CC BY
164
© 2004 г. Л.В. Мининкова
ДРУЖИННИК ДОМОНГОЛЬСКОЙ РУСИ: ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТАТУС И ЭВОЛЮЦИЯ
Вопрос о характере и особенностях исторического развития средневековой Руси относится к традиционным проблемам русской медиевистики. Две основные точки зрения, сложившиеся на протяжении длительного периода развития отечественной историографии, сводятся или к признанию глубокой самобытности русского средневековья, или же к выводу о принципиальной однотипности экономических, социальных и политических институтов на Руси и в странах Западной Европы.
Конечный вывод о степени самобытности средневековой Руси зависит от уяснения положения верхушки русского общества, составлявшей его правящую и военную корпорацию, построенную по иерархическому принципу. Положение отдельных ее слоев дает определенные основания для выводов о том, до какой степени сходным был общий характер исторического развития страны с европейскими странами. В русской историографии вывод об однотипности правового и политического статуса верхов раннесредневекового общества на Руси и в ряде стран Западной Европы, сформулированный на рубеже XIX -XX вв. Н.П. Павловым-Сильванским, делался нередко установлением прямых аналогий. Приемлемость такого метода не вызывает сомнения. Вместе с тем он не в полной мере может дать представление об особенностях и эволюции военно-дружинного слоя прежде всего вследствие узости источниковой базы. Представляется в этой связи, что он может быть дополнен методами структурного и функционального анализа состояния русской дружины и изменений в нем за длительный период -X - начало XIII в.
Как и всякая средневековая корпорация, дружина имела сложную структуру с четким разделением на старшую и младшую части. Первую составляли князья и бояре, связанные между собой отношениями сюзеренитета-вассалитета, что напоминало отношения между западно-европейскими королями и их первыми вассалами в лице герцогов и графов. Однако в ряде стран Западной Европы сюзеренитет-вассалитет не ограничивался отношениями королей со своими вассалами, представлявшими из себя крупнейших феодалов. Они дополнялись отношениями королевских вассалов со своими вассалами, носившими нередко титулы баронов, маркизов и т.д., которые в свою очередь приводили на войну по призыву сюзерена отряды своих вассалов в лице рыцарства. Рыцари представляли из себя слой мелких феодалов [1]. Так образовывалась типичная для средневековой Европы феодальная ле-
*AKGWG - Abhandlungen der Koniglichen Gesellschaft der Wissenschaften zu Gottingen.
**УЗКИПЦДСВ - Ученые записки комиссии по изучению памятников цивилизаций древнего и средневекового Востока (археологические источники).
стница, включавшая в себя всю феодальную корпорацию в целом, связанную узами сюзеренитета-вассали-тета и представлявшую верхушку общества, сосредоточенную на функциях государственного управления, обороны и государственной службы.
Что касается домонгольской Руси, то источники, прежде всего летописи, позволяют проследить наличие сеньориально-вассальных отношений в первую очередь на самом верху русского раннесредневекового общества, среди князей. Но совершенно очевидно, что далеко не для всех русских княжеств и земель, сюзеренитет-вассалитет существовал на уровне отношений среди князей и бояр и внутри самой боярской среды. Русская дружина включала в себя нижний слой, известный в странах Западной и Центральной Европы в качестве рыцарства, а на Руси - младших членов дружины, которые именовались гридями, отроками, детскими и т.д.
Летопись, однако, не уделяла младшим членам дружины того внимания, какое уделялось дружинной верхушке - князьям и боярам [2]. Как правило, рядовые дружинники показаны в каких-либо неординарных, исключительных случаях, в непосредственной связи с действиями князей. Это неслучайно. Летописца, как правило, интересовали крупные исторические события. Историческое мышление его было сформировано таким образом, что достойными внимания его самого и памяти последующих поколений признавалось лишь то, что гораздо позже, в XIX в., Ф. Ницше назвал монументальной историей [3]. Поэтому в центре внимания русских летописцев находились прежде всего крупные, заметные явления политической жизни страны, такие события, как войны, междоусобная борьба, дипломатические миссии, в связи с которыми отмечались межкняжеские отношения и отношения князей с боярством.
