М. Тэтчер к власти) укреплялось, новые социальные движения (женское, феминистское, экологическое) расширяли поле человеческих прав и свобод, рядовые граждане проявляли все большую озабоченность в отношении качества среды своего непосредственного обитания. Наступление на континенте короткой «эпохи спокойствия», интерес к положению дел за только что открывшимся «железным занавесом» вызвали у социальных экологов (с обеих сторон) необходимость сопоставления, сравнения экодвижений в разных странах, выработки способов оценки и даже шкал для сравнения уровней ее организации и демократизации. Тем не менее я сначала постараюсь выявить их национальную специфику, как она сложилась в 1980-1990-е годы прошлого века, а потом охарактеризую их общие теоретические основания и круг проблем.

10. Национальная специфика

США - самая богатая и индивидуализированная страна. Большая часть ее населения живет в собственных домах с участком, привыкла уважать законы и местные правила игры и требует, в свою очередь, соблюдения их собственных прав и свобод. Там весьма развито низовое само-

340

управление. Жизнь, несмотря на высокую территориальную мобильность населения, сконцентрирована вокруг собственного дома и семьи. Именно в США родилось движение NIMBY («Not in My Back Yard»; дословно: «только не на моем заднем дворе!»), а затем и NIABY («Not in Any Back Yard», т.е. «загрязнению - нет где бы то ни было!»). Именно в США существуют самые крупные в мире и богатые природоохранные организации (с бюджетом в десятки миллионов долларов, такие как «Sierra Club» или «Audubon Society»), широко пользующиеся благотворительной поддержкой многочисленных частных фондов и отдельных граждан. Поэтому в США нет экологического движения как организуемой из некоторого центра систематической деятельности целой иерархии организаций. Соответственно, как правило, не происходит и массовых митингов протеста, шествий и иных массовых уличных акций. Протесты, отстаивание экологических прав граждан перенесены в местные администрации и суды различных инстанций (я не затрагиваю здесь многолетнюю борьбу за гражданские права, которая носила иной характер)1. Однако это не означает, что в США не бывает массовых кампаний протеста. В прагматичной рыночной Америке успех зависит от способности экологических организаций мобилизовать ресурсы (финансовые, материальные, информационные и др.). Поэтому среди американских социологов-инвайронменталистов пользуется популярностью теория мобилизации ресурсов2.

Иная ситуация в тот же период была в Англии. В то время это была социалистическая (в западном понимании) страна с развитой демократической системой парламентаризма и управления (особенно на городском и местном уровнях), - страна, в которой жилье, здравоохранение и образование были социально доступными, с меньшим социальным неравенством и несравненно более бедная ресурсами (поскольку потеряла недавно все свои колонии), нежели США. Но в то же время это было общество с сильными аристократическими и элитаристскими традициями. Вместе с тем это был период «заката» лейборизма и наступления тетчеризма на гражданские права и свободы, время процессов денационализации промышленности и резкого сокращения прав и ресурсов городского самоуправления. В такой высокоурбанизированной и чрезвычайно плотно заселенной стране, находившейся к тому же на определенном идеологическом и политическом распутье, потенциал экологического протеста в городах был гораздо более высок. Поэтому группа ведущих молодых английских социо-

1 Dunlap R.E., Mertig A.G. 1991. The evolution of the U.S. environmental movement from 1970 to 1990: An overview // Society & natural resources. - Oxford, 1991. - Vol. 4, N 3. -P. 209-218.

2 Jenkins J.C. Resource mobilization theory and the study of social movements // Annual rev. of sociology. - Palo Alto (CA), 1983. - Vol. 9. - P. 527-553; Social movements in an organizational society: Collected essays / Ed. by M.N. Zald, J.D. McCarthy. - New Brunswick (NJ): Transaction, 1987; Здравомыслова Е.А. Парадигмы западной социологии общественных движений. - СПб.: Наука, 1993.

341

логов на рубеже 70-80-х годов сконцентрировала свое внимание на социально-экологических процессах города, дав им историко-материалистическую интерпретацию1, связав вслед за Ф. Энгельсом массовый социально-экологический протест квалифицированных рабочих и среднего класса с ухудшением материального положения и качества жизни в крупнейших городах и районах промышленной Англии. Вместе с тем эта группа социологов, в которую входили М. Кастельс, а также Ж. Ложкин и Ф. Ламарк (Франция), не скрывала, что их теоретические спекуляции инициированы также событиями 1968 г. во Франции.

Городские социальные движения возникают на «пересечении»: (1) специфического типа структурной комбинации (напряжений), аккумулирующей ряд противоречий, и (2) специфического типа организации. «Городское социальное движение возникает тогда, когда имеется соответствие между фундаментальными структурными противоречиями городской системы и наличием организации, возникшей на основе кристаллизации других социальных практик»2. Как подытожил К. Пикванс, «хотя организация является локусом наблюдения, теория движения должна фокусироваться на проблемах, ситуациях и "ставках", находящих свое выражение в структурных напряжениях»3.

Франция - в лице А. Турена и его школы - родина и средоточие концепций социального движения, основанных на теории и практике социального активизма. Несомненно, социология социального действия (социальных изменений), в разработке которой принимали участие и другие европейские авторы, была также порождена событиями 1968 г. во Франции.

