CC BY
246
г
V,
КРУГОЗОР
)
А. ФАТЕЕВА, аспирант Московский государственный университет печати
Мы будем говорить о малоизвестном и достаточно парадоксальном литераторе века Просвещения, чей ежедневный распорядок жизни начинался в шесть утра с чашки горячего кофе, чернил и стопки свежей бумаги, которым наша героиня отдавала не менее двух часов кряду [1, с. 164]. Литературная критика начала прошлого века отзывалась о ней следующим образом: «Одаренная литературным талантом, восприимчивая и чуткая к явлениям окружающей жизни, [она] принимала деятельное участие и в тлитературе своего времени. Возбужденное ею литературное движение было посвящено разработке просветительных идей XVIII века» [2, с. 574]. Сама Екатерина судила о себе иначе. «Я никогда не считала, - пишет она в письме одному из друзей, - что обладаю творческим даром: я знаю очень многих людей, намного более талантливых, чем я, и отношусь к этим людям без всякой зависти. Нужно всегда отдавать себе отчет в том, что именно ты можешь действительно хорошо делать...» [1, с. 452].
Сразу стоит отметить, что доказательство или опровержение правоты какой-либо из сторон не является нашей задачей, поскольку, во-первых, существует большая вероятность того, что оба источника отчасти лукавили, а во-вторых, читатель вправе делать выводы самостоятельно. Наша задача - попытаться создать живую картину феномена творчества Софьи Августы Фредерики Ангальт-Цербстской (1729-1796)-так звучит имя, полученное будущей российской императрицей при рождении. В этой связи наиболее уместным представляется начать с ряда признаков, свидетельствующих об определенной склонности ее к лите-
Екатерина II как писатель
раторству. Первым из них можно назвать тот факт, что писать она научилась действительно рано. «Помню, - читаем мы в мемуарах, - я поставила 1733-й год в письме, которое написала матери, находившейся тогда в отъезде» [3, с. 3]. Тогда Фике - так девочку звали дома - было около четырех лет. Однако в данном случае рассуждения о планомерном или систематическом образовании вряд ли уместны: и ее 16-летняя мать Иоганна Элизабет (1712-1760), «чрезвычайно любившая развлечения и выезды в свет» [1, с. 13], и 39-летний отец Христиан Август (1690-1747), «весьма замкнутый и предпочитавший уединение» [1, с. 13] ,непринима-ли деятельного участия в воспитании Фике. Очевидно, причина была не в том, что для супругов, ожидавших первенца-сына, ее появление на свет стало разочарованием [3, с. 1]. Просто стиль воспитания первой трети XVIII века не предусматривал подобной роскоши для девочек. Фике досталось следующее. После кормилицы, жены прусского солдата, онана короткий срок попала к компаньонке матери, ас двухлетнего возраста -к сестрам-эмигранткам французского происхождения Магдалин и Елизавете Кардель, к которым позже родители прибавили гувернера Лорана и полкового проповедника Фридриха Вагнера. В итоге обучение шло в эпизодических жарких спорах с герром Вагнером и постоянном полном взаимопонимании с мадемуазель Бабетт, призываемой в «острые» моменты на помощь. Это дало Софье повод со смехом называть себя «наполовину ученицей мадемуазель Кардель, наполовину - герра Вагнера» [1, с.17] и впоследствии предпочесть суровому немецкому милый французский. Другим признаком природной одаренности Фике были способ-
ности к изучению языков, позволившие ей легко и быстро освоить греческий, латинский, итальянский, французский, а потом и русский. Далее следует отметить пристрастие к чтению, обострившееся в юности и доходившее до того, что порою она читала по шесть книг одновременно [1, с. 467].
Однако сохранение объективности требует признать, что, в целом, тогда, как и теперь, каждый образованный европеец легко может быть назван полиглотом. Плюс к тому именно во времена Софьи европейские медики с тревогой констатировали развитие массовой эпидемии. Признаки заболевания - «бледность, тревога, безразличие, прострация» [4, с.295], отсутствие у пациента жизненных стремлений и интереса к каким бы то ни было жизненным занятиям, кроме одного - чтения книг,
- наблюдались у значительной части населения Европы. «Эпидемия» была спровоцирована интенсивным развитием издательского дела, расширившим ассортимент и уменьшившим формат книгопечатной продукции [4, с. 297-302]. С того момента, как книги стали легко умещаться в карман, читатели могли брать их с собой и поминутно и повсеместно погружаться в миры авторских фантазий, а общество обрело повод к серьезному беспокойству в отношении их душевного состояния, диагностируемого как «мания чтения, читательская лихорадка и читательское исступление».