Явлениям повседневной жизни в летописях уделялось несравненно меньшее место. Некоторым исключением может служить новгородское летописание в силу своего демократического характера, определявшегося особенностями внутреннего строя Новгорода. Однако в новгородском летописании повседневность проявлялась прежде всего в отражении отдельных сторон жизни городских слоев населения и внутренней жизни города и в незначительной степени относилась к дружинной среде, особенно к младшей дружине. В большей степени положение рядовых дружинников отражено в таком своеобразном источнике, как былинный эпос, в котором созданные народным воображением образы богатырей занимают столь большое место. При всей сложности своего состава и причудливости содержания, при наличии такого условия, определяющего особенности уяснения содержания и истолкования их в качестве источника, как
позднейшая по времени запись, отделенная от киевских времен толщей многих веков, при несомненных отголосках в них древнейших мифологических оснований, былины содержат немало материала о временах Киевской Руси и находят широкое применение при их изучении. В отличие от большинства летописей фольклор полнее и шире передает повседневность, повествует о явлениях монументального масштаба (войны с кочевниками, деятельность князя Владимира) и массового порядка, жизни и бытовой культуры, в том числе дружинной. Если принимать предложенную Ницше классификацию форм исторического повествования, то летописи тяготели к монументальному историческому нарративу. Былины же как устная форма повествования на историческую тему в большей степени относились к антикварной истории, но такого рода, когда за широко представленными явлениями повседневности и быта выражались процессы, выдвигавшиеся по своему значению за ее узкие рамки и выходившие на монументальный уровень. Это относится к тому, как в былинах за подробностями повествования о богатырях, за тщательно отмеченными деталями их мирной, походной и боевой жизни прослеживается такой крупный по своему значению процесс, как формирование княжеской дружины, вступление в нее рядовых дружинников из разных слоев населения раннесредневековой Руси и положение дружинника в его отношениях с князем. Таким образом, устные и письменные источники дают возможность хотя бы фрагментарно и в известной мере схематично представить, каким образом проходило формирование личного состава русской дружины.
Концепция формирования княжеской дружины на Руси была предложена Б.А. Рыбаковым. С его точки зрения во второй половине Х в. в составе дружины происходила замена варяжского элемента на местный, славянский [4], что являлось одним из выражений более общего процесса борьбы пришлого, варяжского и местного, славянского, или русского, элемента, чему он придавал в соответствии с определенными историографическими традициями досоветского и особенно советского времени весьма большое значение [5].
Суждение Рыбакова о радикальной смене этнического состава дружины в последней четверти Х в. не представляется в достаточной степени обоснованным. Едва ли есть основание для вывода о преобладании в дружине Х в. варяжского элемента. Еще в летописном сообщении о походе Олега на Киев под 6390 (881/882) г. говорилось о том, что в походе с ним были не только варяги, но и «чюдь, словени, мерю и все кривичи» [6]. Это не было ополчением, в состав которого всегда входило местное население, тем более, что летопись рассказывала о таком далеком походе, который обычно русские князья предпринимали со своими дружинами, а не с ополчением. Ни о каком преобладании варягов в составе дружины, которую вел Олег, речи, судя по этому рассказу, не идет, и варяги составляли лишь какую-то часть его дружины, остальные - были представители населения новгородской земли, славянского и угро-финского. По-видимому, в киевской
дружине Игоря, которая в 945 г. потребовала у князя вторично собрать дань с древлян, могли быть не только варяги, но и местные жители, которым Игорь после первого сбора дани «рек: ... идете съ данью домови». Отпуская часть своей дружины, Игорь решил поставленную перед ним его дружинниками задачу сбора дани с древлян, и когда они были удовлетворены, он мог их отпустить по домам, которые были не далеко, а в Киевской земле. Но «съ маломъ же дружины» [7] он возвратился к древлянам, желая еще раз получить дань. Эта малая часть дружины могла состоять уже из близких к Игорю варягов, которые всегда были при нем, не имели корней в Киевской земле и которых невозможно было поэтому без князя отпустить «до-мови». Эта часть дружины погибла вместе с князем в древлянском лесу.
