Научная статья на тему '«Думающий человек» - о ценности «Дали светлой»'

«Думающий человек» - о ценности «Дали светлой» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
3647
98
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ФИЛОСОФИЯ ТВОРЧЕСТВА / PHILOSOPHY OF WRITING / ПРАВДА ЖИЗНИ / REALITY OF LIFE / ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЕ ЦЕННОСТИ / EXISTENTIAL VALUES / САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА / SELF-DETERMINATION OF A MAN / ЗНАКОВЫЕ ТЕКСТЫ ШУКШИНА / SEMIOTIC TEXTS OF SHUKSHIN

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Мансурова Валентина Дмитриевна

В статье анализируется творческий метод В.М. Шукшина по раскрытию основных ценностей человеческого существования. По мнению автора, характеристика его творчества как «деревенской прозы» не учитывает главного в методе отражения жизни внимания к ее экзистенциальным основам. Писатель определил их в программной статье «Нравственность есть Правда». Это мужество, честность, радость, боль. На этих ценностях основана и его философия, которую он называет мужественной. В философских основах творчества В.М. Шукшина слиты воедино традиции классической русской литературы и идеи современного ему философского течения экзистенциализма. Но экзистенциальное сознание В.М. Шукшина существенно отличалось от концепции западноевропейского экзистенциализма. Герои литературных произведений Ж. Сартра и А. Камю протестуют против абсурдной жизни и уходят от нее в состояния тоски и отчаяния. Шукшин, напротив, раскрывает сущность человека в его единении с миром, природой и другими людьми. Герои его рассказов ценят жизнь во всех проявлениях, даже смерть для них является оценкой счастья прожитой жизни. Они умеют и любят думать. Эта экзистенциальная способность «думать» дает возможность понять высший смысл устройства мира как «дали светлой». «Думающий человек» из народной глубинки это открытие экзистенциальной антропологии писателя В.М. Шукшина.I

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

n this paper, V.M. Shukshin's writing technique of basic existential values revelation is examined. It is the author's opinion that definition of Shukshin's writing as «village prose» omits attention to existential basics of life. The writer identified them as courage, honesty, joyance and pain, in his article «Morality is Truth». Those values are also the basics of writer's philosophy called «courageous philosophy». Traditions of classical Russian literature and philosophy of existentialism, which was contemporaneous with Shukshin's years of work, are philosophical basics of Shukshin's works. However, existential consciousness of V.M. Shukshin is different from concepts of West-European existentialism. Characters of Sartre's and Camus' novels rebel against absurdity of life and end up with melancholy and despair. Shukshin's writings are filled with unity with the world, nature and other people. Characters of Shukshin's writings are able to think and like to self-reflect, and appreciate life in its all aspects. Even death is seen as sort of measure of happiness of past life. This existential ability «to think», «to reflect» is the key to understanding of the world structure grand design as of the «shine in the distance». The discovery of V.M. Shukshin's existential anthropology is the «Reflective man» from Russian back-country.

Текст научной работы на тему ««Думающий человек» - о ценности «Дали светлой»»

«ДУМАЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК» -О ЦЕННОСТИ «ДАЛИ СВЕТЛОЙ»1

В.Д. Мансурова

Ключевые слова: философия творчества, правда жизни, экзистенциальные ценности, самоопределение человека, знаковые тексты Шукшина.

Keywords: philosophy of writing, reality of life, existential values, self-determination of a man, semiotic texts of Shukshin.

«Ночь, тихо, а ты лежишь, думаешь об чем-нибудь. Думать шибко люблю» - так, глядя на догорающий костер на берегу Катуни, заявляет о себе Пашка Колокольников из киноповести «Живет такой парень». Это слово - «думать - в различных сопряжениях с суетой повседневной жизни - будут произносить все герои шукшинских произведений, далекие, казалось бы, от интеллектуальных прозрений. Звездное небо, дышащая покоем сельская околица, тесная парилка в банной истоме - все становится амфитеатром, вратами ада, прологом «судного дня» для мятущейся души, вопрошающей о смысле своего пребывания в этой земной благодати. Нехитрый смысловой инвентарь - образы, лица, слова и поступки - в тайной исповеди перед самим собой будит и тревожит, заставляет страдать и маяться чем-то еще неясным, что надо обязательно понять и вновь озаботиться «думами».