Следовательно, можно сказать, что, во-первых, лингвистические таланты и погруженность в литературу Софьи Августы были навеяны средой, а во-вторых, даже в совокупности все они только косвенно свидетельствуют о склонности данной натуры к творческой литературной активности. Действительно, в подобных случаях одаренная личность может долго находиться на перепутье, так и не решаясь на «пробу пера». В этом положении ей жизненно необходим определенный импульс, переводящий из созерцательного состояния в деятельное. Для Софьи таким импульсом стало общение с другом семьи Цербстских, на тот мо-
мент дипломатом, шведским послом в России графом Карлом Гюлленборгом (16791746). Соответственно не составит труда догадаться, что встреча их произошла в России. Случилось это летом 1744 года, когда по приглашению русской императрицы1 Иоганна с дочерью в числе ее свиты приняли участие в двухмесячной увеселительной поездке по Украине и затем через Москву со всем двором отправились в Петербург. Здесь-то они и сталкиваются с графом. Сделав дамам несколько визитов, шведский дипломат неожиданно вызвал Фике на прямой разговор. «Каким образом, - сказал он,
- ваша душа, которая была сильной и мощной в Гамбурге, поддается расслабляющему влиянию двора, полного роскоши и удовольствия? Вы думаете только о нарядах; обратитесь снова к врожденному складу вашего ума; ваш гений рожден для великих подвигов, а вы пускаетесь во все эти ребячества. Готов держать пари, что у вас не было и книги в руках с тех пор, как вы в России» [3, с. 61]. Софья с достоинством приняла вызов и «обещала графу составить письменное начертание своего ума и характера, которых... он не знал» [3, с. 61].
Таким образом, творческий порыв был пробужден, а результатом его стал литературный автопортрет, который новоиспеченный автор «набросал» на другой день. Опыт был шутливо озаглавлен «Попытка пятнадцатилетнего философа обрисовать свой характер». Согласитесь, необычный подход для юного дебютанта, тем более дебютантки, да еще первой половины XVIII века. Между тем в нем кроется ключ к пониманию умонастроений светского европейского общества данного периода, а вдобавок к тому - разгадка тайны дара этой девочки, тайны успеха ее в России и объяснение ее литературных наклонностей. Вы полагаете, мы свели вместе слишком разные аспекты? Посмотрим.
Начнем с того, что отношение европей-
1 Елизавета Петровна (1709-1761) - дочь Петра Великого и Екатерины I, императрица с 1741 г.
ского общества к философам в середине и в конце века далеко не одно и то же: ужас французских событий сильно подпортил к концу столетия философскую репутацию. Однако встреча шведского дипломата и девочки происходит в первой половине века, то есть тогда, когда европейский салон как никогда прежде был увлечен философией и философами. Увлечение не ограничивалось салоном, а поистине носило общеевропейский масштаб: на континенте и в колониях активно создавались частные и государственные научные общества. Членыих вслед за Платоном именовали свои объединения академиями, а себя вслед за античными предшественниками - философами. Свет же вручил этот титул всем интеллектуалам - кумирам общества и века. Сим дышала среда, окружавшая нашего дебютанта, - внешний фактор, повлиявший на название опыта. Теперь перейдем к внутренней его составляющей - тайне дара Софьи Августы Фредерики, угаданной восприимчивым дипломатом. За разъяснениями картины обратимся к тем страницам записок, где Софья упоминает судьбоносный разговор, и прочтем: «Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет -титул, который графу Гюлленборгу угодно было мне дать» [3, с. 62]. Мы видим, что название - насмешливое передразнивание одного из высказываний графа, дословно автором не приведенного. Именно в нем заключалась первая оценка сути натуры этого полуребенка, которую был в состоянии уловить лишь такой тонкий наблюдатель, как дипломат. Что удалось ему почувствовать? Вновь заглянем за ответом в мемуары и увидим там многочисленные признания, что «угодливость, покорность, уважение, желание нравиться. все с моей стороны постоянно. было потребляемо» [3, с. 58-59]. Сложно удержаться от замечания, несколько уводящего нас от темы, что вслед за автором о развитом «желании и умении нравиться» в последние сто лет не говорил только ленивый. Нисколько не трудясь анализом или размышлением, «ис-
следователи» и так и эдак прилагали это признание буквально к каждому аспекту ее жизни,деятельности и творчества, что закономерно вело к сползанию в пренебрежительно заниженные оценки, кои, впрочем, одинаково тешили снобизм и «пролетариев», и «подлинных» литературоведов. А между тем, если дать себе труд чуть пристальней взглянуть на «желание нравиться» с психологических позиций, то результат окажется диаметрально противоположным, и вы увидите обоснование мнения проницательного дипломата. Судите сами. Вряд ли большой секрет составляет тот факт, что нежеланные дети всю жизнь подсознательно стремятся угождать родителям. Malum nullum est sine aliquo bono2, соответственно, они постоянно инстинктивно развивают свою внимательность, способности к анализу и дипломатии, чтобы, угождая, получить, почувствовать от родителей хоть малую долю того тепла, которое постоянно окружает обожаемых чад, имеющих все это без малейших усилий. Фике довелось расти именно так: «Мать не очень-то беспокоилась обо мне: через полтора года после меня у нее родился сын, которого она страстно любила; что касается меня, то я была только терпима, и часто меня награждали колотушками в сердцах и с раздражением, но не всегда справедливо; я это чувствовала, однако вполне разобраться в своих ощущениях не могла.» [3, с. 4], зато могла «вволю» на практике развивать свою выдержку, наблюдательность, дипломатические и аналитические способности, столь успешно служившие ей впоследствии. Именно эти задатки с изумлением обнаружил у юной Софьи шведский дипломат. Они-то и помогли почти девочке по приезде в Россию с легкостью получить и признание всего двора, и благосклонное расположение российской императрицы, в то время как ее мать, женщина вполне зрелая, но совершенно не склонная ни к анализу, ни к дипломатии, вскоре испортила
2 Нет худа без добра (лат.).