Таким образом, едва ли в конце Х в. могло происходить резкое изменение этнического состава княжеских дружин. Тем не менее, судя по сведениям известной былины о князе Вольге и пахаре Микуле, для общинников открывалась возможность смены своего социального статуса на более высокий статус дружинника. Былина чутко подметила жизненную ситуацию, когда князь знал лично каждого из своих дружинников, нередко пируя с ними за одним столом, соглашался принять в дружину нового человека из числа таких готовых по своим физическим данным к воинской службе крестьян, как Микула, когда Вольга обращался к нему: «Ай же оратай-оратаюшко! Да по-едем-ко со мною во товарищах Да ко тем к городам за получкою». В соответствии с былинным повествованием Микула не пошел в дружину, но решил остаться оратаем и выполнять обычную крестьянскую работу, говоря князю о своих жизненных планах: «Ржи напашу, в скирды складу, Домой выволочу, дома вымолочу, Драни надеру, да то и пива наварю...» [8]. Но в данном случае важен не отказ Микулы присоединиться к дружине, а сама принципиальная возможность поступления от князя предложения общиннику стать дружинником, что отражало случаи пополнения дружины за счет крестьян. Подобным же образом вступал в дружину князя Владимира уже в более поздний период другой представитель более низкого, чем дружинник, социального слоя и любимый герой русского фольклора богатырь Илья Муромец. В одной из былин он, отвечая князю Владимиру, говорил о себе: «А ведь есть я из города из Муромля, Из того села да й Карачарова ... Илья Муромец, да ведь крестьянский сын. А приехал к тебе да и в услужение, Послужить тебе да й верой-правдою, Верой-правдою да й неизменною» [9, с. 80]. О приеме в княжескую дружину при Владимире простого человека встречается не только в былине, но и в летописном рассказе под 6500 (992) г. о юном кожемяке, которого вместе с его отцом Владимир «великимь мужемъ створи» за победу в поединке над печенежским богатырем, которая заставила печенегов отступить [10]. Впрочем, пополнение рыцарства за счет людей с более низким социальным статусом было известно и в условиях западного феодализма [11]. По оценке же Н.П. Павлова-Сильванского,
«дружины отнюдь не были аристократическим учреждением. Доступ к ним как и у нас, так и на Западе открыт был для всех свободных людей и даже полусвободных» и обращал внимание на то, что в дополнениях к Салической Правде «упоминаются римляне и литы - полусвободные дружинники» [12, с. 428].
При этом Павлов-Сильванский, отмечавший существовавшую и на Западе, и на Руси особую близость между сюзереном и его дружинниками, которые жили в его доме и делили с ним стол, не оценивал характер таких отношений в качестве сеньориально-вассальных без наличия в них поземельной основы, но видел в дружинных связях предпосылку сюзеренитета-вас-салитета [13].
Впрочем, взгляд на поземельную основу как на непременный признак сеньориально-вассальных отношений разделялся не всеми исследователями еще до Павлова-Сильванского. В советской историографии не раз вспоминали формулировку К. Маркса: «вассалитет без чинов...» применительно к особенностям Руси. При таком понимании характера этих отношений определяющим признаком выступает не столько их экономическая основа, сколько частноправовой и нравственный, основанный на представлении о вольном характере как рыцарской миссии на Западе, так и дружинной службы на Руси. Былина «Илья Муромец в ссоре с Владимиром» раскрывает сюжет, когда дружинник-богатырь мог разорвать отношения с князем Владимиром, не будучи удовлетворен характером своих отношений с сюзереном. Судя по тексту былины, на княжеский пир забыли позвать «лучшего да лучшего богатыря, А старого казака Илью Муромца». Конфликт был исчерпан после того, как князь с боярами послали пригласить Илью на пир другого известного дружинника-богатыря, «Добрынюшку Ми-китича», который был Илье «брат крестовыи» [9, с. 330331]. Автор комментария Б.Н. Путилин отмечал, что ссора богатыря с князем «приобретает классовый характер» [9, с. 471]. Возможно, что основанием для такой оценки послужило то, что Илья, которого князь забыл пригласить на пир, обратился к голи кабацкой и повел ее пить «на царев кабак» [9, с. 331]. Однако сюжетная линия о цареве кабаке и голи кабацкой - свидетельство исключительно сложного характера былинного повествования, в котором находили переплетение реалии Киевской Руси и России XVII в. Но если не считать эту позднейшую сюжетную линию, то конфликт Ильи с князем носил не классовый, а внутрикорпоративный характер и являлся конфликтом между сюзереном и дружинником, недовольным отношением к себе со стороны сюзерена.
