CC BY
63
ЭТИКА
ББК Ю717 УДК 172
И.В. Днепровская
г. Чита
Духовно-нравственный смысл правового поступка в философии Ф.М. Достоевского
В статье дается анализ философско-правовым взглядам Ф.М. Достоевского. В центре его философско-правовой антропологии находится проблема духовных основ правомерного и неправомерного поведения. Анализ писателем деятельностной стороны бытия правового человека показывает, что духовная сторона права проявляет себя не в сознании, а в деятельности, в поступке. Правовые ценности свободы и равенства приобретают регулятивное значение только при переходе из идеального бытия в реальное: получая в поступке направленность на другого, свобода трансформируется в дисциплину, а равенство в служение. Таким образом, Достоевскому удалось показать правовой поступок как сферу отыскания правовых ценностей.
I.V. Dneprovskaya
Chita
The Spiritual and Moral Meaning of Legal Action in the Philosophy of F.M. Dostoevsky
The article presents the analysis of Dostoyevsky's philosophic-legal views. The problem of spiritual foundations of legal and illegal behavior is in the centre of his philosophic-legal anthropology. Dostoyevsky's analysis of an active aspect of a law abiding person shows that the spiritual aspect of the law is revealed not in consciousness, but in action. The legal values of freedom and equality gain the regulatory meaning only in transition from the ideal being into the real being: freedom, getting in the deed the directivity to "another”, transforms into discipline, and equality transforms into service. Thus, Dostoyevsky managed to show a lawful act as a sphere of searching for legal values.
Ф.М. Достоевский, исследуя правовое бытие человека, открывает его как творца права. Не как носителя правового принципа (И. Кант) и не как проводника абсолютной идеи, подчиняющегося осознанной необходимости (Г. Ге-
ложные стремления: от альтруистических порывов, до агрессивного эгоизма. Поэтому равно утопичным является как отказ от права, так и излишний энтузиазм по поводу возможностей права. Человек способен как на бунт, так и на смирение. Требуется не выбор того или другого, а нахождение равновесия. В. Викторович, исследуя данный вопрос, замечает, что «... грех Ивана, отвечающего за пролитую кровь отца, проистекает не из природы протеста как такового, а именно из нарушенной им меры правды божьей или, что то же, внутренней меры совести. Иван преступил эту меру не потому, что он бунтарь, а потому, что бунт, в истоках своих правый, он принял за освобождение от незыблемых законов общечеловеческой (божеской) правды» [3, с. 149—150].
Достоевский художественными средствами предвосхищает данное впоследствии Соловьевым определение права как принудительного равновесия [13, с. 450, 457]. Принудительное начало в праве требует нахождения меры жизненно-конкретной правды, гармонизации противоречащих начал.
Почвой для равновесия и согласия является не закон, не норма, а сам человек и его труд над собою: «... Сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека. Тут дисциплина», — пишет Достоевский [7, с. 47]. Однако закон как внешняя принудительная сила не является дисциплинирующим началом: «.провозглашают общие законы, то есть такие правила, что все вдруг сделаются счастливыми, безо всякой выделки, только бы эти правила поступили. Да если б этот идеал и возможен был, то с недоделанными людьми не осуществились бы никакие правила, даже самые очевидные» [7, с. 47].
Законы духа лежат не вне человека, а внутри него: «.ни в каком устройстве общества не избегнете зла ..., душа человеческая останется та же ... ненормальность и грех исходят из нее самой ...» [7, с. 201]. Нужен труд, повседневный труд по «выделке» себя. «В ... неустанной дисциплине и непрерывной работе самому над собой и мог бы проявиться наш гражданин» [7, с. 47].
Дисциплина является сущностной характеристикой правового человека. У Достоевского дисциплина — это не оковы, лишающие человека свободы, а способ достижения человеком целостности. Достоевский критикует право как внешнее принуждение. Но если мы перенесем трактовку дисциплины, как она понимается Достоевским, на характеристику правового человека, то следование праву в этом случае будет означать не подчинение внешнему принуждению, а
восполнение я-бытия до мы-бытия, не ограничение своей свободы, а включение в свою ценностную систему ценностей «другого», признание за ним права притязать. Вот те методологические следствия, которые мы можем получить, выделив категорию правового человека и соотнеся ее с трактовкой дисциплины Достоевским.
