CC BY
180
УДК 821.161.1
ДУХОВНЫЙ ПУТЬ ДОСТОЕВСКОГО
С.Л.Шараков SPIRITUAL PATH OF DOSTOEVSKY S.L.Sharakov
Институт непрерывного педагогического образования НовГУ, ssharakov@yandex.ru
Анализируются основные вехи жизни и творчества Ф.М.Достоевского от начала творческого пути до написания повести «Записки из подполья». Рассматриваются письма писателя этого периода, а также содержание романа «Бедные люди» и повести «Записки из подполья». Особое внимание уделено святоотеческому пониманию духовных законов, действие которых проявляется в жизни и творчестве Достоевского. Выдвигается основной тезис: духовный путь Достоевского связан с преодолением новоевропейского культа сознания как центра человеческой личности; писателю открывается скрытая за сознанием глубина сердца как средоточие человека. В связи с этим тезисом рассматриваются художественные идеи романа «Бедные люди» и повести «Записки из подполья», а также «Символ веры Достоевского» в письме к Фонвизиной. В заключение делается вывод о характере символического миросозерцания Достоевского. Ключевые слова: символ, духовный закон, сознание, страсть, вера
The paper analyzes the major milestones of the life and the works of F.M.Dostoevsky from the beginning of his creative path to the time of writing the story "Notes from the underground". The writer's letters of this period, content of the novel "Poor People" and the story "Notes from the underground" are under investigation. Special attention is paid to the patristic understanding of the spiritual laws, the effect of which is manifested in the life and the works of Dostoevsky. The author states that the spiritually Dostoevsky fights against the modern European cult of consciousness as the core of human personality; Dostoevsky declares that kindness of heart, not the consciousness, is the most important part of a man. The artistic ideas of the novel "The poor people", the story "Notes from the underground" as well as "Dostoevsky's Creed" in the letter to Fonvizina are discussed in connection with this thesis. Some conclusions are made about the symbolic nature of Dostoevsky's worldview. Keywords: symbol, spiritual law, consciousness, passion, faith
Изучение художественного слова предполагает внимание исследователя к духовному пути светских писателей. Почему? Само по себе высказанное слово свидетельствует о сердечных движениях человека. Как говорит инок Георгий Задонский, духовный писатель первой половины 19 века, «мысль рождается от сердца и износит слово; словом познается мысль, а по ней и само сердце...» [1]. С другой стороны, слово художественное в Новое время — это, по преимуществу, слово непрямое, допускающее множество толкований. Определительное знание обстоятельств духовного пути писателя задает верный контекст понимания его произведений.
Первое, что следует сделать, — наметить правильные духовные ориентиры восприятия: речь идет о взгляде на жизнь писателя в перспективе духовного возраста. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) в письме к новоначальной пишет следующее: «Читай духовные книги, жития святых, пока не развивая вкуса к этому чтению, начни с Ф.М.Достоевского. Читай и осмысливай» [2]. Каков смысл этих слов? Почему пока не развивать вкуса к духовным книгам? Очевидно, что высота духовных книг не соответствует духовному возрасту новоначальной, и есть опасность мечтательного их усвоения. А вот творчество Достоевского, как следует из контекста, соответствует возрасту новоначальной, что указывает и на духовный возраст самого писателя. Вспомним слова преп. Амвросия Оптинского по поводу Достоевского, что это «кающийся».
Следует сказать отдельно о степенях духовного возраста, так как эта тема важна. Ясное определение духовных возрастов дает святитель Игнатий (Брянчанинов). Человек может быть в трех состояниях. «Эти состояния <...> называются: душевное, плотское, духовное». Плотской — тот, кто служит временному миру, хотя может и не предаваться грубым порокам. Душевный — тот, кто живет для вечности, упражняется в добродетелях, борется со страстями, но еще не получил свободы от них. Таковой не видит ясно ни себя, ни ближних, а только гадательно, как слепец, ощупью. Духовный — тот, кто бесстрастен. Таковой говорит и действует под влиянием Св. Духа» [3].