Французские социологи утверждали, что новые социальные движения, как правило, имеют антилиберальную направленность и потому вне-институциональны. Они ориентированы на расширение «поля демократии», включая прямое действие. Они преследуют цели повышения качества среды обитания в широком социокультурном смысле. Это движения гражданского общества. Экологическое движение есть сила, способная бросить вызов социальному порядку, породить новое экологическое сознание. Иными словами, оно может служить инструментом его воспроизводства на новых - более экологических - основаниях4. Если нестрого суммировать, то парадигма новых движений содержит следующие элементы: коллективные акторы, базовые ценности, структуры социально-

1 Pickvance C.G. On the study of urban social movements // Urban sociology: Critical essays / Ed. by C.G. Pickvance. - L.: Tavistock, 1976. - P. 198-218; Pahl R Whose city? And other essays on sociology and planning. - L.: Longman, 1970.

2 Castells M. Theoretical propositions for an experimental study of urban social movements // Urban sociology. - P. 168-171.

3 Pickvance C.G. On the study of urban social movements. - Op. cit. - P. 199.

4 Anti-nuclear protest: The opposition to nuclear energy in France / Touraine A., Hegedus Z., Dubet F., Wieviorka F. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1983.

342

го действия, долгосрочные изменения, проекты социетальных трансфор-маций1.

В трудах немецких социологов этого периода, работавших над проблемой экологических движений, присутствует не «дух нации» и «не комплекс вины», а именно третий из названных этим автором культурных кодов: роль этих движений - в изменении социального порядка в широком, в том числе социокультурном, смысле. Это объясняется, с одной стороны, известными историческими причинами, с другой - многолетней проблемой иммиграции. Я рассмотрю основные позиции работ Дитера Рухта, ведущего немецкого социолога в данной сфере. Вот составляющие его подхода: 1) в обществе, достигшем высокого уровня самонаблюдения и саморефлексии, проблемы стратегии и репертуара действий движения приобретают ключевое значение; 2) стратегия движения как сознательное, длительное, планируемое поведение социального актора должна основываться на знании общего экономического, социального и политического контекста страны; 3) экологическое движение в Германии скорее властно, нежели идентично ориентировано; 4) стратегия движения зависит от структурных факторов трех уровней: макро-, мезо- и микроуровня; 5) в стратегии и тактике экологического движения 1990-х годов наблюдается сдвиг от конвенциональных форм социального действия к прямым, включая формы стихийного протеста и акций неповиновения; 6) так как социальная база экологического движения очень разная, в его тактике масса политических и культурных оттенков. В конечном счете в Западной Германии существовало два его крыла: консервационисты, ориентированные на неполитические и неконфликтные формы социального действия, и политические экологисты, базирующиеся на местных гражданских инициативах, с более радикальной ориентацией. В последнем случае местный контекст играет детерминирующую роль; 7) Рухт использует понятие «структуры политических возможностей», развитое С. Тарроу2 для концептуализации «среды социального действия движения», основными компонентами которой являются политические партии и группы интереса, СМИ и публика (общественное мнение)3. Наконец, Рухт заключает, что теоретически можно выделить два типа экологического движения. Одно высокоцентрализованное, «иерархичное» с малым числом активистов и огромным числом пассивных участников или поддерживающих (примерное их соотношение 1 : 375). Это Гринпис. И другое - децентрализованное, состоящее из сети горизонтально соединенных групп, без формально-

1 Здравомыслова Е.А. Парадигмы западной социологии общественных движений. -СПб.: Наука, 1993.

2 Tarrow S. Struggling to reform: Social movements and policy change during cycles of protest. - Ithaca (NY): Cornell univ. press, 1983.

3 Neidhardt F., Rucht D. The analysis of social movements: The state of the art and some perspectives for further research // Research on social movements: The state of the art in Western Europe and the USA / Ed. by D. Rucht. - Frankfurt a. M.: Campus, 1991. - P. 457.

343

го членства и фиксированного бюджета, как, например, движение «Земля прежде всего!»1.

В России начала 1990-х годов ситуация была чрезвычайно сложной и отличной от других названных стран. С одной стороны, гласность и демократизация резко расширили коридор политических и социальных возможностей, создали условия для самоорганизации и самовыражения. Доверие к науке и ученым, к гуманитарной интеллигенции, резко критиковавшим экологическую политику государства и участвовавшим в массовых акциях протеста, было чрезвычайно высоко. К началу 1990-х годов в стране уже более 30 лет действовало студенческое природоохранное движение под лозунгом «У природы везде должны быть свои люди!» Здоровая и безопасная среда обитания повсеместно трактовалась как общее благо первостепенной важности. Эмоциональный порыв вполне сочетался с рационально организованным социальным действием. С другой стороны, в Прибалтике, Грузии, республиках Средней Азии, частично на Украине экологические движения, также став первой формой массового социального протеста, начали быстро трансформироваться в национально-освободительные движения. Это был радикализм совершенно другого свойства: сепаратизм.

Очевидно, что именно профессионализм экодвижения, востребованность его организаций и членов в качестве экспертов и консультантов в сочетании с его гибкой «слабой» горизонтальной структурой были важнейшими условиями сохранения его жизнеспособности на протяжении 45 лет. Как и в Германии, российское движение имело два крыла: консервативное (природоохранное) и политическое. Однако второе было скорее прикрытием политических амбиций чиновников, нежели конструктивной оппозицией режиму. В целом в соответствии с названными выше критериями российское экологическое движение может быть квалифицировано как новое социальное движение2.

