CC BY
127
Важным свидетельством высокого научного авторитета ЦИУВ в те годы является избрание большой группы ученых института в первый состав Академии медицинских наук СССР, учрежденной постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 30 июня 1944 г.
В заключение следует подчеркнуть, что ученые ЦИУВ своей научно-исследовательской и учебно-ме-
тодической деятельностью вносили достойную лепту в общее дело, приближая день Великой Победы. И весь этот героический труд сложно осветить в небольшой статье, а тем более назвать поименно всех сотрудников института, самоотверженно трудившихся на фронте и в тылу. От всех живущих ныне низкий поклон им за все, что они сделали в тяжелые годы войны.
© ВОЛОГДИН А.А., СИМОНЕНКО В.Б., 2015 УДК 616.1/.4.93]: 92 Боткин
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ БОТКИН — ОБРАЗЕЦ ВЕРНОСТИ ВРАЧЕБНОМУ ДОЛГУ И ДАННОМУ СЛОВУ, ПРИМЕР МУЖЕСТВА И ЧЕСТИ РУССКОГО ВРАЧА (к 150-летию со дня рождения)
Вологдин А.А., Симоненко В.Б.
Институт усовершенствования врачей ФКУ «Медицинский учебно-научный клинический центр им. П.В. Мандрыка» Минобороны России, 107014, г. Москва
Для корреспонденции: Вологдин Андрей Анатольевич — канд. мед. наук, ст. преподаватель каф. военно-полевой хирургии; e-mail: andrey-vologdin@yandex.ru
Евгений Сергеевич Боткин, сын легендарного русского врача-терапевта, основоположника русской экспериментальной клинической школы Сергея Петровича Боткина, служил лейб-медиком при дворе императора Николая II. После отречения царя от престола 2 (15 по новому стилю) марта 1917 г. он добровольно вместе с царской семьей поехал в сибирскую ссылку, где беззаветно и бескорыстно лечил неизлечимо больного мальчика (цесаревича Алексея), членов царской семьи и всех, кто просил у него помощи, а затем в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге вместе с Романовыми принял мученическую смерть, оставаясь верным данному императору честному слову, врачебному долгу и своим венценосным пациентам.
Ключевые слова: лейб-медик; Е.С. Боткин; царская семья; династия Романовых; врачебный долг; врачебная этика; честь и мужество русского врача.
Для цитирования: Клин. мед. 2015; 93 (9): 72—78.
E.S.BOTKIN, A SPECIMEN OF FIDELITY TO PROFESSIONAL DUTY AND OATH OF LOYALTY, AN EXAMPLE OF COURAGE AND HONOUR OF THE RUSSIAN DOCTOR
Vologdin A.A., Simonenko V.B.
P.V. Mandryka Education and Research Clinical Centre, Russian Ministry of Defense, Moscow Correspondence to: Andrey A. Vologdin- MD, PhD; e-mail: andrey-vologdin@yandex.ru
Evgeny Sergeevch Botkin, son of the legendary Russian internist Sergey Petrovich Botkin, was a court physician for Tsar Nikolai II. After Nikolai abdicated the throne on 15 March (2 March in the Julian calendar) 1917, E.S. Botkin felt it was his duty to accompany the Romanovs into exile to Siberia and continued to selflessly treat the crown prince Aleksey, other members of the Romanov family, and all those who appliedfor his advice. He was shot together with the Romanovs in the basement room of the Ipatiev house, Ekaterinburg, remaining loyal to professional duty and the word given to the Emperor.
Key words: court physician E.S.Botkin; imperial family; Romanovs dynasty; professional duty; medical ethics; courage and honour of Russian doctor.
Citation: Klin. med. 2015; 93 (9): 72—78. (in Russian)
Евгений Сергеевич Боткин (1865—1918) — русский врач, последний лейб-медик последнего Российского императора династии Романовых Николая II, дворянин, действительный статский советник, генерал-майор медицинской службы, доктор медицины, приват-доцент Военно-медицинской академии участник русско-японской войны, кавалер орденов Святого Владимира III и II степени с мечами, Святой Анны II степени, Святого Станислава III степени, сербского ордена Святого Саввы II степени, болгарского ордена «За гражданские заслуги», член Военно-санитарного Ученого совета при Императорской Главной квартире, член Главного управления Российского общества Красного Креста;
канонизирован Русской православной церковью за границей как мученик в 1981 г. вместе с царской семьей и другими расстрелянными в доме инженера Н.К. Ипатьева, реабилитирован в числе 52 приближенных царской семьи, подвергшихся репрессиям, решением Генеральной прокуратуры Российской Федерации 16 октября 2009 г.