Для фольклора, как и для литературы вообще, характерно отражение типичных жизненных ситуаций, которые находят в повествовании сочетание с ситуациями необычными, поражающими воображение, иногда даже сказочными. Эпизод конфликта богатыря Ильи с князем Владимиром и его разрешения отражал такую достаточно рядовую ситуацию. Она свидетельствует о том, что богатырь, или рядовой дружинник, имел отношения с князем, основанные на таком типичном
для сюзеренитета-вассалитета принципе, как вольность, и тем самым его положение в отношениях с князем было по крайней мере очень близко к вольному вассалитету.
Перед княжеским дружинником открывались определенные перспективы. Одной из них была административная и хозяйственная служба, которую мог получить старший по возрасту и по заслугам дружинник, тот, кому князь мог полностью доверять. Вместе с тем такое назначение представляло собой своего рода вознаграждение за всю его прежнюю службу, поскольку обеспечивало более устойчивое материальное положение по сравнению с тем, что он имел. Такая служба могла быть связана с получением поручения по вотчинному хозяйству князя или по сбору с населения разных территорий платежей в пользу князя -вир и продаж. Положение этих княжеских слуг нашло юридические закрепление в Русской Правде.
Одним из таких лиц был огнищанин. Само слово представляет значительную трудность для понимания. Из его внушительной историографии выделим два толкования. Одно из них, которое давал В.О. Ключевский, основано на социальном подходе, когда историк утверждал, что «огнищанин - рабовладелец» [14]. Другое - на выяснении места огнищанина в системе княжеской службы, по существу его юридического положения как лица, относящегося к высокопоставленным княжеским слугам. По мнению же Пав-лова-Сильванского, следовало «признать наиболее вероятным объяснение слова «огнищанин» от слова «огнище» - в смысле очаг и в тесно связанном с ним смысле - «дом, двор», причем огнищане - это княжи мужи, или дружинники» [12, с. 509, 515]. На тех же позициях стоял А.Е. Пресняков, считавший, что «древнейшая терминология для обозначения личного состава дружины: огнищане и гриди». Первый из этих терминов «мог бы применяться ко всей дружине, но с ним стал рядом заимствованный и родственный по смыслу термин - гридь» [15]. Оба истолкования значения слова, данные Ключевским, с одной стороны, и Павловым-Сильванским и Пресняковым - с другой, не противоречат друг другу. Княжеский дружинник вполне мог выступать как рабовладелец. Вместе с тем второе истолкование дает более наглядное представление не только о месте огнищанина на княжеской службе, но и о его происхождении. Он в самом деле выходец из дружины, который настолько хорошо зарекомендовал себя прежней службой, что приобрел высокое доверие князя и был поставлен им в качестве управляющего его вотчинным хозяйством. В результате, выполняя свои новые обязанности, недавний дружинник появляется, согласно статье 21 Краткой Правды, «у клети, или у коня, или у говяда» [16]. Для недавнего воина такие обязанности были новыми и необычными. Стремясь оправдать доверие князя, он мог вступать в конфликты с населением вотчины и рисковал быть убитым, что и заставило Ярославичей принять меры к защите своего высокопоставленного хозяйственного слуги двойной вирой за его убийство в 80 гривен.