В этот период страновые штудии быстро вытеснялись международными кросскультурными исследованиями. На рубеже 1980-1990-х годов в Западной Европе и США были опубликованы коллективные монографии «Международные сравнительные исследования социальных движений: В 2-х т.»3 и «Передовые рубежи в теории социальных движений»1, поло-

1 Rucht D. Ecological protest as calculated law-breaking: Greepeace and Earth First! in comparative perspective // Green politics three / Ed. by W. Rudig. - Edinburgh: Edinburgh univ. press, 1995. - P. 79.

2 Яницкий О.Н. Экологическое движение в России: Критический анализ. - М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 1996; Яницкий О.Н. Россия: Экологический вызов (общественные движения, наука, политика). - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002 и др.

3 From structure to action: Comparing social movement research across cultures / Ed. by B. Klandermans, H. Kriesi, S. Tarrow. - Greenwich (CT): JAI, 1988; Organizing for change: Social movement organizations in Europe and the United States / Ed. by B. Klandermans. -Greenwich (CT): JAI, 1989. - Vol. 2.

344

жившие начало периоду сравнительных исследований, направленных на взаимообогащение американской и европейской школ и создание международных исследовательских коллективов и институционализированных сетей взаимодействия (research networks). Интересно, что американцы, осознав ограниченность своего ресурсного подхода, стали искать пути его антропологизации, сделав упор на проблемах конструирования значений, мобилизации сознания, манипуляции символами и коллективных иден-тичностях. Они наконец приняли критику в свой адрес об отсутствии в их теоретических конструкциях таких фундаментальных сил, как идеология, ценности, озабоченность и коллективная идентификация2.

А что же российские социологи? В 1989 г. по инициативе автора этих строк (совместно с проф. Т. Деелстра из Нидерландов) был организован международный исследовательский проект «Города Европы: Участие населения в формировании городской среды». В нем приняли участие ученые и специалисты из 16 европейских стран: Австрии, Бельгии, Болгарии, Великобритании, Венгрии, Дании, Италии, Нидерландов, Норвегии, Польши, Португалии, Финляндии, Чехословакии, Швеции, Югославии и Советского Союза3.

Участие - не пассивный процесс, это обучение действием (методам прямой и представительной демократии, процедурам принятия решений, новым профессиям, межкультурному общению). Организующей и мобилизующей основой общественного участия является, как правило, социальное движение, которое потом формирует «проект» как микросоциальный институт. Участники данного международного проекта были единодушны в том, что участие местного населения служит залогом успеха социального планирования - от локального до регионального уровня. В результате проекта были предложены шкалы для измерения степени участия4. За всем этим был более глубокий - культурный - смысл. Люди, всю жизнь «работавшие, чтобы жить», захотели иметь свою собственную уникальную культурную историю. Более того, как показали мои собственные исследования в СССР конца 1980-х годов, люди, которых все время «учили истории», захотели стать сами активными конструкторами этого процесса, пусть локального и короткого, пусть только в масштабах своего квартала или даже отдельной семьи.

1 Frontiers in social movement theory / Ed. by A.D. Morris, C. McClurg Mueller. - New Haven (CT): Yale univ. press, 1992.

2 Frontiers in social movement theory / Ed. by A.D. Morris, C. McClurg Mueller. - New Haven (CT): Yale univ. press, 1992. - P. 5.

3 Cities of Europe: The role of citizens in shaping the urban environment / Ed. by T. Deelstra, O. Yanitsky. - Moscow: Mezhdunarodnye otnoshenia, 1991.

4 Nelissen J.H.M. Household and education projections by means of a microsimulation model // Economic modelling. - Amsterdam, 1991. - Vol. 8, N 4. - P. 480-511.

345

11. В эпоху глобализации и информационных технологий: Индивидуализация труда

Новую экономику М. Кастельс называет информационной, так как производительность и конкурентоспособность зависят в первую очередь от способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию, основанную на знаниях, и глобальной, так как основные экономические процессы организуются в глобальном масштабе непосредственно либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономических агентов1.

Эта экономика - новый источник социального неравенства. Хотя диффузия информационных технологий идет очень быстро, все же различное время доступа людей, стран и регионов к ним «является критическим источником неравенства в современном мире», возникает «угроза исключения целых национальных и даже континентальных экономик (например, Африки) из мировой информационной системы, а следовательно, и из мировой системы разделения труда»2. Растет разрыв между глобальным и локальным. «Люди все чаще организуют свои смыслы не вокруг того, что они делают, но на основе того, кем они являются, или своих представлений о том, кем они являются. Тем временем, с другой стороны, глобальные сети инструментального обмена селективно подключают или отключают индивидов, группы, районы, даже целые страны согласно их значимости для выполнения целей, обрабатываемых в сети, в непрерывном потоке стратегических решений. Отсюда следует фундаментальный раскол между абстрактным, универсальным инструментализмом и исторически укорененными партикуляристскими идентичностями. Наши общества все больше структурируются вокруг биполярной оппозиции между Сетью и "Я".. растет социальная фрагментация»3.

