CC BY
93
Раздел II.
АКТОРЫ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ
О.Н. ЯНИЦКИЙ
ЭКОЛОГИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ КАК СЕТЕВОЙ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ АКТОР1
Постановка вопроса
Многосторонний процесс политической реструктуризации России находится под прессом меняющегося мирового экономического и политического порядка. Это означает не только то, что российская политическая машина строится сегодня под воздействием «императива глобализации», но и то, что каждый ее элемент тем или иным способом включен в наднациональные и глобальные сети силовых, информационных, ресурсных и иных взаимодействий.
В ходе этих перемен становится все более очевидной ограниченность самого понимания политики только как реализации некоего «политического курса» или как системы «принятия мер». Директивные политические концепции и модели, построенные по принципу «решение наверху - исполнение внизу», сегодня работают плохо именно вследствие своей неадекватности быстро изменяющейся глобальной реальности. Хотя политическая сфера становится все более автономной, ее сущностной основой являются интересы коллективных социальных акторов различных уровня и масштаба. Именно эти акторы и сети их взаимодействий пред-
1 Статья написана в рамках проекта «Природоохранные сети России: структура, функции, человеческий капитал», грант РФФИ № 09-06-00061а.
ставляют собой несущий каркас политической жизни страны. Отсюда следует, что для изучения политики, в том числе экологической политики, требуются иной аналитический инструментарий, иное видение политического процесса. Его базовые компоненты могут быть представлены следующим образом.
1. Политика - это процесс взаимодействия множества социальных акторов между собой и с контекстом, в котором «решение» представляет собой не «конечный пункт», а некоторую равнодействующую их разнонаправленных усилий [Кустарев, 2007, с. 8-10].
2. Этот процесс направляется и структурируется не только формальными политическими акторами, будь то законодательные собрания или политические партии, но и совокупностью множества групп интересов, в которых некоммерческие организации и общественные движения играют все большую роль.
3. Сама политика не сводится к разработке законов или программ и структурируется не только собственно политическими институтами; взаимоотношения между участниками политического процесса не обязательно носят иерархический характер. Напротив, современные политические процессы отмечены преобладанием неформальных, децентрализованных и горизонтальных связей между относительно автономными социальными акторами.
4. Эти акторы хотя и автономны, но взаимозависимы, а их интересы, хотя и различны, имеют общую сферу. Даже в России, где государство продолжает играть главенствующую роль во многих областях политики, его агенты, в том числе действующие на региональном уровне, не являются доминирующими силами в политическом процессе.
5. Политический процесс осуществляется в сложном экономическом, политическом и культурном контекстах. Эти контексты представляют собой некоторое нормативно-ценностное «пространство», сочлененное со структурой пространства социального, т.е. совокупности акторов, способствующих или препятствующих политическим действиям. Для каждого вовлеченного в этот процесс актора контекст представляет собой структуру его политических возможностей [Кпе81,1997].
6. Сетевые системы, первоначально возникая как результат взаимодействия отдельных акторов, позже могут становиться относительно автономными и даже самостоятельными агентами поли-
тического процесса, имеющими некоторый набор атрибутов легитимности (регистрацию, представительства, собственные средства информации и др.) [Diani, 2003, p. 105-122; Delia Porta, Diani, 2006].
Таким образом, социолог, вторгаясь в область экологической политики, не может более ограничиваться сферой «социологии управления» или анализом электорального поведения, а должен сосредоточить свой исследовательский интерес на области «социе-тального» регулирования и саморегулирования (governance). Это, в частности, означает, что исследование этой политики должно включать в себя не только анализ социальных структур и институтов, которые обусловливают эти регулирование и саморегулирование, но также и определенную автодинамику их политических и социальных сетей.
С более узкой, социологической точки зрения политика, в том числе экологическая политика, есть процесс взаимодействия коллективных и индивидуальных акторов, т.е. прежде всего сетевой (межорганизационный и межличностный) процесс. Он может быть представлен как цепь «событий», связанных с некоторой проблемой или конфликтом. Эти события бывают двух видов: «нормальные», представляющие собой конвенциональные (рутинные) действия, основанные на общепринятых политических процедурах, и «мобилизационные» и/или «силовые», когда одна из конфликтующих сторон прибегает к так называемым прямым действиям (массовые кампании протеста, блокады, рейдерский захват) и каждая из сторон, вовлеченных в конфликт, устанавливает собственные правила игры. Естественно, что структура и характер сетей будут в каждом случае различными.
Главным критерием включения некоторого коллективного актора в политический процесс является его участие в нем де-факто. Социология экологической политики изучает только тех акторов, которые действительно взаимодействуют друг с другом, а не только реагируют на воздействия извне. Повторяющиеся, т.е. воспроизводимые во времени и пространстве, сети подобных взаимодействий представляют собой структуру экополитического процесса, начиная от формулирования его целей и вплоть до их реализации [Яницкий, 2002, с. 25-28].
Немного истории
Природоохранное движение в СССР 1960-1990-х годов развивалось именно как сетевая структура. Студенческое (дружинное) движение в защиту природы формировалось как сетевой коллективный социальный актор. Не просто как совокупность отдельных дружин, объединенных общими целями, но именно как сетевая структура. Междружинные программы («Выстрел», «Флора», «Фауна», «Заказники», «Трибуна»), экологические комиссии, центры документации и информации, координационные советы, позже выпуск информационно-методической литературы -все это были структурные элементы формирующегося коллективного сетевого актора. Это был чрезвычайно важный этап эволюции российского экологического движения.
