CC BY
214
УДК 395 (=352.3)
ББК 63.521 (=602)-735 К-19
Канаметов З.Х.
Дворянский этикет (уэркъ хабзэ) в системе традиционных общественных институтов адыгов
(Рецензирована)
Аннотация:
В статье на примере традиционных общественных институтов адыгов рассматривается, как основополагающие принципы дворянского этикета (уэркъ хабзэ) и рыцарской этики (уэркъыгъэ), постепенно проникая в среду низших сословий и приспосабливаясь к условиям повседневного мирного быта, становились составной частью общеадыгского этикета (адыгэ хабзэ) и превращались в народную традицию.
Ключевые слова:
Этнос, этикет, образ жизни, обычай, честь, мужество, доблесть, храбрость, человечность, дворянский этикет.
Черкесия, как известно, не была единым государством. Это была страна, населенная различными подразделениями единого адыгского (черкесского) этноса. Однако, несмотря на отсутствие централизованного государства с сопутствующими ему атрибутами, всех их объединял единый свод норм обычного права (адыгэ хабзэ), выполнявших функции законов. При этом исторические, социально-экономические, географические и другие условия способствовали формированию и развитию у адыгов не только общей духовности, однотипного образа жизни, сходной этнической культуры -нравов, традиций, обычаев и обрядов, но и традиционных общественных институтов. Если не было бы этих норм и правил, которые регулировали их повседневный быт, то нормальная хозяйственная и общественная жизнь была бы невозможна. Благодаря существованию таких институтов, как наездничество, аталычество, гостеприимство, куначество, покровительство и т.д., были обеспечены торговые, культурные, хозяйственные, общественные, политические и личные связи внутри Черкесии, а также с внешним миром, с другими государствами и народами. Большинство из них возникало еще в первобытнообщинном строе, однако впоследствии, под влиянием различных причин, в том числе и складывавшихся феодальных отношений внутри адыгского общества, они трансформировались, а их функции изменились. «Феодальные отношения у адыгов, - отмечает А.С. Мирзоев, - утверждались под прикрытием старых общественных институтов позднего периода родоплеменного строя (так называемой эпохи военной демократии). Эти институты хорошо маскировали, позволяли утвердиться новым классовым общественным отношениям, но они же и препятствовали быстрому углублению, развитию этих отношений. Сами же эти институты не являлись пережитками родоплеменного строя в прямом смысле этого слова: они регулировали совершенно другие отношения, а именно отношения феодального общества» [1].
Таким образом, со временем функционирование и координация их деятельности целиком оказалась в руках привилегированных сословий. «Из анализа феодальной Черкесии видно, - пишет К.Х. Унежев, - что главными «участниками» регулирования традиционных общественных институтов были князья и дворяне. Именно они оказывали самое существенное влияние на их деятельность» [2].
Вместе с тем, специфические условия существования адыгского этноса сформировали особый тип культуры, носивший столь же специфически военный характер. Военизация в той или иной степени затронула все стороны жизни черкесского общества, в том числе и традиционные общественные институты. «Состояние
перманентной войны, - пишет М.Н. Губжоков, - исторически привело к крайней милитаризации повседневной жизни адыгов, сформировало военный быт и соответствующие общественные институты (выезда на службу, наездничество, аталычество, гостеприимство и покровительство)» [3].
Военные реалии наложили неизгладимый отпечаток и на общественное сознание. Кодекс поведения рыцарей-дворян «уэркъ хабзэ» перешагнул кастовые границы и решительным образом повлиял на формирование общеадыгского всесословного свода моральных норм адыгэ хабзэ, поставив во главу угла общеэтнических ценностей понятия воинской доблести, храбрости, мужества. Всемерная военизация образа жизни «обусловила то исключительно высокое место, которое в сознании всех адыгов (независимо от происхождения) занимал образ воина, защитника родной земли, наездника. Этот стереотип, закрепившийся в условиях отчуждения у общины военных функций и сосредоточения их в руках адыгского рыцарства (начиная от защиты полевого стана пахарей вплоть до организации дальних походов), привел к тому, что в диалоге элитарной культуры военного сословия и народной (массовой) культуры последняя все чаще выступала как реципиент» [4].