Способностью думать, мучиться в поисках потаенного смысла жизни наделены обыкновенные люди, не совершающие трудовых подвигов и живущие, казалось бы, вопреки «здравому смыслу»: по велению чувств и эмоциональному порыву. Их сельская «прописка» и негородской уклад жизни, ювелирно воспроизведенные уже в первых рассказах писателя о своих «Земляках» [Шукшин, 1970], стали для литературных критиков основанием для отнесения его творчества к «деревенской прозе». Но последующая экранизация киноповести «Печки-лавочки» с деяниями героя, опять не укладывающегося в хрестоматийные рамки образа деревенского умельца, вызвала уже более разнообразную реакцию в среде профессиональных критиков -

1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Проект N° 14-13-22009

приверженцев деревенской проблематики. В официальных же кругах идеологов социалистического строительства на селе «Печки-лавочки» были однозначно оценены как отступление от «правды жизни».

Для самого В.М. Шукшина эта «правда» заключалась не в демонстрации обновленных сельских улиц и передовых приемов труда. «Нравственность есть Правда, - отвечал он в одноименной статье, излагая свое творческое кредо. - Не просто правда, а - Правда. Ибо это мужество, честность, это значит - жить народной радостью и болью, думать, как думает народ, потому что народ всегда знает Правду» [Шукшин,1991, с. 406]. Вышедший из сельской глубинки и не понаслышке знающий цену проявлениям «мужества» и «честности», достижения «радости» и восприятия «боли», в этой же статье писатель предельно откровенно изложил и принципы своей жизненной философии. Не терпящий наукообразия, В.М. Шукшин определил ее так: «Философия, которая - вот уже скоро сорок лет - норма моей жизни - есть философия мужественная» [Шукшин, 1991, с. 405-406].

«Философия мужественная», как и другие понятия, возведенные писателем в ранг ключевых инструментов воспроизведения народного жизни, не противоречили общепринятым философским критериям зависимости бытия от передового сознания. Но им отводилась роль желаемой «идеологической надстройки», что явно расходилось с пониманием глубины их сокровенного смысла самим В.М. Шукшиным. Он с рискованной смелостью выводил «в свет» людей, которые грешили и каялись, были безоружны перед вероломством и чисты в своей добродетели. Они отважно принимались «думать» и обретали подлинное счастье в этой сладкой муке. Это была шукшинская писательская «смелость», но выучена она была у гениальных предшественников - философов и писателей - и преумножена в личных творческих исканиях.

В той же программной статье «Нравственность есть Правда» В.М. Шукшин, не ссылаясь на автора, подробно интерпретирует взгляды русского философа Н.О. Лосского, изложенные им в книге «Характер русского народа» [Лосский, 1990]. Он отмечает те же особенности толкования нравственности, присущие народной мудрости, и ссылается на тех же «неприкаянных» героев и «лишних» людей - Печорина и Обломова, - благодаря которым «...Лермонтов и Гончаров сделали свое дело: они рассказали Правду <... > Общество, познавая само себя, обретает силы. И только так оно движется вперед» [Шукшин, 1991, с. 407].

Идеи Н.О. Лосского, как и работы других русских философов -Н.А. Бердяева, В.В. Розанова, Л.И. Шестова, С.Л. Франка, были

созвучны той философии, которую исповедовал Шукшин. Писатели-шестидесятники (об этом свидетельствуют дневниковые записки многих литераторов того времени) очень остро почувствовали своевременность экзистенциального прочтения «правды жизни». Идеологическая «оттепель» того времени открыла границы идеям западного экзистенциализма, захватившего умы и чаяния европейских писателей и философов послевоенной поры. В российских издательствах вышли в свет книги с изложением основных постулатов экзистенциализма: «Философия отчаяния и страха» [Чалин, 1962]. «Современный экзистенциализм» [Современный экзистенциализм, 1966]. Критический обзор философских идей не мог закамуфлировать их соблазнительной схемы объяснения катастрофичности человеческого мироощущения в период крушения основ миропорядка.