Конечно, в те годы такая структура не могла быть публичной и тем более - политической. Она складывалась исподволь, не сразу, под прикрытием легальных природозащитных (ВООП, добровольных обществ охотников, рыболовов и др.), а также других официальных общественных организаций, прежде всего комсомола. Но, широко пользуясь различными легальными «крышами», дружинники настойчиво формировали свою собственную сеть организаций. Исследователи иногда говорят, что формирование сетевых социальных структур стало возможным лишь с появлением техники электронной связи. Не могу согласиться с этим. Техника вторична по отношению к социальной потребности. Да, электронной почты тогда еще не было, но были интенсивные междружинные и межличностные контакты и личная переписка [Яницкий, 2002, с. 108-109].
Экологические сети - ресурс модернизации гражданского общества
Выдвинутая мною ранее гипотеза о том, что в отличие от подобных движений в странах Запада, где превалируют властно- и идентично-ориентированные типы стратегий [ЯисИ1:, 1990, р. 156175], в «переходном» обществе преобладает стратегия самосохранения [Уап^ку, 1996, р. 65-76], подтвердилась. Самосохранение обеспечивается периодической сменой тактик, включая чередова-
ние кооперации и конфликта, приближение к властным структурам и дистанцирование от них, перекрестное (множественное) членство, постоянные переключения информационных каналов. Чем лабильнее становится сетевая структура некоторой «зеленой» организации, тем больше шансов сохранить ее ядро. Политическим принципом ее воспроизводства в условиях «общества всеобщего риска» является «дистанцирование», т.е. практика самоограничивающего поведения, избегающего (глубокого) вовлечения экологических организаций в большую политику.
Коллективное поведение их ячеек становится рациональным, прагматичным и по мере возможности все более легитимным. Чтобы выжить в неопределенной и враждебной среде, эти ячейки трансформируются из некогда неформальных (дружеских) сообществ в легитимные экоНПО с постоянным штатом сотрудников.
Есть и другие причины, детерминирующие бюрократизацию этих НПО (в веберовском смысле). Это - неустранимый продукт их ежедневной рутины: управленческой и коммуникационной активности, необходимости постоянного поиска и распределения ресурсов, подачи заявок на гранты и контроля за выполнением проектов по ним. Прикладные исследования и разработки, создание новых коммуникационных сетей, равно как и участие в судебных и иных тяжбах, постоянно увеличивают объем ежедневной бюрократической рутины. В итоге все подобные систематически возобновляющиеся процессы периодически трансформируют изначальные неформальные акции и движения в профессиональные.
С моей точки зрения, расширяющуюся сеть экологических организаций правомерно трактовать как специфический сектор гражданского общества России. Эта сеть представляет собой социально-экологическую нишу молодого и среднего поколений российской интеллигенции, их семей и друзей, которые были социально маргинализированы вследствие упадка институтов образования и науки. Существование порождающей среды экологического движения (ЭД) [Яницкий, 2002] в дореформенный период и позже позволило создать и постоянно наращивать плотность сети экологических ячеек по всей территории СССР, а затем и России.
Сети экоНПО стали архипелагом стабильной жизни в океане потерь, стрессов и непредсказуемых изменений переходного периода, а теперь - и кризиса. В отличие от риск-солидарностей
[Уап^ку, 2003] негативных идентичностей [Гудков, 2004], присущих многим слоям российского общества, большинство активистов данного сектора гражданского общества имеют возможность следовать своим изначальным ценностям самореализации и самоорганизации и сохранять многосторонние профессиональные и личные связи. Ячейки этого сектора выполняют важную функцию адаптации своих членов к быстро изменяющемуся социальному и политическому контексту. Эти ячейки способны также обеспечить своим членам более высокий, чем в обществе в целом, уровень социальной защиты и эмоционального комфорта. Конечно, экоактивисты тоже подвержены политическому и физическому риску, но этот риск носит сознательный и рациональный характер. В целом этот сектор, вновь структурируя атомизированную российскую интеллигенцию, потенциально способствует процессу экологической модернизации.
Главными «продуктами» производства этого сектора гражданского общества являются информация и организационные ноу-хау в широком смысле слова. В условиях политического цинизма, всеобщего стяжательства и произвола местных властей рассматриваемые нами структуры были первыми, кто оказался способным ответить на потребность общества в более правдивой, профессиональной и территориально локализованной экологической информации. Более того, эти сетевые субъекты оказались способными выполнять функции посредников между государственными и частными организациями.
Воспроизводственный цикл рассматриваемых сетевых субъектов менялся в зависимости от внешних условий (контекста) и от развития их собственных связей. В дореформенный период экоНПО использовали ресурсы и защиту своей «опорной» среды (НИИ, вузы) для осуществления природоохранной деятельности и строительства сетей взаимной поддержки. Когда эта среда истощилась, экоактивисты, используя накопленный потенциал знаний и организационных ноу-хау, создали свою собственную среду поддержки. Они также использовали протестные акции и кампании как средство мобилизации людских и финансовых ресурсов. После распада СССР в ходе углубляющегося экономического кризиса воспроизводственный цикл снова претерпел изменение: «зеленое» сообщество «вестернизировалось», а также стало использовать ресурсы
энергии распада (прежде всего интеллектуальный потенциал профессионалов из деградирующих НИИ).
