CC BY
19на этом языке приводит к коммуникативным неудачам, и отражают излишнюю ориентацию родителей на контроль речи ребенка [9. C. 103].
Индивидуальными особенностями речевого поведения детей-билингвов обусловлены и некоторые проявления интерференции. Проанализировав встречаемость одних и тех же ошибок (порядок слов в придаточных предложениях немецкого языка) в речи детей, усваивавших немецкий и французский языки, Н. Мюллер сравнила их с результатами, полученными при исследовании речи одноязычных немецких детей. Выяснилось, что предполагаемые ошибки могли чаще встречаться у одних детей, как билингвов, так и монолингвов, но почти не встречаться у других. Сходство условий усвоения языков не предполагало таких различий. Объяснение могло основываться только на изучении индивидуальных стратегий детей [8. C. 167].
Интерференцию в речи билингвальных детей можно рассматривать как стремление справиться с большим разнообразием правил и моделей в инпуте: ребенок стремится выбрать наиболее типичные правила, распространяя их действие на единицы обоих языков, если находит, что такое применение в отдельных случаях возможно. В то же время, такую стратегию усвоения избирают не все дети. Дети-консерваторы, по мнению Н. Мюллер, избегают этой стратегии, а дети-либералы, и особенно крайние либералы, используют очень активно [8. C. 167-168].
Таким образом, сложность инпута и необходимость усвоения двух языков как средства коммуникации и познания окружающей действительности побуждает двуязычных детей вырабатывать такие стратегии обращения с двумя языками, которые позволяли бы ему добиваться адекватного прагматического эффекта во всех ситуациях общения.
ССЫЛКИ НА ЛИТЕРАТУРУ
1. Залевская А. А. Введение в психолингвистику. — М.: РГГУ, 1999. — 382 с.
2. Peal E. & Lambert W.E. The relationship of bilingualism to intelligence // Psychological Monographs: General and Applied, 1962, v. 76, № 546. — Pp. 1-23.
3. Meisel J. M. Early differentiation of languages in bilingual children / Arbeiten zur Mehrsprachigkeit, 1987, v. 23. — Hamburg: Univ. Hamburg, 1987. — 27 p.
4. Meisel J. M. The simultaneous acquisition of two first languages: Early differentiation and subsequent development of grammars // VIIIth International Congress for the study of Child Language / Abstracts. — San Sebastian, 1999. — P. 21.
5. Peng J. S. C. Word learning strategies of monolingual and bilingual children in different code-mixing contexts // VIIIth International Congress for the study of Child Language / Abstracts. — San Sebastian, 1999. — P. 169.
6. McClure K. Mutual exclusivity and infant bilinguals // VIIIth International Congress for the study of Child Language / Abstracts. — San Sebastian, 1999. — Pp. 149-150.
7. Saunders G. Bilingual children: From birth to teens. — Clevedon: Multilingual Matters, 1988. — 274 p.
8. Müller N. Transfer in bilingual first language acquisition // Bilingualism: Language and Cognition. — Cambridge, 1998, v. 1, № 3, — P. 151-171.
9. Döpke S. One parent — one language: An interactional approach. — Amsterdam: John Benjamins, 1992. — 231 p.
С. А. Чугунова
ДВИЖЕНИЕ И ВРЕМЯ: ОБРАЗНЫЙ АСПЕКТ
Не подлежит сомнению, что (само)движение играет для человека первостепенную роль, от способности воспринимать движущийся объект зависит его выживание. С самого рождения младенец воспринимает мир вокруг себя как бы в потоке еще до того, как научается самостоятельно передвигаться в пространстве [1; 2]. Движение организма — это непременное условие развития всех форм восприятия и основа любого знания, хотя фундаментальное значение движения и особенно самодвижения во многом игнорировалось в западной науке [3].
Не случайно практически в любом языке мира темпоральность может выражаться метафорически в терминах пространства и движения: ср.: рус. яз. время идет (летит, ползет); англ. яз. time flows on forever, time flies; фр. яз. le temps file, le temps passe vite; нем. яз. die Zeit fliegt, für alte Menschen vergeht die Zeit scheinbar schneller; эстон. яз. aeg lendab 'время летит', aeg möödub 'время идет'; бурят. яз. эхи захагуй 'время тянется', углоо удэрынь болобо 'наступил
следующий день'; яз. Chindali (банту) liingá yaakwáana náyini 'when the ninth month comes'; ту-рец. яз. Zaman akip gitti 'Time flew and went', Zaman gok hizli akiyor 'Time flows very rapidly', Gelecek elimden kaciverdi 'The future escaped suddenly from my hands' [4; 5; 6; 7; 8].