Право, понимаемое как дисциплинирующее начало не в силу внешнего авторитета правил, а в силу внутреннего принятия найденных культурой и закрепленных в ее нормативной системе смыслов, становится необходимым условием той выделки человека, без которой невозможно достижение социального согласия. Ибо так понимаемое право — это смирение не перед авторитетом власти, а перед авторитетом «почвы», то есть духа народа, который и является как источником права, так и основой его легитимности.
Выделку, дисциплину Достоевский понимал как смирение, укрощение страстей, осознание своих недостатков и раскаяние. «Смирись гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость <...> найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой — и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя ..., а прежде всего в твоем собственном труде над собою» [8, с. 139].
Дух смирения предполагает силу, а не слабость характера. В отказе Зиновия (Зосимы) от дуэли проявилась сила его характера, твердость его решимости встать на путь служения Добру, несмотря на возможное осуждение обществом его поступка. Но сила при этом проявилась не через бунт. Он не отрицал самого общества с его правилами, он своим поведением показал возможность иных правил. Следовательно, смирение как дисциплина Духа не только не предполагает подавления личности, подчинения ее внешним правилам, а, напротив, содержит в себе потенциал творчества, преобразования не только внутреннего мира личности, но нормативного пространства вокруг нее, наполняя это пространство духовным смыслом — смыслом сопричастности всех со всеми.
Смирение освобождает, а не накладывает оковы: «Победишь себя, усмиришь себя — и станешь свободен, как никогда, и не воображая себе ... и других свободными сделаешь.», — пишет Достоевский [8, с.139].
Когда свобода понимается не как внутреннее состояние каждой личности, определяющее ее выбор (универсальное качество личности), а как произвол в пределах закона (возможность, определяемая не природой человека, а внешними обстоятельствами, например, наличием денег), люди начинают делиться на тех, кто делает что угодно, и тех, с кем делают что угодно.
Разумный эгоизм — это арифметическое добро, добро по табличке, на котором строится «хрустальный дворец», противоречит природе человека. Никакие призывы к равенству не помогут, т.к. равенства по природе нет, а равенство по закону — это уже насилие над природой, деспотизм. Попытка подменить универсальную ценность — братство — условным равенством приводит к разделению на исключительное меньшинство, узурпирующее власть, над равным в рабстве большинством. «.Иезуиты всех порабощают и равняют, чтоб самим над всеми господствовать и жить в роскоши. Сами они никогда не станут равными всем. . Необходим деспотизм и привилегия некоторым, чтоб все остальные жили в равенстве» [4, с. 272 — 273].
Без духовного единства социальное равенство рождает лишь зависть, промышленное развитие требует войны за материальные ресурсы, просвещение вырождается в «лакейство мысли» и «волочение идеи по улице», культура облагораживает не душу, а внешнее поведение, создавая вместо красоты людей красоту правил.
Показательным в этом отношении является подход Достоевского к решению «женского вопроса» в полемике с «Русским вестником». Писатель показывает, что права женщины обеспечиваются не законами: «Разве о законах тут идет дело? Дело о наших домашних нравах, о наших обычаях, о принятых правилах и верованиях» [6, с. 127]. От наличия законодательного закрепления формального гражданского равенства, на которое ссылается «Русский вестник», в обществе реально не утверждаются права женщины. Именно из формального отношения к вопросу о равенстве вытекают уродливые формы проявления эмансипации, якобы освобождающие мужчину от долга уважительного отношения к женщине. Освобождение женщины — это освобождение от нравственной зависимости от мужчины, а не освобождение мужчины от его долга. Именно этот смысл обнаруживается в конкретных ситуациях, когда норма опосредуется культурной традицией (дело мадам Лафарж). Когда судьи, разрешая семейные споры, признают «права мужа на жену» — норма гражданского равенства бессильна утвердить право жены на частную жизнь. Нужна апелляция не к норме, а к смыслу, к ценностному содержанию культурной традиции. Без отыскания этого смысла не помогут и «века рыцарства».