Еще два соображения относительно рассматриваемого явления. Чем более экоНПО вовлекаются в процесс принятия решений, тем более их взаимодействие с «инстанциями» приобретает характер бесконечного процесса. Значит, эти организации также должны быть «процессуально организованными». Кроме того, чтобы сохранять относительную самостоятельность, они стали практиковать систематическую трансформацию своей структуры - из клубной формы в формальную, и наоборот (наиболее яркий пример - Лесной клуб российских неправительственных организаций). Этот колебательный процесс является одним из механизмов социальной модернизации, так как выдвижение новых целей требует неформальных контактов, а мобилизация ресурсов и участие в принятии решений - более структурированных и ролевых, рефлексия по поводу достигнутых результатов - снова неформальных и т.д. Естественно, что в каждом подобном цикле реорганизуется не вся сетевая структура, а какая-то ее часть.
Трансформация российского экологического движения в совокупность коллективных сетевых акторов - отнюдь не конец движения вообще, а лишь завершение определенного этапа его эволюции. Политическая ситуация последних лет свидетельствует, что в иных условиях эти сети вполне могут стать несущим каркасом и базовым ресурсом для возрождения массового ЭД в России.
Структура экополитических сетей в регионе
Чтобы структурировать экополитический процесс на региональном уровне, необходимо было прежде всего выделить его главных агентов. Исходя из задачи работы, имеющейся литературы и данных эмпирических исследований, я счел возможным ограничиться анализом «треугольника» взаимодействий между региональной исполнительной властью, экоНПО и научным и/или вузовским сообществом.
Сознавая ограниченность такого подхода, я тем не менее полагал, что экополитика как сетевой процесс формируется именно этими тремя акторами. То есть между ними есть взаимодействие, а не только воздействие одного актора на другого. Далее анализ
«треугольника» этих сил позволял выявить связи его вершин с силами, стоящими за их спиной. Например, было очевидно, что исполнительная власть выражает интересы капитанов большой индустрии и бизнеса. Что региональные экоНПО суть чаще всего лишь местные отделения национальных экологических движений и международного экологического сообщества. То же можно сказать и о местных научных ячейках и сообществах. Иными словами, этот «треугольник» был всегда погружен в широкий социально-политический контекст и поэтому представлял собой элемент национальных и глобальных ресурсных и других сетей.
Особенно важно, что направленность и характер региональной экополитики можно было ухватить через информационные сети внутри и вне «треугольника». Все это позволяло не только встроить анализ региональной экополитики в международный контекст, но и понять меру ее зависимости от внешних сил и воздействий.
«Треугольник» сил, о котором пойдет далее речь, есть одновременно эмпирический факт и теоретическая конструкция, инструмент, позволяющий социологу анализировать экополитический процесс в регионе. Исторически «треугольник» сформировался под действием ряда факторов. Прежде всего - вследствие ослабления роли государства как «главного управляющего». Далее как результат появления на публичной арене социальных и, в том числе, экологических движений и вообще формирования гражданского общества. Трансформация науки из государственного института в обширную сеть квазигосударственных центров и НПО также имела большое значение, в особенности вследствие возросшей потребности общества в политически интерпретированном экологическом знании для принятия решений.
В целях структурирования динамики объекта исследования мною была предложена двухфазовая модель экополитического процесса: 1) нормальная, или рутинная, фаза, на которой преобладают конвенциальные формы взаимодействия акторов внутри «треугольника» и его составляющих - с внешним миром; 2) мобилизационная фаза, когда превалируют конфликтные и конфронта-ционные взаимодействия и мобилизуются сети и ресурсы кланово-корпоративной поддержки. Соответственно, должны были существовать два различных состояния «треугольника»: нормальное и мобилизационное.
Далее я полагал, что последовательное чередование этих двух состояний «треугольника» представляет собой одновременно существенную характеристику экополитического процесса и механизм социальных изменений, при помощи которого формируются новые цели, связи и институты. В изученный нами период доминирует «парадигма переходного общества» [Яницкий, 1996]. Чем более Россия превращается в «общество всеобщего риска», тем более цели и сети «треугольника» приобретают оборонительный, защитный в отношении каждого из агентов данного процесса характер. Иначе говоря, каждый коллективный актор «треугольника» предпочитает стратегию самозащиты, главными моментами которой являются борьба за доступ к источникам ресурсов, за завоевание и обустройство своей ниши в существующей институциональной системе и, таким образом, легитимацию себя как участника политического процесса.
В нормальной фазе структура «треугольника» может быть очень разной. Например, научное сообщество может поддерживать свои связи лишь с экоНПО или, напротив, с властными структурами, и тогда «треугольник» на какое-то время превращается в «двуугольник». В такие периоды некоторые сети вообще существуют лишь номинально. Возможна и ситуация «полного покоя», когда каждый актор занят своим делом, поддерживает свои собственные сети, и «треугольник» исчезает как коллективный актор с поверхности политической жизни.
Поэтому, чтобы максимально выявить структуру политических сетей «треугольника», мы должны сосредоточить свое внимание на мобилизационной фазе, особенно когда она вызвана широкомасштабным риском и длительна, скажем в периоды судебных тяжб или массовых кампаний протеста. Полная структура сетей «треугольника» проявляется также в случаях некоторого «вызова» сверху, например при появлении нового федерального законопроекта или, напротив, массового давления снизу, со стороны местных жителей. Наконец, причиной «всплытия» на поверхность всей сетевой структуры «треугольника» может быть критическая ситуация внутри него самого.
