CC BY
44
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2015. № 1
М.Л. Ремнёва, Н.В. Николенкова
ДВОЙСТВЕННОЕ ЧИСЛО В ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИХ ТЕКСТАХ ПЕРЕХОДНОГО ЖАНРОВОГО ХАРАКТЕРА
(конец XVI - XVII век)
В статье рассмотрена одна из морфологических черт позднего церковнославянского языка, а именно изменение в употреблении в текстах форм двойственного числа разных частей речи. Анализируя характер употребления указанных форм в реальных текстах, авторы дают ответ на вопрос, в какой степени книжники следовали нормам церковнославянского языка, в том числе кодифицированным первыми грамматическими сочинениями.
Ключевые слова: агиографические тексты, норма, двойственное число, поздний церковнославянский язык.
The paper treats one of the morphological characteristics of late Church Slavonic, namely the change in the use of dual number forms of different parts of speech in the texts. Analyzing the ways the forms under consideration are used in real texts the authors answer the following question: to what extent did the book-compilers obey the norms of the Church Slavonic language including those which had been codified in the first grammatical writings.
Key words: agiographic texts, norm, dual number, late Church Slavonic.
Конец XVI - XVII в. - это время, когда происходят изменения в функционировании церковнославянского языка Московской Руси. Церковнославянский язык выступает в этот период как язык литературы, учености: овладению им учат, на нем во второй половине XVII в. ведутся ученые диспуты, значительно расширяется круг научной литературы на церковнославянском языке, имеет место славянизация таких текстов, которые ранее создавались на русском языке (например, юридическая литература) [Виноградов, 1978: 110-115]. Церковнославянский язык кодифицируется, создаются одна за другой первые восточнославянские грамматики книжного языка, свидетельствующие о его высокой авторитетности, о сознании необходимости владения им [Кузьминова, Ремнева, 2000].
Тот же период в истории книжности - это время трансформации канонических жанров, например агиографического: возникают повести-биографии, тяготеющие композиционно и стилистически к традиционному житийному жанру, грамматическая норма которого
носила книжно-славянский характер на протяжении всей истории книжно-литературной письменности, однако приобретающих в связи с определенной модификацией жанра новые характеристики. В научной литературе они определяются, скорее, как повести, так как их содержание не в полной мере соответствует агиографическим канонам предшествующей эпохи.
Именно так определяется обычно Житие Петра и Февронии Муромских [Дмитриева, 1979; Творогов, 2005: 44]. Три редакции этой Повести неодинаковы по своему характеру. Первая (далее - ПИФ1), приписываемая писателю второй половины XVI в. Ермолаю-Еразму, по мнению исследователей, выпадала из общего стиля агиографического жанра середины XVI в., в результате чего она не была включена митрополитом Макарием в Успенский список Четьих Миней [Дмитриева, 1979: 117-118; 1988: 221]. Вторая редакция составлена не ранее XVII в. Хотя содержание Повести осталось неизменным, весь текст подвергся переработке, целью которой было стремление приблизить произведение к агиографическому канону. Именно текст ПИФ2 читался во время торжественного богослужения [Дмитриева 1979: 124-125]. Муромская редакция (ПИФм) является практически заново написанным произведением.
К началу XVII в. (не ранее 1615 г.) относят Повесть о Иулиании Лазаревской (Ульянии Осорьиной) - повесть-биографию, сохраняющую традиционные черты житийного жанра, но повествующую не о святой, а о женщине, совершающей нравственный подвиг в обстановке обычной жизни (далее как о житии Иулиании Лазаревской -ЖИЛ [Творогов, 2005]). В этой повести «нашел отражение процесс эмансипации литературного произведения от служебного канона» [Руди, Соколова, 1993: 432].
Созданная в Москве в 1675-1677 гг. старообрядческая Повесть о боярыне Морозовой (далее как о житии боярыни Морозовой - ЖБМ) не столько агиография, сколько жизнеописание, в котором автор выбирает новую реально-биографическую манеру рассказа [Мазунин, 1998: 83].