Евгений Сергеевич Боткин родился 27 мая (8 июня по новому стилю) 1865 г. в Царском Селе (в настоящее время г. Пушкин) в семье великого русского ученого и врача, профессора, одного из корифеев отечественной терапевтической школы, основателя ее экспериментального направления Сергея Петровича Боткина,
Е.С. Боткин (1865—1918)
лейб-медика двух императоров — Александра II и Александра III. Он был четвертым ребенком Сергея Петровича от первого брака с Анастасией Александровной Крыловой.
Как и все двенадцать детей Сергея Петровича Боткина, Евгений получил прекрасное домaшнее воспитание: изучение языков, музыкальные встречи с участием знаменитостей, занятия живописью, превосходная отцовская библиотека. Евгений Сергеевич получил великолепное музыкальное образование и приобрел тонкий музыкальный вкус. На знаменитые Боткинские субботы собирался столичный бомонд: приходили профессора Военно-медицинской академии, писатели и музыканты, коллекционеры и художники. Среди них И.М. Сеченов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Бородин, В.В. Стасов, Н.М. Якубович, М.А. Балакирев. Во многом воспитание детей лежало на хозяйке дома — Анастасии Александровне (урожденной Крыловой). По воспоминаниям современников, она была очень умна, остроумна, чутка ко всему хорошему и доброму, прекрасно музицировала, тонко понимала музыку, живопись, французскую и немецкую литературу, в совершенстве владела многими языками. Матерью была образцовой: страстно любя своих детей, умела сохранить необходимое педагогическое самообладание, внимание и умно следила за их воспитанием, вовремя искореняла зарождающиеся в них недостатки.
Прекрасное начальное домашнее образование и воспитание, полученное под руководством матери, позволило Евгению Сергеевичу в 1878 г. поступить сразу в пятый класс второй Санкт-Петербургской классической гимназии, где рано проявились его блестящие способности к естественным наукам. После окончания гимназии в 1882 г. он шступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета. Но через год Евгений Сергеевич по примеру отца и двух старших братьев решает стать врачом, и в 1883 г., сдав экзамены за первый курс университета, поступает на младшее отделение открывшегося приготовительного курса Военно-медицинской академии, которую заканчивает в 1889 г., в год смерти отца, третьим в выпуске, шлучив звание лекаря с отличием и именную
Пальцевскую премию, которую присуждали «третьему по старшинству баллов в курсе...».
Молодой талантливый врач имел очень широкие возможности для своей медицинской практики и карьерного роста, но в январе 1890 г. начал свою прoфессиональную деятельность в Мариинской больнице для бедных — по его словам, там, «где грязь, боль и страдания». В течение некоторого времени Евгений Сергеевич оставался в дoлжности врача-ассистента, проявляя искреннюю заботу и любовь к своим пациентам. Однако уже в декабре 1890 г. он был на собственные средства командирован за границу для научных целей; во время командировки изучал работу лучших клиник Европы.
По окончании заграничной командировки в мае 1892 г. Е.С. Боткин начал работать врачом Придвoрной певческой капеллы, а с января 1894 г. вернулся к исполнению врачебных обязанностей в Мариинской больнице в качестве сверхштатного ординатора. Одновременно с клинической практикой Е.С. Боткин занимался научной работой. Темой его научных интересов были вопросы иммушлогии сущность процесса лейкоцитоза, защитных свойств форменных элементов крови. В 1893 г. 8 мая Е.С. Боткин блестяще защитил в Военно-медицинской академии докторскую диссертацию на тему: «К вопросу о влиянии альбумоз и пептонов на некоторые функции животного организма», посвященную отцу. Официальным оппонентом на защите у Евгения Сергеевича был И.П. Павлов.
Весной 1895 г. Е.С. Боткин был гамандирован за границу; два года он провел в медицинских учреждениях Гейдельберга и Берлина, где слушал лекции и занимался практикой у ведущих немецких врачей — профес^ров Г. Мунка, Б. Френкеля, П. Эрнста и др. Научные труды и отчеты заграничных командирoвок были опубликованы в «Больничной газете Боткина» и в «Трудах общества русских врачей» [7]. В мае 1897 г. Е.С. Боткин был избран приват-доцентом Военно-медицинской академии. На вступительной лекции для студентов III курса 18 октября 1897 г. Е.С. Боткин произносит: «Раз приобретенное вами доверие больных переходит в искреннюю привязанность к вам, когда они убеждаются в вашем неизменно сердечном к ним отношении. Когда вы входите в палату, вас встречает радостное и приветливое настроение — драгоценное и сильное лекарство, которым вы нередко гораздо больше поможете, чем микстурами и порошками... Только сердце для этого нужно, только искреннее сердечное участие к больному человеку. Так не скупитесь же, приучайтесь широкой рукой давать его тому, кому оно нужно. Так пойдем с любовью к больному человеку, чтобы вместе учиться, как ему быть полезным...» [6, 7, 11].
В 1898 г. вышел в свет труд Е.С. Боткина «Больные в больнице», а в 1903 г. — «Что значит "баловать" больных?».