В российских условиях региональная власть, экоНПО и научное сообщество не могут считаться партнерами, поскольку их социальный статус далеко не одинаков. Очевидно, что администра-
тивные структуры доминируют над двумя другими коллективными акторами, тогда как последние могут в лучшем случае пытаться оказывать влияние на принимаемые решения. Таким образом, наш «треугольник» имеет авторитарный перекос, в котором доминирование (сверху) сочетается с импульсами сопротивления снизу.
Согласно мнению одного из ведущих теоретиков сетевого анализа Д. Кноке, «доминирование - это отношение, в котором один из акторов контролирует поведение другого актора путем предоставления ему льгот или причинения вреда. Другими словами, один актор угрожает или действительно налагает санкции (награду или наказание) на другого актора, с тем чтобы добиться от него повиновения своим директивам» [Кпоке, 1990, р. 4]. Власть в современной России редко стремится кого-то убедить, по большей части она прибегает к принуждению или манипуляции.
В нашем случае доминирование региональной администрации означает, что:
- полностью исключены все другие акторы из процесса принятия решений и/или они полностью структурно поглощены;
- взаимоотношения между администрацией и другими акторами носят «инструктивный» характер (отношения «патрон - клиент»);
- ни ученые, ни активисты экоНПО не имеют непосредственного доступа к процессу принятия решений;
- само существование этих акторов целиком зависит от ресурсов, находящихся в руках региональной администрации.
Однако «треугольник» - не закрытая система. Он функционирует в силовом поле множества организаций - национальных и международных межорганизационных сетей. Поэтому ячейки эко-активистов и научных работников не тотально зависимы от региональных властей. Эти два компонента «треугольника» потенциально являются транснациональными образованиями, и поэтому хотя бы часть их информационных и ресурсных сетей находится вне контроля региональной администрации. Но если это так, значит, эти два типа организаций способны оказывать воздействие на формирование региональной экополитики. Непосредственно, путем проведения акций и кампаний, и косвенно - через СМИ, общественные слушания и другими способами. Не забудем, что экоНПО, НИИ и
вузы являются держателями той информации, в которой время от времени остро нуждается сама региональная администрация.
В российских условиях структура политических возможностей для проэкологического действия является крайне подвижной. В каждый момент времени она зависит от конкретной расстановки социальных сил в данном регионе. Политические возможности для экологически позитивных изменений могут меняться даже от случая к случаю. Например, в некоторых регионах России экоНПО остаются достаточно влиятельной социальной силой и обладают реальными рычагами воздействия на ход экополитического процесса. В случае успешной мобилизации экоНПО своих сторонников структура их политических возможностей, естественно, расширяется.
Идеал взаимоотношений в «треугольнике» - равноправие, когда ни один из его акторов не обладает властью для контроля над поведением остальных. В действительности такие взаимоотношения, т.е. длительная кооперация усилий и стратегическое партнерство, возможны лишь тогда, когда они придерживаются общих базовых ценностей и мировоззрения, скажем Новой экологической парадигмы [Catton, Dunlap, 1978, p. 41-49; Catton, Dunlap, 1980, p. 15-47; Yanitsky, 2007, p. 110-123].
Понятно, что процесс конвергенции ценностей и целей рассматриваемых нами акторов на российской арене будет весьма длительным. Поэтому я попытался предложить иную модель, которая позволяла бы прослеживать переход от авторитарной, конкурентной модели «треугольника» к модели более партнерских и кооперативных взаимоотношений. Представляется, что политическая чувствительность (responsiveness) - здесь ключевое понятие. В российских условиях лидеры экоНПО являются главным источником импульсов, ведущих к изменению экологической политики и ее структурных форм. В литературе подобные группы получили название «группы вызова» (challenging group). Поэтому главный вопрос состоит в том, какими способами российским экоНПО удается повысить эту чувствительность властных структур.
Наиболее применимой в социологическом анализе взаимоотношений «государство - экологическое движение» является схема, предложенная американским социологом У. Гамсоном. Он предложил различать две разные стороны процесса вмешательства некоторого социального движения («групп вызова») в государствен-
ную политику: процедурную и субстанциональную. Первая говорит о степени формального включения «возмутителя спокойствия» в процесс принятия решений и институциональные политические структуры государства в целом. Вторая уже свидетельствует о степени принятия государственным политическим институтом целей «возмутителя спокойствия». Комбинации этих базовых отношений дают в результате следующую матрицу: коллапс (полный отказ), перехват (целей), кооптация и полное принятие [Gamson, 1990, p. 28-31].
Как отмечал М. Диани, более совершенный инструмент для анализа степени чувствительности некоторой политической системы к внешним вызовам был предложен П. Бурштейном, Р. Айнво-нером и Дж. Холландером. Эти политологи предложили шестисту-пенчатую шкалу реакции политической системы на вызов со стороны: 1) «доступ» - когда актор, представляющий социальное движение, получает возможность использования институциональных каналов политического участия (общественные слушания, суд); 2) «доступ к повестке дня» - когда проблема, поднятая социальным движением, включается в повестку дня господствующей политической системы; 3) «политическая чувствительность» - имеет место в том случае, когда принимается благоприятный для движения закон; 4) «результативная чувствительность» - когда этот благоприятный для движения закон начинает действительно выполняться; 5) «воздействие» - когда реализуемый закон действительно способствует развитию движения как такового; 6) «структурная чувствительность» - когда изменяющаяся конфигурация структуры политического действия открывает новые возможности для влияния движения на политический процесс [Burstein, Einwohner, Hollander, 1995, p. 282].
