CC BY
46
Вестник Челябинского государственного университета. 2019. № 8 (430).
Философские науки. Вып. 53. С. 35—43.
УДК 130.2 DOI 10.24411/1994-2796-2019-10806
ББК 87.6
Эффект медиации: бытие между публичностью и приватностью
А. М. Заякин, С. В. Комаров
Пермский национальный исследовательский политехнический университет, Пермь, Россия
Статья посвящена исследованию эффекта медиального существования современного человека. Благодаря возникновению мобильных и смарт устройств, повседневное бытие современного человека становится бытием на границе приватности и публичности. Не локализация в пространстве определяет бытие человека, но, наоборот, само пространство пребывания определяется его смарт-устройствами. В статье осуществляется экзистенциальная аналитика медиальности как формы присутствия.
Ключевые слова: медиальность, приватность, публичность, бытие, пространство, мобильность, ме-диасреда, гаджет, расположенность (Befindlichkeit), брошенность/найденность (Geworfenheit), решимость (Entschlossenheit).
Последнее поколение мобильных устройств («гаджетов»), посредством «экрана» (как наиболее оптимального и распространенного вида интерфейса), а также сети Интернет, GPS-навигации и пр. теснейшим образом связывает современного человека с городом. Гаджет сегодня, в эпоху «умных вещей», по сути, становится «медийным домом» — домом новой генерации для современного человека, находящимся в тесной связи с «медийным городом». Очевидным образом эта тотальная медиатизация стирает границу приватного и публичного пространства человека. Он обнаруживает себя в некой гибридной среде, в которой он всегда дома, и одновременно — никогда не дома. Эта среда, синтезируя приватное и публичное, одновременно отчуждает и тот, и другой регион существования человека. Этим запускаются новые экзистенциальные поиски способов преодоления такой утраты, попытки обрести новые формы ощущения и восприятия «своего» дома, новые формы коммуникации и уединенности, отрешенности и координации с другими людьми. Таким образом, концепт «гаджета» предстает сегодня то поле боя, на котором разыгрываются сценарии будущего человечества и человека, его мышления, поведения, самоощущения и самосознания.
1. Архитектурная революция: игры с пространством. Основания формирования такой ситуации следует искать в том числе в деятельности архитекторов-модернистов (Ле Корбюзье, В. Гропиуса, Л. Мис ван дер Роэ, Ф. Л. Райта), определивших характер восприятия человеком среды своего обитания на протяжении всего XX в. Именно этими мыслителями, которые культивировали принципы конструктивизма и функционализма [3; 6], были инициированы игры с окружаю-
щим человека пространством, намечен вектор на слияние дома и города, на интенсивное инкорпорирование человека в тело города.
Рассмотрим кратко основные положения, раскрывающие суть модернистской революции в отношении дома (жилого помещения). В программной статье-манифесте «Новый дух в архитектуре» (1924 г.) Ле Корбюзье пишет, что дом новой генерации — это бетонная «коробка, в которой отрываются двери и окна» [6, с. 38], геометрически выверенная и просвеченная, прямоугольник, в который запускается свет. Наличие света, прозрачность помещения — один из ключевых принципов новой архитектуры. С Маккуайр пишет: «От "нездоровых" сырых подвалов, чуланов и пыльных чердаков стремились избавиться архитекторы-модернисты вроде Ле Корбюзье, проектируя дома с плоскими крышами, приподнятые над землей на тонких пилонах; окруженные зеленью; с террасами и окнами, открытыми для беспрерывного притока света и воздуха. Считалось, что раскрытие потаенного, вывод подавляемого на свет несет в себе оздоровляющую функцию» [9, с. 34].
Это разрушение выверенной веками эргономики традиционного здания являлось первым шагом к новой рационализации дома. Но с какой целью вообще просвечивается пространство и, соответственно, «оживляется» внутренняя пустота между находящимся в помещении человеком и границами помещения — стенами? Модернисты утверждают, что новый дом не должен быть чувствителен к человеку, не должен воплощать идею органической связи с ним, создавать и передавать уникальность духа и атмосферу места. Старые дома насквозь пропитаны такой «памятью места»: станы, пилястры, лестницы, закутки, закрома, чердаки и подвалы выступают «упаковками»
событий, встреч и историй. (Не говоря уже о множестве вещей-предметов, украшающих, заполняющих и скрывающих эти пространства; они как призраки определяют все пребывание человека в традиционном доме. Сила простых вещей вообще такова, что она превращает пребывание в старом доме в экзистенциальное путешествие1.) Но отныне дом не должен служить местом памяти. Новый дом — рационален, геометричен и интеллектуален: он должен не чувствовать, а понимать своего обитателя — служить, так сказать, «машиной для жилья».