со всеми отношения и принуждена была покинуть Россию. Именно благодаря своим недюжинным способностям и усердию Софья Августа Фредерика Ангальт-Церб-стская и взошла впоследствии на российский трон.
Наблюдательность и склонность к анализу в совокупности с событиями жизни сделали из нее литератора, но о том, каким образом это произошло, речь пойдет чуть дальше, а сейчас нас ждет ряд необходимых признаний. Первое из них заключается в том, что далеко не все, написанное Софьей Августой, лежит в области художественного письма или литературы, поскольку общеизвестно, что обстоятельства требовали от нашей героини посвящать свое перо политике, законодательству и вопросам государственным, что, впрочем, для европейского просветителя - вспомните любую признанную «звезду» - было более чем естественно. Второе состоит в том, что не все годы ее литературной деятельности были в равной степени плодотворны. И третье: если говорить об области литературных творений, то одобрительных откликов потомков были удостоены лишь ее мемуары, поэтически названные Н.М. Карамзиным «зеркалом» Елизаветинского двора. Читатель, мало знакомый с творчеством Софьи, нуждается в объяснении, а нам, забегая вперед, следует сказать, что последние шесть лет ее жизни были также отданы литературному автопортрету. Почти полвека, разделявшие два опыта в этом жанре, были насыщены событиями и творческими исканиями, но главное - проходили для Фике под совершенно иным именем, ибо вопреки воле отца, но в соответствии с волей российской императрицы Софья Августа Фредерика приняла православие и стала Екатериной II. Именно под вторым именем она обрела всемирную известность, именно оно вынесено нами в заглавие, но на страницах данного исследования нам представляется более уместным продолжать именовать ее Софьей Августой Фредерикой. Мы имеем тому два основания:
одно - тот факт, что сама императрица никогда не отказывалась от своего детского имени; другое - необходимость абстрагироваться от представлений, взращенных вокруг имени Екатерины II. Предложенный подход создает возможность уклониться от выработанных стереотипов и с тем обрести свободу восприятия ее жизни и творчества, к которым мы и возвращаемся теперь.
Мы помним, что дебют Софьи состоялся довольно рано, но затем последовали пятнадцать лет молчания, в течение которых она «в полной мере» предавалась «расслабляющему влиянию двора». Вновь «рука потянулась к перу» в тот год, когда внешние обстоятельства поставили ее перед сложным жизненным выбором. Для Софьи он звучал приблизительно так: трон или монастырь. Дело все в том, что и до воцарения ее муж Петр III (1728-1762) не скрывал ни своих любовных увлечений, ни того, что видит будущее жены в монашестве. Поскольку по приезде в Россию Софья прилежно ознакомилась и с российской историей, и с историей семьи ее мужа, то прекрасно знала, что его великий дед Петр Первый (1672-1725) именно таким образом «устроил» как судьбу претендовавшей на власть своей старшей сестры Софьи (1657-1704), тезки нашей Софьи Августы, так и судьбу «неугодной первой жены» Евдокии (1672-1731). В свете данной «семейной традиции» с воцарением Петра III участь «неугодной первой жены» становилась лишь вопросом времени. Шопенгауэр говорил: «Кто женится удачно - будет счастлив, кто неудачно - будет философом». Темперамент не позволил Софье сдаться. Она решительно предпочла трон монастырю, а заодно стала философом, заведя себе привычку начинать день ранними пробуждениями, кофе, пером и бумагой, и признавалась, смеясь: «Я не могу видеть чистаго пера, без того, чтобы не пришла мне охота обмакнуть онаго в чернила; буде же еще к тому лежит на столе бумага, то, конечно, рука моя очутится с пером на этой бумаге» [5, т. V, с. 129]. С той поры она охотно на-
брасывала размышления и anecdotes, но то были еще окололитературные произведения. Однако, как мы знаем, размышления и зарисовки событий - два компонента, составляющие основу как эпистолярного жанра, так и жанра публицистики. Соответственно и первое, и второе поле деятельности вскоре были ею успешно освоены.