Еще в меньшей степени традиционными чертами агиографического произведения обладает «Писание о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомаго Скопина» (далее - ПМШ), рассказ о смерти молодого воеводы и о горе, вызванном ею, которое содержит прославление молодого князя как идеального героя, выдающегося государственного деятеля, полководца [Ржига, 1928; Енин, 1998].
Можно говорить о трансформации стандартного церковнославянского жанра в новых условиях - необходимости сочетать тради-
ционные жанровые элементы и новую форму рассказа, связанного с реальными актуальными событиями.
Принципиально новым явлением для письменности конца XVI-XVII в. стало появление переводов научных сочинений. Значительную их часть составляют переводы космографий, которые вначале переводятся на русский язык, в них встречаются полонизмы и южнорусизмы [Соболевский, 1903: 52-78]. Космографии не встраиваются в систему жанров церковнославянской письменности, остаются до середины XVII в. на периферии системы. Однако с 50-х годов XVII в. ситуация начинает меняться. Если в 1637 г. Атлас Меркатора переводили в Посольском приказе Иван Дорн и Богдан Лыков [Глускина, 1954], то в конце 50-х годов латинский текст Атласа Блау отдан для перевода в круг книжников Епифания Славинецкого [Николенкова, 2013]. Результатом изменения круга переводчиков становится изменение языка: перевод Атласа Блау выполняется на «ученый», по словам А.И. Соболевского, церковнославянский язык. Однако первые исследователи Атласа не смогли охарактеризовать принадлежность языка перевода к определенному типу нормы - строгому или сниженному.
Таким образом, наш материал представляет собой две противоположные тенденции в книжно-письменном языке XVII в.: один жанр отражает стремление к разрыву с церковнославянской стихией, постепенно отказывается от маркированных элементов строгой нормы (так из ряда перечисленных выше житий-повестей постепенно исчезает оборот дательный самостоятельный [Ремнева, 2003: 222-225]) и становится в ряд текстов сниженной церковнославянской нормы; другой жанр, напротив, обнаруживает тенденцию к стремительному вхождению в систему церковнославянских текстов, принимая в себя ряд маркированных книжных черт (к примеру, независимо от оригинального текста используется сложная система претеритов [Николенкова, 2013]).
Выбор церковнославянских морфологических средств в середине XVII в. может быть обусловлен или традицией предшествующего этапа развития письменности, или кодифицированными в изданных грамматиках церковнославянского языка (Л. Зизания и М. Смотрицкого в изданиях 1619 и 1648 гг.) парадигмами. Одним из маркированных признаков ориентации на книжную норму в области морфологии будет отношение к употреблению форм двойственного числа [Ремнева, 2003].
Необходимость употребления форм двойственного числа зафиксирована в грамматических описаниях. Во-первых, в парадигмах имен и глаголов обязательной частью являются формы двойственного
числа. Во-вторых, указывается необходимость следить за согласованием имен и глаголов: Имена двойственного числа глШмъ в род^ имъ и лици согласнш сочин#ютсл, гако, члка два внидоста во стилище помолитисл; роуц^ тво^ сотворист^ м# и создаст^ м#; Два имена соузомъ сопрлженнал, двойственная числа глаголшмъ в род^ и лици согласоующа имъ сочин#ютсл, гакш Лука и Клеопа кес^доваста к сек^; Мар^а и Мар1# сестр^ кыст^ Лазарю [Кузьминова 2007: 339-340]. Если имена существительные в двойственном числе сочетаются с существительными во множественном числе или/и в единственном числе, то глагол ставится в форме множественного числа: Оуже ми гортань, роуц^, ноз^, #зыкъ оув#ниШа [там же]. Если в сочетании двух существительных, соединенных союзом «и», одно мужского (среднего) рода, а другое женского, то глагол ставится в форме мужского (среднего) рода: Отець мои и мати мол шстависта м#; срдце мое и плоть мол возрадовастасл [там же: 341]. Можно сказать, что в грамматике Смотрицкого хотя и нарушена старая парадигма двойственного числа, известная нам по памятникам старославянского и церковнославянского языков, однако вместо старой парадигмы создана новая, которая последовательно реализуется в пространстве грамматики.