На данное обстоятельство обращают внимание и другие исследователи. Так, еще в XIX веке И.Ф. Бларамберг заметил, что «в своей частной жизни черкесы - неплохой народ, не лишенный здравого смысла; они гостеприимны, предупредительны, щедры, умеренны и скромны в пище и в употреблении напитков, постоянны в дружбе, храбры и предприимчивы на войне» [5].
«Разумеется, не был чужд высоким принципам и идеалам рыцарской этики и этикета и простой народ Черкесии, - пишет Б.Х. Бгажноков. - Он перенимал и осваивал традиции рыцарской культуры, приспосабливая их к условиям повседневного мирного быта. Поэтому уорками называли часто и крестьян, отличавшихся щедростью, великодушием, храбростью, верностью данным обязательствам, хорошими манерами. Л.И. Лавров после поездки в 20-х годах XX века в Причерноморскую Шапсугию не зря подчеркивал: «В настоящее время это слово употребляется среди них не в социальном смысле, а в моральном: человек хорошего поведения, человек, строго придерживающийся предписаний адата» [6].
С.Х. Мафедзев, перечисляя различные взгляды как на исторические корни, так и на последующие социальные функции аталычества (который в средневековую эпоху почти не действовал в крестьянской среде и тем самым составлял еще одну особенность образа жизни феодальной знати), также приходит к выводу, что «даже если рассматривать аталычество как институт только или преимущественно элитарный, то надо учесть и то обстоятельство, что обычаи социализации в разных общественных слоях населения не были наглухо разгорожены. В адыгском обществе, видимо даже в пору наибольшего расцвета феодализма, не существовало полной дифференциации в области воспитания, хотя наметились многие ее черты. К тому же, верхушка общества с ее традициями в определенной мере выступала в качестве референтной группы ко всему населению. И если широкие слои населения по определенным причинам не могли практиковать аталычество в его полном объеме, то они, по крайней мере, стремились возместить это какими-то элементами данного института» [7].
Все это свидетельствует лишний раз о цивилизующей роли рыцарства, о мощном и в целом благотворном воздействии его на все слои адыгского общества. «Особый этикет общественного уважения к женщине у большинства адыгов, и прежде всего у кабардинцев, по-видимому, более всего связан со значительным развитием у них феодализма, рыцарского уклада жизни, рыцарского кодекса чести - «уэркъ хабзэ», -пишут А.И. Мусукаев и А.И. Першиц. - Можно возразить, что не все адыги принадлежали к дворянскому сословию, а между тем рыцарское отношение к женщине вошло в народную традицию, став не только «уэркъ хабзэ», но и «адыгэ хабзэ» [8].
Однако адыгский феодализм был примечателен еще и тем, что не только в этической, но и во многих других сферах создаются структуры, повторяющие общенародные культурные традиции, но всегда в несколько ином оформлении и представлении - в виде знаков особого или высокого качества. «Постепенно, шаг за шагом, - пишет Б^. Бгажноков, - культура, быт, весь строй жизни феодальной знати стал специфической культурой господствующего класса, существенно отличающейся от культуры широких народных масс. При этом, конечно, не уничтожалась единая для всего этноса культура феодального общества. Она пополнялась, развивалась за счет сдвигов в культуре всех слоев общества. Заслуживает особого внимания и другое обстоятельство: в данной гипотетически третьей культуре был еще очень силен пласт традиций, одинаково значимых как для феодалов, так и для крестьян - гостеприимство, почитание старших, всевозможные светские и религиозные обряды, исполняемые совместно знатью и простым народом. Вместе с тем у всех адыгских народностей, а у аристократических - в особенности, уже давно действовала система этических обязательств, вытекающая, прежде всего, из принадлежности к классу феодалов» [9].