Если огнищанин переходил на хозяйственную службу к князю, то на административно-судебную службу переходили другие бывшие военные слуги и дружинники -мечник и вирник. Статьи 41 и 42 Краткой Правды четко определяли нормы содержания этих лиц при выполнении ими служебных поручений. На тождество между мечником и гридем указывал В. И. Сергеевич [17]. Между тем понимать это можно в том смысле, что мечник происходил из княжеских дружинников, но он уже не военный, а по словам П. Н. Мрочек-Дроздовского, «судный слуга», служивший не только в суде, но и выполнявший полицейские функции, и в той же статье 41 «назван емьцем» [18]. Иной характер службы был у княжеского вирника, который должен был находиться в определенном месте, по-видимому, в течение недели и собирать с населения виры и продажи в пользу князя [19].
Переход некоторой части княжеских дружинников с военной на хозяйственную и административную службу был выгоден в материальном отношении. Связь с княжеским вотчинным хозяйством или с административной службой давала более устойчивое обеспечение, чем то, что мог получать простой дружинник-гридь. Но вместе с тем уходила в прошлое вольность, которой обладал дружинник и которая нашла столь яркое отражение в фольклорном образе Ильи Муромца. По обязанностям своим эти недавние воины находятся в тесном общении с людьми из административного и хозяйственного аппарата князя, в разной степени несвободными, и сближаются с ними по своему положению. Вольная вассальная служба сменялась министериальной. Изменение своего статуса в отношении князя воспринималось ими по-разному. Высоко ценилась забота князя, но если с его стороны проявлялась суровость, то она считалась недопустимой. Отсюда активное участие слуг-мини-стериалов в убийстве Андрея Боголюбского. Однако министериальная служба при условии, когда такой слуга, по словам Даниила Заточника, со стороны господина «видих ... добросердие к собе», была для него весьма желательна. В виде характерного для его речи афоризма Даниил обращался к князю, выражая свое представление об идеальном господине: «Не зри на мя, господине, аки волкъ на ягня, но зри на мя, аки мати на младенецъ». С точки зрения Даниила важнейшим качеством князя должна быть щедрость, поскольку «князь щедръ отець есть слугамъ многиим», а для такого, как он, слуги «лепше смерть, ниже про-долженъ животь в нищети». Смысл моления Даниила заключался в обращении его к князю: «Вопию к тобе, одержимъ нищетою: помилуи мя, сыне великого царя Владимера ... Избави мя от нищеты сея» [20].
Для Даниила Заточника материальное благополучие оказывалось несравненно большей ценностью, чем рыцарская вассальная вольность, которой пользовались былинные дружинники-богатыри князя Владимира Красное Солнышко или те летописные дружинники князей Игоря и Владимира, которые могли выставлять требования к князю-сюзерену о дополнительном сборе дани с древлян или о своем желании
«ясти» за княжеским столом не «деревяными лъжи-цами», а серебряными, после чего «Воладимеръ пове-ле исковати лъжице сребрены» [21]. По сравнению с этими былинными и летописными вольными и самостоятельными дружинниками и богатырями Даниил выглядит человеком несвободным, полностью зависимым от милостей князя, ожидающий и выпрашивающий их в своеобразной литературной форме моления [22].
Со времени Правды Ярославичей наметилась тенденция к превращению некоторой части княжеской дружины из вольных военных слуг вассального типа в слуг, зависимых от господина, находившихся при нем на правах министериальной службы. Вместе с тем в странах Западной Европы период XI - XIII вв. был временем расцвета вольного рыцарства. Этому в немалой степени способствовали начавшиеся с XI в. крестовые походы, создававшие для европейских государей спрос на профессиональных воинов для ближневосточных предприятий, а также внутренние междоусобные войны. Князья русских земель не были участниками таких походов. Однако внутренние междоусобия на Руси и войны на степном пограничье также создавали спрос на боевую дружину.