Формы двойственного числа в исследуемых памятниках интересуют нас в качестве признака книжной нормы, в которой авторы видят средство «перевода» текста в высокий стиль. Анализируя памятники конца ХУ1-ХУ11 вв., мы оказываемся перед необходимостью ответить на ряд вопросов: подчинялось ли использование форм двойственного числа в этот период правилам, действовавшим в XI-ХУ вв., или оказались сформированными новые правила; насколько способ использования форм двойственного числа современниками М. Смотрицкого соответствовал правилам его грамматики; какими были правила использования форм двойственного числа в памятниках, написанных в соответствии с строгой книжно-славянской нормой и в соответствии с нормой сниженной.
Агиографические тексты - повести конца ХУ1-ХУ11 в. - по характеру употребления форм двойственного числа можно разделить на две группы. В первой окажутся ПИФ1 и ПИФ2 которые считаются наиболее соответствующими канонам агиографического жанра, формы двойственного числа употребляются. В форме двойственного числа в соответствии с нормой в этих редакциях Повести о Петре и Февронии используются существительные, чья семантика представляет совокупность двух лиц, например: но молим вы, пре-
отлаженная супруга, да помолитася о насъ, творящихъ в^рою память вашу (2, 263). В ПИФ постоянно говорится о двух лицах, поэтому, когда рассказывается о святых, ясно, что речь идет о двух святых, о двух телах, однако в тексте (в так называемом свободном употреблении) все слова, используемые для называния святых, стоят во множественном числе: сами же во едино время оклегшися в мнишеския ризы (2, 261); не см^аху прикоснутися светым телесем ихъ (2, 262); повесть отъ жития святыхъ новыхъ чюдотворецъ муромскихъ (1, 209).
Личные местоимения могут употребляться в форме двойственного числа (в целом восстанавливается такая парадигма: И.-В. вы; Р.-М.: ваю; Д.-Т.: вама), однако преобладают во всех падежах формы множественного числа: но молим вы, о преоклаженная супруга, да помолитася о нас (1, 223); и по смерти исцеление къ вам приходящим невидимо подаете (2, 263); людие же неразумнии якоже в живот^ о нихъ мятущеся паки преложиша я в осокныя грокы (2, 261); хотя вы на земли хвалити хотяхъ вама ради вашего самодержьства по преставлении вашем венца (1, 223); ракы есмы ваю (2, 261).
Сопоставление ПИФ1 и ПИФ2 обнаруживает полное совпадение приемов использования двойственного числа.
1. Использование глагольных форм единственного / множественного числа при именах существительных, обозначающих парные предметы / части тела: се ко есть храму очи, се ко есть дому уши (1, 214; 2, 255).
2. Использование глагольных форм множественного числа при сочетании двух существительных, соединенных союзом «и»: Петръ и Павелъ и отъ того дни начаша искати подокна времени како купно погукити змия (2, 253); отецъ же и мати поидоша на по-грекение мертъваго да тамо надъ нимъ плачуть (2, 255); яко отецъ мои и кратъ древоделцы суть, въ л^се ко медъ от древия вземлютъ (1, 214).