В 1904 г. с началом русско-яшнской войны Евгений Сергеевич добровольно убывает в действующую армию, назначается заведующим медицинской ча-
стью Российского общества Красного Креста (РОКК) в Маньчжурской армии. Занимая достаточно высокую административную должность, он тем не менее предпочитал большую часть времени проводить на передовых позициях. Очевидцы рассказывали, что однажды на перевязку был доставлен раненый ротный фельдшер. Сделав все, что положено, Е.С. Боткин взял сумку фельдшера и пошел на передовую. Отношение к этой войне и свое предназначение в ней Евгений Сергеевич показал в изданной в 1908 г. книге «Свет и тени русско-японской войны 1904—1905 гг. Из писем к жене». Вот некоторые из его наблюдений и мыслей: «За себя я не боялся: никогда еще я не ощущал в такой мере силу своей веры. Я был совершенно убежден, что, как ни велик риск, которому я подвергался, я не буду убит, если Бог того не пожелает. Я не дразнил судьбу, не стоял у орудий, чтобы не мешать стреляющим, но я сознавал, что я нужен, и это сознание делало мое положение приятным». «Удручаюсь все более и более ходом нашей войны, и потому больно, что столько проигрываем и столько теряем, но едва ли не больше потому, что целая масса наших бед есть только результат отсутствия у людей духовности, чувства долга, что мелкие расчеты становятся выше понятий об Отчизне, выше Бога» (Ла-оян, 16 мая 1904 г.). «Сейчас прочел все последние телеграммы о падении Мукдена и об ужасном отступлении нашем к Тельпину. Не могу передать тебе своих ощущений... Отчаяние и безнадежность охватывает душу. Что-то будет у нас в России? Бедная, бедная родина» (Чита, 1 марта 1905 г.) [6, 7, 12].
«За отличие, оказанное в делах против японцев», Е.С. Боткин был награжден орденами Святого Владимира III и II степени с мечами. Мужественным, твердым и добрым знали Е.С. Боткина боевые соратники и сослуживцы. Е.С. Боткин 6 мая 1905 г. был назначен почетным лейб-медиком императорской семьи, о чем узнал, находясь еще в действующей армии. После окончания войны, осенью 1905 г. Евгений Сергеевич вернулся в Санкт-Петербург и приступил к преподавательской работе в Военно-медицинской академии. В 1907 г. он был назначен главным врачом общины Святого Георгия в столице.
В 1907 г. после смерти Густава Гирша царская семья осталась без лейб-медика. Кандидатура нового лейб-медика была названа самой императрицей Александрой Федоровной, которая на вопрос, кого бы она хотела видеть лейб-медиком, ответила: «Боткина». Когда ей сказали о том, что сейчас в Петербурге одинаково известны два Боткина, сказала: «Того, что был на войне!». (Хотя и брат Сергей Сергеевич тоже был участником русско-японской войны.) Таким образом, 13 апреля 1908 г. Евгений Сергеевич Боткин стал лейб-медиком семьи последнего российского императора, повторив карьерный путь отца, бывшего лейб-медиком двух русских царей — Александра II и Александра III. На эту должность назначали только самых лучших, проверенных врачей [6].
Семью императора Николая II обслуживал большой штат врачей (среди них были самые разные специалисты: хирурги, офтальмологи, акушеры, дантисты),
более титулованных, чем скромный приват-доцент Военно-медицинской академии. Но доктора Е.С. Боткина отличали весьма нечастый талант клинического мышления и еще более редко встречающееся чувство искренней любви к своим больным [6].
Осенью 1908 г. доктор с семьей обосновался в Царском Селе. Каждое утро, в начале десятого, он приходил во дворец. В обязанность лейб-медика входило лечение всех членов царской семьи, что он тщательно и с большим усердием выполнял. Е.С. Боткин обследовал и лечил императора, который обладал отменным здоровьем: он с детства был прекрасным спортсменом, любил долгие пешеходные прогулки, мог без устали скакать на лошади, часами пилил дрова, чем удивлял окружающих своей выносливостью. Лечил великих княжон, часто болеющих детскими инфекциями.
Николай II с большой симпатией и доверием относился к своему семейному доктору. Он терпеливо переносил все лечебные и диагностические процедуры, назначаемые доктором Боткиным. Но постоянными и наиболее сложными пациентами, доставлявшими немалое число хлопот и тревог лейб-медику, были императрица Александра Федоровна и наследник престола цесаревич Алексей. В детстве императрица перенесла дифтерию, осложнением которой стали приступы ревматизма, с тех пор постоянно беспокоящие ее, вызывая боль и отеки в ногах, сердцебиение, аритмию; кроме этого, пять беременностей ослабили и без того некрепкий организм. Отеки на ногах вынуждали Александру Федоровну носить специальную обувь, отказаться от долгих прогулок, а приступы сердцебиения и головная боль неделями не позволяли ей вставать с постели [6]. По воспоминаниям фрейлины — подруги и доверенного лица императрицы Анны Вырубовой (Танеевой), доктор Боткин начал лечение государыни с того, что положил ее на три месяца в постель, а потом совсем запретил ходить, так что ее возили в кресле по саду. Доктор говорил, что Александра Федоровна надорвала сердце, скрывая свое плохое самочувствие.