Поэтому, утверждает В. Гропиус, важным принципом модернистского дома — является принцип достраивания и доконфигурирования (принцип, культивируемый сегодня гигантом типового дизайна «ИКЕА»). Это своего рода принцип конструктора. Самостоятельность в выборе и применении стандартных элементов позволяет легко конструировать, доконструировать, и деконструи-ровать жилое пространство, а в максимуме — легко и свободно помещая его в коробку, перемещать и номадически увлекать такой дом за собой, (с той же легкостью, с какой впоследствии мы сможем рекомбинировать приложения на экране главной «коробки» современности — смартфона). На этом принципе конструктора основывается также и принцип «участия», в соответствии с которым человек осознанно и мотивировано участвует в формировании собственной жилой среды. Организация собственного жизненного пространства есть триумф рациональной воли самого человека.
Все обозначенные выше принципы суммируются в ключевую миссию модернистского дома — «не препятствовать» человеку на пути его интеграции, синтеза с городом, который сам, в свою очередь, становится активным, подвижным, текучим, а в скором времени и — «умным». В старом доме было легко затеряться, скрыться, спрятаться, присутствовать так, что это было незаметно для других; словом, старый дом был убежищем и укрытием для человека. Но модернистская революция связана со свободой: открытие пространства, впускание света есть обнаружение простора бытия, распахнутости горизонтов существования. Интегрироваться, слиться, встроиться в пространство города, а не укрыться и изолироваться от него — таково новое кредо: «скользить», «парить», «плыть» по городу, а не плутать в лабиринтах его кривых улочек, скрываться в тупиках и гетто. У представителей модернизма не возникало опасений относительно того, что избавляя горожанина от «иррационального» под-
1 См., например: Сила простых вещей : сб. ст. / под. ред. С. А. Лишаева. СПб. : Алетейя, 2014. С. 356—360.
валов и чердаков, геометризируя пространство и впуская в него свет, они способны «запустить» новое чувство тревоги, связанное с утратой приватного пространства, с исчезновением определенной идентичности, духа места. Все страхи и тревоги должны были уйти в тень главного требования — синхронизации с современным городом, соответствия его ритму.
Все, что мешает такому свободному движению — по дому ли, по городу ли, должно быть устранено, спрямлено, исправлено. Поэтому еще один важный аспект модернисткой стратегии преобразования дома заключался в векторе на тесную интеграцию среды обитания с природным ландшафтом. Это не вектор на новую рустифи-кацию; здесь не городской массив вписывается в природную среду, а скорее, природный ландшафт возвращается как часть городского ландшафта2. Это реализация знаменитой стратегии «города-сада», требующей впустить сады в город, и забота о новой «комфортности» городской среды. Подобные «природные штрихи» в модернистском мышлении — это не шаг назад, а скорее два шага вперед, направленных на интеграцию с городом. Во-первых, это «природа» есть продолжение городской среды. Она призвана смягчить, оттенить интервенцию «прозрачности-пустоты» городских пространств; включение «природных видов» в качестве интерьерных решений, являющихся следствием элиминации стен и запущенного в помещение света, есть стимулирование работы сознания (релаксации, гармонизации и креативной деятельности) в качестве определяющей функции «машины для жилья». Во-вторых, это есть применение стратегии «медиумного вырезания», в результате которой из поля зрения горожанина устраняется «городская изнанка» (нелицеприятная инфраструктура города — технологические трубопроводы, канализация, городские коммунальные сети, подземные коммуникации, под-мостовые пространства и т. п.). Вынесенные на поверхность зданий конструкции (лифтовые кабины, бандажные ограждения, коммуникационные шахты и т. п.) эстетизируются. Такая своего рода «бесшовная спайка» с природой, в результате которой горожанин получает дистиллированную картинку и ощущение непосредственной связи с природой, является примером идеально спроектированного жизненного пространства, персонально настроенного жизненного мира. И это та архитек-
2 Подобного рода интеграция — визитная карточка известных модернистских домов, например, «Дома над водопадом» Ф. Л. Райта, «Дома Фарнсворт» Л. Мис ван дер Роэ или «Виллы Савой» самого Ле Корбюзье.
турно-ландшафтная интуиция, которая впоследствии в полной мере будет использована в медийных технологиях и концепции «умного города».
Что является изнанкой этих модернистских игр с пространством? Это потеря пространственной дистанции между «здесь» и «там», своеобразная инверсия экзистенциальной близи и экзистенциальной дали. Прежде всего она находит свое выражение в том, что сама предметная среда модернистского дома виртуально содержит в себе другую предметность — ту, что находится по ту стороны стен дома. Речь идет о том, что «стирание» границ предметного дома отсылает к тому, что находится за его пределами. Благодаря принципу конструктора теперь не вещи презентуют, размечают и маркируют пространство жилища, а, скорее, наоборот: пустое пространство оказывается возможностью пребывания вещей. В своей теории инструментальности в §15—18 «Бытия и времени» М. Хайдеггер показывает, что в традиционном доме наличность привычных вещей определялась их подручностью (Zuhandenheit). Подручность была формой их наличного бытия (Vorhandensein): то, до чего можно было коснуться и что можно было практически использовать, являлось налично данным [11, с. 76—82]. Такие «прирученные» вещи отсылали друг к другу, и эта их взаимная (в-месте) отсылка образовывала и открывала их присутствие как пространство (дома). Взаимная отсылка наличных вещей выявляла не только их присутствие, но через их круговую «поруку» определяла эргономику традиционного помещения как пространства присутствия самого субъекта. В сумраке традиционного жилища наличным является все то, что может быть тактильно обнаружено. Именно рука была сенсорным аппаратом, выявляющим пространственность пространства, которые подручные вещи своим наличием презентовали. Пространственность традиционного жилища и есть действительная мирность мира субъекта, в то время как находящееся за пределами жилища выступает как непри-сутствиеразмерная мирность (безмерность мира).