Право должно «открыться» в обществе как нравственное требование, как нравственное отношение, как духовно освященная ценность, которая не навязана человеку другим человеком, а вытекает из самой природы человека как существа, открытого «другому». «Брак, — пи-
шет Достоевский, — создала природа: брак есть закон ее, и если в вас осталась хотя одна капля веры в прогресс, то вы не должны сомневаться, чтоб естественный взаимный долг людей одного к другому, равно как мужчины к женщине и обратно, мог когда-нибудь уничтожиться. Вот некоторые другие долги и обычаи не естественные, а выдуманные человеком, часто ошибочно, неумело, глупо, — вот те могут уничтожиться. . История ведь ничто иное, как картина этого уничтожения и постепенного приближения человечества к законному, естественному, нормальному долгу.» [6, с. 130].
Равенство достигается не уравниванием в правах, а в братском служении. Именно в служении, в отдаче себя ценности, которую человек считает высшей, человек исполняет себя, наполняет смыслом свое существование.
Достоевский снимает антиномию свободы и равенства через «признание». Свобода проявляется во взаимном принятии «Я» и «другого», причем «другим» может быть не только человек, но и мир. Именно через взаимодействие с «другим» происходит явление свободы, проявление личности, обнаружение себя. Но это возможно только при условии признания в другом равного себе в человеческом достоинстве (не в правах, не формально перед законом).
Равенство в распределительном смысле не делает человека свободным, ибо такая справедливость не имеет онтологической укорененности. Бог заповедовал человеку любовь, а не тяжбу. В основе правового притязания лежит свобода как возможность действия, гарантированная свободой ответственность (осознанно осуществленная возможностью), а не воздаяние. Равновесие между возможным и должным (правом и обязанностью) осуществляется не через возмещение (воздаяние), а через со-тво-рение (воплощение истины в сущее). Другими словами, справедливость трактуется не через идею воздаяния, а через идею правды, как воплощенной в поступке истины.
В «Сне смешного человека» справедливость (воздаяние) как социальная проблема возникает, когда общество отпадает от истины.
Служение людям заменяется служением справедливости. Оборотной стороной право-поклонничества становится мысль о том, что человеку все обязаны. Он начинает рассматривать счастье, как некий долг, который мир не удосужился ему выплатить. В итоге счастье пытаются взыскать тяжбой (Бурдовский, пытающийся взыскать наследство с Мышкина в романе «Идиот»).
Право, в логике Достоевского, — средство, соединяющее людей, примиряющее. Воздаяние
каждому по заслугам не ведет к справедливости, не восстанавливает нарушенного права, не возвращает человека в правовое поле1.
Гражданское общество соединяется духовными связями, потребностью социального служения. Ответственным субъектом публичных отношений гражданин становится не в силу на-деленности его правами и свободами, и не как заинтересованное в реализации своего интереса лицо, а как человек, ангажированный ценностями своей культуры, заинтересованный в реализации каждого интереса («спастись можно, когда спасется каждый»).
Онтологическим основанием права, условием его существования является свобода. Утверждается же свобода в качестве ценности не в законе, а реальном отношении. Такая постановка вопроса не исключает правового содержания этих отношений. Но правовой смысл задается не государством (не законом), а обществом через задание социально признанных правил, поддержанных культурной традицией, содержание которых создается, выявляется и изменяется в каждодневном, повседневном перекрещивающемся поведении различных «я» с «другими». В этом пересечении взаимодействий находится (обнаруживается) общезначимый смысл нормы не как догмы, идеи должного, рационального принципа, а как правила поведения2.