Все члены царской семьи высоко ценили заботы доктора Боткина. Его дочь Т.Е. Мельник-Боткина вспоминала: «Государыня и Великие Княжны всегда расспрашивали о нашей семье, так что в конце концов Они знали весь наш образ жизни и привычки... знали нас по именам, постоянно посылали поклоны, иногда персик или яблоко, иногда цветок или просто конфетку, если же кто-нибудь из нас захварывал, а со мной это случалось часто, то непременно каждый день даже Ее Величество справлялась о здоровье, присылала святую воду или просфоры, а когда меня остригли после брюшного тифа, Татьяна Николаевна собственноручно связала голубую шапочку... Великие Княжны знали нас в лицо, и всегда, увидав кого-нибудь из нас на улице, на следующий день говорили моему отцу: А мы Вашу дочь видели или Вашего сына». Великие княжны придумали игру — они разыскивали доктора во дворце по запаху крепких парижских духов, которыми всегда благоухал Евгений Сергеевич [3, 8].
Главным и самым тяжелым пациентом Е.С. Боткина был сын Николая II — цесаревич Алексей, унаследовавший от матери вместе с генами английского королевского дома опасную и фатальную болезнь гемофилию, проявляющуюся нарушением свертывающей системы крови. Частые кровоизлияния грозили в любую минуту оборвать жизнь мальчика. Последний приступ случился незадолго до расстрела. На казнь отец нес сына на руках. Именно с цесаревичем проводил большую часть своего времени Е.С. Боткин, иногда при угрожающих жизни состояниях днями и ночами не отходя от постели больного Алексея, не только оказывая ему медицинскую помощь, но и окружая его человеческой заботой и участием, отдавая ему все тепло своего щедрого сердца. Такое отношение находило отклик со стороны маленького пациента, который однажды сказал своему врачу: «Я Вас люблю всем своим маленьким сердцем» [6]. Е.С. Боткин занимался с наследником русским чтением. По воспоминаниям Т.Е. Мельник-Боткиной, «...они оба увлекались лирикой Лермонтова, которого Алексей Николаевич учил наизусть». С великими княжнами Е.С. Боткин занимался биологией [3, 8].
Евгений Сергеевич искренне привязался к членам царской семьи, не раз говоря домочадцам: «Своей добротой они сделали меня рабом до конца дней моих» [3]. Каждое утро Е.С. Боткин начинал осмотр всех членов царской семьи: он выслушивал легкие, смотрел горло у детей, назначал лекарства императрице, проводил медицинские процедуры. Он был предан царской семье, любил этих людей, понимал их, прощал их недостатки, восхищался их талантами и достоинствами.
Как врач и как нравственный человек Евгений Сергеевич никогда в частных беседах не касался вопросов здоровья своих высочайших пациентов. Начальник канцелярии Министерства Императорского двора генерал А.А. Мосолов отмечал: «Боткин был известен своей сдержанностью. Никому из свиты не удалось узнать от него, чем больна государыня и какому лечению следуют царица и наследник. Он был, безусловно, преданный их величествам слуга» [5].
Евгений Сергеевич был лично предан государю, хотя и не принадлежал к числу придворных. Он испытывал к Николаю II искреннюю симпатию, считал его человеком добрым, хорошо понимавшим людей [7, 8].
При всех непростых отношениях с царственными особами доктор Боткин был влиятельным человеком в царском окружении. Фрейлина, подруга и доверенное лицо императрицы Анна Вырубова (Танеева) утверждала: «Верный Боткин, назначенный самой императрицей, был очень влиятелен». Однако своей близостью к трону Евгений Сергеевич никогда не пользовался в личных целях: не просил выгод ни для себя, ни для своих родственников и друзей [2, 8].
Семейная жизнь Евгения Сергеевича складывалась весьма трагично: умер первенец; увлекшись модными революционными идеями и молодым (на 20 лет моложе) студентом Рижского политехнического техникума, в 1910 г. от него ушла жена Ольга Владимировна,
оставив на попечении доктора Боткина троих младших детей: Дмитрия, Татьяну и Глеба (старший, Юрий, жил уже отдельно). Но от отчаяния спасали дети, беззаветно любившие и обожавшие отца, всегда ждавшие с нетерпением его прихода, тревожащиеся при его длительном отсутствии. Евгений Сергеевич отвечал им тем же, однако ни разу не воспользовался своим особым положением для создания им каких-то особых условий. Внутренние убеждения не позволили ему замолвить слово за сына Дмитрия, хорунжего лейб-гвардии казачьего полка, который с началом войны 1914 г. ушел на фронт и героически погиб 3 декабря 1914 г., прикрывая отход разведывательного казачьего дозора. Гибель сына, посмертно награжденного за героизм Георгиевским крестом IV степени, стала до конца дней незаживающей душевной раной отца [6, 8].