В английском языке движение времени (длительность) манифестируется с помощью большого разнообразия глаголов с признаком способа движения. Лексический темпоральный концепт «длительность» лексемы time, учитывающий субъективное ощущение затянутой длительности (protracted duration), выражается с помощью таких глаголов, как move slowly, drag, crawl (time seemed to be dragging). Ощущение статичности времени передается с помощью таких глаголов, как stand still, stop, freeze: time stood still, ощущение ускоренной длительности (temporal compression) — таких глаголов, как move fast, fly, whizz, zoom (time sneaked by), или disappear, vanish, has gone (time has passed). В последнем случае темпоральный концепт перерабатывается в терминах движения, которое больше не воспринимается. Но не только лексический концепт «длительности» манифестируется в языке в терминах движения. Время как «темпоральная матрица» находит выражение с помощью глаголов неограниченного движения flow, run, pass, move on, go on (time flow on forever). Время, представляемое как «темпоральный момент» или «темпоральное событие», перерабатывается в соответствующие лексические концепты и передается глаголами дейктического движения come, arrive, approach, get closer, move up on (the time for action has arrived; the young woman's time (=childbirth) approached) [9. С.33-36].
Сопоставляя глаголы движения, используемые в метафорических значениях на материале английского и турецкого языков, автор статьи [8] выдвигает предположение о том, что носители английского языка опираются на более сложную и детализированную репрезентацию времени в метафоре TIME AS A MOVING ENTITY в своем сознании, чем носители турецкого языка. Концептуальная составляющая первых оказывается насыщенной б0льшими нюансами темпорального опыта: time creeps / crawls / drags и т.д. Исследователь основывает свой вывод на фактах языка, собранных им из литературы и непосредственных опросов взрослых и детей. В отличие от английского, турецкий язык не демонстрирует большого разнообразия в оттенках способа движения. При этом автор опирается на типологию языков Л. Талми [10], которая впервые была опубликована в 1975 г (см. [11]).
Л. Талми, признавая в качестве доминантного признака события его направленность (path of motion), предложил разделить все языки на две группы. В первой группе языков (verb-framed languages) этот признак передает, как правило, только семантика глаголов (exit, ascend, enter), во второй группе (satellite-framed languages) его могут передавать частицы и/или префиксы: go out, go up go in. К первой группе языков, кроме тюркских, были отнесены семитские, романские, хинди, японский, корейский, баскский, современный греческий языки, а также язык глухонемых американцев и голландцев. Во вторую группу, вместе с германскими, вошли славянские, финно-угорские и китайский языки.
Кроме направления движения, т.е. признака, который обязательно выражается в языке (he went into / entered the room), возможна передача еще одного признака — способа движения (manner of motion): he crawled into the room. В этом случае ведущим семантическим признаком глаголов в таких языках, как английский и, например, русский (S-languages), становится способ действия, а направление движения выражается частицей/предлогом и/или префиксом: он вполз в дом. Такие языки, как турецкий (V-languages), при необходимости выразить признак способа движения вынуждены использовать придаточные отглагольные конструкции, поскольку основной глагол выражает только направление движения, а это осложняет синтаксическую структуру. В результате информация о способе движения в речи зачастую опускается. Например, вместо того, чтобы сказать нечто вроде he entered the house by running (eve ko§arak girdi), носитель турецкого языка скажет просто he entered the house (eve girdi) [8]. Точно так же, в работе [12] демонстрируется англоязычный пример с переводом на испанский язык: I ran out the kitchen door, Sali por la puerta de la cocina ('I exited the kitchen door') / past the animal pens, pasé por los corrales ('passed by the animal pens') / towards Jason's house. y me dirigí a casa de Jasón. ('and directed myself to Jasin's house.'). Для испанского переводчика возникает дилемма: или он будет всякий раз переводить глагол to run (corriendo), для чего всякий раз потребуется осложнение придаточным, ибо если употребить его только в первом придаточном, это будет означать, что в последующих сценах способ движения уже другой, или он не будет уточнять способ
движения лица вообще, как мы и наблюдаем в приведенном примере. Поэтому в языках этой типологической группы (verb-framed languages) способ движения уточняется только в том случае, если это важно для контекста, когда грозит недопонимание, и он редко уточняется, когда конкретное движение распространяется на последовательность сцен (grounds of motion).