Смысл правового поступка — в нахождении права, в оправдании взаимного притязания субъектов через нахождение общезначимого смысла этих притязаний. В этом случае принятие обязанностей будет свободным, гарантированным не принудительной силой общества как
1 Такое восприятие права, казалось бы, резко диссонирует с устоявшимся восприятием правовой справедливости как воздаяния, возмещения. Тем не менее, интуиции Достоевского получили в современной науке историческое обоснование. Интересно в этом отношении исследование Г. Берманом формирования западной правовой традиции. Ср.: «Превыше вопроса кто прав и кто виноват, стоял вопрос о примирении враждующих сторон», — пишет Берман, характеризуя средневековое европейское право, подтверждая тем самым мысль, что идея права как воздаяния выражает не сущность права, а лишь особенность одной из более поздних его модификаций [См.: 2, с. 63].
2 В данном случае мы вынуждены реконструировать правовую концепцию Достоевского, поскольку в таком целостном изложении у самого Достоевского ее, конечно же, нет. В излагаемом здесь варианте позиция Достоевского близка к современной теории «актуального права» [См.: 11, с. 13]. Более подробно реконструкция взглядов Достоевского на коммуникативную и «актуальную» природу права представлена в работах: Днепровская, И.В. Правовая реальность как экзистенциальная коммуникация в философии Ф.М. Достоевского [Текст] / И.В. Днепровская / Правоведение. — 2007. — № 6; Днепровская, И.В. Правовая реальность как диалог в философии Ф.М. Достоевского [Текст] / И.В. Днепровская // Проблемы гражданского общества и правового государства: сб. ст. и мат. — Вып. 9. — Чита, 2007.
контролирующей инстанцией, а общезначимостью найденного смысла, и через эту общезначимость — сопричастностью с обществом как равноправной стороной правовой комму-никации3.
Когда праву доверяют, принудительные санкции не требуются. Однако доверие к праву возможно лишь, если право соотносится с высшей целью, если в нем реализуются значимые смыслы, а не просто частные интересы. Правовой поступок — это поступок, в котором выявляется правовой смысл правового взаимодействия.
Внешняя сторона поступка являет результат внутреннего самоопределения субъекта права в мире правовых идей, нравственных ценностей и духовного смыла. Версилов в «Подростке» отказался от наследства князя несмотря на выигранный процесс и юридическую (соответствующую действующему законодательству) безупречность своего права. Толчком к этому было письмо, не имеющее юридического значения, но проясняющее волю лица, не успевшего оставить завещание. Для Версилова в системе его ценностей правовым смыслом, а значит и юридическим значением обладает выраженная внутренняя воля субъекта, а не внешнее документальное ее выражение. Его отказ имеет не только нравственное значение, но и правовой смысл. Именно через его поступок, а не через юридические документы была реализована воля контрагента правовой коммуникации, не оформленная в свое время юридически. Таким образом через поступок открывается право. Но этого бы не произошло, если бы смысл данной правовой коммуникации не был бы помещен в систему духовно-нравственных смыслов и ценностных ориентаций личности, участвующей в данном отношении. Проявляя (делая явными) эти смыслы, поступок приобретает и правовой смысл.
Таким образом, Достоевский показывает, что далеко не любое взаимодействие, опосредованное законом, может иметь правовой смысл. Закон улавливает лишь рациональные аспекты права. Однако правовая норма оживает в реальном взаимодействии, пробуждая правовое чувство. Норма закона будет неэффективна, если не найдет поддержки в правовом чувстве. Дмитрий Карамазов чувствует себя обманутым в правах, несмотря на то, что юридически (то есть по закону) отец ничего ему не должен. Об-
3 Автор одной из современных коммуникативных концепций права А.В. Поляков определяет право как полилог «я — другой — инстанция», в котором участвуют субъекты правоотношений и задающая правовое поле для коммуникации инстанция, которой выступает общество и государство [См.: 12, с. 205].
манутое правовое чувство приводит к тому, что Дмитрий считает теперь себя в праве посягнуть на права отца. Как показывает дальнейшее развитие сюжета, если в коммуникации не было найдено право, то закон уже не удержит от бесправия.