Прозрачность границ между внутренним и внешним пространством в модернистском доме приводит к тому, что проявляется обратное: теперь не вещи определяют пространство, а пространство определяет наличность вещей. Ле Корбюзье делает глаз определяющим все в новом пространстве: «Первое, что делает человек, — выстраивает перед собой прямоугольник, убирает всё лишнее, наводит порядок, чтобы вокруг всё было ясно видно» [6, с. 76—82]. В оппозицию геометрии окружности традиционного помещения модернисты выстраивают геометрию конструктивного
куба. Теперь расположение в пространстве определяет наличность(Vorhandensein) вещей: присутствует то, что расположено в пространстве. И только так обнаруживаемая наличность может презентировать их подручность (Zuhandenheit). Проще сказать, теперь подручность и инструмен-тальность вещи выступает напрямую как функция пространства, места ее нахождения; одна и та же вещь, локализованная в разных местах, выступает как лрауца или opydvюv. Один и тот же предмет может быть реальным рабочим инструментом на стройке в руках мастера и элементом инсталляции на выставке. Теперь только место в мире определяет смысл вещи.
Снятие границы между экзистенциальной близью и экзистенциальной далью связано не только с впусканием пространства и света, но с указанным скольжением и свободным движением по городу. Устранение границы между внешним и внутренним, между домом и городом, между приватным и публичным распахивает мирность мира, которая теперь совпадает с присутствием субъекта, а оно имеется везде, куда достает его взор. Парение и свободное скольжение означает не просто отсутствие или снятие границ, но пребывание «везде как дома». Если раньше присутствие обнаруживало себя через возвратно-поступательное движение от здесь-присутствия к мировому горизонту (совпадающему с границами жилого пространства — стенами дома, поселения, города), то теперь сама возможность свободного движения презентиру-ет присутствие субъекта. Конечно, прямота геометрически спланированных улиц и уходящих вверх небоскребов закрывает круговой горизонт мира, но открывает присутствиеразмерную бесконечность. Регистры присутствия — «здесь» и «там», «наличная ситуация» и «Мир» — человека практически смыкаются, а мирность мира теперь предстает как просто наличная.
2. Революция мобильности: «медийный дом». Модернистская архитектурная революция распахивает пространство, а создание скоростного транспорта и информационных сетей обнаруживает время. Эти процессы в истории ХХ в. взаимосвязаны и обуславливали друг друга. Сжатие пространства и сокращение времени для современного человека являются выражением реализации идей модернистского проекта [7].
Однако в эпоху смарт это связано с возникновением идей «умных домов», «умных городов», тотальной «интеллектуальностью» вещей. Если в начале ХХ в. стены дома подвергались конструктивистской и функциональной ревизии, то в начале ХХ1 они тяготеют к полной концептуальной негации: в новую эпоху регистр восприятия
окружающего пространства (человеком) необратимо переключается с «контура» на «фон». В результате среда обитания открывается как «дом», который просочился за собственные границы, пределы, перешагнул за собственный порог, и обнажил ситуацию «дома за порогом дома».
Речь идет не только о развитии транспорта, о постоянном пребывании современного человека в движении, в транзитном положении, в промежуточном пребывании. Сами границы «жилища»ч— локализации человека — меняют свой регистр: они не только становятся неосязаемыми, прозрачными, но носят теперь символический или медийный характер. «Такие устройства, как телефон, радио, телевизор, компьютер, внедренные в домашнее пространство, прорывают физический рубеж частного жилища» [9, с. 34]. Если еще в середине XX в. М. Хайдеггер сетовал на то, что человек, преодолевая длиннейшие дистанции за кратчайшее время, оставляет позади величайшие расстояния и ставит всё на минимальное отстояние от себя [12, с. 438], то сегодня — в эпоху «медийного дома», в «медийном городе» — человек оказывается в ситуации, когда дистанция стремится к тому, чтобы исчезнуть в принципе.