В.М. Шукшин, самолично убедившийся в том, что «Книги выстраивают целые судьбы» [Шукшин, 1991, с. 422-425], как страстный книгочей, чутко реагировал на колебания интеллектуального климата своего времени и, естественно, не мог оставаться в стороне от нравственных исканий. Как подтверждает философ В.В. Руднев, «...эстетические и философские идеи всегда носятся в воздухе, проникают в человеческое сознание помимо его воли и управляют его поведением» [Руднев, 2000, с. 32]. Шукшин сам, будучи в пограничной ситуации «между городом и деревней», между принципами литературы соцреализма и унаследованными у русской классики традициями глубокого проникновения в суть народного духа, не мог не сформулировать свою, «мужественную», философию. Не умозрительные концепции, а собственная жизнь, прожитая им в надежде послевоенных людей «выжить и построить» и столкнувшихся с вопрошанием «А что теперь? И зачем?», стала «оптикой» его пристального вглядывания в человека с его метаниями между обретениями и потерями.

Тоске, отчаянию, «тошноте» от распадающегося на глазах миропорядка, благости самоубийственного самоуничижения, декларируемым героями Ж. Сартра и А. Камю, Шукшин противопоставил животворящую силу человека, устремленного к миру «горнему» даже в ситуации запредельного разлада с миром «дольним». Не принимая идеи «умения жить абсурдно» и поставить под сомнения все ценности, шукшинский Егор Прокудин из киноповести «Калина красная» даже на краю гибели остается в твердом убеждении, что «Надо жить. Надо только умно жить!». Не «Бунтующий человек», как у А. Камю, а «Думающий человек» становится экзистенциальным опытом писателя Шукшина.

Такой отход от тотального рационализма и освоение иррационального опыта постижения сути миробытия как основа экзистенциального сознания, по заключению исследователя современного литературно процесса В.В. Заманской, является сущностной линией русского европейского мышления ХХ века [Заманская, 2002]. Значит, не случайно внимание В.М. Шукшина было приковано к открытию русских экзистенциалистов начала двадцатого столетия. В книге Н.О. Лосского, явно прочитанной и прочувствованной Шукшиным, обоснован вывод о том, что «Русский народ весьма одарен способностью к высоким формам опыта, более значительным, чем чувственный опыт. Таким, как восприятие аспектов природы как творения божьего, опыт религиозный, нравственный, эстетический, восприятие чужой душевной жизни, интеллектуальная интуиция (умозрение)» [Лосский, 1990, с. 24, 30]. Чувственное обозначение переживаемого и осмысляемого мира открывало писателю глубину проникновения в страдательную устремленность человека к высшему смыслу и благодати.

Телесная, чувственная жизнь «думающего» человека неразрывно связана с природой. Только слившись с ней, он ощущает сладкую, возвышающую его, муку зарождающейся мысли. И Пашка Колокольников, и Матвей Рязанцев из рассказа «Думы», и непутевый Степка из одноименного рассказа думают, растворяясь в таинственном диалоге с природой: «... когда было светло от луны, звенела гармонь и в открытое окно вливался с прохладой вместе горький запах полыни» [Шукшин, 1970, с. 27], когда «Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с похлебкой. Пляшут веселые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в теплом воздухе... Прожит день. Вполсилы ведутся неторопливые, необязательные разговоры - завтра будет еще день, и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть, покурить, поворчать на судьбу, задуматься бог знает о чем: что, может, жизнь - судьба эта самая - могла бы быть какой-нибудь иной, малость лучше?» [Шукшин, 1970, с. 80]. А кузнецу Филиппу Наседкину, герою рассказа «Залетный», для полной гармони нужен еще и человек, бесконечно добрый и одинокий, в присутствии которого «Можно было долго сидеть на старом теплом бревне и тоже смотреть далеко - в горы. Думалось - не думалось - хорошо, ясно делалось на душе, как будто вдруг - в какую-то минуту - стал ты громадный, вольный и коснулся руками начала и конца своей жизни - смерил нечто драгоценное и все понял» [Шукшин , 1970, с. 81].

«Думать» для героев Шукшина - тоже работа, но желанная и обставляемая целым обрядом обязательных условий для зарождения

мысли, когда сознание пробуждается бунтарским порывом: «...внезапным ярким чувством того, что в человеке есть нечто такое, с чем он может отождествлять себя хотя бы на время» [Красиков, 2003, с. 128]. Алеша Бесконвойный посвящает этому целый день -банный. Чтобы, изнурив себя ублажением телесным, думать, думать, заглянуть в душу и вернуть пьянящее чувство любви к женщине. Некогда мешавшая уснуть гармонь оказывается тоже нужной Матвею Рязанцеву, чтобы, промучившись без сна, вновь ощутить себя летящим на коне в черную ночь, и чтобы «И ночь летела навстречу им, густо била в лицо тяжким запахом трав, отсыревших под росой».