Однако наряду с последовательным использованием глаголов в форме множественного числа при существительных, соединенных союзом и, появляются иные решения вопроса автором (редактором) в аналогичном же контексте: клаженный же князь Петръ и клажен-ная княгиня Феврония возвратиста (двойств. ч.) ся в градъ свои славяще (мн. ч.) кога и к^ху (мн. ч.) державствующе во град^ томъ ходяще (мн. ч.) во милостыняхъ ко всем людемъ, сущимъ подъ окластию ихъ (мн. ч.), ако чадолюкивии (мн. ч.) отецъ и мати к^ста (двойств. ч.) ко своему граду истинная пастыря (двойств. ч.),
а не яко наимника (мн. ч.) (2, 261). При анализе последнего примера можно предположить, что в случае, если глагольная форма стоит в непосредственной постпозитивной близости с сочетанием двух имен существительных, соединенных союзом «и», она ставится в форме двойственного числа, в анафорическом же употреблении личная форма глагола стоит в форме множественного числа. Однако правилом наше предположение быть не может, в рассматриваемом случае формы множественного и двойственного числа выступают как вариативные.
3. Использование глагольных форм при именах существительных, обозначающих парность живых существ/предметов, свидетельствует о возможности появления двойственного числа при преобладании множественного: святии сами повелеша (2, 262); радуйтася, преподобная и преклаженная, яко и по смерти исцеление съ в^рою къ вамъ приходящимъ невидимо подаете (1, 222); о преоклаженная супруга, да помолитеся о насъ творящихъ память вашу, да и помянете же и меня (1, 223).
4. При анафорическом употреблении глагольных форм в контекстах двойственности в ПИФ1 иПИФ2 мы находим явное преобладание форм множественного числа, хотя в ряде случаев имеет место весьма причудливое смешение форм множественного и двойственного числа, а также употребление двойственного числа вместо множественного: егда же они (отец и мать) преставятся и надъ ними такожде уч-нуть плакати (2, 255); сотвориша (Петр и Феврония) кракъ честенъ (2, 258); да помянете (Петр и Феврония) и мене прегрешнаго (2, 262); придоста же въ отчину свою и живяста во всякомъ благочестии, ничтоже отъ кожиихъ заповедей оставляюще (1, 217); ныне же раки ваю есмы и хощемъ да молимъ да не оставита нас (1, 220); и др.
5. Употребление согласованных определений в ПИФ1 и ПИФ2 также дает картину нелогичного смешения форм единственного, двойственного и множественного числа при обозначении двух лиц: аки чадолюкивии отецъ и мати к^ста ко своему граду истинная пастыря а не яко наимника (2, 261); житие и жизнь святаго князя Петра и святыя книгиня Февронии муромскихъ чудотворцев (2, 250); почерпи с сию страну судна з другую страну судна (2, 260); своима руками шияше воздух (1, 221); и помоливъся предаста святая своя душа в руц^ кожии (1, 221).
Совершенно иную картину дает Муромская редакция Повести о Петре и Февронии. В ПИФм материал свидетельствует о том, что два существительных, соединенных союзом «и», требуют глагола в
форме множественного числа: а отецъ мой и мати поидоша вза-емъ плакати (307); а отец мои и мати умрутъ и по нихъ кудутъ плакати (307) и др.
Следует отметить, что в ПИФм число сочетаний двух имен существительных, соединенных союзом «и», вообще невелико, оно заменяется конструкцией с предлогом «с», и, таким образом, в значительном числе случаев снимается ситуация, предопределяющая использование форм двойственного числа: иде кн#зь съ нею честно во градъ (310); и потомъ князь начаше княжевати с супругою своею (313). Это значит, что в Муромской редакции возможность использования форм двойственного числа текстологически сокращена на одну позицию. В анафорическом употреблении глаголы стоят только во множественном числе.
При сочетании с числительным дъва в ПИФм остальные грамматические формы имеют множественное число: И потомъ приидоша некии два юноши в черномъ одеянии и принесоша съ сокою грокъ пречюденъ и великъ з^ло. И положиша въ немъ телеса святыхъ. И покрыша покровом т^мъ (316).
Таким образом, использование форм двойственного числа является несомненным признаком книжно-славянской письменности, однако норма их употребления в реальной практике является сочетанием в аналогичных ситуациях форм то множественного, то двойственного числа, причем следует отметить возможность употребления двойственного числа вместо множественного, что приоткрывает нам представление книжников о двойственном числе как о стилистически маркированной форме множественного числа (ср.: да глаголита к Февронии и яка же речетъ да слышимъ, 2, 259; вос-хотеста людие положити, 2, 262; людие вложиста и окретоста, 2, 262) и свидетельствует о том, что для авторов это вариантные формы с единой семантикой «неединичности».