Поступок — это личностно значимый акт, в нем воплощается та или иная ценность. Через него должное утверждается (не познается, а признается) в бытии [1, с. 168]. Чтобы из ада перейти в рай, требуется не познание ада или рая, требуется признания рая в себе. Чтобы вернуться в правовое пространство, нужно увидеть в себе правду, истину и принять ее. «Не вне тебя правда, а в тебе самом», — говорит Достоевский [8, с. 139].
Примечателен в этом отношении диалог Версилова и подростка в подготовительных материалах к «Подростку»: «Что ж с того, что я подл и гадок, истина и без меня истина. — Нет, не может без тебя, если только ты веришь. Именно без тебя не может — так ты должен рассуждать» [5, с. 40].
Лишь проживание правового идеала конкретной личностью делает его действительностью. Если идеал только представляется, достигается только мыслью — это утопия, которая в жизни превращается в антиутопию. Выделка человека — это и есть вживание в идеал.
В связи с этим интересна характеристика самим Достоевским одного из своих героев: «... маленькие фанатики, подобные Эркелю, никак не могут понять служения идее, иначе как слив ее с самим лицом, по их понятию выражающим эту идею» [10, с. 115]. Но ведь сам Достоевский тоже сливает идею с личностью. Тот же Раскольников отождествляет себя с идеей. В чем же разница?
Дело в том, что Эркель отождествляет идею не со своей личностью, а потому идея, даже и воплощенная, ему самому, его собственному сознанию, трансцендентна. Она по-прежнему всего лишь отвлеченный идеал, так как остается вне собственного нравственного опыта личности. Служение идее возможно лишь через воплощение ее в своем собственном опыте. Чужой опыт доступен нравственной рефлексии только как имманентный нашему сознанию.
Идея должна быть пережита внутренним опытом личности, только тогда она получает нравственную оценку. Раскольников примерял идею на себя. Он не был к ней нравственно индифферентен, а потому его личность открыта для нравственного возрождения, которое требует от личности ответственной свободы. Для «малорассудочной, вечно жаждущей подчинения чужой воле натуры» Эркеля идея отождест-
вляется всегда с другой личностью, потому что это не требует нравственного труда, нравственной ответственности. Его сердце не становится полем битвы добра и зла, ибо он сдал позиции злу без боя, отказавшись от свободы. Именно поэтому «чувствительный, ласковый и добрый Эркель, быть может, был самым бесчувственным из убийц.» [10, с. 115].
Раскольников и Эркель — оба убийцы во имя идеи, и тем не менее, это два совершенно разных типа противоправного поведения. Поведение Раскольникова — поведение нравственно ответственной личности, субъекта правовых отношений. Поведение Эркеля — это поведение управляемого индивида, объекта политического манипулирования.
В «Преступлении и наказании» разговор студента и офицера о старухе-процентщице завершается принципиальнейшим для Достоевского аргументом, переводящим отвлеченную идею о справедливости из ее идеального бытия в реальное:
— Вот ты теперь говоришь и ораторствуешь, а скажи ты мне: убьешь ты сам старуху или нет?
— Разумеется нет! Я для справедливости. Не во мне тут дело.
— А по-моему, коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой справедливости! [9, с. 67].
Справедливость определяется не теоретическим рассуждением, а нравственной возможностью воплощения в поступке. Если идея не может иметь нравственного воплощения, она не выражает справедливости. Идея становится отвлеченной не потому, что она не имеет возможности для реализации, а потому, что она не имеет возможности нравственной реализации, не имеет санкции со стороны духовных смыслов.
Безнравственные действия создают иллюзию борьбы за справедливость до тех пор, пока они представляются деятельностью вообще, безотносительно к конкретному волевому выбору между добром и злом, завершающемуся поступком. Правосознание и правоотношение смыкаются в конкретном правовом поступке, индивидуальном волевом акте. Иначе как через этот акт деятельность не существует. Но и бытие идеала без воплощения в поступке тоже, скорее, есть небытие.