Подобное положение объясняется тем, что, несмотря на незначительные различия между этикетом высших и низших сословий, представители высшей феодальной знати имели возможность и стремились соблюдать требования адыгэ хабзэ в полном объеме и более обстоятельно, детально. «Адыгские князья и дворяне не то чтобы создали свой этикет, нормы которого отличались от общеадыгского, - пишет К.Х. Унежев, - они просто на его основе разработали свои стандарты поведения, свои формы и методы соблюдения всех его требований и принципов. Главные заповеди, служившие его основой, -человечность, почтительность, мудрость, мужество, честь. Эти составляющие характерны для всего адыгского этикета, но в отношение уорков они проявлялись более широко и разнообразнее» [10].
Рассмотрим это подробнее на примере институтов наездничества и гостеприимства и связанных с ними этикетных ценностей, господствовавших в адыгском обществе.
Обычай наездничества или военных набегов, походов с целью захвата добычи был характерным явлением для большинства народов Кавказа, однако наибольшего развития он достиг именно у адыгов. «Дальние походы рыцарей-наездников с целью грабежа, известное под названием «зек1уэ», - отмечает Б^. Бгажноков, - по своей значимости в социальной жизни и духовной атмосфере феодальной Черкесии - одна из самых примечательных страниц ее истории. Не случайно в пантеоне адыгских языческих божеств числится покровитель наездничества и наездников Зек1уэтхьэ (зек1уэ - поход, набег; тхьэ - бог)» [11]. Это был действительно институт со всеми сопутствующими ему атрибутами: со своей идеологической базой, со своими обрядами и ритуалами, со своими определенными жизненно важными для общества функциями. Являясь образом жизни части адыгского общества, который, будучи связан с риском для жизни, наездничество было одним из главных средств самоутверждения для мужчины-воина, дававшим ему возможность прославиться, проявить удаль и отвагу. Идеологическое обоснование такого образа жизни создавали находящиеся при дворе князей певцы - джэгуак1уэ. Бесписьменная адыгская культура вела свою хронику событий по героическим песням и преданиям, повествовавшим о битвах, каждая из которых становилась «эпохою» для отдельных этнографических групп (как Ощнэ1у зау для абадзехов) или всего народа (как Бзыикъо зау) и служила точкой отсчета в потоке времени. «Во многих случаях, - отмечает
Н.Ф. Дубровин, - черкес брался за оружие, не знал отдыха, презирал опасности во время хищничества и боя только для того, чтобы стать героем песни, предметом былин и длинного рассказа у очага бедной сакли, а этого нелегко было достигнуть при врожденной скромности черкесов и отсутствия хвастовства и самохвальства. Черкес знал, что прославленный поэтом-импровизатором, он не умрет в потомстве, что слава его имени и дел переживет и самый гробовой гранит» [12].
В историко-героических песнях адыгов воспевались не только борьба за свободу и независимость своей Родины, но и разбойничьи набеги на соседние народы, удельные княжества и даже села. И, как справедливо отмечает З.М. Налоев, «по понятиям того времени, набег и отражение иноземного завоевания, как ни странно, одинаково считались делом доблести и мужества» [13].
Заметим также, что, по мнению черкесов, отдать жизнь, героически защищая свою Родину, было намного проще, чем добиться репутации знаменитого наездника. Поэтому последнее - славнее и престижнее. «Не защита аулов и имущества составляли славу черкеса, - писал Н. Дубровин, - но слава наездника, а эта слава, по мнению народа, приобреталась за пределами родины» [14]. Таким образом, набеги на земли соседей, не связанных союзными отношениями, не только не считались преступлением, но даже поощрялись.