Такая дружина уже не находилась при князе постоянно и не несла хозяйственной службы в его вотчине или службы административного характера. Она собиралась в случае военных действий и распускалась в мирное время. Во время войны между Олегом Святославичем и сыном Владимира Мономаха Мстиславом в 1096 г. последний, получив известие о мирных намерениях Олега, «распусти дружину по селам» [23]. Характер связи дружинников князя Мстислава с упомянутыми в летописи селами из этого короткого сообщения не ясен. Но во всяком случае это уже не была дружина Х в., кормившаяся за княжеским столом и жившая при князе, возможно, в гриднице. Постоянным местом проживания дружинников конца XI в. были села, что давало определенную степень самостоятельности.
В таком положении вассалы-дружинники не только могли подавать сюзерену-князю советы, как это положено вассалам, но и по существу высказывать свои требования. Так случилось в 1096 г., когда сын Владимира Мономаха Изяслав занял принадлежавший Олегу Святославичу Муром, не пожелал уйти из занятого им не по праву города и погиб в бою с Олегом вблизи этого города. Осведомленный об этих событиях Владимир Мономах писал в своем письме-«грамотице» Олегу, что занять Муром посоветовала Изяславу младшая дружина, «паропци», стремившиеся получить добычу [24]. Князь согласился, что привело к трагическому столкновению с Олегом. По существу под Муромом в 1096 г. воспроизводилась ситуация далекого 945 г., когда дружина уговорила князя Игоря на незаконные действия в отношении древлян, что привело к гибели Игоря. За полторы сотни лет, прошедших между двумя событиями, изменились основы материального обеспечения дружины, но сохранилась вассальное по своему характеру право
дружинников давать князьям советы, что свидетельствовало о статусе их в конце XI в. не менее высоком, чем в середине Х в., о том, что князь дорожил дружинниками и стремился удовлетворить их, о вольности дружинников по отношению к князю.
И в более поздние времена князья советовались со своими дружинниками и учитывали их мнение. Так, когда в 1139 г. великий князь киевский Всеволод Оль-гович изгонял сына Владимира Мономаха Андрея из Переяславля и велел ему уйти на княжение в Курск, Андрей решительно отказался. Он принял свое решение не самостоятельно, но перед этим «сдумавъ с дружиною своею» [25]. В 1148 г. сын Юрия Долгорукого Ростислав отказался выполнять распоряжение отца и сюзерена о помощи Ольговичам против великого князя киевского Изяслава Мстиславича, сославшись на то, что это была бы помощь «ворогам своим», которыми для всех потомков Владимира Мономаха и Юрьевичей, и Мстиславичей являлись Ольго-вичи. Но перед тем как принять столь ответственное решение и по существу выразить непослушание отцу, он «здумавъ ... с дружиною своею» [26]. В двух приведенных выше случаях речь идет о советах князей не только со старшей дружиной, но и с рядовыми дружинниками, поскольку, когда дело касается только старшей дружины, в летописи обычно говорится о боярах или о мужах, а если упоминается дружина, то, значит, князь держал совет со всей дружиной. Аналогичное сообщение под 1149 г. о совещании Изяслава Мстиславича с братьями Ростиславом и Ярополком по поводу принятия предложения Юрия Долгорукого о встрече с ним содержит такое важное уточнение, согласно которому князья на это совещание «съзваша бояры свое и всю дружиноу» [27].