Таким образом, возраст Достоевского, как следует из свидетельств преп. Амвросия и о. Иоанна, соответствует естественному, душевному состоянию. Надо сказать, что светская культура в целом тем и отличается от церковной, что опора на естественное, не обновленное благодатью Св. Духа, состояние, на естественный разум, является нормой. В церковной же культуре, как сказано преп. Силуаном Афонским, «монах не говорит от себя». То есть христианин не говорит от себя.
Различение духовных возрастов дает нам верную перспективу восприятия фактов биографии Достоевского. Вот эта борьба добра со злом, смешение света с тьмой является характерным и наиболее общим признаком его судьбы.
Детство писатель провел в Москве. В обиход семьи входило обязательное посещение Литургии по воскресеньям. Это непременная христианская традиция — учиться выстраивать жизнь под Литургию: неделя должна складываться как подготовка к исповеди и Св. Причастию. Федю, трехлетнего ребенка, няня Алена Фроловна учила молиться Божией Матери: «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим». Ежегодно семья Достоевских совершала паломничества в Троицко-Сергиеву Лавру. Это было большое событие в жизни мальчика. На него производили впечатление церковная архитектура, стройное пение хора и толпы богомольцев. Азбуке учился по «Священной Истории Ветхого и Нового Завета» с картинками.
Но уже с 8 лет он с упоением читает романы Радклиф. В 10 лет начинается страстное увлечение Шиллером. Погружается в мечтательство. Он бредит чувствительными героями и средневековыми рыцарями. Картины Венеции, Константинополя, сказочного Востока наполняют его воображение.
Так в воспитании мальчика сходятся два разнонаправленных начала: молитва требует сосредоточения, трезвенности; мир мечты складывается из полета фантазии, перескакивании ума с одного предмета на другой. С одной стороны, влечение к чистоте сердца и духовной жизни, с другой — жизнь по велению страстей.
У Достоевского не было периода отрицания Бога, но неправильное воспитание принесло свои отрицательные плоды. После окончания инженерного училища, когда он выходит в отставку и выбирает поприще литератора, наступает, по замечанию Мо-чульского, период угасания религиозности [4]. Но начинающий писатель этого не осознает. Напротив, воображение рисует ему «блистательную будущность». А мечтательность и стремление к духовной чистоте в его сознании причудливо соединяются в отношении искусства. «...Работа для Святого Искусства, работа святая, чистая, в простоте сердца, которое еще никогда так не дрожало и не двигалось у меня, как теперь перед всеми новыми образами, которые создаются в душе моей» (Достоевский, 28,1: 134). [5]. Служение искусству возрождает его, как замечает сам Достоевский, нравственно и духовно.
Но наряду с мыслями о возрождении в письмах второй половины 40-х появляются жалобы на уныние. «Толкотня была страшная, а моя тоска невыносимая» (Достоевский, 28,1: 110). «Я решительно никогда не имел у себя такого тяжелого времени. Скука, грусть, апатия и лихорадочное судорожное ожидание чего-то лучшего мучат меня» (Достоевский, 28,1: 123-124). «На мне грусть страшная» (Достоевский, 28,1: 124). «У меня здесь ужаснейшая тоска» (Достоевский, 28,1: 127). «Но такая тоска находила на меня все это время, что невозможно было писать» (Достоевский, 28,1: 137). «Вот уже третий год литературного моего поприща я как в чаду. Не вижу жизни моей, некогда опомниться.» (Достоевский, 28,1: 141).
Почему? Человек может быть по-настоящему счастлив и покоен только в Боге. Но молодой Достоевский служит, работает не Богу, не евангельскому
идеалу, а — искусству. Другими словами, он создает себе кумира. Человек воздвигает себе кумира ради угождения себе, своим прихотям.
Наиболее отчетливо страстные движения в душе молодого писателя проявляются в тщеславных мыслях о литературной славе. Так он пишет брату Михаилу: «Я все мечтаю. Мне, брат, нужно решительно иметь полный успех, без того ничего не будет, и я буду только существовать с горем пополам. Все же это зависит не от меня, но от сил моих» (Достоевский, 28,1: 129-130). «Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я. Прочтешь и сам увидишь. А у меня будущность преблистательная, брат» (Достоевский, 28,1: 118)! «Ну, брат, никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь» (Достоевский, 28,1: 115). «Слава моя достигла до апогеи» (Достоевский, 28,1: 119). «Мне кажется, что слава также содействует вдохновенью поэта» (Достоевский, 28,1: 54).