Подобный образ жизни, связанный с войной и военными предприятиями, могла вести и часть крестьянства и духовенства, так как вес и уважение в адыгском обществе невозможно было заслужить, не проявив себя в военной сфере. Но для знатных, особенно князей, это было, так сказать, обязанностью, неразрывно связанной с их статусом. Князь, особенно если он молод, если он не делает набегов, не мог быть, по мнению черкесов, и князем. Польский путешественник Я. Потоцкий, описывающий быт феодальной Кабарды конца XVIII в., сообщает, что разбой в почете на всем Кавказе, но «здесь князь не может без риска прослыть обесчещенным, потерять к себе уважение, провести дома более восьми дней» [15].
«Самые знатные из них, - писал о черкесах еще в конце XVII в. Витзен, - не обрабатывают землю, а стараются набрать небольшую кучку людей и ночью грабят и угоняют скот, похищают людей как у друзей, так и у врагов» [16].
«Война не только стала повседневным явлением в жизни определенной группы населения, долгом и обязанностью высших сословий адыгского общества, но и доставляла им моральное, эстетическое удовлетворение, - пишет А.С. Мирзоев. - Рыцарские поединки, дерзкие нападения на соседние народы составляли едва ли не весь смысл жизни князей и дворян. Даже нормы религиозной морали не могли сколько-нибудь заметно поколебать подобный образ мышления и поведения» [17].
Начиная с 12-14 летнего возраста и до преклонных лет, представители высших сословий посвящали себя подобному образу жизни. При этом, сообщает И. Бларамберг, «этот образ жизни имеет для них столько привлекательного, что они не желают его изменять, и они охотно откажутся от всего, лишь бы сохранить это состояние свободы и независимости. Есть много примеров того, что князья, воспитавшиеся в России, совершенно забывают благоприобретенные ими привычки как только возвращаются на родину, и начинают вести совершенно такой же образ жизни, как и их соотечественники» [18].
Так как обычай наездничества был важным механизмом поддержания военной мобильности адыгского общества и способствовал сохранению национальной независимости, он культивировался в обществе и был освящен нормами обычного права. С ним, в частности, были связаны два специфических положения кодекса чести черкесского дворянина. Одно из них гласит: «Уэркъ здашэ щЬэупщЬркъым» - «Уорк (дворянин) не спрашивает, куда его ведут» и второе: «Уэркъ хашэркъым» - «Уорк (дворянин) тайны не разглашает».
Раскроем подробнее их значение. В первом случае имеется в виду обычай, когда рыцаря могли пригласить последовать за собой даже совершенно незнакомые люди. В таких случаях он должен был последовать за ними, не требуя никаких разъяснений: кто они, куда и зачем направляются. Как правило, это было приглашение принять участие в набеге. У настоящего рыцаря всегда стоял наготове походный конь, лежал запас специальной походной пищи, а оружие находилось в идеальном порядке, поэтому хозяин не заставлял себя долго ждать и тут же отправлялся с ним в дорогу [19].
Этим обычаем могли воспользоваться враги, но и в этом случае редкий рыцарь отказался бы от такого предложения, дабы его не заподозрили в трусости. «Къоджэм к1уэ, уиук1ынуми» - «Когда зовут - иди, если даже тебя убьют» - говорится в адыгской пословице.
Второе означало, что дворянин, ставший невольным свидетелем чужой тайны, ни под каким предлогом не мог ее разгласить. Описание этого правила рыцарского кодекса чести мы находим у Хан-Гирея, который писал: «В числе неприличных поступков почитается между князьями и дворянами, если кто, увидев человека, похищающего чужую собственность, расскажет о том, не будучи принужден к тому обстоятельствами важнейшими. Это благоразумное мнение нередко бывает весьма вредно. Впрочем, иногда бывший свидетелем воровства, отбивает украденное и возвращает его хозяину, не выдавая, однако, вора» [20].
