CC BY
112
Григорий ХОДАСЕВИЧ
Джон Китс: “Ты не рожден для смерти, о, бессмертный!”
Портрет Джона Китса кисти Уильяма Хилтона (с рисунка Джозефа Северна). ~1822 г.
Наш герой, по собственным словам, за всю жизнь совершил единственный решительный поступок — выучившись на врача, забросил медицину, чтобы заняться литературой. В этом он нисколько не раскаивался, хотя остался почти без средств. Его творческая судьба длилась менее 5 лет, а человеческая закончилась на 26-м году. Не получив признания при жизни, вскоре после смерти он стал героем легенды о поэте, затравленном критикой, которую подхватили собратья-романтики — Байрон и Шелли (последний создал на его смерть одну из самых проникновенных своих элегий). Ныне его влияние на литературу Англии сравнивают с шекспировским. За отпущенный ему ничтожный срок Джон Китс сумел написать великие стихи, а также письма, считающиеся вершиной эпистолярного жанра, и попытался воплотить в жизнь замысел грандиозной поэмы. Его строка “Прекрасное пленяет навсегда” стала знаменем “чистого искусства”, адепты которого спустя много лет после кончины Китса открыли его публике. “Если бы Англия могла вернуть к жизни, на выбор, одного из своих рано погибших поэтов, она воскресила бы Китса”, — таково авторитетное заключение поэта-лауреата и врача Роберта Бриджеса.
“Джон Китс был критиком убит // Как раз в ту пору, // Когда великое он обещал сказать, // Пусть непонятное”, — так в поэме “Дон-Жуан” лорд Байрон оценил роль печатного слова в гибели поэта и нереализованный творческий потенциал Китса. Отметим, что враждебная критика, также считая Китса сложным, именовала попросту глупым и советовала ему “вернуться к своим склянкам и пилюлям”. Мы вправе не верить в искренность Китса, писавшего: “От самокритики я страдаю куда больше, чем от критики «Блэквуда» и «Куотерли» вместе взятых”. Тем более что ему же принадлежат следую-
щие строки: “Горько об этом говорить, но как можно принимать на веру мои слова, если всё мною сказанное идет из глубины моего “я», которого у меня нет”. Впрочем, обращаясь к Китсу, надо помнить, что он весь состоит из парадоксов. Чего стоит хотя бы то, что главный английский эллинист совершенно не знал греческого, да и латынью (которую изучал, обучаясь на врача) владел с трудом. Или то, что зачинатель эстетизма в поэзии — предтеча Шарля Бодлера и Оскара Уайльда — был сыном конюха, женившегося на дочери владельца конюшни (Китс в детстве остался сиротой: отец умер, упав с лоша-
Слева направо: Джозеф Северн. Набросок к портрету Китса. 1816 г.; Чарльз Браун. Портрет Китса. 1819 г.; Джозеф Северн. Портрет Китса в Риме на смертном одре. 1821 г.
ди, мать унесла скоротечная чахотка). Но вопреки всему поэт, по переводам постигший античный миф, творчески преобразил его, и пробелы в образовании не помешали Китсу воспарить над временем. Главной темой его творчества стали отношения поэта и мира.
Принято считать, что на русскую поэзию Китс не оказал влияния, но читая Китса, вы обнаружите уйму параллелей с ним у Мандельштама, Пастернака, Бродского и многих других. Вслушайтесь в строки одной из его “великих” од 1819 года — “Оды соловью”:
Вот здесь, впотьмах, о смерти я мечтал,
С ней, безмятежной, я хотел уснуть,
И звал, и нежные слова шептал,
Ночным ознобом наполняя грудь.
Ужели не блаженство - умереть,
Без муки ускользнуть из бытия,
Пока над миром льется голос твой...
Ты будешь так же петь Свой реквием торжественный, а я -Я стану глиною глухонемой.
Строгий судья своих и чужих творений, Китс зачастую жестоко расправляется с ними. Вот что он пишет о собственной поэме “Изабелла, или Горшок с базиликом”: “В ней слишком много жизненной неопытности и простодушного неведения. Это может быть очень хорошо после моей смерти, но при жизни никуда не годится. <...> Если б я был рецензентом, то назвал бы «Изабеллу» слабой, со всех сторон уязвимой поэмой, до смешного серьезной и печальной”.
Смерть тем временем следовала за Китсом по пятам — чахоткой заболевает его младший брат и умирает на руках у поэта. “Тревога, замешательство — лучшее состояние для сочинения истинной поэзии, я же только о ней и думаю, только ею и живу”, — отмечает Китс, однако вскоре появляется новый объект поклонения — поэт влюбляется. Его избранницей становится девушка, по единодушному мнению современников и исследователей, не заслуживавшая такой любви. Кажется, Китс и сам понимает это, когда пишет ей: “Ты для меня — предмет ненасытных желаний: воздух, которым я дышу в комнате, где нет тебя, — нездоров! Не то я для тебя”. Принимая ухаживания и восхищаясь стихами Китса, Фанни одновременно флиртует с его другом. “Какая это боль — твоя любовь!” — восклицает Китс в “Строках к Фанни” (1819). Жениться он не может, так как бедствует. Но 37 его любовных писем, дошедшие до нас, — свидетельство непрерывных поисков Вечной Красоты: “То, ради чего я больше всего хочу жить, явится причиной моей смерти. <...> От этого я заболел бы, даже если был бы здоров, а уж в моем нынешнем состоянии это и вовсе непереносимо”. На поэта, совершившего творчески чрезвычайно плодотворное, но крайне утомительное путешествие по Шотландии, наваливается чахотка.
Поэма “Гиперион”, перекройкой которой Китс занимался, была заброшена. Некоторые критики считают, что поэт, мнивший поэму испытанием на вымысел, каковой считал путеводной звездой поэзии, “подобно тому как вкус — это ее паруса, а воображение — кормило”, сделал вывод, что время нового эпоса еще не пришло:
...ужели
Мир до того оглох, что бесполезны Ему мелодии? или поэт -Не друг, не врачеватель душ людских И не мудрец? Что я - ни то, ни это...
Друзья везут поэта в Италию, где он умирает от чахотки, ибо, как писал Китсу Шелли: “Чахотка — это недуг, который питает особенно нежные чувства ко всем, кто сочиняет такие хорошие стихи, как Вы...”
Джозеф Северн. Портрет Китса, слушающего соловья в Хэмпстедской пустоши. 1845 г.; Бенджамин Роберт Хей-дон. Фрагмент картины “Торжественный вход Христа в Иерусалим” с портретами Джона Китса (вверху) и Уильяма Вордсворта. 1814—1820 годы; Уильям Холмен Хант. Изабелла и горшок с базиликом. 1867 г.
ПСТМП и АЛЛЕРГИЯ 2006 /1
21