Отсюда неудивительно, что в языках группы S (sattelite-framed languages) обнаруживается богатая парадигма глаголов движения, выражающих нюансы способа движения. Для сравнения в статье [8] приводятся списки глаголов, семантизирующих признак способа движения, полученные в результате выборки из художественной литературы и прессы турецкого и английского языков (ср.: англ. 145 vs. турецк. 41), а также непосредственного общения с их носителями (ср.: англ. 95 vs. турецк. 34). Такая же картина наблюдается и в других языках данной типологической группы. Например, французский глагол bondir может переводиться такими английскими глаголами, как jump, leap, bound, spring, skip, gambol, испанский escabullirse как creep, glide, slide, slither. Французскому глаголу courir и турецкому ko§mak могут соответствовать английские глаголы run, scramble, scuttle и сербохорватские trcati, leteti, kaskati, французскому grimper и турецкому tirmanmak — английские climb, clamber, swarm и сербохорватские pentrati, peti se, koprcati [12. С.316].
Все сказанное распространяется и на выражение в турецком языке времени, ассоциируемого с движущимся объектом [8]. Информация, полученная от информанта из Турции (мы просили перевести несколько метафорических выражений с русского на турецкий), это также подтверждает. Приведем примеры: Время идет (zaman gidiyor), время бежит (zaman *ko§uyor — по-турецки так не говорят, как не говорят время летит (zaman *uguyor), но можно сказать zaman su gibi akip gidiyor 'время течет, как вода'). Последний пример хорошо иллюстрирует тот факт, что признак образа движения (течет) передается другими языковыми средствами, а именно словоформой akip, включающей глагол ak ('течь'), а основной глагол не изменяется: gidiyor ('идет'). Как было сказано выше, турецкий автор выдвигает предположение о различиях в содержании образов движущегося времени в сознании носителей таких разных языков, как английский и турецкий, обусловленных различиями в структурах языков. В представлениях туркоговорящих такой признак, как способ движения времени, оказывается куда более размытым, чем в представлениях носителей английского языка.
Если говорить о мысленных образах в сознании носителей языков, принадлежащих двум языковым типам, нельзя не сослаться на изыскания Д. Слобина [12. С.317-318]. Автор и его исследовательская группа просили носителей испанского и английского языков описать в вербальной письменной форме образы, инициированные в их сознании чтением художественной литературы. Так, например, носители испанского языка читали отрывок из романа Изабель Альенде "La casa de los espíritus"" ('The House of the Spirits'). Носители английского языка читали буквальный перевод, в котором, как и в оригинале, не было глаголов с семантикой способа движения, но было достаточно информации относительно сцены и внутреннего состояния протагониста, способной помочь читателю делать выводы относительно признака способа движения. Ср. оригинал и перевод: Tomó sus maletas y echó a andar por el barrial y las piedras de un sendero que conducía al pueblo. Caminó más de diez minutos, agradecido de que no lloviera, porque a duras penas podía avanzar con sus pesadas maletas por ese camino y comprendió que la lluvia lo habría convertido en pocos segundos en un lodazal intransitable. 'He picked up his bags and started to walk through the mud and stones of a path that led to the town. He walked for more than ten minutes, grateful that it was not raining, because it was only with difficulty that he was able to advance along the path with his heavy suitcases, and he realized that the rain would have converted it in a few seconds into an impassable mudhole'.
В результате в описаниях образов практически всех англоговорящих фигурируют глаголы, характеризующие способ движения главного героя (stagger, stumble, trudge), а также еще более детализированные описания (he dodges occasional hazards in the trail; he rocks from side to side; slowly edges his way down the trail). Напротив, только самая незначительная доля испаного-ворящих из Мексики, Чили и Испании представила подобные описания. Записи подавляющего большинства содержали очень мало или совсем не содержали глаголов данной семантики. Их описания образов наполнены деталями относительно сцены (например, грязный, каменистый путь). Носители испанского языка часто уточняют, что представляли череду статичных образов, похожих на неподвижные кадры или фотографии. Любопытно, что билингвы в обоих язы-
ках показывают, что их образы по части особенностей интересующих нас признаков зависят от языка чтения. На наш взгляд, ситуация с билингвами сходна с той, что описывается в исследовании Л. Бородицки [13], которое скорее, опровергает сильную версию теории лингвистической относительности, связываемой прежде всего с именем Бенджамина Ли Уорфа [14].