А вскоре в России произошло событие, по масштабам более фатальное, чем личная драма. В феврале 1917 г. произошла революция, было свергнуто самодержавие, рухнули государственные институты и устои, на которых веками держалась Россия. Царская семья была арестована, императрица с детьми были заключены новыми властями в Александровском дворце Царского Села, чуть позже к ним присоединился бывший самодержец. Царь и царица были обвинены в государственной измене. В момент ареста царской семьи дети были тяжело больны корью, доктор Боткин остался с ними и уже не разлучался до конца. Вместе с царской семьей он добровольно поехал в далекую сибирскую ссылку сначала в Тобольск, а затем в Екатеринбург, где продолжал делать свое важное и ответственное дело, чему посвятил остаток жизни: лечить своих венценосных пациентов и всех, кто обращался к нему за помощью.
В Тобольске, а затем в Екатеринбурге, в доме инженера Н.К. Ипатьева, Евгений Сергеевич не прекращал требовать от властей облегчения условий жизни для своих венценосных пациентов. Сохранилось письмо на имя председателя Областного Совета рабочих и крестьянских депутатов: «В Областной Исполнительный комитет господину Председателю. Как врач, уже в течение десяти лет наблюдающий за здоровьем семьи Романовых, обращаюсь к Вам, г-н Председатель, со следующей усерднейшей просьбой. Алексей Николаевич подвержен страданиям суставов под влиянием ушибов, совершенно неизбежных у мальчика его возраста... и жесточайшими вследствие этого болями. День и ночь в таких случаях мальчик так невыразимо страдает, что никто из ближайших родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает. Состоящий при больном Клим Григорьев Нагорный после нескольких бессонных и полных мучений ночей сбивается с ног и не в состоянии был бы выдерживать вовсе, если на смену и в помощь ему не являлись бы преподаватели Алексея Николаевича г-н Гиббс и, в особенности, воспитатель его г-н Жильяр. Оба преподавателя, особенно, повторяю, г-н Жильяр, являются для Алексея Никола-
евича совершенно незаменимыми, и я как врач должен признать, что они зачастую приносят более облегчения больному, чем медицинские средства, запас которых для таких случаев, к сожалению, крайне ограничен. Ввиду всего изложенного я и решаюсь, в дополнение к просьбе родителей больного, беспокоить Областной Исполнительный Комитет усерднейшим ходатайством допустить гг. Жильяра и Гиббса к продолжению их самоотверженной службы при Алексее Николаевиче Романове, а ввиду того, что мальчик как раз сейчас находится в одном из острейших приступов своих страданий, особенно тяжело им переносимых вследствие переутомления путешествием, не отказать допустить их — в крайности же хотя бы одного г. Жильяра, к нему завтра же. Ев. Боткин» [3, 8].
В Тобольске Евгений Сергеевич много практикует, он ведет прием больных из числа местных жителей и охраны. Записаться к нему на прием мог любой, за оказание медицинской помощи Евгений Сергеевич не брал никакой платы. Ему удалось быстро завоевать любовь и уважение горожан. Его врачебная практика развивалась и ширилась. Самые светлые воспоминания доктор сохранил о тяжелой работе — фактически работе простого земского врача, которую назвал своей лебединой песнью. Из последнего письма другу: «...Ты с драгоценным для меня доверием поинтересовался моей деятельностью в Тобольске. Что же? Положа руку на сердце, могу признаться, что там я всячески старался заботиться "о Господнем, како угодити Господу" и "како не по-срамити выпуска 1889-го года". И Бог благословил мои труды, и я до конца своих дней сохраню это светлое воспоминание о своей лебединой песне. Я работал из всех своих последних сил, которые неожиданно разрослись там, благодаря великому счастию совместной жизни с Танюшей и Глебушкой, благодаря хорошему, бодрящему климату и сравнительной мягкости зимы, и благодаря трогательному отношению ко мне горожан и поселян. Собственно говоря, Тобольск только в центре своем, правда обширном, представляет собой город... к периферии же он постепенно и незаметно переходит в настоящую деревню. Это обстоятельство наряду с благородной простотой и чувством собственного достоинства сибиряков придает, по-моему, всем отношениям жителей между собой тот характер непосредственности, безыскусственности и доброжелательства, который мы с тобой всегда так ценили и который создает потребную нашим душам атмосферу. К тому же первые же счастливые случаи, в которых Бог помог мне оказаться полезным, вызвали такое доверие ко мне, что число желающих получить мой совет росло с каждым днем вплоть до внезапного и неожиданного моего отъезда... И время мое было расписано за неделю и за две вперед по часам, так как больше шести-семи, в экстренных случаях восьми, больных в день я не в состоянии был навестить: все ведь это были случаи, в которых нужно было очень подробно разобраться и над которыми приходилось очень и очень подумать... Я никому не отказывал, если только просившие не хотели принять