Это изменение статуса границ может быть обозначено как эффект мерцания, эффект перманентного присутствия отсутствия, грозящего обернуться отсутствием присутствия самого человека. Когда регистр восприятия переключается с контура на фон — «пустота внутреннего пространства» становится средой обитания человека. Этот пустой объем внутреннего пространства как места пребывания человека требует не только иной идентификации подручных вещей, но иной идентификации самого человека. Он требует от человека определенной корректировки переживания своего пребывания, которое теперь нельзя идентифицировать с формальным адресом дома; нового понимания приватного и публичного; нового ощущения комфорта, который обеспечивается теперь не прежним набором устойчивых и локально закрепленных в пространстве прежнего жилища привычных (подручных) вещей. Наоборот, само это пустое пространство презентируется набором — в полном смысле «подручных» — вещей, которые не имеют локальной привязки, но сами становятся условиями идентификации человека.
Мобильный телефон, модем входа в локальные и глобальные сети, 1Р-адреса и т. д., становятся подручными средствами идентификации, локализации и ориентировки в мире в гораздо большей степени, чем все дома, ключи, компасы или осветительные приборы прежних эпох. Эти экран-
ные устройства и есть непосредственная граница, соединяющая и представляющая близь и даль. В любом из них налично представлено сжатие пространства и сокращение времени, уничтожение дистанции между «здесь» и «там». Это такие подручные, которые поставляет в наличность неналичное, и, наоборот, это такие наличные, которые обнажает не-наличное как подручное1. Этот постав в наличность означает тотальную медиацию существования человека.
Эти вещи не привязаны к жилищу, но собственно презентуют то самое «внутреннее пустое пространство», которое является условием идентификации человека. Оно обретает статус неотрывно дополняющего реальность: заполнение его и является способом идентификации. «Мерцающий» характер этой дополнительной (дополненной) реальности заключается в том, что она не имеет собственного содержания, но всякий раз может быть заполнена заново. А потому выступает как постоянные операции «заполнения/стирания», «локализации/ потери места», «идентификации/ разотождествления» и т. п. Переключение между регистрами наличной и дополненной реальностью выступает как ластик, стирающий привычные для человека ХХ в. оппозиции: 1) приватного и публичного; 2) пространственной дистанции — «там» и «здесь».
Возникает странная ситуация. С одной стороны, «место», ранее определявшее специфику дома как дома, утрачивает всякую свою идентичность, никак не дифференцируется, поскольку нет возможности противопоставить его другому «месту» (местам). Благодаря гаджетам теперь уместнее говорить не о «местах», а о тотальном «здесь», некоем перманентном «месте, которое всегда с тобой». С другой стороны, жизнь человека перемещается в серию так называемых транзитных, нейтральных не-мест, что означает противоположное прежнему — «быть всегда дома». Так, М. Оже, автор концепции «не-мест», характеризует последние следующим образом: «это пункты временного пребывания и промежуточного
1 Надо заметить, что прозрачность экрана ставит в наличность совсем не так, как иное техническое устройство. Последнее ставит в наличность вещи в их предметности для потребления-переработки, в то время как экранное устройство выявляет саму наличность показываемого, саму его реальность. Иначе говоря, гаджет ставит в наличие само присутствие, в том числе и потому, что — в отличие от технического прибора, который имеет дело всегда с непосредственно-наличным, экранный медиум дает присутствие и того, что является не подручным. Ж.-Л. Мориону следовало бы поставить наряду с картиной, иконой и идолом рядом еще и экранный гаджет.
времяпрепровождения, в котором развивается густая связь транспортных средств, также оказывающихся обитаемыми пространствами, где привычность супермаркетов, платежных терминалов и кредитных карт приводит к безмолвной анонимности торговых транзакций, мир уготованный для одиночества индивидуальности, транзитного движения, временности, эфемерности» [10, с. 85]. Не-места напоминают, таким образом, стерильно усредненные типовые зоны (такие, как зоны ожидания, зоны транзита, логистические хабы). Более того, влиятельный архитектор и архитектурный критик Рем Колхас называет, подобного рода неместа — «мусорным пространством» (Junkspace) [5]. Для не-мест, следовательно, характерно культивирование противоположного переживания окружающей среды, а именно — «быть всюду вне дома», вне привычного экзистенциального убежища. Этакая бесконечная аркада «междуме-стья», тотальная транзитность, промежуточность, стирающая локальную идентичность.
Эта амбивалентность ситуации «быть всюду дома» и «быть всюду вне дома» переживается как максимально злободневная. Потому что ситуация медиальной прозрачности и промежуточности фактически является ситуацией бытийной не-у-местности современного человека. Максимальная медиальность современного бытия как раз и заключается в этой амбивалентности и по-граничности регистров бытия: везде и нигде, дома и не дома, когда в приватную сферу назойливо вторгается публичное, когда публичное развертывается не в привычном общественном пространстве, а в символическом, локализованном через множество приватных позиций и мест. Гибридная медийная среда является основной формой существования современного горожанина в этих условиях стирания границ приватного и публичного, интервенции одной сферы в другую, фактического «вторжения» дома в город, а города в дом. С одной стороны, человек нигде не оказывается лицом к лицу с самим собой, но везде под взором других, на связи с другими, с другой стороны, он может быть особо одиноким в толпе, в сутолоке, в болтовне чатов, среди «комментов» и «лайков». С одной стороны, локальный привычный дом идентифицируется как частное пространство, с другой стороны, мобильные устройства полностью делают его прозрачным, не давая его хозяину даже на краткий момент укрыться от №Ы et ОгЫ.