При анализе памятников, написанных в XVII в., когда уже создаются грамматические сочинения, которые узаконивают использование форм двойственного числа как обязательный признак описываемого их авторами варианта церковнославянского языка, мы видим ту же непоследовательность в употреблении. Анализ материала, представленного, к примеру, в ПМШ, показывает, что нормативным для этого текста является употребление множественного числа в контекстах двойственного: при «оба»: ныне окое слышатъ (347); при числительном «двенадцать»: та же прииде н^мецькии воевода Яковъ Пунусовъ со двенатцетьми своими воеводы (345); при подлежащем, выраженном двумя существительными, соединен-
ными союзом и: и те же княгини, мати его и жена, пришедше же въ домъ свои и падше на столъ свои ниць, плакахуся горьц^ стонуще и слезами своими столъ уливая (349); при анафорическом употреблении: вамъ (двум княгиням) отъ многаго плача и туги великия во иступление ума не кыти (349).
В ЖБМ в использовании форм двойственного числа мы сталкиваемся с уже известной нам непоследовательностью. Норма употребления имен существительных, называющих парные части тела, допускает как правильное образование форм, так и использование форм множественного числа: отъ руку моею (390); люкызающи руц^ ея; великий палец с дв^мя малыма (393); возложиша имъ железа на ноз^ (395); покрыша дв^ телес^ (398); пр^д очима нашима (401). С другой стороны, существительные, обозначающие парные части тела, могут стоять во множественном числе: ноги мои зело прискоркны (391); руки назадъ завязали (397); руками водя по одеждах (401).
Употребление с числительным два (дв^), ока (ок^) также может соответствовать старой норме: приимъ ю за ок^ руц^ (399); и по двою днию (394); и взыде третия ко дв^ма ликовати (402). Однако в основном при сохранении парадигмы числительного два с возможными вариантными окончаниями (И.-В. два, дв^; Р.-М. двою, дву (окою); Д.-Т. дв^ма) оно сочетается с именами существительными во множественном числе: колее окою сестръ (Р. п. мн. ч.) (397); глаголаше дв^ма мученицамъ (Д. п. мн. ч.) (398), -или с существительными в форме Р. п. ед. ч.: киена кысть въ дв^ перемены (398); два головы стрелецкие (398). Есть ошибки в образовании формы (автор путает падежи): повел^ дати.. дву (вместо В. п.) отъ ракынь ея (394); окою крату (вместо В. п.) Феодора и Алексия в заточение отосла (396).
Глагол при сочетании двух существительных, соединенных союзом «и», может стоять в форме как двойственного, так и множественного числа, однако последнее преобладает: есть ли у теке отецъ и мать въ живыхъ или приставиша ся а аще уко живы помолимся о нихъ и о тек^; аще же умроша, помянемъ ихъ (401); (Феодора и Мария)... терп^ста... (401); дядя ее со дщерию своею яко возлюкленнии Никону и его новопредания сосуди начинах у Никона и предания его клажити (389).
В анафорическом употреблении в контекстах двойственного числа употребляется множественное число, и это одинаково верно для всех частей речи в различных синтаксических функциях: она же имъ (архимандриту Иакиму и ключарю Петру). супротивляше ся и
окличивъ ихъ посрами (388); и егда совершиша седмъ поклоновъ, едина у единои клагославишася (392) и др.