Жизнь с трудами и заботами, со светом, запахом и добрыми людьми воспринимается как временное состояние, потому и смерть, неизбежная в ее течении, обдумывается столь же обстоятельно, как собственная явь. Ощущая ее приближение, герои рассказов думают не о ней, а о дарованной им «дали светлой». Старик («Как помирал старик») деловито отдает распоряжения причитающей над ним старухе. Саня Неверов из рассказа «Залетный» произносит хвалу смерти за то, что «Если мы не в состоянии постичь ее, то зато смерть позволяет понять нам, что жизнь - прекрасна. И это не грустно, нет... » [Шукшин, 1970, с. 85]. Красавец Спиридон Расторгуев ( рассказ «Сураз») - единственный из шукшинских героев примеривший на себя самоубийство, «... в последнее мгновение успел подумать... Не подумал даже, а удивился» «А не больно!..» [Шукшин, 1970, с. 131].

Не больно и не страшно - так относятся к смерти, самой трагичной части жизни, люди, умеющие думать. Поистине маетное состояние для них - обретение душевной благодати при самой жизни. Ибо оно неполно, недостижимо без посвящения в иную, высшую, благодать - благодать божию. Герои Шукшина - отъявленные безбожники, но осеняют себя крестом и уповают на господнее провидение в минуту опасности. Старик за мгновение до кончины все же просит у бога прощения, хотя только что укорял его за то, что «мало сделал ему добра». Отсюда и маета, страдательное состояние сознания, потому что, по определению современного философа, автора книги «Человеческое присутствие», «... маета - это чувство обманутости, обкраденности» [Красиков, 2003, с. 198].

Смысловая ситуация исповеди как предельно возможное самораскрытие человека во все времена неизбежно сталкивала человека с пониманием своей обращенности к Богу. Наделив героев своих произведений атеистическим сиротством, Шукшин в маете их мысленных исповедей и поступков тоже пытался решить кардинальную проблему безрелигиозного существования в мире: как

себя, так и своих современников. Вот «Крепкий мужик» оголтело разваливает трактором старинную сельскую церквушку и не находит оправдания своему поступку, испытывая муки совести и той самой «обкраденности». Семка Рысь из рассказа «Мастер», наоборот, мучается от желания восстановить чудный храм, чтобы заиграл и засветился он на радость людям. И отступается от осветившей его идеи, тоже ощутив себя «обманутым» и обделенным. Наконец, в рассказе «Верую!» Шукшин напрямую ставит героя перед дилеммой: верить ли в Бога, если сам поп, «натуральный, с волосьями», ведет себя, как простой юродивый?

Так в творческом мире писателя В.М. Шукшина сошлись и нашли пронзительно ясное выражение глобальные экзистенциальные проблемы самоопределения современного человека, обретшего весь мир и теряющего священное чувство всеединства - с людьми, природой, Богом. Этот разрыв между подлинными и неподлинными формами человеческого существования, и есть предмет сокрушительного раздумья, содержание «дум» человека, не утратившего своих сущностных сил - созерцания сердцем. Писатель Шукшин предвосхитил ценность возврата к гуманитарному сознанию, художественно выразив литературный интерес к трансцендентной реальности и связанным с ней экзистенциалам: нравственности, правде, чести, мужеству жить достойно и умно. Знаковые тексты произведений В.М. Шукшина и представленные в них экзистенциальные типы «думающих» людей во многом определили доминаты опытного переживания человеком собственного существования в моменты прорыва к высшему смыслу жизни, воплощенные в литературе и искусстве уже нового, двадцать первого века.

Литература

Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе ХХ века. Диалоги на границах столетий. М., 2002.

Красиков В.И. Человеческое присутствие. М., 2003.

Лосский Н.О. О характере русского народа. М.,1990.

Руднев В.В. Введение в прагмасемантику «Винни Пуха»// «Винни Пух» и философия обыденного языка. М., 2000.

Современный экзистенциализм. М., 1966.

Чалин М.Л. Философия отчаяния и страха. М., 1962.

Шукшин В.М. Земляки. М., 1970.

Шукшин В.М. Я пришел дать вам волю. Барнаул, 1991.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.