Эта концепция политической чувствительности, будучи весьма привлекательной с точки зрения измерения воздействия социального движения на политические структуры, ничего не говорит о структурных изменениях и новых возможностях внутри самой «группы вызова». Однако ее рефлексивность (reflexivity, по У. Беку), т.е. изменение ориентаций и целей, тактики и стратегии, обретение новых источников ресурсов, равно как и изменение взаимоотношений со средой поддержки, могут быть не менее важ-
ны, чем возросшие возможности воздействия данной группы на политический процесс.
Поэтому здесь мне хотелось бы подчеркнуть тезис У. Гамсо-на о возможности соединения «группой вызова» двух различных ресурсов: новых политических возможностей без ее формального признания [Gamson, 1990, p. 34-35] и приобретения ею этих возможностей уже как части институциональной политической системы. Развивая этот подход, я предложил бы в качестве одного из индикаторов развития подобных групп разнообразие и число сетей, которые эти группы устанавливают с родственными им акторами на национальной и международной арене.
Первичная экоструктура как сетевой социальный актор
Для западных авторов сетевой анализ есть анализ массовых процессов. Для анализа межличностных сетей необходимы иные теоретические инструменты. Таковыми являются концепция «первичной экоструктуры» (далее - ПЭ), предложенная мною в конце 1980-х годов [Яницкий, 1986, с. 58-75; Yanitsky, 1988, p. 54-57], а также введенное выше понятие «сетевой социальный актор».
Требования, предъявляемые современным, быстро изменяющимся обществом к социальному актору, делают необходимым наличие некоторого «устройства», повышающего его ресурсный потенциал и возможности социального действия. ПЭ как раз и является таким мультипликатором воспроизводственных и деятель-ностных потенций социального актора. Повышение его индивидуальных возможностей достигается посредством создания сетей для кооперации их усилий с другими индивидами (группами), а также для облегчения доступа к хранилищам ресурсов, необходимых для организации коллективных социальных действий. Эти сети являются также инструментом отбора наиболее эффективных социальных и политических ноу-хау. Возникающая таким образом устойчивая микроструктура социальных акторов и их связей функционирует в режиме концентрации универсального и глобального в местном и индивидуальном, т.е. «макро» в «микро».
На стадии начальной модернизации городская (территориальная) концентрация рассматривалась социологами как базовый инструмент для усиления человеческих возможностей. Однако, с
одной стороны, даже культурно насыщенное и социально хорошо организованное пространство города не могло быть целиком использовано его жителями: горожанину реально доступна лишь малая часть социального пространства города. С другой стороны, в ходе дальнейшей модернизации, особенно при переходе к ее высокой стадии, развитые межличностные информационные сети индивидов и групп стали мощным мультипликатором увеличения их воспроизводственных и деятельностных возможностей. Возник специфический социальный субъект - «сетевой социальный актор». В ходе своей деятельности он формирует ПЭ-механизм, обеспечивающий этому актору одновременно постоянное и интенсивное накопление жизненных ресурсов и защиту от избыточного давления «внешней» социальной среды, иными словами, поддержание некоторой нормы его жизнедеятельности.
Понятие «сетевой актор» можно трактовать в нескольких смыслах. Конечно, всякое ЭД можно считать сетевым актором, поскольку его организации и члены соединены коммуникационными сетями. Однако при ближайшем рассмотрении такое движение ни во времени, ни в пространстве не является постоянным и тем более монолитным телом. Даже в случаях массовых кампаний протеста далеко не все члены ЭД объединены межличностными сетями. Поэтому, строго говоря, сетевой актор - это теоретический конструкт.
Некоторые социологи полагают, что движение - это совокупность организаций. В действительности такие совокупности зачастую существуют лишь на бумаге. С нашей точки зрения, постоянно действующими носителями идеологии движения, хранителями идентичности, накопителями ресурсного и тактического потенциала являются его ядра - малые сообщества постоянных и наиболее активных членов движения, которые мы и назвали базовыми сетевыми социальными акторами. Такой актор - всегда активное, деятельное начало, тогда как ПЭ - это его инструмент, депозитарий и мастерская.
Под нормой жизненного процесса такого социального актора здесь понимается его способность воспроизводить свои физические и интеллектуальные потенции и осуществлять социальные действия без чрезмерного напряжения сил, т.е. без прогрессирующего истощения своего ресурсного потенциала. Напомним, что речь идет о процессах, присущих именно активистам политических и
социальных движений, а не просто об «адаптации» населения к изменяющемуся контексту.
Названная норма предполагает некоторый стереотип жизненного процесса, под которым мы понимаем структуры повседневной активности актора, позволяющие реализовать названную выше норму. Подобно процессу материального производства, проходящему определенные фазы, процесс воспроизводства социального актора тоже имеет свои специфические фазы, реализующиеся в структурах ресурсных и коммуникативных связей. Эмпирически данный стереотип выражается в устойчивом (ежедневном, еженедельном и т.п.) цикле взаимодействий, присущем членам малого сообщества. Механизм «включения - обособления», т.е. чередования контактов с социетальными структурами и дистанцирования от них [Абульханова-Славская, 1980, с. 79], есть главная отличительная черта данного стереотипа.