В России, находящейся на предыдущей стадии модернизации, где «сетевые» системы еще недостаточно развиты, власть и рынок действуют в направлении тотальной реструктуризации социально освоенного пространства4. Это означает «черный» и «белый» передел этого пространства политико-административными методами в интересах центральной власти и олигархических групп, но противоречащих местным интересам и уничтожающих местную культуру. Передел, оставляющий местные сооб-

1 Кастельс М. Информационная эпоха: Экономика, общество и культура. - М.: ГУ-ВШЭ, 2000. - С. 81.

2 Там же. - С. 15.

3 Там же. - С. 27.

4 Яницкий О.Н. Россия: Экологический вызов (общественные движения, наука, политика). - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002; Яницкий О.Н. «Поток» и «место»: К проблеме локального социально-экологического знания // Неприкосновенный запас. -М., 2006. - № 2. - С. 30-44.

346

щества без ресурсов и привычных кодов социокультурной идентификации.

Нарастает индивидуализация труда в трудовом процессе, что совсем не является синонимом «персонализации» жизни, развития уникальной личности или ее освобождения от власти обстоятельств. Напротив, индивидуальное существование становится все более зависимым от сил, находящихся вне его контроля. З. Бауман подчеркивает феномен принуждения к индивидуализации. «Все мы являемся сегодня индивидами не в силу выбора, но по необходимости. Мы являемся индивидами de jure, независимо от того, являемся ли мы ими de facto»1.

Новые базовые институты общества - транснациональный капитал и его рынок, система образования, социальная политика - есть те агенты и социальные среды, которые находятся вне контроля отдельных индивидов. Эти институты, как говорит У. Бек, «штампуют биографию инди-вида»2. Более того, индивидов понуждают стать ячейками воспроизводства своей собственной социальности, т.е. «бесконечно выбирать» в условиях, когда выбор уже сделан за тебя. «Предписанные биографии» трансформируются в «рефлективные биографии, которые зависят от самого актора»3; «биография приобретает характер рефлективного проекта»4.

Таким образом, под индивидуализацией понимается принудительное принятие императивных требований «внешнего». Этот феномен я интерпретирую как институциональное формирование человеческих биографий и жизненных ситуаций, их принудительную стандартизацию5.

12. Детерриториализация, жизнь в пространстве и во времени

Глобальная коммуникационная система радикально трансформирует пространство и время, эти фундаментальные измерения человеческой жизни. Местности лишаются своей культурно-исторической специфики и реинтегрируются в функциональные сети. «Материальный фундамент новой культуры есть пространство потоков и вневременное время»6. Это аннулирование пространства посредством техники ведет не к единообразию, а к резкой поляризации условий жизни человека. Одни могут покинуть «место» в любое время, другие - никогда, при этом беспомощно наблю-

1 Bauman Z. Society under siege. - Oxford: Wiley-Blackwell, 2002. - P. 69.

2 Beck U. Risk society: Toward a new modernity. - L.: SAGE. 1992. - P. 88.

3 Ibid. - P. 90.

4 Ibid. - P. 131.

5 Яницкий О.Н. «Поток» и «место». - М., 2006.

6 Кастельс М. Информационная эпоха: Экономика, общество и культура. - М.: ГУ-ВШЭ, 2000. - С. 355.

347

дая, как «местность - их единственное место жительства - уходит из-под ног»1.

Более того, власть предержащие делают все возможное, чтобы пространство было как можно меньше «читаемым и прозрачным». Потому что «наибольшей властью пользуются те ячейки [общества], что способны оставаться источником неопределенности для остальных ячеек [сети]. Манипуляция неопределенностью - суть главная цель борьбы за власть и влияние внутри любого структурированного целого.»2 Бауман замечает, что такая организация пространства соответствует «паноптикону», модели власти, созданной французским социологом М. Фуко, - модели, весьма напоминающей тюрьму. Общий знаменатель всех этих выводов - отказ от истории, от роли культуры прошлого в формировании среды настоящего.

13. Реальность виртуальных сообществ и сетевая культура

Сегодня мультимедиа охватывают в своей сфере большинство видов культурного выражения (практик). Приходит конец различиям между визуальными и печатными средствами медиа, общедоступной и высокой культурой, развлечениями и информацией, образованием и пропагандой. «Все проявления культуры, от худших до лучших, от самых элитных до самых популярных, соединяются в этой цифровой вселенной, которая связывает в гигантском историческом супертексте прошлые, настоящие и будущие проявления коммуникативной мысли. Делая это, они строят новую символическую среду. Они делают виртуальность нашей реальностью.»3

Базовый элемент информационной глобальной экономики не есть субъект (индивидуальный или коллективный), это - всемирная информационная паутина. Это - «действительно культура, но культура эфемерного, культура каждого стратегического решения, т.е. скорее лоскутное одеяло, сшитое из опыта и интересов, чем хартия прав и обязанностей». Эта многоликая виртуальная культура есть «действенная сила, поскольку дает информацию для властных экономических решений в каждый момент жизни сети и осуществляет их. Но живет она не долго, она поступает в компьютерную память как сырой материал, состоящий их успехов и неудач прошлого. Сетевое предприятие учится жить в этой виртуальной культуре. Любая попытка кристаллизации позиций в сети, как культурного кода в конкретном времени и пространстве, приговаривает сеть к устареванию, поскольку она становится слишком жесткой для изменчивой геометрии, которую требует информационализм. Таким образом, это

1 Бауман З. Глобализация: Последствия для человека и общества. - М.: Весь мир, 2004. - С. 32.