Жажде славы сопутствует желание первенства: в письмах к брату Михаилу писатель ранжирует русских писателей в отношении себя. Достается и самому Михаилу: «Я вспоминаю, как ты раз высказал мне, что мое обхождение с тобой исключает взаимное равенство. Возлюбленный мой. Это совершенно было несправедливо» (Достоевский, 28,1: 139). Но неизбежным образом желание славы человеческой подчиняет человека мнению тех, над которыми он желает первенствовать. Таков духовный закон. Так случается и с Достоевским.
Вот его настроение до выхода романа в свет: «Если мое дело не удастся, я, может быть, повешусь». «Часто я по целым ночам не сплю от мучительных мыслей. Не пристрою романа, так, может быть, и в Неву. Что же делать? Я уже думал обо всем. Я не переживу смерти моей идеи фикс» (Достоевский, 28,1: 110).
А когда роман похвалили Некрасов и Белинский, он приходит в восторженное состояние: «. но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. О, я буду достоин этих похвал, и какие люди, какие люди! Вот где люди! Я заслужу, постараюсь стать таким же прекрасным, как и они, пребуду верен». (Достоевский, 25: 31). Не идеал, не служение Богу, а мнение авторитетных для него людей — вот ориентир творчества. Молодой человек не замечает, как опасно ходит. Слава сменяется порицанием — следующие произведения вызывают острую критику Белинского и других. Он к этому времени уже много задолжал, так что пишет в долг. Восторг сменяется унынием. Поток воображения иссякает. И вот уже слышатся его претензии к окружающим: «Таланту нужно сочувствие, ему нужно, чтобы его понимали; а ты увидишь, какие лица обступят тебя, когда ты хоть немного достигнешь цели. Они будут ставить ни во что и с презрением смотреть на то, что в тебе выработалось тяжелым трудом, лишениями, голодом, бессонными ночами; они не ука-
жут тебе на то, что в тебе хорошо и истинно; но с злою радостью будут поднимать каждую ошибку твою, будут указывать именно на то, что у тебя дурно, на то, в чем ты ошибаешься, и под наружным видом хладнокровия и презрения к тебе будут, как праздник, праздновать каждую твою ошибку». (Достоевский, 2: 152). Восторженная оценка Белинского, Некрасова и их окружения также меняется на противоположную. То есть виноваты все кругом, кроме него. Это духовный тупик, так как закон духовного роста заключается как раз в том, чтобы познать свои недостатки, свою вину, свое падение и всем сердцем обратиться к Богу; чтобы научиться предаваться воле Божией и отказаться о своей воли. «Существуют свои законы духовного роста, которые установлены совершенной Премудростью Божией, учитывающей психологию человека. Именно в силу особенности человека, он должен подвергнуться длительному искушению от своих страстей, людей, разных обстоятельств, от демонов, чтобы познать свое падение, свои недостатки, бессилие, увидеть на опыте помощь и милосердие Божие, научиться смирению и терпению недостатков других людей, приобрести из опыта доверие к Богу, научиться предаваться всецело воле Божией, отказаться от себя, то есть от своей воли, чтобы стать чистым бриллиантом, отражающим Солнце Правды Господа без искажений» [6].
Мечты о чистоте уживаются в это время с обманом. Так, он извещает своего опекуна П.А.Каре-пина о том, что подал в отставку и объясняет причину: «В половине августа я подал в отставку, в силу того что долгов у меня бездна, а командировка не терпит уплаты их и что ославленный офицер начнет весьма дурно свою карьеру» (Достоевский, 28,1: 195). В письме к брату Михаилу Достоевский указывает на истинную причину отставки: «Подал я в отставку, оттого что подал, то есть, клянусь тебе, не мог служить более. Жизни не рад, как отнимают лучшее время даром. Дело в том, что я, наконец, никогда не хотел служить долго, следовательно, зачем терять хорошие годы? А наконец, главное: меня хотели командировать — ну, скажи, пожалуйста, что бы я стал делать без Петербурга. Куда бы я годился?» (Достоевский, 28,1: 100).