Это порождает новое чувство тревоги, неизвестное экзистенциализму ХХ в. Во-первых, чувство тревоги перед утратой внутренней иерархии дома (привычной защищенности, эргономично-
сти), страх перед ожившей «прозрачностью». Во-вторых, чувство тревоги перед утратой внешней иерархии мест, построенной на индивидуальной идентичности и взаимном противопоставлении. Ж. Деррида фиксирует прямую реакцию современного горожанина на эти жесткие механизмы делокализации: «Сегодня мы становимся свидетелями столь радикальной экспроприации, детер-риториализации, делокализации, диссоциации политического и местного, национально-государственного и локального, что ответом, а точнее, реакцией на это становится: "Я хочу оказаться дома, наконец оказаться дома, со своими, рядом с друзьями и родными" <.. .> Чем сильнее и яростнее идет процесс технической экспроприации, де-локализации, тем сильнее очевидно, становится и стремление быть дома, вернуться домой» [15, с. 79—80].
3. Аналитика медиальности. Все это означает, что теперь экзистенциальная аналитика «в о т» разворачивается в некотором смещении, феноменологическим индексом которой и является сама медиальность как форма присутствия.
Тотальность медиальности выражает себя в том, что повседневное бытие человека в современных условиях разворачивается на границе собственно физической и виртуальной реальности. Более того, сама граница оказывается весьма условной, поскольку сами эти реальности оказываются втянутыми друг в друга. Речь идет о том, что не только виртуальная, сетевая, информационная реальность оказывается «дополненной» реальностью по отношению к реальности настоящей, физической, но само физическое существование человека в условиях тотальной медиации оказывается «дополненной реальностью» для реальности, задаваемой виртуальной сетью (Интернетом, соцсетями, множеством аккаунтов, способов доступа к базам данных и т. п.). Мало кто обращает внимание на то, что устройства дополненной реальности технологически реализуют фактическую функцию вло%п: наложение виртуальной реальности на физическую реальность предполагает рассмотрение последней как дополненной к сознанию. «Дополнение» физической реальностью виртуальной реальности есть действительная процедура удостоверения ее подлинности, включая — и собственное присутствие человека. Это означает, что для нас дополненная реальность оказывается медиальным посредником для обнаружения собственного бытия: человек дан себе самому прежде всего посредством своего присутствия в виртуальной сети1.
1 См., например: Гринфилд А. Радикальные технологии устройства повседневной жизни. М. : Дело, 2018. С. 94—95.
Это значит, что теперь, поскольку никакого конкретного локализуемого «в о т» просто нет, приходится говорить, скорее, об экзистенциальной аналитике бытия-при: мы не столько существуем в Мире, сколько в нем — посредством Сети. Само присутствие теперь выявляется как «бытие-на-связи». Подлинным домом человека теперь становится мобильное устройство; а перфектным выразителем медиальности повседневного бытия современного человека — смартфон [2; 16]. Основная проблема заключается не в топологической идентификации, поскольку мобильные устройства благодаря подключению в сети Интернет, десяткам спутников GPS-навигации и презентации виртуальных карт Google-Map позволяют очень быстро обнаружить конкретное место пребывания любого абонента. Поскольку экзистенциал расположенности непосредственно реализован в любом мобильном устройстве в виде его прямой и базовой функции, то можно сказать, что в качестве подручного это устройство представляет не свою наличность, но, скорее, наличное бытие самого человека. Именно это делает смартфон не просто подручной вещью, но базовой, настоящей и подлинной вещью (arealthing), организующей само присутствие человека. Быть теперь — это значит быть-при (мобильном устройстве), быть-при — означает быть-всегда-на-связи, быть-на-связи — означает действительно присутствовать.