2 Там же. - С. 53.

3 КастельсМ. Информационная эпоха. - Указ. соч. - С. 352.

348

"культура созидательного разрушения", ускоренная до скорости оптических электронных цепей, через которые проходят ее сигналы»1.

14. Возрождение интереса к микро(эко)социологии

Новизна вопроса заключается в том, при каких условиях и в каком виде локальные социальные сообщества могут быть сохранены, могут продолжать функционировать в условиях глобализации. Два фактора сыграли особую роль в возрождении этого интереса.

Первый - это «возврат» к основополагающим принципам демократии, понимаемой, прежде всего, как самоорганизация жизни и самоуправление, включая владение или распоряжение местными ресурсами, осуществляемое местными жителями совместно и непосредственно. Следуя фундаментальному принципу «сильной демократии» Б. Барбера2, американские исследователи полагают, что рядовые жители не только могут, но и должны выступать в роли «гражданских экспертов». Соответственно, говорит американский социолог Ф. Фишер, роль ученого-эксперта должна быть переосмыслена как деятельность «специализированного гражданина», жителя-специалиста3. По мнению Фишера, гражданское участие имеет тройной политический смысл. Оно придает смысл практике демократического процесса, обеспечивает его легитимность и может принимать форму соучаствующего научного исследования (participatory research)4.

Второй фактор - это изменение «парадигмы» взаимоотношений между наукой и практикой, наукой и политикой. Это вопросы доверия к науке, роли эпистемных, т.е. политически влиятельных научных сообществ в формулировании политической повестки, воздействия научного знания на образ мыслей и поведение рядовых граждан. Возникло два новых понятия: «общественно-научные исследования» и «дискуссионный политический анализ»5.

В связи с этим политологи уже давно предлагают различать «прикладные (политические) исследования», которые производятся учеными и экспертами, и «обычные знания», т.е. несистематизированную информацию, поступающую от некомпетентных акторов. К тому же мотивация и политическая аргументация этих «некомпетентных» акторов изучены гораздо менее, чем таковые у политиков, говорят американские социологи. Оказалось также необходимым отказаться от противопоставления общества и природы: есть социализированная природа и «биологи-

1 КастельсМ. Информационная эпоха. - Указ. соч. - С. 98.

2 BarberB.R. Strong democracy: Participatory politics for a new age. - Berkeley: Univ. of California press, 1984.

3 Fisher F. Citizens, experts, and the environment: The politics of local knowledge. -Durham: Duke univ. press, 2000. - P. 243.

4 Ibid. - P. 244.

5 Ibid. - P. 245.

349

зированное» общество, что и послужило новым стимулом к дальнейшему развитию комплекса инвайронментальных наук.

В России рыночная экономика все более приобретает ресурсный характер, академическая наука находится в коме, вертикаль власти усиливается, демократические институты слабеют и сворачиваются. Поэтому усилия социологов и экологов направлены на создание минимально необходимых условий для сохранения локальных экосистем и культур. Отсюда и гораздо большее, чем на Западе, значение общественных экологических и иных организаций и вообще ячеек и сетей гражданского общества, защищающих базовые интересы и права местных сообществ.

Для обозначения взаимного интереса и взаимной поддержки ученых-общественников и местных активистов и политизации научной деятельности на местном уровне мною были предложены понятия адвока-тивной науки и ученого-адвоката1. Основные функции ученых-адвокатов: просветительская деятельность; изучение местного общественного мнения; поисковая деятельность, направленная на выявление потенциальных носителей локального знания; обучающая деятельность, имеющая своей целью структурирование мышления местных жителей в ключе обучающего знания-действия; коммуникативная деятельность, т.е. формирование площадки для диалога между сторонами, вовлеченными в экологический конфликт; интерпретативная деятельность, т.е. обучение переводу экологического знания на язык местных проблем и «обратно», т.е. на язык политики; мотивирующее воздействие: активисты стараются показать местному населению потенциал самодеятельности в существующем коридоре их экономических и социальных возможностей; психотерапевтическая деятельность, способствующая преодолению страха перед ответственностью за собственные инициативы в сфере охраны природы. Это также ад-вокативная деятельность в чистом виде, когда активисты экологических общественных организаций выступают ходатаями по поводу экологических проблем (угроз, рисков) местного населения. Наконец, это мобилизационная деятельность, т.е. непосредственное вовлечение этого населения в различные формы проэкологической деятельности2.

Итак, глобализация не означает абсолютного доминирования потока над «местом». Императивам высоколобой монодисциплинарной науки,

1 Яницкий О.Н. Диалог науки и общества // Общественные науки и современность. -М., 2004. - № 6. - С. 86-96.

2 Участие: Социальная экология регионов России: Альманах / Под ред. И.А. Халий. -М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 2004. - Вып. 13; Карпов А. Административные общественные слушания // Бюллетень ИСАР. - М., 2006. - С. 7-13; Яницкий О.Н. «Поток» и «место»: К проблеме локального социально-экологического знания // Неприкосновенный запас. - М., 2006. - № 2. - С. 30-44; Misunderstanding science? The public reconstruction of science and technology / Ed. by A. Irwin, B. Wynne. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1996; Fisher F. Citizens, experts, and the environment: The politics of local knowledge. - Durham: Duke univ. press, 2000. - P. 243.