В письмах этого времени учащается упоминание нечистой силы — Достоевский «чертыхается». Напротив, о смирении говорит с ненавистью: «Но боже, как много отвратительных подло-ограниченных седобородых мудрецов, знатоков, фарисеев жизни, гордящихся опытностию, то есть своею безлично-стию (ибо все в одну мерку стачаны), негодных, которые вечно проповедуют довольство судьбой, веру во что-то, ограничение в жизни и довольство своим местом, не вникнув в сущность слов этих, — довольство, похожее на монастырское истязание и ограничение, и с неистощимо мелкой злостью осуждающих сильную, горячую душу не выносящего их пошлого, дневного расписания и календаря жизненного. Подлецы они с их водевильным земным счастьем. Подлецы они! Встречаются иногда и бесят мучительно» (Достоевский, 28,1: 138). Слово «бесится» входит в его словесный обиход.
Действия страстей рождаются от своеволия, причина которого, в свою очередь, неверие; неверие же происходит от желания славы человеческой. Приведем слова св. Варсанофия, которые, на наш взгляд, точно передают внутреннее состояние писателя этого времени: «Если человек не отсечет своей воли, то не может приобрести болезни сердечной. Не позволяет же отсечь волю свою — неверие, а неверие происходит оттого, что желаем славы человеческой» [7].
Он знакомится с Петрашевским, погружается в проекты социалистического утопизма, пускается жить в коммуне. Пишет в одном из писем: «Видишь ли, что значит ассоциация? Работай мы врозь, упадем, оробеем, обнищаем духом. А двое вместе для одной цели — тут другое дело». (Достоевский, 28,1: 144). Здесь вопрос денег на первом месте — большая экономия. Стоит обратить внимание на выражение «нищие духом». В Евангелии нищие духом блаженны. Преображение жизни видел на земле, причем преображение социальное. Такой социализм виделся продолжением христианства, осуществлением евангельской правды.
Каков идеал петрашевцев? Вот о чем они говорили на собраниях: «. чтобы найти такое устройство общества, где все были бы богаты, счастливы и довольны, где бы самая жизнь наша, каждый день, час и минуты ее были бы благодарственным гимном Создателю...» [8]. То есть рай на земле. У Достоевского тогда Евангелие и рай на земле каким-то образом сходятся — он так понимает Евангелие.
Если в Евангелии сказано, что Царство Небесное в сердце человека, то здесь — вне человека. Соответственно, надо не себя менять, не бороться со страстями, а изменить мир. Об этом и пишет первое свое произведение, после которого стал знаменитым, «Бедные люди». История любви Девушкина к Вареньке выросла в картину общественного зла и социальной несправедливости. Категория бедности: бедность означает беззащитность, запуганность, униженность; она лишает человека достоинства. Бедняк замыкается в своем стыде и гордости, ожесточается сердцем, делается подозрительным и взыскательным. Девушкин начинает бунтовать: отчего одни счастливы и богаты, а другие бедны и несчастны? Почему такая несправедливость?
Социалистическому миросозерцанию сопутствует страсть тщеславия.
Все внимание Достоевского этого времени направлены на проблемы социальной справедливости. Кружка Петрашевского, где все ограничивается беседами, ему недостаточно, и он входит в более радикальную группу, в которой есть своя тайная типография с видами на революционную деятельность. И это путь к духовной и физической смерти.
Грянул гром — его арестовывают и приговаривают к расстрелу. Уже на плацу, после того, как была дана команда готовиться к стрельбе, зачитали указ о помиловании и замене расстрела каторгой. И вот что чувствует писатель в это время. Пишет письмо к брату Михаилу: «Брат! Я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди и быть человеком
между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не упасть, — вот в чем жизнь, в чем задача ее . Как оглянусь я на прошлое, да подумаю, сколько даром потрачено времени, сколько его пропало в заблуждениях, в ошибках, в праздности, в неумении жить; как не дорожил я им, сколько раз я грешил против сердца моего и духа, так кровью обливается сердце мое. Жизнь — дар, жизнь — счастье, каждая минута могла бы быть веком счастья» (Достоевский, 28,1: 162).