Не трудно заметить, что вышеназванные традиции были на руку прежде всего князьям и тлекотлешам (первостепенным дворянам): важно было, чтобы уорки послушно шли за ними на любое дело, в том числе на убийство или грабеж, и держали в тайне все, что касается содеянных преступлений, считая при этом, что они поступают в полном соответствии с нормами высокой морали. Впрочем, уоркам эта норма благоприятствовала не меньше, чем князьям. Она была чем-то вроде защитного механизма, т.е. механизма, оберегающего преступника от кровной мести, суда и, - что было не менее важно, - от позора.
В общественном быту традиционные институты были тесно взаимосвязаны. Нередко наездничество взаимодействовало с куначеством, гостеприимством, взаимопомощью и т.п. Вот что сообщается в «Описании кабардинского народа», составленном в мае 1748 г. в Коллегии иностранных дел об обычае куначества: «И когда ис таковых их приятелей, которой кубанской салтан или горской владелец оскудеет, или сговорит за себя невесту и на заплату за оную потребны будут ему ясыри, лошади и другой скот, и тогда таковой приезжает в Кабарду и живет при том владельце, с которым прежде имел дружбу: и тот кабардинской владелец, почитая его своим гостем, от прочих всех кабардинцев оного охраняет и обще с ним по кабардинским жилищам чинит кражу; и когда того своего гостя краденными малолетными робятами, скотом и прочим удовольствует, отпускает его от себя возвратно и провожает с своими узденями через все опасные места... Напротиву же того, когда и кабардинский владелец оскудеет или жениться похочет, оной ездит на Кубань или в другие горские места и от приятеля своего таковым же краденым ясырем, скотом и протчим взаимно снабдевается» [21].
В старину, как свидетельствуют фольклорные данные, был даже особого рода вид гостей «хьэщ1эгъуак1уэ» - «гость с просьбой». Как повествуют предания, люди часто приходили, особенно к князьям, с просьбой в каком-либо имуществе. Кто бы ни был такой гость, считалось большим позором не удовлетворить его просьбу, при этом это мог быть совершенно незнакомый человек. В подобных случаях, при нехватке личных средств, хозяин мог прибегнуть к помощи своих друзей и знакомых. Но если и этих средств не хватало, он отправлялся в набег, с тем чтобы добыть необходимое. Все это время гость должен был находиться дома (в кунацкой), дожидаясь его возвращения.
Как сообщает К. Атажукин, была и другая категория гостей, именуемых «секретными». «Так называются гости, - писал он, - приезжающие сделать наезд с хозяином или получить что-либо воровское; потому они не показываются никому, кроме хозяина, и скрываются где-нибудь в лесу, куда им хозяин доставляет нужную провизию»
[22]. Для таких гостей, пребывание которых следовало скрывать, в старину строили особую малую кунацкую, а также специальные конюшни, где держали их лошадей и где, по словам А.-Г. Кешева, «обыкновенно запрятывалось все, что не терпит людского взора»
[23].
Как мы видим, будучи, как и многие другие обычаи кавказских горцев, весьма архаичным по своему происхождению, гостеприимство на Кавказе, в том числе и в
Черкесии, в процессе исторического развития подверглось глубоким изменениям и приняло под влиянием обстоятельств - главным образом под сильнейшим воздействием феодальных отношений - не только новые формы, но и приобрело новые социальные функции, нередко в корне отличные от прежних. «Трансформируясь в условиях феодального строя, - пишет В.К. Гарданов, - гостеприимство на Кавказе обнаружило чрезвычайную гибкость и приспособляемость к феодальным порядкам и нуждам. Пожалуй, в период феодального развития народов Кавказа ни один обычай не был так широко использован господствующим классом для обслуживания его интересов, как гостеприимство и тесно связанные с ним куначество и патронат... Адыгский историкоэтнографический материал XVIII и первой половины XIX в. дает возможность особенно отчетливо выявить, как на Кавказе в феодальную эпоху под патриархальной оболочкой древнего обычая гостеприимства вызревал сложный комплекс по существу феодальных отношений; как под старыми, привычными терминами и наименованиями, связанными с этим архаическим обычаем, пролагали себе дорогу совершенно новые общественные порядки» [24].