Наконец, под жизненным ресурсом сетевого социального актора здесь имеется в виду совокупность ресурсов, необходимых для поддержания активности его членов. Данное сообщество постоянно расходует свою психофизическую и умственную энергию и поэтому должно систематически восполнять потери этих ресурсов. Их спектр чрезвычайно разнообразен: одни ресурсы должны добываться и потребляться ежедневно, другие - накапливаются годами и могут расходоваться в течение всей жизни. Для экоакти-вистов такие ресурсы, как научное знание, оперативная информация, политические ноу-хау, имеют особое значение. Однако эффективность их аккумулирования и использования, равно как и весь социально-воспроизводственный процесс, в значительной степени зависят от организационных форм этого воспроизводства. Именно поэтому структура ресурсных и информационных сетей имеет столь большое значение. С этой точки зрения, ПЭ может быть определена как форма организации названных сетей, позволяющая актору максимизировать свои жизненные ресурсы и достигать своих целей, не выходя за рамки нормы жизненного процесса.
Основными функциями ПЭ являются: опосредование интеракций между обществом и малым сообществом, обеспечение баланса между процессами «включения» и «обособления» с целью интенсификации воспроизводственного процесса, накопления разнообразных ресурсов и их конвертирования в потенциал социаль-
ного действия. По отношению к отдельному активисту ПЭ выполняет одновременно социализирующие, воспроизводственные и защитные функции.
Функции ПЭ могут быть рассмотрены под разными углами зрения. С позиций социальной философии она есть инструмент превращения универсального в локальное и индивидуальное, инструмент, помогающий активистам «снять» сложность и бесконечность окружающего их мира. С позиций экономической науки ПЭ есть механизм и контейнер накопления ресурсов, необходимых для поддержания здоровья и воспроизводства политически и социально активного индивида (т. е. накопление и освоение ноу-хау публичного действия). С точки зрения социологии ПЭ представляет собой организационную форму активности социального актора, посредством которой он одновременно адаптируется к изменяющемуся контексту и стремится сам изменить его в нужном для себя направлении. Если стереотип жизненного процесса такого актора определить как систему устойчивых (повторяющихся) форм его социального действия, то ПЭ может быть названа их «мастерской».
В социально-психологическом аспекте ПЭ выступает как устройство, обеспечивающее психологическую защиту и эмоциональный комфорт для своих членов, периодически вовлекаемых в публичную деятельность и находящихся под постоянным давлением отчужденного (враждебного) контекста. Вместе с тем возникающие в ходе коллективных действий межличностные контакты и конфликты являются стимулом для расширения сферы потребностей активистов, включенных в данную сеть. Наконец, в культурном плане рассматриваемая структура есть создаваемый ее членами групповой мир культуры с общими ценностными ориентациями и жизненными стандартами. Постоянно включаясь в ходе своей публичной активности в различные субкультуры общества, активисты постепенно формируют собственное пространство культуры и его идентификационное ядро. Они строят этот индивидуализированный мир культуры, исходя из непосредственных межкультурных интеракций и из некоторого «отстраненного» видения динамики глобальной экологической ситуации как бы из будущего - глазами своих детей или будущих поколений. По сути, ПЭ есть некоторый «дом», где данный актор, его межличностные сети и системы материального обеспечения представляют собой неразделимое целое.
Функционирование сетевого актора: Нормальное и мобилизационное состояние
Как показали многолетние исследования, функционирование сетевого актора имеет два основных состояния: нормальное и мобилизационное.
В ходе своей повседневной, рутинной работы лидеры российских экоНПО обычно поддерживают постоянный контакт не менее чем с десятком различных организаций, имея по 3-5 личных знакомых в каждой из них. Это означает, что для поддержания нормы жизненного процесса каждый лидер нуждается одновременно в 30-50 постоянных ресурсных и информационных связях. Как правило, группа лидеров и их помощников численностью 58 человек и представляет собой ядро такого сетевого актора. Поэтому можно считать, что 200-300 постоянных связей составляют коммуникационный каркас его нормального функционирования.
Разнообразие этих связей также является важным показателем функционирования сетевого актора. В нормальной фазе члены рассматриваемого сообщества поддерживают контакты прежде всего со своими единомышленниками внутри собственной экоНПО или «зонтичной» организации. Кроме того, они общаются с учеными, которые сотрудничают с ними уже долгое время и одновременно зависят от них в ресурсном плане. Одновременно активисты поддерживают контакты с публичными политиками, особенно с теми, кто относится к числу их агентов влияния во властных структурах. Следует упомянуть и систематические контакты активистов с членами родственных экологических и благотворительных организаций, а также с прессой и телевидением.
Особо упомянем контакты российских экоактивистов в организациях, обеспечивающих их ресурсами как для повседневного существования экоНПО, так и для разработки проектов и организации массовых кампаний. Еще один вид связей мы даже не смогли сразу распознать: речь идет о представительских контактах, казалось бы совершенно бесполезных (к примеру, присутствие на многочисленных конференциях), осуществляемых с единственной целью - лишний раз напомнить о себе нужным людям, дать интервью и тем самым поддержать свой имидж и престиж. Во всех случаях личные связи обычно «встроены» в деловые. В целом это разнооб-
разие интеракций членов рассматриваемого сообщества определяет число функций, которые должна выполнять первичная экоструктура. В нормальной фазе баланс между публичностью и приватностью, т.е. между включением и обособлением, как правило, соблюдается. Общий подход к проблеме ресурсной мобилизации экоНПО изложен мною в статье «Акторы и ресурсы социально-экологической модернизации», опубликованной в 2007 г. [Яницкий, 2007, с. 3-12].
Масштаб повседневных контактов рассматриваемого актора также разнообразен. Есть контакты в «узком кругу», осуществляемые с минимальными усилиями (круг единомышленников), «средней дальности» (родственные организации, политики, СМИ) и «глобальные». В последнем случае речь идет о контактах, нацеленных на поиск финансовых ресурсов.