Главное понял — жизнь в нас самих: Царство Небесное внутри нас есть. И если еще недавно говорил о тяжелом труде с бессонными ночами, то теперь признается о потраченном даром времени. Это уже взгляд на себя реального, а не придуманного. Человек в моменты кризиса либо выздоравливает, либо перестает бороться. Как скажет Достоевский позже: «Меня всю мою жизнь вопрос Бога мучил». Настоящее в нем проявилось, а наносное отступило.
Каторга благотворно влияет на писателя. Он пишет о страдании, о том, что каждая минута, как камень на душе. У него появляется время, чтобы заглянуть в себя. Слова героя «Записок из Мертвого дома» автобиографичны: «Одинокий душевно, я пересматривал всю прошлую жизнь, перебирал все до последних мелочей, вдумывался в мое прошлое, судил себя неумолимо и строго, и даже в иной час благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр жизни. И какими надеждами забилось тогда мое сердце! Я думал, я решил, я клялся себе, что уже не будет в моей будущей жизни ни тех ошибок, ни тех падений, которые были прежде» (Достоевский, 4: 220). Здесь уже много христианского — стремление к истине, суд над собой, благодарность пока еще судьбе за посланное испытание. Но еще надеется на свои силы — все смогу в себе переработать.
Взгляд на себя открывает Достоевскому, что веры-то настоящей у него нет. Что связь с Богом мечтательная. Приходят муки неверия. Неверие — это такая же страсть, как и другие, и с которой так же нужно бороться. Ничего этого писатель не знает. Но интуитивно понимает, что бороться нужно. В письме к Фонвизиной он высказывает свой знаменитый символ веры: «.в такие минуты жаждешь, как трава иссохшая, веры и находишь ее, собственно потому, что в несчастии яснеет истина. Я скажу Вам про себя, что я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И однако же Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я сложил себе символ веры, в котором для меня все просто и свято. Этот символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось остаться с Христом, нежели с истиной»
(Достоевский, 28,1: 176). Здесь уже любовь к Богу и потребность евангельской веры — не поверите как дети, не наследуете Царства Небесного. И главное — это ведь попытка бороться с помыслом неверия: пусть мне даже докажут — все равно буду держаться Христа. По сути, с этого момента и начинается духовная жизнь Достоевского, которая ведь и состоит, по слову игумена Никона Воробьева, в борьбе с помыслами.
Сразу после каторги набрасывается на чтение. Просит брата выслать ему книги Отцов, по истории Церкви, книги по истории, философии, экономике. О чем это говорит? О том, что теперь понимает: менять надо себя, а не мир. Но что в себе менять? Проблема в том, что человек не видит себя. Христианская жизнь начинается с покаяния, когда человеку начинает приоткрываться истинное состояние его души. Отцы Церкви говорят, что если бы человек сразу увидел себя таким, каков он есть, то сошел бы с ума. Тьма — ничего не видит. Видит движение помыслов и чувств
— уровень сознания. И как-то это объясняет. Вот что говорит барон Врангель: «Он находил извинение самым худым сторонам человека, все объясняя недостатком воспитания, влиянием среды, а часто даже натурой и темпераментом.» [9]. Во время страданий пришла некоторая ясность, но сейчас — отход назад: объясняет зло средой и характером.
И вот в это время на поселении встречается с Марией Дмитриевной Исаевой — она замужем. Но Достоевского это не останавливает — вспыхивает страсть. Пишет исступленные письма знакомым и близким: «Люблю ее до безумия. Мысль о ней свела бы меня в гроб или буквально довела меня до самоубийства, если бы я не видел ее. Только бы видеть ее, только бы слышать! Я несчастный сумасшедший! Любовь в таком виде — болезнь. Я это чувствую». Заканчивается тем, что они женятся, но жизнь не складывается. В письме к барону Врангелю признается: «О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил ее тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо... Мы были с ней положительно несчастны вместе.» (Достоевский, 28,2: 116). Последние годы совместной жизни живут врозь. К этому времени у писателя происходит перерождение мировоззрения: он раскаивается в революционных увлечениях молодости и проникается консервативными началами. Но сердце остается прежним. Понимания того, что надо встать на путь исправления, выправления чувств и помыслов, еще нет. Поэтому и попадает в такую ситуацию, когда, задумав большую работу по писательству и самообразованию, он влюбляется, и его творческие планы остаются не воплощенными.