350

экспертных оценок политически ангажированных ученых и закрытых корпоративных решений экоактивисты и независимые гражданские эксперты противопоставляют свое видение экологических проблем «снизу», синкретичное знание о месте, интегрирующее нужды человеческих сообществ и локальных / региональных экосистем1. Реальное социально-экологическое знание производится как в нисходящих, так и в «восходящих потоках» (познание в процессе ответа на давление «сверху», поэтому постоянно возникает проблема соотнесения научной и культурной рацио-нальности)2. Следовательно, экосоциолог должен быть гуманистически ориентированным исследователем.

Постепенно вертикальная парадигма исследования «наука - практике» вытесняется парадигмой «партнерского» анализа, когда ригоризм строгой научной аналитики сверху соединяется с локальным восприятием - знанием - действием снизу. Все чаще исследовательский процесс движется по схеме «включенное наблюдение - соучаствующее исследование - отстраненная рефлексия», а совокупное производство социально-экологического знания все более становится социально-политической практикой, нежели изготовлением «научных фактов». Или, говоря словами немецкого социолога У. Бека, неполитической политикой.

15. Специфика России сегодня

Из 17 млн. кв. км территории РФ только 7 млн. кв. км пригодны для нормальной жизни. И она сокращается вследствие упадка и деградации прошлых мест обитания в результате распада советской индустриальной структуры и ее сердцевины - ВПК. Так что с социально-экологической точки зрения Россия - это система слабо связанных между собой мест обитания. Как я показал еще в 1982 г. и как позже подтвердила международная практика градостроительства, повторно освоить деградировавшие территории, достичь хотя бы их первоначального качества чрезвычайно трудно3. Напомню в этой связи хотя бы ситуацию в части Германии, бывшей ранее ГДР, или современной Чечне. Позже мною было введено понятие «энергия распада»4, что также впоследствии подтвердилось не только опытом России, но также Афганистана, Ирака, Югославии, а сегодня и Ливана. Наконец, в экосистеме «Россия» есть множество «черных дыр», в которых направляемые туда государством ресурсы развития бесследно исчезают.

1 Misunderstanding science? - Cambridge, 1996.

2 Fisher F. Citizens, experts, and the environment. - Durham, 2000.

3 Yanitsky O. Towards an eco-city: Problems of integrating knowledge with practice // International social science j. - Oxford, 1982. - Vol. 34, N 3. - P. 469-480.

4 Яницкий О.Н. Экологическое движение в России: Критический анализ. - М.: Изд-во Ин-та социологии РАН, 1996.

351

Современные экосистемы формируются медленно, а деградируют очень быстро. Сегодня «Россия втягивается в качественно новую геополитическую конкуренцию, смысл которой не в расширении территории (это цели столетней давности), а в улучшении ее качества и эффективности»1. Что подтверждают как российские (В.Л. Глазычев), так и американские исследователи2. Далее, возникает новый уровень поляризации социально освоенного пространства через изменение взаимоотношений центра и периферии. «Сегодня. Центр производит для окружения нечто гораздо более важное и гораздо менее материальное. Политические решения. Инновации. Социальные технологии управления. Программные продукты. Квалифицированные кадры. Стандарты, в том числе стандарты поведения. Моду. Идеи». Но далее Орешкин фактически опровергает свою мысль, говоря, что «центростремительная система хороша только для отъема ресурсов и концентрации их на небольшом круге задач - будь то война (главным образом), сопутствующий ей атом или космос. С обратной задачей комплексного улучшения территории она справляться не умеет. Субъективные запросы разных территорий, разных групп и личностей быстрее и эффективнее удовлетворяет частная инициатива. И локальные центры самостоятельного развития»3.

Здесь мы подходим к принципиально важному теоретическому вопросу о соотношении «власть - территория». На мой взгляд, не население и его организации формируют региональные и местные социально-экологические системы, а центральная власть организует и использует их в своих интересах, рассматривая их именно как «территории», которые можно выгодно продать или использовать для сброса отходов, включая «лишних людей». Этот территориально-сырьевой подход есть крайняя форма государственного утилитаризма.

Удастся ли при помощи «ресурсного экспорта» достичь экономической мощи и социального благоденствия? Как полагают специалисты, большое население страны - враг номер один «нефтяного господства». Доля добычи этого сырья, приходящаяся на душу населения, - вот индикатор благополучия. «На каждого гражданина в наиболее успешных "пет-рогосударствах" ежегодно приходится 50 и более тонн добычи углеводородов, а в "маргинальных" странах этой же группы - 15-25 тонн. <.> А это означает, что лишь несколько государств со скромными размерами населения реально способны решать социально-экономические задачи национального масштаба исключительно за счет нефтегазового экспорта»4.

1 Орешкин Д.Б. РФ: Идеология пространства // Новая газета. - М., 2006. - № 62. -Ч. 1. - С. 6.

2 Кастельс М. Информационная эпоха: Экономика, общество и культура. - М.: ГУ-ВШЭ, 2000.