в соображение, что та или другая болезнь совершенно выходит за пределы моих знаний. Я отказывался только идти к только что заболевшим, если, разумеется, не требовалась немедленная помощь, так как, с одной стороны, время мое уже было обещано вперед другим, а с другой, я не хотел становиться на пути постоянных врачей Тобольска. Все это очень знающие и опытные люди, прекрасные товарищи и настолько отзывчивые, что публика Тобольска привыкла присылать прямо лошадь или извозчика к доктору и тотчас же его получить его ... От 3 до 4 1/2—5 я всегда бывал дома для наших солдат, которых исследовал в своей спальне. В эти же часы ко мне приходили мои городские больные. Приходилось делать исключение для крестьян, приезжавших ко мне из деревни за десятки и даже сотни верст. Их я вынужден бывал исследовать в маленькой комнатке пе -ред ванной, причем диваном мне служил большой сундук. Их доверие меня особенно трогало, и меня радовала их уверенность, которая их никогда не обманывала, что я приму их с тем же вниманием и лаской, как всякого другого больного, имеющего все права на все мои заботы и услуги. Кто из них мог переночевать, того я на следующее утро пораньше навещал на постоялом дворе. Они постоянно пытались платить, но так как я, следуя нашему старому кодексу, разумеется, никогда с них ничего не брал, то, пока я был занят в избе с больным, они спешили заплатить моему извозчику. Это удивительное внимание, к которому мы в больших городах совершенно не привыкли, бывало иногда в высокой степени уместным, так как в иные периоды я бы не в состоянии был навещать больных вследствие отсутствия денег и быстро возрастающей дороговизны извозчиков. Поэтому в наших обоюдных интересах я широко пользовался другим местным обычаем и просил тех, у кого есть, присылать за мной лошадь. Таким образом улицы Тобольска видели меня едущим и в широких архирей-ских санях, и на прекрасных купеческих рысаках, но еще чаще потонувшим в сене на самых обыкновенных розвальнях. Столь же разнообразные были и мои друзья, что, может быть, и не всем нравилось, да мне-то до этого никакого не было дела...» [3, 8].
В период ссылки в Тобольске доктор Боткин откровенно игнорировал апрельское постановление отрядного комитета, продолжая на виду у всех носить форменное генеральское пальто и погоны с вензелями государя. Комитетчики почему-то долго не решались подступиться к нему, но затем попросили доктора подчиниться, оговорив, что сами они, собственно, ничего против не имеют, но красногвардейцы заинтересовались, что тут за генерал ходит. На это доктор ответил, что погон не снимет, но если это грозит неприятностями, просто переоденется в штатское.
В апреле 1918 г. царская семья под конвоем отряда особого назначения была отправлена в Екатеринбург. Доктор Боткин добровольно уехал в Екатеринбург вместе с царской семьей, хотя вполне мог остаться, никаких распоряжений на его счет не было. Дети Евгения Сергеевича остались в Тобольске. Дочь Е. Бот-
кина вспоминала об отъезде своего отца из Тобольска: «О докторах не было никаких распоряжений, но еще в самом начале, услыхав, что их Величества едут, мой отец объявил, что он поедет с ними. "А как же Ваши дети?" — спросила ее Величество, зная наши отношения и те ужасные беспокойства, которые мой отец переживал всегда в разлуке с нами. На это мой отец ответил, что на первом месте для него стоят интересы их Величеств. Ее Величество до слез была тронута и особенно благодарила» [3].
В Екатеринбурге царская семья и ее преданные слуги, в том числе и доктор Е.С. Боткин, были размещены в доме особого назначения (особняк инженера Н.К. Ипатьева). Режим содержания в доме особого назначения по строгости содержания разительно отличался от режима в Тобольске. Но и здесь Е.С. Боткин пользовался доверием солдат охраны, которым он оказывал медицинскую помощь. Через него шло сношение венценосных узников с комендантом дома, которым с 4 июля становится Яков Юровский, и членами Уральского Совета. Доктор ходатайствовал о прогулках для узников, о допуске к Алексею его преподавателя С.И. Гиб-бса и воспитателя Пьера Жильяра, всячески старался облегчить режим содержания.