Он возвращается в столицу, погружается в литературную и политическую атмосферу, пишет романы, повести, вступает на ниву публицистики, развивает идеи почвы. И здесь вновь вспыхивает страсть, теперь уже к Аполлинарии Сусловой. И она мучает его. К блудной страсти добавляется страсть к рулетке
— и эти страсти съедают его жизнь, его талант. Достоевский не понимает, что происходит: доброе, что хочу, не делаю; злое, чего не хочу, делаю.
Объяснение подобного духовного состояния мы находим у Св. Отцов. Между сердцем и умом су-
ществует расстояние: ум сразу принимает то, что опознает как истину, а исправление чувств требует многого труда и времени.
Но для Достоевского вся внутренняя жизнь сводится к сознанию — глубже он не видит. Так как образы рождаются в голове, то считает жизнь сознания высшею областью, в которой пребывает дух человека.
«Та голова, которая создавала, жила высшею жизнию искусства, которая сознала и свыклась с возвышенными потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих. Осталась память и образы, созданные и еще не воплощенные мной. Они изъязвят меня, правда! Но во мне осталось сердце и та же плоть и кровь, которая также может и любить, и страдать, и желать, и помнить, а это все-таки жизнь» (Достоевский, 28,1: 162).
И вот опыт последних лет, горячее стремление к истине помогают ему посмотреть в правильном направлении. Так появляются «Записки из подполья», которые выразили перелом в жизни и творчестве писателя. После «Записок» появляется другой Достоевский. Что же открылось ему?
Вот знаменитое начало: «Я человек больной. Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я не шыша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит» (Достоевский, 5: 99). А потом: «Но знаете ли, господа, в чем состоял главный пункт моей злости? <.> в том-то и состояла вся штука <...>, что я поминутно, даже в минуту самой сильнейшей желчи, постыдно сознавал в себе, что я не только не злой, но даже и не озлобленный человек.» (Достоевский, 5: 100). И еще один пример. В доме терпимости он проповедует идеалы христианской семейной жизни. Говорит о том, что любовь — это тайна Божия, что это смысл, радость и счастье истинные. Говорит и в момент говорения чувствует, что играет. И он доводит девушку до рыданий: она поверила ему, ее душа перевернулась. Она увидела всю отвратительность настоящей минуты и потянулась к жизни в чистоте. Лиза обещает прийти к нему. И это приносит ему мучения, так как понимает, что надел на себя маску христианского проповедника. «И опять, опять надевать эту бесчестную лживую маску!..». Дойдя до этой мысли, я так и вспыхнул: «Для чего бесчестную? Какую бесчестную? Я говорил вчера искренно. Я помню, во мне было настоящее чувство» (Достоевский, 5: 166).
Так злой или не злой, настоящее чувство или маска? Как сказал инок Георгий Задонский, «истинные христиане не полагаются на свой рассудок. Они свой ум пленят в послушание Христово... Все, полагающиеся только на свой разум, не видят сами себя и веруют более своим ложным мечтаниям, нежели спасительной истине» [10].
Разум человека текуч, он постоянно меняется. Вспомним, светская культура — продукт эпохи Возрождения — опирается как раз на естественный, не обновленный разум. Но уже в эпоху Возрождения стало понятно, что, строго говоря, опора на естественный разум невозможна в силу многих причин,
главная из которых — а что будет критерием? Тогда уже критерием стала математика. То есть мир перевели в цифру. Так начинает развиваться наука, рассматривающая природу как механизм. На уровне человека опора на естественный разум породила рационализм и рефлексию. Герой восстает против абсолютизации разума, против математики, против 2 х 2 = 4. Он открывает в себе другой источник — глупую волю, что и называет подпольем. Другим словами, центр человека не в сознании, а в том, что стоит за ним. Это область сердца, духа, где пребывает воля. Герой заявляет: «. а без чистого сердца — полного, правильного сознания не будет». Послушание Христово — это вера; поверил Авраам, и вменилось ему в праведность. Но что значит найти опору в вере? Это доверие Богу, исполнение заповедей, борьба со страстями и эгоизмом. Вот к чему приходит писатель.