Вообще следует подчеркнуть, что все тяготы гостеприимства горская феодальная знать перекладывала на плечи своих вассалов и крепостных. Знаменитая в горах Кавказа щедрость и хлебосольство адыгских князей и первостепенных уорков дорого обходились адыгскому народу. Когда, например, к адыгскому князю приезжал почетный гость, то у князя-хозяина обычно останавливался лишь сам гость, а вся его огромная свита, включавшая нередко несколько десятков людей, располагалась на постой у других жителей данного аула, находившихся в той или иной форме феодальной зависимости от князя. То же самое происходило при приезде гостей к любому феодалу. Всегда сопровождавшие гостя слуги размещались у вассалов или крепостных хозяина.
Феодальные повинности, связанные с гостеприимством, были предусмотрены и обычным правом адыгов как обязательная норма. Так, например, в обязанности кабардинских крепостных входило строить господину кунацкую, огораживать ее плетнем, производить ее ремонт, давать жилье и кормить за свой счет слуг гостя, приехавшего к их господину, а также кормить овсом и сеном коней, на которых приехали гость и его слуги, а если приезжала гостья на арбе, то - волов [25]. В обязанности адыгского уорка -шаутлугуса, являвшегося вассалом первостепенного уорка (тлекотлеша^ входило, в частности, во время приезда гостей к его сеньору прислуживать им в кунацкой, по требованию сеньора «оделять его гостей подарками» и т.д. [26].
Гостеприимство за счет своих подвластных позволяло адыгским феодалам неограниченно принимать гостей, делать им щедрые подарки и самим пользоваться благами горского гостеприимства, посещая своих друзей и знакомых. Если учесть, что горские феодалы значительную часть времени проводили в поездках, посещая друг друга в качестве гостей, то станет ясно, сколь обременительным для народных масс было гостеприимство их господ. Некоторые адыгские уорки всю свою жизнь существовали за счет гостеприимства. «В Адыгее, - пишет Т. Лапинский, - много лентяев, особенно уорков, которые эксплуатируют гостеприимство хозяев и под разными предлогами переезжают из дома в дом, чтобы хорошо питаться самим и кормить своих лошадей за чужой счет» [27].
Вместе с тем гостеприимство показало удивительную стойкость в сохранении некоторых своих традиционных черт, связанных с первобытными родовыми и общинными порядками, что способствовало поддержанию популярности этого обычая в народных массах кавказских горцев. Все это позволило гостеприимству на Кавказе долгое время играть роль важнейшего общественного института, удовлетворявшего потребности самых различных слоев горцев и, несмотря на то, что адыгское общество давно уже раскололось на классы и стало феодальным, гостеприимство в XVIII и первой половине XIX в. было у адыгов обычаем, в одинаковой мере соблюдаемым различными классами. «Гостеприимство есть одна из важнейших добродетелей черкесов всех сословий.
Беднейшие сословия так же гостеприимны, как и высшие» [28], - констатировал К.Ф. Сталь.
Любой институт призван выполнять определенную, жизненно важную для общества функцию, но ни один из них не может носить самодовлеющего характера и, как правило, ограничивается другими институтами, находясь с ними в состоянии баланса. При этом они не столько взаимно ограничивают, сколько взаимно обусловливают, дополняют друг друга. С. Броневский в связи с этим писал: «Между разными племенами, рассеянными на Кавказе, не было бы других отношений, кроме военных, если бы дружба и гостеприимство не производили между ними частных, но не менее прочных и для человечества полезных связей, кои, отлучая злобу от меча, приглашают вражду к отдохновению» [29].