В первый же год своего царствования непризнанный философ, но коронованная императрица российская не преминула осуществить свою давнюю мечту - написать признанному, но не коронованному королю философов Европы, своему кумиру Вольтеру (1694-1778). Их эпистолярный роман продолжался пятнадцать лет (1763— 1778), до кончины великого француза, которого Софья называла наставником.
А в 1769 г. в Санкт-Петербурге начал издаваться альманах «Всякая всячина», на страницах которого под видом анонимного автора обрел голос его тайный покровитель. Автор не скрывал насмешек в отношении «могущества» литераторов, так что вскоре тон журнала возбудил агрессивную реакцию «коллег», и каждое слово «Всякой всячины» стало восприниматься в штыки. Совсем уж было разгорелась столь милая критическому сердцу «публицистов» журнальная перепалка, но анонимному автору, не кипевшему запалом ущемленного самолюбия, вся эта «борьба» виделась бессмысленной, и «Всякая всячина» умолкла. Ав-тором-меценатом, естественно, была Софья Августа Фредерика, у коей, как мы знаем, к сорока годам уже отсутствовала нужда в самоутверждении.
Надо признать, что тут мы отчасти слукавили. Существовала и иная причина. Просто перо ее было занято опровержением куда более серьезного труда, ответом более именитому противнику, защитой куда более значимых интересов. Аббат Шапп д’Отерош (1722—1769), член Парижской академии наук, в 1768 г. опубликовал в «великолепно изданных больших томах» [5, т. VII, с. III] «Путешествие в Сибирь, предпринятое по распоряжению короля в
1761 г., содержащее нравы, обычаи Россиян и т.д.», где изобразил Россию страной азиатов и полуживотных. Опровержение последовало незамедлительно и было озаглавлено «Противоядие, или разбор скверной книги и т.д.». Первое издание вышло в 1770 г. без указания места печати и имени автора, второе - годом позже в Амстердаме [5, т^П, с. IV].
Так или иначе, к публицистике Софья вернулась нескоро, но, разумеется, не бросила писать. Отсутствие потребности в самоутверждении не исключает потребности в самовыражении. Ее заняла драматургия и мемуары. Обстоятельства, окружавшие тогда нашу героиню, были весьма близки обстоятельствам «Декамерона» Боккаччо. В тот год, год 17-летия ее сына, в Москве затихали бунт и чума, свирепствовавшая по всей стране с 1770 г. Общеизвестно, что Петр Великий занял российский престол 17-летним; общеизвестно и то, что императрица была лишь регентшей при сыне, но престол Павлу не уступила. Позиция философа не исключает мистического восприятия мира, а обстоятельства, как мы видим, чрезвычайно сложны. Софья Августа вновь на распутье и, подобно героям Боккаччо, забывается в литературе. Для развлечения друзей ею начаты «Методе» - новеллы из ее собственной жизни, уводящие слушателей на треть века назад, в Елизаветинский двор; 1772 годом датируются первые пьесы, наполненные вполне жизненными, списанными с современного окружения Софьи ситуациями и персонажами. Правда, настрой их все же не тот, что в новеллах Бок-каччо: не Ренессанс, а Просвещение, не прославление, а стремление к совершенствованию природы человека. Чума и бунт миновали, сын женился и зажил жизнью своего семейства.
Шли годы. Новый виток развитию ее способностей дает рождение обожаемых внуков. Теперь она посвящает свое перо педагогике, образованию, истории, впрочем, не забывая ни о «Записках», ни о театре. Ее пьесы и мемуары - огромная порт-
ретная галерея, открытие и достойное изучение которой еще предстоят.
В общем, за это время (1770-1790) Софья Августа стала автором шести редакций «Записок», более двадцати драматических произведений, нескольких педагогических работ, множества публицистических опусов, нескольких полемических статей и двух серьезных научных трудов (философия истории).
Однако после шестидесятилетнего рубежа все было оставлено ради венца ее творчества - последней редакции мемуаров, на сей раз адресованных внукам и грядущему.
Так, от первого автопортрета к заключительному - круг замкнулся.
Стремление исследователей жестко держаться определенного ракурса наблюдений в изучении жизни и творчества того или иного автора зачастую скрадывает часть картины, а стремление говорить одновременно обо всем делает ее сумбурной, да и представляется достаточно затруднительным. Чтобы не ограничивать картину и не запутывать читателя, нам кажется уместным разделить ее: в первой части мы продолжали предпринятое в начале статьи движение по жизненной канве, во второй -через общую периодизацию более прагматически взглянем на закономерности развития и характерные черты литературной деятельности Софьи Августы.
Общая периодизация, отражающая периоды творческого становления и этапы развития ее миросозерцания, будет выглядеть следующим образом(табл. 1).