Свобода дружинника предопределяла добровольность поддержки своего сюзерена и готовность следовать за ним, продолжая служить ему даже в трудных для него обстоятельствах. Так, когда Изяслав Мсти-славич был изгнан Юрием Долгоруким из Киева и вел в 1150 г. войну с союзником Юрия галицким князем Владимиром Володаревичем, он, совещаясь с дружиной, заявил: «Вы есте по мне из Рускы земли вышли, своих сел и своих животов лишився ...» [28]. В этих словах князя выражалась не только благодарность дружине за верность, но и признание им свободного статуса дружинников как своих вольных военных слуг. Перед ними как вольными людьми этот же князь мог затронуть в своей речи мотивы чести, которые не могли иметь отношение к слугам несвободным. Такие мотивы прозвучали в его речи в 1152 г., когда он «рек дружине своеи: братья и дружино, богъ всегда Рускы земле и руских сыновъ в бещестьи не положилъ есть, на всих местех честь свою взимали суть, ныне же, братье, ревнуимы тому вси оу сих зем-ляхъ и перед чюжими языкы даи ны богъ честь свою взяти» [29]. Дружинники как вольные слуги могли привлекаться князем для военной службы, но не для исполнения роли палача, играть которую выпадало на долю несвободных слуг из княжеского окружения. Так, в рассказе об ослеплении теребовльского князя Василька Ростиславича в 1097 г. среди непосредст-
венных участников расправы с ним упомянуты не дружинники, а мелкие княжеские слуги - некий «тор-чинъ именем Беренди, овчюхъ Святополчь», «Сно-видъ Изечевичь, конюх Святополчь, и Дьмитръ, конюх Давыдов» [30]. В 1217 г. рязанский князь Глеб Владимирович и его брат Константин своих братьев и других князей и их бояр вероломно «изби своими слу-гы и с половци» [31], но не с дружинниками.
Процессы в социально-экономической и политической сфере, происходившие в XII - XIII вв. и связанные с формированием княжеского вотчинного хозяйства и развитием государственных функций княжеской власти, оказали воздействие на дружину. Часть дружинников, переходившая с военной на административную и хозяйственную службу к князю, получала более устойчивое материальное обеспечение, однако теряла статус рыцарского по своей сути вольного военного слуги. В то же время часть дружинников, не перешедших с военной на министериальную службу, сохраняли прежний вольный статус, характерный для отношений сюзеренитета-вассалитета, могла заставить кня-зя-сюзерена считаться со своим мнением и имела в этом отношении сходство с вольным западно-европейским рыцарством. Несомненно, однако, что это не дает оснований для выводов об аналогии между рядовым русским дружинником и западным рыцарем. Для более глубоких суждений по этому вопросу необходимо сравнительное изучение не только правового, но и экономического положения, а в еще большей степени основ ментальности, системы ценностей и культуры русской дружинной среды и западного рыцарства, что выходит за рамки поставленной здесь проблемы.
Литература и примечания
1. Отдельные рыцари, как отмечал Ж.Ж. Руа, имели звание «знаменитого рыцаря (le chevalier banneret). Такое звание носил рыцарь, у которого было довольно много вассалов, так что он мог собирать дружину на собственные средства и под своим особым знаменем». См.: РуаЖ.Ж. История рыцарства. М., 2001. С. 65. Таким образом, в некоторых случаях рыцари могли иметь своих вассалов-рыцарей.
2. Расслоение наблюдалось и среди бояр. Наиболее четкое указание на него содержит Устав Ярослава, где в 1 статье говорилось: «Аже кто умчить девку или насилить, аже боярская дчи, за срам еи 5 гривен золота ... а менших бояр гривна золота», во 2 статье: «Аже кто пошибаеть боярьскую дщерь или боярьскую жену, за срам еи 5 гривен золота ... а менших бояр гривна золота», в 2З статье: «Аже кто зоветь чюжу жону блядью великих бояр, за сором еи 5 гривен золота, ... а будеть менших бояр, и за сором З гривны золота». См.: Памятники русского права. М., 1952. Вып. 1. С. 259, 261. Таким образом, в XI в. в церковном законодательстве великие и меньшие бояре четко различались.
3. Ф. Ницше выделял «.монументальный, антикварный и критический род истории». См.: Ницше Ф.
О пользе и вреде истории для жизни; Сумерки кумиров; Утренняя заря: Сборник. М., 1999. С. 31.
4. Как отмечал Б.А. Рыбаков: «В последней четверти Х в. ... менялся состав княжеской дружины: наемники-варяги все больше вытеснялись коренными русскими людьми, набираемыми, как мы знаем, из жителей Приднепровья, Словен и кривичей». См.: Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 57.