Таким образом, все эти институты были элементами единой системы. Взаимодействуя между собой, вместе они поддерживали мобильность и жизнестойкость адыгского общества. В феодальную эпоху, оказавшись под сильным влиянием князей и дворян, они стали также отражением их культуры, их этикета, многие положения которого, несомненно, вытекают из военного образа жизни и связанных с ним норм поведения. Вместе с тем, и простой народ феодальной Черкесии перенимал и осваивал эти традиции, стремясь приспособить их к своей повседневной жизни. Без всякого преувеличения можно сказать, что по своему строю, по характеру предъявляемых требований и образцов поведения адыгагъэ является во многом или в основном рыцарской этикой, и, несмотря на социальную иерархию со всеми вытекающими отсюда последствиями, социальной неравноправностью, зависимостью и соподчиненностью, феодальная культура была в адыгском обществе доминирующей идеей, а рыцарский кодекс (уэркъ хабзэ) со временем превратился в народную традицию.
Примечания:
1. Мирзоев А.С. Наездничество как традиционный общественный институт // Этнографическое обозрение. 2002. № 1. С. 94.
2. Унежев К.Х. Культура адыгов (черкесов) и балкарцев. Нальчик, 2003. С. 388.
3. Губжоков М.Н. Западные адыги в период Кавказской войны (этнокультурные аспекты): дис. ... канд. ист. наук. Нальчик, 2001. С. 126.
4. Губжоков М.Н. Указ. соч. Нальчик, 2001. С. 103.
5. Бларамберг И.Ф. Историческое, топографическое, статистическое, этнографическое и военное описание Кавказа // АБКИЕА (Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов ХІІІ-ХІХ вв. / сост., ред. пер., введение и вступит. ст. к текстам В.К. Гарданова. Нальчик, 1974. С. 378.
6. Бгажноков Б.Х. Адыгская этика как соционормативная система // Мир культуры адыгов. Майкоп, 2002. С. 169.
7. Мафедзев С.Х. Межпоколенная трансмиссия традиционной культуры адыгов. Нальчик, 1991. С. 30.
8. Мусукаев А.И., Першиц А.И. Народные традиции кабардинцев и балкарцев. Нальчик, 1992. С. 143.
9. Бгажноков Б.Х. Очерки этнографии общения адыгов. Нальчик, 1983. С. 86.
10. Унежев К.Х. Указ. соч. С. 318.
11. Бгажноков Б.Х. Очерки этнографии... С. 79.
12. Дубровин Н. Черкесы (адыге) // Материалы для истории черкесского народа. Нальчик, 1991. С. 18.
13. Налоев З.М. О придворном джегуако // Из истории феодальной Кабарды и Балкарии. Нальчик, 1980. С. 131.
14. Дубровин Н. Указ. соч. С. 232.
15. Потоцкий Я. Путешествие в Астраханские и Кавказские степи // АБКИЕА. С.
16. Гарданов В.К. Общественный строй адыгских народов (XVIII - первой половине ХІХ в.). М., 1967. С. 177.
17. Мирзоев А.С. Указ. соч. С. 94-95.
18. Бларамберг И. Кавказская рукопись. Ставрополь, 1992. С. 80.
19. Мирзоев А.С. (Марзей). Черкесское наездничество «Зек!уэ» (Из истории военного быта черкесов в XVIII - первой половине ХІХ в.). М., 2004. С. 153.
20. Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1992. С. 278.
21. Кабардино-русские отношения в XVI-XVIII вв.: документы и материалы в двух томах. Т. 2. М., 1952. С. 159-160.
22. Атажукин К. Избранное. Нальчик, 1991. С. 153.
23. Каламбий (Адыль-Гирей Кешев). Записки черкеса. Нальчик, 1987. С. 55.
24. Гарданов В.К. Указ. соч. С. 289-290.
25. Там же. С. 320.
26. ГАКК. Ф. 348. Оп. 1. Д. 8. Л. 26.
27. Лапинский Т. (Теффик-бей). Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. Нальчик, 1995. С. 124.
28. Сталь К.О. Этнографический очерк черкесского народа // Кавказский сборник. Тифлис, 1900. Т. 21. Отд. 2. С. 135.
29. Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. С. 27.