Мы видим, что основной массив пятидесятилетнего творчества Софьи Августы разделяется на три периода, которым соответствуют четыре ступени осознания мира. Разница в количестве проистекает от того, что «проба пера» в силу своей эпизодичности не может быть признана периодом творчества, но, вне всякого сомнения, стала первым уровнем развития ее миросозерцания, в тот момент обращенного к собственному внутреннему миру. Мы помним, что опыт носил характер полушут-
ки, но, тем не менее, оказался шокирующе точен, в полной мере продемонстрировав авторский гений наблюдателя и аналитика: «Я нашла эту бумагу в 1757 году, признаюсь, я была поражена, что в пятнадцатилетнем возрасте я уже обладала таким большим знанием всех изгибов и тайников моей души; я увидела, что сочинение это было глубоко обдумано и что в 1757 году я не нашла ни одного слова прибавить к нему, и что через тринадцать лет я также в себе самой ничего не открыла, чего бы не знала в пятнадцатилетнем возрасте» [3, с. 62].
Следующим уровнем стало осмысление современной России и осознание себя как философа и литератора: первые «опыты во всех родах» и первый выход к широкой аудитории. При этом автор дебютировал публично сразу на двух языках -русском и французском, адресуясь сразу двум кругам - Европе и России, и выступал сразу в нескольких амплуа - ученого, публициста, драматурга и мемуариста (табл. 2). Интересно отметить, что Софья говорила с каждым уровнем общества одним и тем же «улыбательным» тоном, «чистоте и приятности» которого, кстати, как и великому просвещению автора, рассыпался комплиментами в «Опыте исторического словаря о российских писателях» Н.И. Новиков, не знавший настоящего имени издателя.
Следующий этап - преодоление времени и пространства через осмысление множества реальностей существования и практическое освоение множества форм и приемов признанных европейских мастеров. Подтверждение тому - обширность (географическая и временная) ее философско-исторического труда и широчайшая палитра ее драматических произведений.
Последний период - обращение к вечности, которая вскоре должна была принять ее и которой в лице внуков и потомков оставалось ее имя и жизнь, - автопортрет, впитавший все освоенное прежде и выверенный от стиля оформления текста до ло-
Таблица 1
Общая периодизация
S U
a tr
oj a, H «5
M fTi
Жанр
Произведения
Аудитория
aS Qj
5 M QJ © Л2 и О ®
6 & і* §
Автопортрет
«Abauche d’un brouillon du caractere du Philosophe de quinze ans»___________
Граф Карл Гюлленборг
Философия истории «Antidote ou examen du mauvais livre...» Общество Европы
Мемуары первая развлекательная редакция Близкий круг
Драматургия 5 комедий нравов Двор
Публицистика «Всякая всячина» Общество России
II
II
Философия истории «Записки о Российской истории» Общество России и Европы
Педагогика «Инструкция кн. Салтыкову.», «Начальная азбука», «Выборные российские пословицы», «Разговоры и рассказы», аллегорические сказки: «О царевиче Хлоре», «О царевиче Февее». Внуки
Мемуары еще четыре промежуточные редакции Друзья
Драматургия 3 исторических представления -подражания Шекспиру. Комедии: 2 переложения из Шекспира, 1 переложение Кальдерона, 6 комедий нравов, 3 комедии против масонства, 5 комических опер, 9 пьес Theatre de l’Hermitage Двор
Публицистика «Были и Небылицы» Общество России
III
III
IV
Мемуары
Итоговая редакция - Обращение к потомкам
I
I
гики построения как литературно-философское сочинение.
В целом, рассматривая периодизацию «литературной деятельности» Софьи Августы, вряд ли имеет смысл говорить об определенной симметричности ее творчества. Как мы отмечали прежде, два автопортрета скорее образуют рамку, внутри
которой гений ее развивался по спирали, сначала сделав пробу в публицистике, драматургии и философии, а десять лет спустя вновь пройдя все те же направления основательно. Естественно, наша периодизация не исключает ни возможности импульсивного, ни возможности осознанного прохождения автором данных этапов, ни ка-
Авторская аудитория
ЕВРОПА
Общество
Философия
РОССИЯ
Круги
Близкий круг Записки Двор Драматургия Общество Публицистика
кого-либо смешанного варианта, например когда уровень осознанности заключался лишь в следовании признанным авторитетам и образцам и т.д. Как бы то ни было, за полвека Софья Августа прошла путь от авансированного галантным и проницательным дипломатом титула до подлинной позиции философа, отдавая дань как научной, так и художественной словесности.
Характерными чертами литературной деятельности Софьи Августы следует назвать глубокое созвучие общеевропейским настроениям века и внутреннюю взаимосвязанность сочинений.