5. С точки зрения Б.А. Рыбакова: «Варяжское засилье, так явно ощущавшееся в первую половину Х в., несколько уменьшилось при Святославе», но «и тогда выделялась фигура воеводы-варяга Све-нелда», который, «окруженный собственной богатой дружиной (вероятно, тоже варяжского происхождения), был своего рода киевским мажордомом и олицетворял собой варяжское начало в управлении Русью». См.: Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. С. 55. Что касается варяжского состава дружины Свенельда, о чем у Рыбакова отмечено в скобках, то это осталось на уровне гипотезы и подтверждений в ее пользу им не приведено. Столь же неясно и употребленное Рыбаковым понятие «засилье», или то, чем пребывание Свенельда в качестве мажордома выражало специфические интересы пришельцев-варягов. Однако это выражение вполне соответствует тенденции к сохранению антинорманизма в поздней советской историографии.
6. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). М., 1997. Т. 1. Стб. 22-23.
7. Там же. Стб. 54.
8. Былины. Л., 1957. С.61. Речь в былине шла о походе князя Вольги за данью из городов Гурчовца, Ореховца и Крестьяновца. Б. А. Рыбаков убедительно связывал Вольгу с князем Олегом Святославичем Древлянским, а названные города - с древлянскими центрами Вручим, Олевском и Ис-коростенем. См.: Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. С. 57.
9. Былины.
10. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 124. Этот летописный рассказ носит следы устного предания.
11. Как отмечал Ж.Ж. Руа, «в это (рыцарское. - Л.М.) звание возводились и простолюдины: обыкновенно это делалось или ввиду каких-либо особых заслуг простолюдина, или при каких-либо чрезвычайных обстоятельствах. ... Посвящаемые в рыцари из простых воинов и крестьян назывались «рыцарями из милости» («les chevaliers de grace»). Большое число рыцарей-трубадуров вышло из простолюдинов, и только благодаря своим славным подвигам эти люди достигали такой чести». См.: РуаЖ.Ж. Указ. соч. С. 65.
12. Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в удельной Руси // Феодализм в России. М., 1999.
13. О преемственности между дружиной и отношениями сюзеренитета-вассалитета Н.П. Павлов-Сильванский выражался так: «Вассальные отношения на Западе развивались из отношений дружинных. Вассалы отличались от дружинников главным образом своей земельной оседлостью и хозяйственной самостоятельностью. Вассалитет - это отделившаяся от князя, оседлая, землевладельческая дружина». Так было на Западе. Вместе с тем, как он подчеркивал: «У нас с течением времени дружинники так же, как и на Западе, приобретают земельную оседлость». См.: Павлов-Сильванский Н. П. Указ. соч. С. 426, 429.
14. Ключевский В.О. История сословий в России // Соч. М., 1959. Т. 6. С. 317.
15. Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 194, 195.
16. Правда Русская. Кн. 2. С. 154.
17. По словам В.И. Сергеевича, «гридин будет то же, что мечник, т.е. воин по ремеслу». См.: Сергеевич
B.И. Древности русского права. СПб., 1903. Т. 1.
C. 390, прим.
18. Мрочек-Дроздовский Н.П. Материалы для словаря правовых и бытовых древностей по «Русской Правде» // Чтения Общества истории и древностей российских. 1917. Кн. 3. С. 126, 127.
19. См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Киев, 1900. С. 633.
20. Моление Даниила Заточника // Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1987. С. 388, 390, 392.
21. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 126.
22. Представляется совершенно справедливым наблюдение за текстами «Слова» и «Моления» Даниила Заточника И.Н. Данилевского, согласно которому «единственное счастливое состояние, которое может представить себе создатель «Слова» и, тем более, «Моления» - состояние ... холопское». См.: Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII - XIV вв.). М., 2000. С. 324.
23. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 238.
24. Как писал Олегу Владимир Мономах, его сына Изяслава «научиша бе и паропци, да быша собе налезли, но оному налезоша зло». См.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 254.
25. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 307.
26. Там же. Стб. 319.
27. Там же. Т. 2. М., 1998. Стб. 380.
28. Там же. Стб. 409.
29. Там же. Стб. 448-449.
30. Там же. Т. 1. Стб. 260, 261.
31. Там же. Стб. 441.
Ростовский государственный педагогический университет 24 октября 2003 г.