Корейский психолингвист K. O [15] демонстрировал носителям корейского и английского языков серию видеоклипов, в которых индивид выполнял различные действия, включая такие движения, как неспешный выход из здания (strolling out of the building), усталая ходьба по тропинке (trudging along a path) и т.д. Напомним, что корейский язык принадлежит типологической группе V, английский — S. Испытуемые были монолингвами и тестировались у себя дома. Позднее им задавались неожиданные вопросы о деталях просмотренных когда-то клипов. Корейцы и американцы не продемонстрировали различий в запоминании относительно направления движения или признаков, не связанных с движением, например, одежды или предметов в руках персонажей клипов. Однако американцы продемонстрировали значительно лучшую память относительно нюансов способа движения: ширины шага, размаха рук, скорости движения. Эти признаки не закодированы эксплицитно в семантике глаголов stroll и trudge, но они составляют сенсомоторный образ данных способов движения. Автор исследования предполагает, что англоговорящие, усваивая соответствующие лексические единицы, обращают особое внимание в том числе и на компоненты того или иного способа движения. Таким образом, внимание субъекта оказывается детерминированным особенностями языковой структуры.
На основании собственных исследований, а также результатов, полученных другими специалистами, Д. Слобин [12. С.320] делает вывод относительно различий в иконической составляющей ментального содержания, отображающего одно и то же событие у носителей испанского и английского языков. Если, например, тот и другой воспринимают вбегающего в дом человека, то в центре внимания англоязычного реципиента оказывается именно способ проникновения в дом (running in), в то время как испаноязычный реципиент сосредотачивает внимание на изменении состояния: сначала человек оказывается в одном месте (вне дома), потом — в другом (внутри дома). То, каким образом это случилось (он вполз, вошел, вбежал и т.д.), не имеет большого значения. Автор схематизирует образы события в сознании носителей обоих языках как The man ran into the house /El hombre entró a la casa corriendo: ср. англ. He ran in vs. исп. entró '[he] entered'. В подтверждение своих предположений Д. Слобин приводит интроспективные наблюдения носителей языков, принадлежащих типологической группе V (испанский, иврит, японский), в которых они признаются, что, например, бег и перемещение никогда не слиты в их сознании в один сенсомоторный образ, как это может быть у англоязычного субъекта. Скорее, это будут уже два раздельных образа, два расщепленных компонента события. Поэтому, если внимание сосредоточено на перемещении, оно по определению не может быть сосредоточено на его способе. Все это позволяет ученому сделать вывод о некорректности изучения мышления человека без учета особенностей языковых структур.
Со своей стороны, в заключение, сделаем предположение о том, что различия в образных репрезентациях, структурирующих в себе аспект движения, могут быть актуальными и для когнитивных моделей темпоральности, построенных на метафоре движения: «модели движущегося времени» (the Complex Moving Time model), «модели движущегося Эго» (the Complex Moving Ego model) и «модели временной последовательности» (the Complex Temporal Sequence model) (см. [9]).
ССЫЛКИ НА ЛИТЕРАТУРУ
1. Gibson J. Events are perceivable but time is not // J.T. Fraser & N. Lawrence (Eds.), The study of time II. — New York, NY: Springer-Verlag, 1975. — Pp. 295-301.
2. Gibson J. The ecological approach to visual perception. — Boston: Houghton Mifflin, 1979. — 332 p.
3. Sheets-Johnstone M. The Primacy of Movement. — Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Pub. Co., 1999. — 583 p.
4. Бардамова Е.А. Время в бурятской языковой картине мира // Проблемы концептуализации действительности и моделирования языковой картины мира: Сб. науч. тр. — Архангельск: Поморский государственный университет, 2007. — Вып. 3. — С. 113-119.
5. Русско-эстонский словарь // [Электронный ресурс] http://poliglos.info/dict/ dfind.php.
6. Электронные словари ABBYY Lingvo // [Электронный ресурс] http ://www.lingvo .ru/.