Надо сказать, на мысль о глубокой взаимосвязанности всех ее сочинений нас натолкнуло изящное замечание Александра Николаевича Пыпина: «... исторические представления имели в виду давать картины древности - как бы в дополнение к тому изложению русской истории, которым императрица в то время была занята; оперы давали на сцене образчики народной поэзии...» [5, т. 1, с. Х]. Следуя этой логике далее, мы обретем еще один ракурс раскрытия ее творчества, но для этого нам следует совместить наблюдения психологов с историей жизни Софьи и средой, в которой она росла.
Что касается специфики среды, то подсказку мы вновь легко находим в мемуарах: «1 января 1744 мы были за столом, когда принесли отцу большой пакет писем», сре-
Таблица 2 ди которых было приглашение к Елизаветинскому двору для Иоганны со старшей дочерью. Знаменательный, надо сказать, и поворотный в ее судьбе день. Приглашение недву-
смысленно намекало на «истинные намерения российской Императрицы». Думаете, родители обрадовались? Ничуть: они «заперлись в своих покоях, а в доме началась сильная беготня... мнение выражали все кому не лень, родители выслушивали всех. это продолжалось три дня» [3, с. 28]. В чем тут было дело? Все очень просто. Среднему европейцу Россия всегда представляется «опасной, непредсказуемой, варварской страной» [1, с. 23]. Супруги Ангальт-Цербстские вовсе не были исключением. В тот момент Фике по-детски не придала значения этому мнению. Однако минуло каких-то двадцать лет, она стала во главе государства, и вот тогда предвзятость и невежественность наполненных предрассудками и суевериями «чужестранных» представлений, а тем более трудов о России, в коих «каждый лист свидетельством дышит с какою ненавистью писан, каждое обстоятельство в перерванном виде не токмо представлено, но к оным не стыдятся прибавить и злобные толки» [5, т. VIII, с. 5] , стали раздражающе непереносимыми. Здесь-то мы и обнаруживаем мотивацию творческой активности Софьи Августы и основу внутренней взаимосвязанности всех ее сочинений.
Что касается наблюдений психологов, то они отмечают, что по стилю работы с материалом ученые делятся на «односта-ночников» и «многостаночников». Первые в состоянии заниматься только одним делом и испытывают чувство глубокой подавленности, если вынуждены отвлекаться на
что-либо еще, вторые, напротив, «умрут со скуки», занимаясь только одним вопросом. Нам представляется, что многоплановая активность Софьи ясно свидетельствует о ее принадлежности к последнему типу.
Совместив это свойство с ее полудетскими воспоминаниями и тоном «чужестранных» трудов о России, мы получаем объяснение интенсивности и многоплановости исканий нашего автора, взявшегося, засучив рукава, уничтожать невежество, предрассудки и суеверия сразу на двух фронтах: через «Антидот» и «Записки об истории» ставить на место «знатоков» ее державы в Европе, а параллельно через публицистику и драматургию «возделывать свой сад» в России, облагораживая нравы сатирой, картинами древности и народной жизни, возвышая дух соотечественников (табл. 3).
Можно сказать, что внешний импульс провоцировал ее к научному опровержению, одновременно с которым ее темперамент и гений «выплескивались» в нескольких жанрах художественной словесности.
Созвучность творческих исканий Софьи Августы общеевропейским настроениям века наиболее удобно наблюдать, сопоставив ее сочинения с сочинениями «звезд» просветительской эпохи, но картина будет более объемной,если подойти к этому через разговор о круге, оказавшем огромное влияние на Софью, и личностях, глубоко ее изменивших. Почти все они уже были нами упомянуты. Первый - проницательный дипломат граф Гюлленборг, дав-
ший Софье титул философа и введший ее в сферу философского мировосприятия, рекомендовав читать «Жизнь знаменитых мужей» Плутарха, «Жизнь Цицерона» и «Причины величия и падения Римской империи» графа де Монтескьё. Следующий -последователь Монтескьё, еще в бытность Софьи великой княжной покоривший ее смелостью и новизной просветительских идей, Вольтер, царь философов Европы, и, наконец, монарх-просветитель Петр, ставший для Софьи еще одним наставником.
Итак, три наставника - Гюлленборг, Вольтер, Петр. Последний, будучи прак-тиком-рационализатором до мозга костей, привил ей прагматический взгляд на вещи, склонность к усовершенствованию и интерес к новейшим веяниям Европы. Широту взглядов, либеральный настрой и насмешливый тон она обрела благодаря второму.
Таблица 3
Увлеченность философией, следствием которой стали ее сочинения и склонность к портретированию, пробудил у Софьи Августы первый.
В итоге она предпочитает поэзии практическую прозу, вырабатывает свой «улы-бательный», серьезно-насмешливый тон, постоянно наблюдает и портретирует окружающее ее общество, становится билин-гвическим автором (табл. 4) и совершенствуется во всех направлениях, постоянно поддерживая связь с избранным европейским кругом. Разумеется, большую его часть составляли дипломаты, политики и коронованные особы, но, при всем нашем уважении, речь далее пойдет не о них.