Доктору Боткину неоднократно предлагали покинуть пленников. Иоганн Мейер, австрийский солдат, попавший в русский плен в годы первой мировой войны и перешедший на сторону большевиков в Екатеринбурге, член Уральского Совета, написал воспоминания «Как погибла царская семья». По свидетельству И. Мейера, ему предлагали уехать из Екатеринбурга: «"Слушайте, доктор, революционный штаб решил вас отпустить. Вы врач... Вы можете в Москве взять управление больницей или открыть собственную практику. Мы вам дадим рекомендации... Поймите нас правильно. Будущее Романовых выглядит несколько мрачно». Доктор медленно обвел их взглядом и сказал: "Мне кажется, я вас правильно понял, господа. Но, видите ли, я дал Царю мое честное слово оставаться при Нем до тех пор, пока Он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не смогу оставить Наследника. Как я могу совместить это со своей совестью? Вы все же должны это понять... Конечно, мы это понимаем, доктор, но видите ли, сын неизлечим, это вы знаете лучше, чем мы. Для чего вы жертвуете собой, для... скажем мы, для потерянного дела... для чего, доктор?" . "Потерянное дело? — сказал Боткин медленно. Его глаза заблестели. — Ну, если Россия гибнет, могу и я погибнуть. Но ни в коем случае я не оставлю Царя!.. Меня радует, что есть еще люди, которые озабочены моей личной судьбой. Я вас благодарю за то, что вы мне идете навстречу... Но... Там, в этом доме, цветут великие души России... Я благодарю вас, господа, но я остаюсь с Царем!"» [4, 9].
На основании воспоминаний И. Мейера можно предположить, что Е.С. Боткин знал о предстоящей скорой казни. Знал и, имея возможность выбора, предпочел спасению верность присяге, данной когда-то царю. Этот факт подтверждает документ, хранящийся в
Государственном архиве Российской Федерации. Этот документ — последнее, неоконченное письмо Евгения Сергеевича, датированное 26 июня (9 июля по новому стилю) 1918 г. неизвестному другу-сокурснику: «Мое добровольное заточение здесь настолько временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование... В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей, для дела. Я умер, но еще не похоронен или заживо погребен... надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза... Меня поддерживает убеждение, что "претерпевший до конца, тот и спасется", и сознание, что я остаюсь верным принципам выпуска 1889-го года... Вообще, если "вера без дел мертва есть", то "дела" без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединится и вера, то это лишь по особой к нему милости Божьей... Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына. И я твердо верю, что, так же как Бог спас тогда Исаака, Он спасет теперь и моих детей и сам будет им отцом. Но так как я не знаю, в чем положит он их спасение и могу узнать об этом только с того света, то мои эгоистические страдания, которые я тебе описал, от этого, разумеется, по слабости моей человеческой, не теряют своей мучительной остроты. Но Иов больше терпел, и мой покойный Миша мне всегда о нем напоминал, когда боялся, что я, лишившись их, своих деток, могу не выдержать. Нет, видимо, я все могу выдержать, что Господу Богу угодно будет мне ниспослать...» [1, 3, 8, 13]. Письмо оборвано на полуслове. Е. Боткин не успел дописать его.
В половине второго ночи 17 июля 1918 г. обитателей дома разбудил комендант Я. Юровский и под предлогом перевода в безопасное место отдал команду всем спуститься в подвальное помещение. Здесь он объявил решение Уральского Совета о казни царской семьи. Самый высокий из всех и стоявший сзади Николая и рядом с сидевшим на стуле Алексеем доктор Боткин скорее машинально, чем удивленно, сказал: «Значит, нас никуда не повезут». А после этого раздались выстрелы. Забыв распределение ролей, убийцы открыли огонь только по императору. Двумя пулями, пролетевшими мимо царя, доктор Боткин был ранен в живот (одна пуля достигла поясничного отдела позвоночника, другая застряла в мягких тканях тазовой области). Третья пуля повредила оба коленных сустава доктора, шагнувшего в сторону царя и царевича. Он упал. После первых залпов убийцы добивали свои жертвы. По словам Юровского, доктор Боткин был еще жив и спокойно лежал на боку, как будто заснул. «Выстрелом в голову я прикончил его», — писал позднее Юровский [2, 6, 10, 14]. Таким образом, в ночь на 17 июля 1918 г. в подвале дома Ипатьева трагически погибли (расстреляны) 11 человек: последний русский император Николай II (Николай Александрович Романов), его жена импера-
трица Александра Федоровна Романова (урожденная Гессен-Дармштадская), цесаревич Алексей Николаевич Романов, великие княжны: Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия Романовы, лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин, горничная А. Демидова, повар И. Харитонов, лакей А. Трупп.
Следователь разведки армии адмирала А.В. Колчака Н. Соколов, проводивший следствие по делу убийства в доме Ипатьева, среди других вещественных доказательств в яме в окрестностях деревни Коптяки недалеко от Екатеринбурга обнаружил пенсне, принадлежавшее доктору Боткину [6].
Останки, найденные в окрестностях Екатеринбурга (Ганина Яма в урочище «Четыре Брата»), в 1991 г. были извлечены и перезахоронены только в 1998 г.
В Екатеринбурге на месте особняка инженера Н.К. Ипатьева, где была расстреляна царская семья, воздвигнут храм «Во имя Всех Святых Земле Российской просиявших».