Можно заключить, что базовые (основополагающие) сетевые акторы российского «зеленого» сообщества в известной степени являются аналогом «узкого круга» в сфере официальной экополи-тики. Однако первые представляют собой значительно более тесно интегрированное целое. В частности, сеть его внешних и внутренних межличностных связей гораздо более стабильна и потому резистентна по отношению к воздействиям быстро меняющегося контекста. Это - действительно микросообщество (или большая семья), связанное внутри чрезвычайно прочными и в то же время гибкими, многофункциональными связями. В терминах сетевого анализа базовые сетевые акторы представляют собой «клику» [Кпоке, 1990], но клику многоцелевую, обеспечивающую все разнообразие потребностей ее членов.
Личное общение, совместная природоохранная работа рассматриваются экоактивистами как лучшая школа жизни, которая до известной степени даже заменяет высшую школу вообще: «Я не имею университетского образования, это было мое сознательное решение. Может быть сегодня, спустя десять лет, когда я уже освоила огромное количество научной информации и сумела обрести навыки профессионального журналиста, редактора и организатора нескольких массовых кампаний, я сделаю этот шаг...», - сообщала активистка А.Г. в 1997 г.1 Другие респонденты рассматривают личное общение как школу подготовки профессионалов широкого
профиля, которые сегодня, по их мнению, столь необходимы сообществу «зеленых».
Наконец, это малое сообщество обладает определенным микроклиматом, и оно сознательно культивирует благоприятную среду своего обитания. «Смысл и содержание моих контактов, - говорил наш московский респондент, - это сотворение благоприятной атмосферы для работы, помощь молодым активистам в обретении ими чувства причастности к нашему делу. Я пытаюсь создать для них некоторое русло, по которому они пойдут потом сами»1.
Каковы отличительные признаки мобилизационного состояния сетевого актора? Мобилизация и мобилизованность - знакомые черты коммунистической идеологии и советского образа жизни. Не только голод, репрессии, войны, трудовые фронты, но и вся «мирная», обыденная жизнь советских людей была пронизана мобилизационным духом (великие стройки коммунизма, освоение целины, соцсоревнование, займы, митинги и др.). Переходный период, обремененный социальными конфликтами, рисками и катастрофами, также постоянно продуцировал мобилизационный контекст. За исключением короткого периода демократического подъема (19891991 гг.), экологическое движение никогда не было в большом почете ни у большинства населения, ни, тем более, у власть предержащих. Поэтому состояние мобилизационной готовности и ощущение повышенной опасности всегда были присущи российским зеленым, что не могло не сказаться на характере функционирования их первичных сетей и структур.
В связи с этим представляется необходимым ввести различение между рутинной и целевой мобилизацией. Первая является привычным способом существования российских зеленых в условиях политически и социально отчужденного контекста, тогда как вторая представляет собой состояние мобилизации всех возможных ресурсов, имеющихся в распоряжении данного сетевого актора для того, чтобы решить какую-то конкретную экологическую проблему и сохранить себя как сообщество.
Названные виды мобилизации зиждятся на разных критериях ресурсного баланса. Рутинная мобилизация основывается на относительном балансе между накоплением и расходованием ресурсов,
тогда как в условиях целевой мобилизации очевиден сдвиг в сторону расходования аккумулированных ресурсов. Наши респонденты подчеркивали, что по завершении очередной кампании протеста или длительного сражения с властями (судебная тяжба, проталкивание своих предложений к очередному экологическому закону) после кратковременной эйфории они ощущали себя буквально выжатыми.
Целевая мобилизация означает:
- концентрацию всех аккумулированных в сетях ресурсов в руках лидера экоНПО;
- интенсификацию контактов (внутри сообщества и вовне);
- полную мобилизацию всего постоянного персонала организации - все ее члены должны отложить в сторону текущие дела и сосредоточиться на решении поставленной лидером задачи;
- мобилизацию всех сторонников организации, а также «глубинных ресурсов», т.е. таких, которые в обычной ситуации не используются.
В случае целевой мобилизации кликообразная структура рассматриваемого сетевого сообщества трансформируется в краткосрочную иерархию, а лидер экоНПО становится ее командиром. В зависимости от конкретной задачи это сообщество сосредоточивает свои усилия на добывании информации, подготовке публичных заявлений, организации массовой кампании и других способах давления на субъекты бизнеса или власти. Поскольку время в условиях целевой мобилизации является ключевым ресурсом, контакты становятся краткими, интенсивными и чисто деловыми - «тусовочный» подчас характер повседневного уклада жизни сообщества исчезает, оно превращается в команду. Пространственная структура повседневных связей ее членов в случае целевой мобилизации трансформируется в двух направлениях. С одной стороны, она «завязывается» на лидера, т.е. становится «вертикальной». С другой -пространство личных (горизонтальных) контактов последнего резко расширяется, так как мобилизуемые им «глубинные ресурсы» могут находиться в весьма отдаленных от места нахождения данной экоНПО точках социального пространства. Вот почему, в частности, сеть электронных коммуникаций российских «зеленых» столь хорошо развита.
Названные различия относительны. Как показали западные авторы, после «броска мобилизации» сети обычно переходят в спокойную фазу, предоставляя своим членам самые разные социальные услуги и тем самым укрепляя сетевую структуру гражданского общества [Ronfeldt, Arquilla, 2001; Cyberprotest, 2004].