Взаимосвязанность сочинений
ПЕРИОД ИМПУЛЬС НАУЧНЫЙ ОТВЕТ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОТВЕТ
В близком кругу Записки На уровне двора Драматургия На уровне общества Публицистика
і. «Путешествие в Сибирь» «Антидот» Первая редакция Около пяти пьес «Всякая всячина»
її. «Чужестранные труды» о России «Записки касательно Российской истории» Четыре редакции Свыше двадцати пьес «Были и небылицы»
Таблица 4
Язык сочинений
ЯЗЫК ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Французский 1. «Abauche d’un brouillon du caractere du Philosophe de quinze ans» 2. «Antidote ou examen du mauvais livre...» 3. Пьесы Theatre de l’Hermitage (около 9) 4. Memoires 1771-1796
Русский 1. «Записки касательно Российской истории» 2. Публицистика 3. Драматургия (свыше 20) 4. Педагогические сочинения
Упоминая круг, оказавший огромное влияние на Софью, впрочем, как и на настроения всего века, но так и не ставший ей своим, мы имели в виду «республику», или касту, философов. Касту, возникшую вне наций и сословий благодаря тесному общению выдающихся умов Европы посредством корреспонденции. Круг был объединен общим строем мыслей и верой в скорый конец темных и приход новых, светлых времен человечества.
Гранью, разделявшей эти два периода, мыслителям виделся их век, век Просвещения. Соответственно практическая деятельность «философской республики» охватывала два направления: с одной стороны, безжалостное уничтожение наследия «темных времен» - дикости, закостенелости, невежества общества, с другой - раскрытие нового общественного потенциала, разработку и пропаганду новых принципов построения естественного и рационального общества. Софья Августа живо интересовалась деятельностью «философской республики», искренне разделяла многие взгляды мыслителей и с 1763 г. являлась активным со-корреспондентом данного круга.
Если мы сопоставим диапазон сочинений Софьи с работами признанных современной критикой «звезд» этого круга, то обнаружим: как граф де Монтескьё (1689— 1755) и Вольтер, она становится автором этнологического и исторического исследо-
вания; как Руссо (1712-1778) - оставляет после себя педагогическое сочинение и мемуары; как Бейль (1647-1706) - собирает свой «Dictionnaire»(«Словарь»), правда, ее «Многоязычный толковый словарь» не сохранился для потомков [1, с. 465]; как большинство просветителей - увлекается публицистикой; и опять-таки, как Вольтер, -любит театр и двадцать лет пишет для него. То есть в целом действует как ученый и одновременно популяризатор «современных» научных идей, используя при этом все доступные средства популяризации -«прессу» и «телевидение», ah pardon! - альманахи и театр, для темпераментного разоблачения невежества, предрассудков и суеверий на обеих частях континента. Вполне возможно, что для Софьи с ее начитанностью и увлеченностью идеями классицистической школы «первыми образцами» были сочинения античных мастеров. Однако в отличие от большинства философов Софья Августа была не вольным теоретиком, уносящимся мыслью в романтические утопии, а человеком определенного положения, да к тому же прагматиком и практиком, тесно связанным с жизненной реальностью. Соответственно она никогда не афишировала ни философские, ни литературные свои изыскания. Может быть, поэтому судьба ее творений, а потом и судьба авторского архива складывались весьма неординарно.
Чудом избежав уничтожения, ее архив на протяжении полутора столетий был заперт и «запечатан вплоть до востребования» [6]. Несмотря на это, время от времени то там, то здесь пьесы переиздавались, зачастую без имени автора, и мгновенно становились библиографической редкостью, доступной лишь избранному придворному кругу, а строжайше засекреченные мемуары ходили в списках и были достаточно известны. Кто держал в руках том «Записок», знает: он довольно увесист. А теперь вообразите, что все эти листы переписывали от руки. Нам сложно представить, а между тем подобное происходило многократно — Пушкин и Карамзин, встретив их однажды, сняли свои списки. «Нынешней зимой, — встречаем мы в письме Карамзина к Дмитриеву, — читал я «Записки» Екатерины Великой, очень, очень любопытно! Двор Елизаветы как в зеркале... Если приедешь к нам в Петербург, то угостим и тебя «Записками Екатерины» [3, с. 14]. Известно, что по таким «пиратским копиям» знакомились с мемуарами своей прабабушки великие княжны; что одна из копий, контрабандой вывезенная из России, была положена Герценом в основу французской версии мемуаров, вышедшей в 1858 г. в его лондонской типографии. Почти сразу вслед за ней появились также «пиратские» немецкий, английский и русский варианты издания, мгновенно разошедшиеся и произведшие «своим неожиданным появлением неслыханное впечатление по всей Европе» [3, с. IV].