Во-первых, само расположение выступает, прежде всего, как нахождение в сети, а уж затем — и посредством первого — обнаружение своего расположения и локализация в непосредственной физической топологической реальности. Где бы я ни находился, особенно в незнакомых местах, мое расположение на месте сориентировано относительно местных топографических реперов посредством виртуальной сети, которая первоначально представляет мне саму местность моего нахождения. Во-вторых, это мое присутствие в сети становится доступным для других. Поэтому его действительность присутствия удостоверяется актуальным обращением ко мне в виде звонка другого. Иначе говоря, потенциальная доступность для другого и есть действительность моего присутствия: я должен быть всегда на связи. Это «всегда» обнаруживает время как условие пространственной идентификации: вопрос, ведь, звучит как «Ты где?». Ибо «когда» — «всегда» — есть условие для обнаружения самого присутствия — не важно в каком именно месте: ответ на звонок и есть сигнал самого присутствия [13, с. 57]. Поэтому существование вне связи, вне сети и самим человеком, и другими, воспринима-
ется как вычеркивание из бытия, а любая потеря связи как онтологическая катастрофа. Наконец, этим обнаруживается, что бытие-на-связи выступает не просто как присутствие, но именно как собственно мое присутствие. Само по себе присутствие в сети и потенциальная возможность получения звонка или доступа к соответствующим интернет-файлам еще не гарантирует моего действительного пребывания. Пока я живу, я должен быть на связи, но только обращение других (принятый звонок и мой ответ на него) удостоверяет мое присутствие как собственно мое. Как у Ж.-П. Сартра взгляд другого удостоверяет меня в моем действительном бытии, разрешая проблему солипсизма, так же теперь именно обращение другого доказывает мне мою наличность: звонок другого вызывает меня к моему бытию (ибо я не могу звонить самому себе).
Поскольку сегодня подлинным бытием является медиасуществование. Это радикальным образом меняет смысл экзистенциала брошенности/най-денности. Быть-на-связи везде означает одновременно быть везде-как-дома и нигде-не-дома. Мобильные устройства и мобильное существование делает наше пребывание везде одинаковым, узнаваемым, похожим. Пребывание в различных местах посредством доступа к социальной сети, к собственной почте, к своему аккаунту и т. д., позволяет «справиться» с новой обстановкой. Google-Map позволяет везде легко ориентироваться; Интернет позволяет получить любую информацию о тех местах, где я нахожусь первый раз; QR-коды считать прямо с поверхностей физических предметов нужную информацию, которая «представляет» их лучше, чем то, что непосредственно открыто глазу; а дополненная реальность позволяет обнаружить то, чего в самой физической реальности фактической местности нет. Мобильность и транзитное существование в не-местах М. Оже опять же делается знакомым благодаря одинаковым интерфейсам, одинаковому символическому языку навигаторов, одинаковым интерьерам и виртуальному доступу к Интернету, позволяющему «встроить» во внешнюю обстановку внутреннее «жилище» путешествующего. Тотальная медиальность выражает себя в том, что мы брошены в вездесущую публичность и потому не везде находим себя дома, и, наоборот, благодаря медиальному существованию мы находим себя везде-как-дома, не будучи в действительности дома нигде. Мы всюду оказываемся наедине со всеми, являясь «иностранцами» в своем бытии. П. Вирно приводит мысль Аристотеля о том, что быть иностранцем, это значит не чувствовать себя нигде и никогда дома. Для современного челове-
ка в силу тотальной медиации эта невозможность чувствовать себя у себя дома постоянна и необратима [1, с 26—27]. Все это не просто смещает границы приватного/публичного, «помещая» одно в другое, но обнаруживает, что наше бытие, по существу, является бытием промежуточным. Онтология мобильного есть мобильная онтология.
Это рождает решимость (Entschlossenheit) определиться в своем бытии. Однако именно тотальность медиальности делает невозможным иное существование человека в условиях современного города. Отрешенность, дистанцирование или даже выпадение из медиальности отнюдь не является гарантией возврата к приватности и «подлинной» жизни1. Промежуточное существование, делокация здесь-бытия, перманентное мерцание-мигание означает, что современный человек существует в качестве «мерцающего» субъекта, постоянно переходящего от одного регистра бытия к другому: от приватности к публичности, от бытия в сети к одиночеству, от медиального существования к существованию реальному.
Это медиальное существование выступает как новая форма феномена «Я-сам». Само переживание нашего присутствия опосредуется мобильными устройствами в гораздо больше, чем непосредственное переживание собственной телесности. Речь идет не только о непосредственной трансформации нашей телесности под влиянием развития мобильных устройств. Действительно, использование этих устройств означает снова возвращение доминирующей роли в нашем опыте руке, а не глазу, но руке особой, приспособленной к управлению мобильным устройством. Рука благодаря экрану мобильного устройства презентует бытие как наличное, и благодаря ручному управлению этим интеллектуальным полем визуально-сти она презентирует его как подручное. Визу-альность остается основной формой презентации присутствия, но опосредованная интеллектуальной, а не чувствующей рукой. Осязательность остается основной формой данности наличного, но опосредованное интеллектуальным, а не чувственным зрением.
Но речь прежде всего идет о том, что сам феномен «Я-сам» является дистанцией и дополне-
1 Даже смерть не является освобождением от тотальности медиального существования: в сети продолжают существовать масса аккаунтов людей, которые давно ушли из реальной жизни. Для современного человека смерть может не оказаться его собственностью и возможностью к действительному бытию. Медиальность бытия делает прозрачной границу между жизнью и смертью. Онтология мобильного существенно смещает смыслы хайдеггеровского анализа смерти.