Методологическая ценность такого вычленения поступка, как первого звена в структуре правого поведения, проявляется в анализе отношения Раскольникова к своему преступлению: «Но ведь ты кровь пролил!» — говорит Расколь-
никову сестра. На что тот отвечает: «Которую все проливают, ... которая льется и всегда лилась на свете, ... и за которую венчают в Капитолии и называют потом благодетелем человечества. Да ты взгляни только пристальнее и разгляди! Я сам хотел добра людям и сделал бы сотни, тысячи добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости, так как вся эта мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется, при неудаче. Этою глупостью я хотел только поставить себя в независимое положение, первый шаг сделать, достичь средств, и там бы все загладилось неизмеримою, сравнительно пользой. Но я и первого шага не выдержал, потому что я — подлец! Вот в чем все и дело!» [9, с. 504].
Для Достоевского правовое содержание деятельности определяется не отвлеченной целью общественного блага, а нравственной направленностью поступка. Несоответствие поступка нравственному идеалу выявляет и ложь в целях. Неудача первого шага со всей очевидностью показала, что целью поступка было не благо людей, а одна лишь власть. Власть для самого себя: «Не для того я убил, чтобы получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил: для себя убил. Мне надо было узнать...осмелюсь ли нагнуться и взять (власть — Д.И.) или нет?» [9, с. 407].
Всеобщие порядки начинаются с устремленности к этим порядкам единиц, пытающихся сделать их нормой, принципом своей жизни. «Вы скажете, что единицы и десятки ничему не помогут, а надобно добиться известных всеобщих порядков и принципов. Но если б даже и существовали такие порядки и принципы, чтобы безошибочно устроить общество, и если б даже можно было их добиться прежде практики, так, а priori, из одних мечтаний сердца и «научных цифр», взятых притом из прежнего строя общества — то с не готовыми, с невыделанными к тому людьми никакие правила не удержатся и не осуществятся, а, напротив, станут лишь в тягость» [7, с. 63].
Итак, анализ Достоевским деятельностной стороны бытия правового человека показывает, что духовная сторона права проявляет себя не только в сознании, а в деятельности, в поступке. Без перехода в действие сознательная рефлексия уничтожает право. Без реализации в поступке, то есть перехода из порядка долженствования в порядок существования, право утрачивает духовное содержание, смысл обеспечения общественного союза, единства.
Библиографический список
1. Бахтин, М.М. Архитектоника поступка [Текст] / М.М. Бахтин // Социологические исследования. — 1986. — № 2.
2. Берман, Г.Дж. Вера и закон [Текст] / Г.Дж. Берман. — М.: «Ad Магдіпет», 1999.
3. Викторович, В. «Брошенное семя возрастет»: (Еще раз о «завещании» Достоевского) [Текст] / В. Викторович // Вопросы литературы. - 1991. - № 3.
4. Достоевский, Ф.М. Бесы (рукописные редакции) / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1979. — Т. 11.
5. Достоевский, Ф.М. Подросток (рукописные редакции) / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1976 — Т. 16.
6. Достоевский, Ф.М. Ответ «Русскому вестнику» / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л: Наука, 1979. — Т. 19.
7. Достоевский, Ф.М. Дневник писателя за 1877 г. / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.:
в 30 т. — Л.: Наука, 1983. — Т. 25.
8. Достоевский, Ф.М. Дневник писателя за 1880 г. / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1984. — Т. 26.
9. Достоевский, Ф.М Преступление и наказание [Текст] / Ф.М. Достоевский // Собр. соч.: в 12 т. — М.: Правда, 1982. — Т. 5.
10. Достоевский, Ф.М. Бесы / Ф.М. Достоевский // Собр. соч.: в 12 т. — М.: Правда, 1982. — Т. 9.
11. Муравский, В.А. Актуально-правовой аспект правопонимания [Текст] / В.А. Муравский // Государство и право. — 2005. — № 2.
12. Поляков, А.В. Общая теория права: Фе-номенолого-коммуникативный подход [Текст]: курс лекций / А.В. Поляков. — СПб.: «Юридический центр Пресс», 2003.
13.Соловьев,В.С.Оправданиедобра [Текст] / В.С. Соловьев // Соч. в 2-х т. — М.: Мысль, 1988. — Т. 1.