Заключение
Трансформация РФ в информационное общество ведет к глобализации сетей как государства, так и гражданского общества, перемещению регулирования общественной жизни в виртуальную сферу, индивидуализации накопления социального капитала, т.е. к возникновению все новых ПЭ. Иными словами, сетевая организация ЭД и накопление его политического и социального капиталов становятся всеобщим принципом. Однако параллельно будут происходить все те же процессы, что происходили и ранее в обществе капиталистического модерна: накопление этого капитала в одних руках и его изъятие из других, разделение сетей на элитарные и массовые, закрытые и открытые и т.д. Им противостоят движения за экологическую справедливость, альтерглобализма и им подобные. Уже сегодня сетевые организации гражданского общества, действующие по всему миру, оказывают реальное позитивное воздействие на экологическую обстановку в самых разных странах .о^ешоп, 2009, р. 115-144].
Вхождение России в информационное общество будет идти параллельно со сменой элиты (лидеров) его гражданских экологических организаций. Эта смена заключается не только в уходе с публичной арены лидеров харизматического типа и их замены на более прагматичных, но и в размежевании всего экологического движения на «транснационалов», стремящихся экологизировать производство и сознание его агентов в соответствии с международными стандартами, и «локалистов», отстаивающих базовые права и свободы местных сообществ и защищающих местные ландшафты от натиска транснациональных корпораций во что бы то ни стало.
ЛИТЕРАТУРА
Burstein P., Einwohner R.L., Hollander J.A. The success of political movements: A bargaining perspective // The politics of social protest / Ed. by J.C. Jenkins, B. Klandermans. - L.: UCL press, 1995. - P. 275-291.
Catton W.R., Dunlap R.E. A new ecological paradigm for post-exuberant sociology // American behavioral scientist. - Princeton (NJ), 1980. - Vol. 24, N 1. - P. 15-47.
Catton W.R., Dunlap R.E. Environmental sociology: A new paradigm // American sociologist. - New Brunswick (NJ), 1978. - Vol. 13. - P. 41-49.
Della Porta D, Diani M. Social movements. - 2nd edition. - Malden (MA): Blackwell, 2006. - 326 p.
Diani M. Leaders or Brokers? // Social movements and networks / Ed. by M. Diani, D. Adam. - Oxford: Oxford univ. press, 2003. - P. 105-122.
Gamson W. The strategy of social protest. - 2nd edition. - Belmont (CA): Wadsworth publishing company, 1990. - 357 p.
Jorgenson A.K. Political-economic integration, industrial pollution and human health: A panel study of less-developed countries, 1980-2000 // International sociology. -Thousand Oaks (CA), 2009. - Vol. 1, N 24. - P. 115-144.
Knoke D. Political networks. The structural perspective. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1990. - 308 p.
Kriesi H.P. The political opportunity structure of new social movements: Its impact on their mobilization // The politics of social protest: Comparative perspectives on states and social movements / Ed. by J.S. Jenkins, B. Klandermans. - Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 1997. - P. 167-198.
Ronfeldt D., Arquilla J. Networks, netwars, and the fight for the future. - Mode of access: http://firstmonday.org/htbin/cgiwrap/bin/ojs/index.php/fm/article/view/889/798 (Последнее посещение: 23.01.2010.)
Rucht D. The strategies and action repertoires of new movements // Challenging the political order: New social and political movements in Western democracies / Ed. by R.J. Dalton, M. Kuechler. - Cambridge, MA: Polity рress, 1990. - P. 156-175.
Cyberprotest: New media, citizens and social movements / Wim van de Donk, Loader B., Nixon P., Rucht D. - L.: Routledge, 2004. - 336 p.
Yanitsky O. Risk solidarities: The Russian version // 6th conference of ESA, 2326 September 2003. - Mode of access: http://www.um.es/ESA/Abstracts/Abst_rn19. htm#Abs4_6 (Последнее посещение: 16.02.2010.)
Yanitsky O. The ecological movement in post-totalitarian Russia: Some conceptual issues // Society and natural resources. - L., 1996. - N 9. - P. 65-76.
Yanitsky O. The ecological paradigm as an element of culture // Social sciences. - Minneapolis; M., 2007. - Vol. 38, N 1. - P. 110-123.
Yanitsky O. Towards creating a socio-ecological conception of a city // Cities and ecology: The international expert meeting. Souzdal, September 24-30, 1984. - Moscow: Nauka publishers, 1988. - P. 54-57.
Абульханова-Славская К.А. Деятельность и психология личности. - М.: Наука, 1980. - 335 c.
Гудков Л.Д. Негативная идентичность. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - 816 c.
Кустарев А. Кем и как управляется мир // Pro et contra. - М., 2007. - № 6 (ноябрь-декабрь). - С. 8-10.
Яницкий О.Н. Акторы и ресурсы социально-экологической модернизации // Социологические исследования. - М., 2007. - № 7. - С. 3-12.
Яницкий О.Н. Россия. Экологический вызов (общественные движения, наука, политика). - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. - 428 с. - (Серия: Российское общество. Современные исследования).
Яницкий О.Н. Территориальные общности в экологической структуре города // Проблемы развития социально-демографических групп и социально-территориальных общностей / Отв. ред.: О.С. Пчелинцев, Н.Н. Ноздрина. - М., 1986. - Вып. 4. - С. 58-75.
Яницкий О.Н. Экологическое движение в России: Критический анализ. - М.: Институт социологии РАН, 1996. - 216 с.