нием к искусственному интеллекту в виде «умного» гаджета, «умного дома», «умного города». Если В. Декомб прав, когда утверждает, что субъект является дополнением к агенсу [4, с. 14], и вся разница между классической философией и современной философией в том, что агенсом классической философии было само действие (у греков) или сознание (у философов Нового времени), то ныне оно выступает в форме своей объективации — в форме искусственного интеллекта. Действительно, мы не можем осуществить идентификацию сами с собой иначе, как рассказывая о себе в 3-м лице; но феномен «Я» является дополнением к совершенному или несовершенному действию, а последнее сегодня выступает зачастую как медиальное бытие. Феномен действия от 1-го лица также в большинстве случаев обнаруживает эту опосредованность практическим действием, инспирированным мобильными устройствами. Даже чисто чувственное переживание себя зависит от констатации своего наличного — медального — присутствия2: чувственное восприятие своего тела и своих переживания опять же сегодня испытывает вторжение медийной реальности, хотя бы и в виде нового языка описания этих переживаний. Если действительным агенсом бытия современного человека является медиаль-ность, то и феномен «Я-сам» выступает как ее дополнение и констелляция.
Может ли быть сегодня что-то противопоставленное такому взгляду, констатирующему тотальную медиальность человеческого присутствия? Защитой не может случить традиционные способности — мышление, воля и способность испытывать удовольствие и неудовольствие, поскольку сегодня они сами опосредуются, трансформируются сетевой реальностью, становясь дополнением к ней (виртуальный секс, новая эстетика, новые медиа, и т. д.). Конечно, следует отметить, что при этом сам феномен желания и удовольствия/неудовольствия не может быть симулирован [14, с. 22—23], но опыт желания/нежелания не может быть окончательным ответом для выражения самого себя. Если мы будем принципиально не способны выработать стратегию формирования новой субъектности в рамках медиальности повседневного существования, то это означает перспективу оказаться в «Городе ноль»3, когда в холодных неоновых лучах и под бравурные
2 Вопрос «где Я?» является первым вопросом, поскольку вопрос о том, «кто Я?» может быть поставлен теперь только в зависимости от констатации наличия нашего бытия.
3 Инсталляция арт-группы «Куда бегут собаки» с использованием искусственного интеллекта.
марши Латура прозрачно выверенные социальные сами прозрачные кабинки лифтов, сама ожившая коммуникации вместо человека осуществляют «пустота-прозрачность».
Список литературы
1. Вирно, П. Грамматика множества. К анализу форм современной жизни / П. Вирно. — М. : Ад Маргинем Пресс, 2015. — 176 с.
2. Гринфилд, А. Радикальные технологии устройства повседневной жизни / А. Гринфилд. — М. : Дело, 2018. — 424 с.
3. Гропиус, В. Круг тотальной архитектуры / В. Гропиус. — М. : Ад Маргинем, 2017. — 208 с.
4. Декомб В. Дополнение к субъекту: исследование феномена действия от собственного лица / В. Декомб. — М. : Новое литератур. обозрение, 2011. — 576 с.
5. Колхас, Р. Мусорное пространство / Р. Колхас. — М. : Artguide Editions, : Гараж, 2015. — 84 с.
6. Ле Корбюзье. Новый дух в архитектуре / Ле Корбюзье. — М. : StrelkaPress, 2017. — 120 с.
7. Люббе, Г. В ногу со временем. Сокращенное пребывание в настоящем / Г. Люббе. — М. : НИУ ВШЭ, 2016. — 456 с.
8. Маккуайр, С. Геомедиа: сетевые города и будущее общественного пространства / С. Маккуайр. — М. : StrelkaPress, 2018. — 268 с.
9. Маккуайр, С. Медийный город: медиа, архитектура и городское пространство / С. Маккуайр. — М. : StrelkaPress, 2014. — 392 с.
10. Оже, М. Не-места. Введение в антропологию гипермодерна / М. Оже. — М. : Новое литератур. обозрение, 2017. — 136 с.
11. Хайдеггер, М. Бытие и время / М. Хайдеггер. — М. : Ad Marginem, 1997. — 452 с.
12. Хайдеггер, М. Вещь / М. Хайдеггер // Время и бытие. — СПб. : Наука. 2007. — 621 с
13. Феррарис, М. Где ты? Онтология мобильного телефона / М. Феррарис. — М. : Новое литератур. обозрение, 2010. — 352 с.
14. Шавиро, С. Вне критериев: Кант, Уайтхед, Делез и эстетика / С. Шавиро. Пермь: Hyle Press, 2018. — 210 с.
15. Derrida, J. Echographies of Television. Filmed Interviews / J. Derrida, B. Stiegler. — Cambrige : Polity Press, 2002. — 175 p.
16. Townsend, A. Smart Cities: Big Data, Civic Hackers, and the Quest for a New Utopia / A. Townsend. — NewYork : W.W. Norton, 2013. — 416 p.