А сорок лет спустя в России «постановлением Отделения русского языкам и словесности [Академии наук] 5 февраля 1900 года. определено было предпринять это издание [литературных трудов императрицы] в ряду критических изданий русских писателей» [5, т.1, с. III]. Под рукою Александра Николаевича Пыпина значительный архив был организован в двенадцать томов, увидевших свет в начале прошлого века. И по сей день именно это собрание является наиболее полным и добротным
сводом всех литературных трудов Софьи Августы Фредерики и материалов, им сопутствующих. Если коротко говорить об объеме, то драматическим произведениям отведены первые четыре тома, из которых первые два — те пьесы императрицы, «которые уже ранее были известны в печати» [Там же], еще по одному тому — публицистика, «Антидот», мемуары и педагогические сочинения плюс четыре тома исторических трудов с дополнительными материалами к ним. Несмотря на довольно скромное оформление, это издание — подлиный шедевр и памятник не только автору, но и Александру Николаевичу — великолепному ученому и тонкому знатоку русской литературы, надеявшемуся на продолжение работы с материалом. Обстоятельства распорядились иначе, и последний том вышел в 1907 г. уже без главного редактора.
Десятью годами позже разразилась революция. Диктатура пролетариев, как и каждая диктатура, допускала к вербализации лишь тот взгляд на мир (у пролетариев
— классовая борьба, борьба с тиранией и т.д.), который обслуживал ее нужды. Зашоренной и перепуганной пролетарской «критике» этот клад был не под силу. В результате и теперь, накануне столетнего юбилея академического издания, мы можем лишь повторить, что подлинное открытие и подробные исследования феномена творчества Софьи Августы Фредерики Ангальт-Цербстской, или Екатерины II,
— еще впереди.
Мы рассмотрели основные вехи биографии малоизвестного и достаточно парадоксального литератора века Просвещения, уделили внимание периодизации его литературной деятельности, отметили характерные черты его творчества. Но для завершения картины нам необходимо еще несколько штрихов. Признаемся, что, разворачивая исследование, мы, чтобы не запутывать читателя, старались держаться событий и фактов, то есть по большей части внешней стороны обстоятельств, не за-
бывая порой обращаться к психологическим наблюдениям, но совершенно не касались культурных закономерностей, их окружающих и пронизывающих. Повторимся: увлечение света философами и философией было не модой, а свидетельством общекультурных процессов. Тройственность сознания — способность быть частью системы, одновременно находясь вне нее, оценивая со стороны и моделируя совершенно иную реальность, — в равной степени присуща поэту, художнику и философу с той лишь разницей, что если два первых в большей степени исследуют мир чувств, страстей и образов, то последний — мир закономерностей и логики.
Какова подлинная природа искусства — экстатическая или рациональная? Кто истинный покровитель его — Аполлон, Дионис? Вопросы, на которые нет ответа. Возможно, оба, поскольку двойственна природа искусства, а тот исследователь, который отдает предпочтение лишь одной из сторон, наивно обманывает себя и читателя. Другое дело, что в силу склада своей натуры автор творчеством своим ярче воплощает ту или иную природу. Естественно, философский или аналитический гений Софьи не мог создать творений, наполненных столь занимательным для публики экзальтированным пафосом борения, страданий и страстей. И в творчестве, и в жизни он воплощал рациональную природу, ставшую источником парадоксальности и альтруистичности ее литературного феномена, поскольку ни подтвердить авторство большинства своих творений, ни тем более получить литературное признание наш автор не мог, да и не горел желанием, и вместе с тем вовсе не собирался отказываться тво-
рить и писать. Феномен творчества вообще малообъясним. Это - lusus naturae, один из ее даров и парадоксов. «Великие гении, -писал биограф XIX в., - открывают себе пути, неизвестные умам обыкновенным; они парят, быстро преодолевают все затруднения, проникают в святилище глубочайших познаний, между тем обыкновенные умы останавливаются на каждом шагу и пресмыкаются во прахе, их усилия бесполезны, они теряются в бесконечных своих умствованиях и ни в чем не успевают. Творческий дух принадлежит только великим гениям, одни они могут проницать таинствам натуры» [7]. Пример, по счастью, нередкий в истории человечества. Многие из них оценены и признаны, многие еще ждут своего открытия. Среди последних -и наш герой.
Литература
1. Доннерт Э. Екатерина Великая. Личность
и Эпоха. - СПб., 2003.
2. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопеди-
ческий словарь: В 86 т. - СПб., 1890-1907. Т. XIA.
3. Записки императрицы Екатерины II. - М.,
1989.
4. ШартьеР. «Книги, читатели, чтение». Мир
Просвещения. Исторический Словарь. -М., 2003.
5. Сочинения Императрицы Екатерины II на
основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями академика А.Н. Пыпина: В 12 т. Т. V. - СПб., 1900-1907.
6. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика
XVIII - первой половины XIX в. - М., 1991. - С. 217.
7. Подлинные анекдоты императрицы Екате-
рины. - М., 1806. - С. VI.
g