3 Орешкин Д.Б. Указ. соч. - С. 7.

4 Милов В.С. Может ли Россия стать нефтяным раем? // Pro et contra. - М., 2006. -№ 2-3. - С. 9-10.

352

Поскольку в России годовой душевой объем экспорта нефти и газа не превышает 3 т нефтяного эквивалента, «вопрос о широкомасштабной модернизации России за счет использования ее энергетического потенциала следует считать по сути закрытым. <...> Это невозможно, и ресурсов для этого недостаточно»1.

Очевидно, что вся эта «ресурсная экология» имеет сугубо геополитическую подоплеку. Что, естественно, беспокоит страны - потребители российского углеводородного сырья, и прежде всего таких гигантов, как США и Европейский союз. А это, в свою очередь, означает возрастание глобальной экономической нестабильности и политической конфронтации между поставщиками, потребителями и транзитерами углеводородов2. Но «нефтяная эра» может закончиться гораздо раньше не из-за недостатка (конечности) углеводородного сырья, а из-за быстрого развития альтернативных источников энергии, например из-за быстрого развития производства автомобильных двигателей, работающих на водороде или этаноле (который изготавливается в принципе из любой биомассы, даже из обычной травы)3.

Наконец, сравним «экологию трубопроводов» с «экологией железных дорог». Железные дороги всегда связывали центр и периферийные территории, были проводником и мотором индустриализации страны, условием для освоения новых земель Сибири и Дальнего Востока. От каждой станции тянулись нити жизни в глубинку, на этих периферийных ответвлениях возникали региональные и местные индустриальные и торговые центры, возникали новые города и поселки. Не то нефтегазопроводы. Цель их создания - не подъем транзитных территорий, а доставка сырья на перевалочные базы для зарубежных потребителей. Это - закрытые для общества системы, потенциально несущие для этих территорий двойной риск: их загрязнения и увеличения безработицы местного населения, потому что эти территории перестают быть средой для ведения традиционных форм хозяйства, а квалифицированный персонал, равно как и армия охранников, для бесперебойной работы «трубы» привозится извне. К тому же, поскольку плотность населения крайне мала, а оно само в значительной степени деградировало, отстаивать и протестовать практически некому - это могут делать только региональные и международные экологические организации. Так что борьба идет вовсе не за благополучие будущих поколений, а за владение и распоряжение ресурсами будущего.

1 Милов В. С. Может ли Россия стать нефтяным раем? // Pro et contra. - М., 2006. -№ 2-3. - С. 12-13.

2 Олкотт М. «Дружба народов» в мире энергетики // Pro et contra. - М., 2006. -№ 2-3. - С. 32-44.

3 Блант М.В. Перестройка энергетики // Pro et contra. - М., 2006. - № 2-3. -С. 53-65.

353

16. Что противостоит экологии глобального рынка?

Либеральной (англосаксонской) модели глобальной экологии противостоит концепция другого глобализма, т.е. неиерархическая модель глобального объединения местных самоуправляющихся сообществ и сетей взаимопомощи1. Такие сообщества «изначально вводят альтернативную социальную логику, отличную от принципов функциональности, на которых построены доминирующие институты общества... В информационную эпоху превалирующая логика доминирующих глобальных сетей настолько повсеместна и столь проникающая, что единственный путь выхода из-под их господства заключается в выходе из этих сетей и реконструкции смысла на основании совершенно другой системы ценностей и убеждений. Национализм, локализм, этнический сепаратизм и культурные общины порывают с обществом в целом, выстраивая его институты не снизу вверх, но изнутри вовне, т.е. "те, кто суть мы, против тех, кто к нам не принад-лежит"»2.

Обратимся теперь к концепции «экономики участия»3, поскольку она внутренне связана с экоситемным подходом. Эта концепция, развиваемая американскими учеными Н. Хомским и М. Элбертом, интересна тем, что собрала круг единомышленников не только из США и Западной Европы, но практически со всего мира. Критерием «экономики участия» является личный вклад труженика: кто больше и усерднее работает, тот больше получает. Эта модель экономики и общества в целом считается эгалитарной, солидарной и самоуправляемой, хотя, конечно, не подразумевает абсолютного равенства ее участников. Ее нормативной основой являются «усилие и самоотдача» и «производство общественно полезных благ». Адепты «экономики участия» предлагают «переопределить» задачи в рамках каждой профессии таким образом, чтобы «исполнительские» и «креативные» роли оказались перемешаны4. В этой концепции просматриваются базовые принципы анархизма: децентрализация, добровольное объединение, горизонтальные связи и сети, отказ от (государственного) насилия. Но все же опять ключевой термин здесь - «горизонтальная сеть». К 2005 г. сложилась международная сеть «экономики участия», объединяющая 300 захваченных (заброшенных или обанкротившихся) заводов в

1 Алими С. Последние новости об Утопии // Свободная мысль. - М., 2006. - № 5. -С. 71-79; Букчин М. Реконструкция общества: На пути к зеленому будущему. - Нижний Новгород: Третий путь, 1996; Фомичев С.В. Разноцветные зеленые: Стратегия и действие. -М.; Нижний Новгород: Третий путь, 1997.

2 Кастельс М. Информационная эпоха: Экономика, общество и культура. - М.: ГУ-ВШЭ, 2000. - С. 505-506.