7. Botne R. Cognitive schemas and motion verbs: Coming and going in Chindali (Eastern Bantu) // Cognitive Linguistics. — 2005. — Vol. 16, J№ 1. — Pp. 43-80.
8. Oz?ali§kan §. Metaphor meets typology: Ways of moving metaphorically in English and Turkish // Cognitive Linguistics. — 2005. — Vol. 16, J№ 1. — Pp. 207-246.
9. Evans V. The structure of time: Language, meaning, and temporal cognition. — Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Pub. Co., 2004. — 286 p.
10. Talmy L. Toward a cognitive Semantics. — Cambridge, MA: MIT Press, 2000. — 2 vol.
11. Talmy L. Semantics and syntax of motion // J.P. Kimball (Ed.), Syntax and semantics. — New York: Academic Press, 1975. — Vol. 4. — Pp. 181-238.
12. Slobin D. Linguistic representations of motion events: What is signifier and what is signified? // C. Maeder, O. Fischer & W.J. Herlofsky (Eds.), Outside-in — inside-out. Iconicity in language and literature 4. — Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins Pub. Co., 2005. — Pp. 307-322.
13. Boroditsky L. Does language shape thought?: Mandarin and English speakers' conceptions of time // Cognitive Psychology. — 2001. — Vol. 43, J№ 1. — Pp. 1-22.
14. Whorf B. Language, Thought, and Reality: Selected Writings of Benjamin Lee Whorf. — Cambridge, MA: MIT Press, 1956. — 278 p.
15. Oh K. Language, cognition and development: Motion events in English and Korean: Doctoral dissertation in Psychology, University of California at Berkeley, 2003.
Л. А. Шарикова ВЕРБАЛИЗАЦИЯ АНТРОПОЛИГИЧЕСКИХ СМЫСЛОВ В КОНЦЕПТЕ SPIEL
В последние 15 лет единицы языка рассматриваются не только с точки зрения лингвистической науки, но и с точки зрения культуры, то есть объектом исследования становится лингвокультурный аспект языка, основной единицей рассмотрения которого является концепт. Как «ментальная (мыслительно-поведенческая) единица» концепт отражает фрагмент картины мира «в процессе контаминации отдельных функций познавательно-оценочной деятельности человека в отношении окружающей его среды» [1. С.16-17]. Целью сообщения является описание антропологического блока классификационных признаков (далее — КП), составляющих внутреннюю структуру концепта SPIEL, зафиксированного в толковом словаре современного немецкого языка [2], и краткое сопоставление его с неантропологическими признаками данного концепта. Актуальность исследования обусловлена возросшим интересом современной лингвистики к познанию процессов восприятия мира человеком. На протяжении всей жизни человек познает окружающий мир и себя прежде всего посредством игры. Игра как способ социализации имеет важное значение в жизнедеятельности каждого человека. В концептуальных исследованиях авторы, начиная с Дж. Лакоффа и М. Джонсона, часто прибегают к использованию концептуальных характеристик игры как компонента сферы источника для описания концептуальных метафор. Однако пока еще нет работ, где бы рассматривалась концептуальная сущность этого фрагмента действительности.
За всю историю своего культурного существования человек создал/ создает некие системы деятельностной активности, имитирующие разные проявления его жизни, что отражается во внутренней структуре концепта SPIEL. С помощью метода анализа номинаций концепта SPIEL по составу ЛТГ выделено восемь групп, называющих тематически концептуальные смыслы, отражающие концептуальные характеристики исследуемой единицы и называющие отдельные компоненты игры как особого полифункционального вида деятельности. Методом анализа словарных дефиниций выделяется семный комплекс понятия "Spiel", состоящий из прагматически детерминированных видов деятельности (zwecklose Tätigkeit, berufliche Tätigkeit, Wettkampf), предполагающих также семы процесса и обучающей деятельности. Внешняя (сегментная) структура концепта включает в себя шесть субконцептов, зафиксированных нормативной немецкой картиной мира: 1) имитация как вид деятельности; 2) игра как свободное/ бесцельное времяпрепровождение; 3) обучение как вид деятельности; 4) вид деятельности как вербального/ невербального общения; 5) профессиональный вид деятельности; 6) деятельность как дань традиции. Все выделенные субконцепты включают в свой смысловой комплекс гиперсему «деятельность», которая и определяет характер концепта SPIEL как деятельностный. Ис-