Сведения об авторах
Заякин Александр Михайлович — старший преподаватель кафедры «Философия и право», Пермский национальный исследовательский политехнический университет, Пермь, Россия. alzayakin@ yandex.ru
Комаров Сергей Владимирович — доктор философских наук, доцент, профессор кафедры «Философия и право», Пермский национальный исследовательский политехнический университет, Пермь, Россия. philos.perm@gmail.com
Zaiakin Aleksandr Mikhailovich — Senior Lecturer of the Department of Philosophy and law, Perm National Research Polytechnic University. E-mail: alzayakin@yandex.ru
Komarov Sergey Vladimirovich — Doctor of Philosophy, Docent, Professor of the Department of Philosophy and law, Perm National Research Polytechnic University. E-mail: philos.perm@gmail.com
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2019. No. 8 (430). Philosophy Sciences. Iss. 53. Pp. 35—43.
The effect of mediation: being between publicity and privacy
A.M. Zaiakin
Perm National Research Polytechnic University, Perm, Russia. alzayakin@yandex.ru
S. V. Komarov
Perm National Research Polytechnic University, Perm. Russia. philos.perm@gmail.com
The article analyzes alteration of modern man feeling the effect of media. Emergence of mobile and smart devices changes everyday life of a modern man makes a human being situated on the border of privacy and publicity. The "medial effect" of this existential shift is expressed in the inversion of the relationship between objectness and space: now it is not the readiness-to-hand of the thing that determines space, but its location in space determines its functional and semantic purpose. In the second half of the XX century the development of mobile devices, the "media house" and the "media city" turns into the fact that it is not localization in space that determines a person's being, but, on the contrary, the residence space itself is determined by its smart devices. The distance between the existential nearness (Nahe) and the existential farness (Ferne) tends to disappear.
Keywords: mediality, privacy, publicity, being, space, mobility, media-environment, gadget, state-of-mind, thrownness, resoluteness.
References
1. Virno P. Grammatika mnozhestva. K analizu form sovremennoi zhizni [A Grammar of the Multitude: For an Analysis of Contemporary Forms of Life]. Moscow, Ad Marginem Press Publ., 2015. 176 p. (In Russ.).
2. Grinfild A. Radikal'nye tekhnologii ustroistva povsednevnoi zhizni [Radical Technologies: the Design of Everyday Life]. Moscow, Delo Publ., 2018. 424 p. (In Russ.).
3. Gropius V. Krug total'noi arkhitektury [Scope of Total Architecture]. Moscow, Ad Marginem Publ., 2017. 208 p. (In Russ.).
4. Dekomb V. Dopolnenie k sub "ektu: Issledovanie fenomena deistviia ot sobstvennogo litsa [Addition to Subject: Investigation of Deeds from Own Personality]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2011. 576 p. (In Russ.).
5. Kolkhas R. Musornoe prostranstvo [Junkspace]. Moscow, Artguide Editions Publ., Garazh Publ., 2015. 84 p. (In Russ.).
6. Le Korbiuz'e. Novyi dukh v arkhitekture [The New Spirit in Architecture]. Moscow, Strelka Press Publ., 2017. 120 p. (In Russ.).
7. Liubbe G. Vnogu so vremenem. Sokrashchennoe prebyvanie v nastoiashchem [In Step with Time: The Abridged Presence in the Present]. Moscow, HSE Publ., 2016. 456 p. (In Russ.).
8. Makkuair S. Geomedia: setevye goroda i budushchee obshchestvennogo prostranstva [Geomedia: Networked Cities and the Future of Public Space]. Moscow, Strelka Press Publ., 2018. 268 p. (In Russ.).
9. Makkuair S. Mediinyi gorod: media, arkhitektura i gorodskoe prostranstvo [The Media City: Media, Architecture and Urban Space]. Moscow, Strelka Press Publ., 2014. 392 p. (In Russ.).
10. Ozhe M. Ne-mesta. Vvedenie v antropologiiu gipermoderna [Non-Places: Introduction to an Anthropology of Supermodernity]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2017. 136 p. (In Russ.).
11. Khaidegger M. Bytie i vremia [Being and Time]. Moscow, Ad Marginem Publ., 1997. 452 p. (In Russ.).
12. Khaidegger M. Veshch' [The Thihg]. Vremia i bytie. Saint-Petersburg, Nauka Publ., 2007. 621 p. (In Russ.).
13. Ferraris M. Gde ty? Ontologiia mobil'nogo telefona. [Where Are You?: An Ontology of the Cell Phone]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2010. 352 p. (In Russ.).
14. Shaviro S. Vne kriteriev: Kant, Uaitkhed, Delez i estetika [Without Criteria. Kant, Whitehead, Deleuze, and Aesthetics]. Perm, Hyle Press Publ., 2018. 210 p. (In Russ.).
15. Derrida J., Stiegler B. Echographies of Television. Filmed Interviews. Cambrige, Polity Press Publ., 2002. 175 p.
16. Townsend A. Smart Cities: Big Data, Civic Hackers, and the Quest for a New Utopia. NewYork, W.W. Norton Publ., 2013. 416 p.