Таким образом, жизненный и врачебный путь Евгения Сергеевича Боткина стал для нас образцом врачебной этики, верности данному слову, врачебному долгу, примером мужества и чести русского врача. Память о совершенном им подвиге во имя своих пациентов мы будем чтить и помнить всегда.
ЛИТЕРАТУРА
1. Государственный архив РФ. Ф. 740, оп. 1.
2. Кинг Г., Вильсон П. Романовы. Судьба царской династии. М.: Эксмо; 2005.
3. Мельник (Боткина) Т.Е. Воспоминания о царской семье и ее жизни до и после революции. М.: Анкор; 1993.
4. Мейер И.П. Как погибла царская семья. М.: Анкор; 1990.
5. Мосолов А.А. При дворе последнего Российского императора: Записки начальника канцелярии Министерства Императорского двора. М.: Анкор; 1990.
6. Ронжин С. Г., Рязанцев А. А., Ронжин И: "Жизнь государю, честь — никому": Нравственный выбор Евгения Сергеевича Боткина (к 140-летию со дня рождения). Бюллетень сибирской медицины. 2006; 1: 109—16.
7. Шевченко А.А. Клинический уход за хирургическими больными. "Уроки доброты": Учебное пособие. М.: ГЕОТАР-Медиа; 2007.
8. Царский лейб-медик. Жизнь и подвиг Евгения Боткина. СПб.: Царское Дело; 2011.
9. Соркин Ю.Я. Благодарю вас, господа, но я остаюсь с царем. Медицинская газета. 1997; № 29, 11 апреля.
10. Соколов Н.А. Убийство царской семьи. М.: Анкор; 1990.
11. Лекции прив.-доцента С.-Петербургской медико-хирургической академии Е.С. Боткина. Выпуск II / Сост. В.В. Тыренко. СПБ.: Кафедра факультетской терапии им. С.П. Боткина Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова; 2012.
12. Ковалевская О.Т. С Царем и за Царя. Мученический венец Царских слуг. М.: Русскш Хронографъ1991; 2008.
13. Нувахов Б., Крылов-Толстикович А. Выбор доктора Боткина. М.: Евразия+; 2002.
14. Буманн-Ларсен Т. Лейб-медик: Пер. с норвежского Т. Доброниц-кой. М.: МИК; 2007.
Поступила 19.05.15
© НОГАЛЛЕР А.М., 2015 УДК 614.2:355"1941—1945"
МЕДИКО-САНИТАРНАЯ ПОМОЩЬ В ТАНКОВОЙ АРМИИ В БОЯХ ЗА БЕРЛИН (по личным воспоминаниям)
Ногаллер А.М.
В мае 2015 г. вся страна отметила 70-летие Победы над немецко-фашистскими захватчиками. Мне довелось в составе 180-го ХППГ ( хирургического полевого подвижного госпиталя) 2-й гвардейской танковой армии участвовать во взятии Берлина.
В январе 1945 г. наступил долгожданный момент. После тяжелых упорных боев, отступлений и контрнаступлений наши войска, развивая успешное наступление в западном направлении, вступили на территорию Германии. Вспоминается, что на переправе через пограничную с Польшей реку Нейсе висел громадный плакат с надписью «Вот она, проклятая Германия». Это была фраза из популярной тогда статьи Ильи Эренбур-га в газете «Правда». В числе первых советских войск, прорвавшихся на территорию Германии, была и наша 2-я гвардейская танковая армия РГК (резерва главного командования).
Позади было участие нашей танковой армии под командованием маршала бронетанковых войск Семена Ильича Богданова по освобождению Московской и Смоленской областей, Украины, Румынии, Польши, в том числе Варшавы.
Особенностью медицинской службы в танковой армии было отсутствие медсанбатов, где проводилась первичная обработка ран, как это было в пехотных ди-
визиях. В танковых корпусах нашей армии были только небольшие медсанчасти. Поэтому в нашем армейском полевом госпитале приходилось проводить и первичную обработку ран, и полостные операции, а также ампутации конечностей, ушивание пневмоторакса при ранении грудной клетки, удаление осколков снарядов и поврежденных тканей. У танкистов преобладали тяжелые ранения, часто с большими ожогами. В нашем госпитале по штату было 2 хирургических отделения с операционными и госпитальными палатами, приемное, сортировочное и эвакуационное отделения. Пять врачей распределялись между этими отделениями, но в зависимости от боевой обстановки и наплыва раненых врачи и сестры сосредоточивались на том или ином участке по потребности. В период массового поступления раненых почти все работали в операционных, а при необходимости срочной эвакуации усиливалась сортировка раненых по срочности эвакуации и типа ранения (в голову, полостные, в конечности).
При штабе нашей танковой армии имелось санитарное управление, возглавляемое полковником медицинской службы Чеботаревым. Это управление руководило противоэпидемическими мероприятиями, тремя армейскими госпиталями, медсанчастями танковых корпусов.