В ЖИЛ мы находим глагольные формы при именах существительных, обозначающих парные части тела: уста ея движастася (384); при подлежащем, выраженном сочетанием существительных, соединенных союзом «и»: аще ко свекру и свекрови ея въ живот^ сущим, иже видевше ю разумну и повел^ста еи все домовное строение правити (381); и живяста (Иустин и Иулиания) во вся-комъ клаговерии и чистот^ и имяста сыны и дщери (381); свекру и свекрови ея въ глукоц^и старости во иноц^хъ умершимъ она же ихъ погреке (383). И здесь очевидно сочетание правильного и неправильного при преобладании форм множественного числа.
Материал житий XVII в. показывает возможность сосуществования форм двойственного и множественного числа в контекстах двойственности. Таким образом, для агиографической (высокой биографической) литературы, созданной в XVII в., характерно использование форм двойственного числа, которые употребляются в контекстах двойственности наряду с формами множественного числа с преобладанием последних. Это дублетные формы, где двойственное число - системно необязательный, но используемый признак книжности текста, его стилистической маркированности.
Потенциальная возможность отражения в исследуемых текстах норм, введенных грамматиками церковнославянского языка, нами не выявлена, следовательно, перед нами продолжение книжно-письменной традиции предшествующего времени.
Гипотетически можно предположить, что иной жанр рассматриваемых нами текстов - научные сочинения, начало формирования языка которых и вовлечения в сферу церковнославянского дискурса совпадает со временем издания грамматик в Юго-Западной и Московской Руси, - будет в большей степени ориентирован на эти сочинения. Однако анализ показывает, что переводчики не стремятся следовать этим установкам.
В космографиях как наиболее динамично развивающемся научном жанре в XVII в. гораздо меньше контекстов, где может быть реализована грамматическая форма двойственного числа. Фактически это три контекста: при числительном «дъвлМ», при обозначении парных предметов/лиц и в контекстах, где речь идет о действии, относящемся к двум предметам/лицам. Но и в этих контекстах в первую очередь не зафиксирована ни одна глагольная форма, ни одно местоимение, прилагательное или причастие в форме двойственного числа; последовательно выбирается форма множественного числа: Пшли
суть Зени^ъ и Надиръ (3об); Амстердам и Лондшъ кудутъ под Климатомъ з мъ (6); клизш1# Асш части имутъ Руссинъ и Тартаринъ (22) и подобные. Таким образом, можно сразу же сказать, что кодифицированные грамматикой Смотрицкого правила использования двойственного числа не соблюдены [Кузьминова, 2007: 280].
Определенную, но крайне непоследовательную ориентацию на употребление форм двойственного числа дают существительные, но только при употреблении с числительным «дъвлМ», реже «ока/^»: два трошка, два клима, дв^ тм^ (миль), дв^ стран^, двома местома, окоима концема и подобные сочетания, причем для существительных мужского рода мы можем предположить и форму двойственного, и форму родительного падежа единственного числа, которые также зафиксированы в тексте: дв^ части. Вполне возможно также употребление при названных лексемах форм множественного числа: два крузи, ока поли (мира), два храми.
Есть и еще одна тенденция, отражающая индивидуальную особенность переводчика, - конструирование собственных гиперкорректных форм, по-видимому, характеризующих знание книжника о маркировании ситуаций использования контекста двойственности, но неуверенность в правильном создании таких форм. К примеру, переводя с латинского языка книжник создает лексему «поль» в значении «полюс». Данная лексема (следуя нашим сегодняшним научным знаниям) должна иметь наряду с единственным только форму двойственного числа. Однако переводчики (для этого фрагмента текста мы предполагаем совместную работу всего круга переводчиков -Славинецкого, Сатановского и др.) создали форму, грамматически соответствующую множественному числу - «поли». В единственном контексте с числительным «дъва» создается искусственная форма -два полювы (4). Другим примером будет контекст с использованием двух существительных, соединенных союзом «и»: Америку же днесь шсв^щаютъ градове Ме^'къ и Кускъ (21). В контекстах однозначной множественности использована только форма «гради», форма «градове» может быть признана специальным показателем двойственности. Данная форма отмечена в черновике текста, т. е. ее употребил переводчик - Епифаний Славинецкий. Писец белового экземпляра заменил «о» на «ш», орфографически переведя ее в разряд форм множественного числа.