3 Albert M. Realizing hope: Life beyond capitalism. - L.; N.Y.: Zed books, 2006; Albert M., Hahnel R. The political economy of participatory economics. - Princeton: Princeton univ. press, 1991.

4 Алими С. Последние новости об Утопии. - Указ. соч. - С. 14.

354

Аргентине, Венесуэле, Бразилии и Уругвае. Есть самоуправляющиеся гостиницы и жилые дома. Движение пользуется финансовой поддержкой некоторых государств.

Концепция «экономики участия» получила косвенную поддержку от американских социологов-урбанистов и культурологов1. Анализ двадцатилетней борьбы жителей больших городов США и Канады за расширение контроля над принятием решений относительно среды их непосредственного обитания показал, что в обществе потребления наблюдаются распад городских сообществ, узость и отчужденность профессиональной этики корпораций, профанация научной экспертизы, самодовольство профессионалов, всеобщая амнезия культуры прошлого2.

В идеологии «участия» есть и другая сторона. Сегодня массовому обществу профессиональные социологические исследования все менее интересны - ему нужны расследования, в которых всегда присутствует элемент причастности, личной заинтересованности «детектива». Отсюда -растущий интерес массовой аудитории к жанру журналистского расследования, где знание социологических фактов сплавлено с процессом раскрытия тайной истории судеб и обстоятельств.

Французский социолог Ж. Гарнье справедливо говорит о модели «экономики участия» как о неореформистской. Сегодня вместо иерархической и централизованной организации речь идет о структурированном в сеть «движении движений»; рассуждая о формировании политических сил, мы отталкиваемся не от национального государства, но от изначально транснациональной борьбы; где идет речь о «гражданах» с накопленным ими культурным капиталом, лелеющих свою автономию и индивидуальность; нет больше «многообещающего завтра», а есть «конкретные альтернативы» и «реалистические утопии». Этот подход способствует продвижению демократической, справедливой, солидарной и экологической глобализации3.

Опыт кооперативного движения по обеим сторонам Атлантики свидетельствует, что данный способ организации производства и повседневной жизни более эффективен, менее ресурсоемок и более демократичен. Вот пример решения проблем «экологии бедности». Уже 10 лет действует межправительственная программа общественного здравоохранения «Миссия Баррио Адентро», по которой 14 тыс. кубинских врачей оказывают бесплатную медицинскую помощь жителям самых бедных районов и городских трущоб Венесуэлы. Как пишет К. Оспина, «"босоногие врачи" работают эффективно и бесплатно, причем даже в тех районах, куда их

1 Грац Р. Город в Америке: Жители и власти. - М.: Ладья, 1995; Jacobs J. The death and life of great American cities. - L.: Cape, 1962; Джекобс Дж. Закат Америки: Впереди Средневековье. - М.: Европа, 2006.

2 Джекобс Дж. Закат Америки. - Указ. соч. - С. 39-40.

3 Garnier J.-P. L'altermondialisme: Un internationalisme d'emprunt // Utopie critique. -P., 2006. - N 37. - (Цит. по: Алими С. Последние новости об Утопии. - Указ. соч. - С. 15).

355

местные коллеги отказываются ехать из-за бедности пациентов, трудно-доступности района или небезопасной обстановки в нем. Только за 10 месяцев 2005 г. почти 80 тыс. венесуэльцев смогли бесплатно вернуть себе зрение. Работа врачей оплачивается кубинским правительством. С 1963 по 2005 г. в общей сложности более 100 тыс. врачей и медицинских работников были задействованы в 97 странах, особенно в Африке и Латинской Америке». Что в 20 раз масштабнее помощи, которую оказывают по всему миру «Врачи без границ». Одновременно Куба обучает врачей из беднейших стран Центральной и Латинской Америки и даже из США1.

Да, Кастельс прав, здесь работает иная, не рыночная и не потребительская логика. Это логика сострадания, ответственности, взаимопомощи и самоорганизации. Логика, где высшей ценностью является не прибыль, а человеческая жизнь и общественное благо. Это не «бульдозерная логика», когда трущобы и обветшавшие кварталы просто сносятся и застраиваются доходными домами, а терапевтическая логика улучшения сложившихся экосистем изнутри, логика гуманитарной помощи не где-то там, в новых кварталах социального жилья, а на месте, здесь и сейчас. Это - не кальку-лятивная рыночная медицина и не благотворительность денежных мешков, а «медицинский интернационал скорой взаимопомощи». Соответственно, и иная идентификация участников подобных программ: прежде всего со страждущими и одновременно с теми, кто ощущает реальную ответственность за «Другого», за всех нуждающихся. Кастельс прав и в другом. Этот «интернационал» - не порождение западного гражданского общества, а государственная инициатива, только цели у нее иные - социальные.

С точки зрения теории здесь имеет место «прямое» производство человеческого капитала и поддерживающих его экосистем. Если население меньше болеет, больше трудоспособных, зрячих и т.д., то вероятность развития национальной экономики по нормальному пути больше. Наконец, эта трансграничная миссия - пример того, что здравоохранение и вообще социальное обеспечение может быть организовано не только по монетарному принципу.

1 Оспина Э.К. Медицинский интернационал // Le monde diplomatique: Русское изд. -М., 2006. - № 8. - С. 20.