Ему открывается, что сознание — это не последняя глубина. Глубина — это то, что стоит за сознанием. В сознании отображается то, что происходит в глубинах духа человека. Но ведь это символизм, когда невидимое проявляется в очевидном. Это открытие станет основой его великого пятикнижия, когда все элементы художественного мира станут символом внутреннего мира героев.
Но открыть — мало. Чтобы научиться опираться на Бога, надо много трудов и слез положить. Вот вся последующая жизнь Достоевского и будет связана с этим делом.
Бог даровал Федору Михайловичу мирную кончину. Подозвал жену и сказал, что сегодня должен умереть. Анна Григорьевна стала прекословить, тогда попросил Евангелие. Открылось место: «Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду». Так Достоевский подтвердил правоту своих слов. Господь принял раба Божия Феодора в свои обители.
А нам осталось слово писателя, с помощью которого можно и нужно воспитывать юные поколения.
1. Георгий, затворник Задонский. Передаю вам слово души моей: Сб. писем. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2008. С. 112.
2. Письма архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Псков: Свято-Успенский Псково-печерский монастырь, 2009. С. 505.
3. Творения святителя Игнатия, епископа Кавказского и Черноморского. Собрание писем. М.: Сретенский монастырь, 2003. С. 232.
4. Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество. Париж: ИМКА-ПРЕСС, 1947. С. 100.
5. Здесь и далее все цитаты из произведений Ф.М.Достоевского приводятся по изданию: Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Номер тома и страницы указывается в круглых скобках после цитаты.
6. Как жить сегодня. Письма о духовной жизни. Составлено по письмам игумена Никона Воробьева / Сост. А.И.Осипов. М.: Терирем, 2011. С. 41.
7. Преподобные Варсанофий Великий и Иоанн Пророк. Руководство к духовной жизни в ответах на вопрошания учеников. М.: Издательство Московского Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2011. С.248.
8. Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество.. .С.97.
9. Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников. В 2-х т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 1. С. 352353.
10. Георгий, затворник Задонский. С. 279.
References
1. George, anachoret Zadonskiy. Peredayu vam slovo dushi moey: Sb. pisem. [I give you my word of my soul: Coll. of letters]. Moscow, Publishing Candlemas Monastery, 2008, p.112.
2. Pis'ma arkhimandrita Ioanna (Krest'yankina). Svyato-Uspenskiy Pskovo-pecherskiy monastyr' [Letters of Archimandrite John (Krestyankin)]. Holy Dormition Pskov-Caves Monastery, 2009, p. 505.
3. Tvoreniya svyatitelya Ignatiya, episkopa Kavkazskogo i Chernomorskogo. Sobranie pisem. [Creation of St. Ignatius, Bishop of the Caucasus and the Black Sea. Coll. of letters]. Moscow, Candlemas Monastery, 2003, p. 232.
4. Mochul'skii K. Dostoevskiy. Zhizn' i tvorchestvo [Dosto-
evsky. Life and creativity]. Paris, YMCA Press, 1947, p. 100.
5. Dostoevskiy F.M. [Hereafter, all quotations from the works of F.M.Dostoevsky: Dostoevsky F.M. Complete works in 30 vols. Leningrad, Nauka Publ., 1972-1990. Volume number and pages are indicated in parentheses after the quote].
6. Kak zhit' segodnya. Pis'ma o dukhovnoy zhizni. Sostavleno po pis'mam igumena Nikona Vorob'eva [How to live today. Letters about the spiritual life. Compiled from the letters of Abbot Nikon Vorobyov]. Moscow, Terirem Publ., 2011, p. 41.
7. Prepodobnye Varsanofiy Velikiy i Ioann Prorok. Rukovod-stvo k dukhovnoy zhizni v otvetakh na voproshaniya uchenikov [Reverend Varsanofy Great and John the Prophet. Guide to spiritual life in the responses to students' questions]. Moscow, 2011, p. 248.
8. Mochuskiy K. Dostoevsky. Ibid., p. 97.
9. Dostoevskiy F.M. v vospominanyakh sovremennikov, in 2 vols [Dostoevsky in the memories of contemporaries]. Moscow, 1990, vol. 1, pp. 352-353.
10. Georgiy, zatvornik Zadonskiy. p. 279.