Таким образом, мы приходим к выводу, что автор перевода научного сочинения не следует тем нормам церковнославянского языка, которые кодифицированы в грамматике Смотрицкого. Ориентацией
для него будут известные тексты предшествующих эпох, но и их норму он нарушает. Церковнославянский язык научных сочинений ХУ11 в. необходимо характеризовать как язык сниженной нормы, а использование грамматически правильных форм двойственного числа отнести к периферии нормы для ХУ11 в.
Мы рассмотрели тексты, принадлежащие к церковнославянским жанрам, соотнести которые можно лишь в одном времени существования церковнославянского языка как книжно-литературного языка Московской Руси, - периоду позднего церковнославянского языка ХУ11 в. Трансформация жанров, бывших в течение многих веков центром строгой церковнославянской нормы, и появление моделей новых для церковнославянского языка привели, по-видимому, к большему распространению сниженного типа нормы. Можно предполагать, что, несмотря на кодификацию форм двойственного числа в парадигмах всех частей речи, в реальных текстах рассматриваемого периода двойственное число постепенно выводится в область периферии церковнославянской системы.
Список литературы
Виноградов В. В. История русского литературного языка: Избранные труды. М., 1978.
Глускина С.М. Космография 1637 года как русская переработка текста «Атласа» Меркатора // Географический сборник. М.; Л., 1954. Кн. 3. С. 79-99. Грамматика 1648 г. / Предисл., науч. коммент., подг. текста и сост. указателей
Е.А. Кузьминовой. М., 2007. Грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого / Сост., подг. текста, научн. комментарий и указатель Е.А. Кузьминовой; предисл. Е.А. Кузьминовой, М.Л. Ремневой. М., 2000. Дмитриева Р.П. Ермолай-Еразм (Ермолай Прегрешный) // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина Х1У-ХУ1 в.). Ч. 1. Л., 1988. С. 220-225. Енин Г.П. Писание о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомаго Скопина // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (ХУ11 в.). Ч. 3. СПб., 1998. С. 36-38. Повесть о Петре и Февронии / Подгот. текста и исслед. Р.П. Дмитриевой. Л., 1979.
Мазунин А.И. Повесть о боярыне Морозовой // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (ХУ11 в.). Ч. 3. СПб., 1998. С. 82-85. Николенкова Н.В. Стратегии формирования церковнославянского языка как языка науки в ХУ11 в. (на примере перевода Атласа В1аеи) // Славянское языкознание. ХУ Международный съезд славистов. Минск, 21-27 августа 2013 г. Доклады российской делегации. М., 2013. С. 590-609. Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени. Русская историческая библиотека. Т. ХШ. 2-е изд. СПб., 1909. Стб. 1332-1348.
Повесть о боярыне Морозовой / Подгот. текстов и исследование А.И. Ма-зунина. Л., 1979.
Ремнева М.Л. Пути развития русского литературного языка XI-XVII вв. М., 2003.
Ржига В.Ф. Повесть и песни о Михаиле Скопине-Шуйском // Известия Отделения по русскому языку и словесности Академии наук СССР. Т. 1. Кн. 1. М., 1928. С. 81-107. Руди Т.Р., Соколова Л.В. Осорьин Каллистрат (Дружина) Георгиевич // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2. СПб., 1993. С. 429-433. Скрипиль М.О. Повесть об Улиянии Осорьиной: Исторические комментарии
и тексты // ТОДРЛ. Т. VI. М.; Л., 1948. С. 256-323. Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков. СПб., 1903.
Творогов О.В. О «Своде древнерусских житий» // Русская агиография. Исследования. Публикации. Полемика. СПб., 2005. С. 3-58.
Сведения об авторах: Ремнева Марина Леонтьевна, докт. филол. наук, профессор, зав. кафедрой русского языка, декан филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]; Николенкова Наталья Владимировна, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
