CC BY
81
УДК 8П.Ш.Г04’366.58
ББК 81.411.2-0
Маркова Татьяна Дамировна
кандидат филологических наук, доцент
кафедра русской филологии и общего языкознания Нижегородский государственный лингвистический университет
им. Н.А. Добролюбова г. Нижний Новгород Markova Tatiana Damirovna Candidate of Philology,
Assistant Professor Chair of the Russian Philology and General Linguistics Nizhny Novgorod state linguistic University named after N.A. Dobrolyubov
Nizhny Novgorod tdmarkova@mail. ru Древнерусский перфект в аспекте реализации функционально-семантической категории темпоральности The Old Russian Perfect in Terms of Realization the Functional-Semantic Category of Temporality
В статье предлагается рассмотреть феномен эволюции древнерусского перфекта и превращения его в универсальный претерит в аспекте экстралин-гвистических причин - процесса переосмысления мироустройства, в общем, и времени, в частности. При этом отмечается изменение функций простых претеритов: в текстах позднего периода они играют роль системостабилизирующих форм.
The author of the article proposes to examine the phenomenon of the ancient Perfect evolution and turning it into universal past tense from extra-linguistic point of view - as a result of rethinking the world order in general, and the time, in particular. Also it is noted a change in the functions of simple preterits: in the texts of the late period they act as system-stabilizing forms.
Ключевые слова: функционально-семантическая категория; темпо-ральность; модальность; древнерусский язык; претериты.
Key words: functional-semantic category, temporality, modality, the Old Russian language; preterits.
«Где бы, с помощью письменных памятников или лингвистической реконструкции, мы ни вскрывали историю перфекта, всюду она воспроизводит в основных чертах ту же самую схему», как и в истории романских языков: состояние в момент речи в настоящем, вызванное законченным прошедшим действием действие, предшествующее моменту речи, с возникающим из него
результатом действие, предшествующее моменту речи действие в прошлом. Причём отголоски семантики древнего перфекта продолжают сохраняться и в современных формах прошедшего времени глагола. В случаях реализации подобных смысловых потенций форма русского глагола оказывается в точке соприкосновения семантических полей категорий темпоральности, аспекту-альности, результативности и эвиденциальности: «В выражении скала нависла форма прошедшего времени обозначает прошедшее действие, которое в своём реальном содержании продолжает сохраняться и в настоящее время: «скала нависла и висит» [6: 280].
«Индоевропейский перфект выражал состояние в настоящем, и древнегреческие памятники зафиксировали это весьма точно» [10: 136-137]. Далее Ю. С. Степанов отмечает, что, пройдя всю цепочку семантического развития, греческий перфект вступил в конкуренцию с аористом и был побеждён. В латинском языке конкуренция перфекта с исконным прошедшим привела к смешиванию этих двух рядов форм в единой категории прошедшего времени. Подобную историю пережил перфект во французском языке, где вытеснил простое прошедшее в нейтрально-разговорном стиле. В германских языках процесс развития перфектной семантики ещё не достиг своего завершения. В русском языке закономерно прогнозируемая траектория движения перфектной семантики привела к тотальному вытеснению перфектом всех других претеритов. Данный феномен и требует осмысления прежде всего.
Русская претеритальная система по своей организации относится к так называемому северному типу [7: 22-23]. Для этого типа характерно отсутствие оппозиции имперфект:аорист, функционирование перфекта в качестве универсального претерита и наличие единственной в рамках претерита видовременной оппозиции претерит СВ:претерит НСВ. Это, в свою очередь, явилось итогом длительного процесса реформирования претеритальной подсистемы.
По результатам исследований самых разных памятников письменности известно, что формы имперфекта употреблялись равномерно на всём протяжении XII - XIV веков и, действительно, являлись принадлежностью книжнописьменного языка того времени [5: 83]. При этом различными исследователями отмечается отсутствие форм имперфекта в активном народно-разговорном употреблении уже с XII века при долгом активном использовании форм аориста во всех деловых документах того периода. Это позволяет, казалось бы, говорить о выходе имперфекта из языка, об умирании этой формы и т.п. Однако, вряд ли, подобные выводы корректны. Вопрос в том, были ли понятны тексты, содержащие формы имперфекта, носителям языка того времени. Безусловно, были. Носитель языка прекрасно владел всей системой претеритов и в речи осмысленно делал выбор форм, предусмотренных претеритальной парадигмой. Следовательно, можно с уверенностью утверждать лишь факт изменения функции и стилистической окраски форм имперфекта в указанный период, но никак не исчезновение этого претерита из системы языка. Уход из языка простых претеритов и превращение перфекта в универсальный претерит были возможны лишь в процессе длительного переосмысления мироустройства, в общем, и времени, в частности. Книжно-письменные тексты несли в себе информацию, требующую интеллектуальной и духовной работы, результаты которой отражались в действительности, обслуживаемой народноразговорным языком. В подтверждение справедливости подобного тезиса приведём цитату: «... если подходить к языку с последовательно системных позиций, то возникает вопрос, чёткого ответа на который пока ещё не дано: если четыре формы прошедшего времени характеризовали древнерусский язык не только в плане выражения, но и в плане содержания, то как изменился план содержания после утраты имперфекта и до утраты аориста; иначе говоря, какая форма древнерусского глагола стала выражать то значение, какое прежде было свойственно имперфекту и какое ставило его в плане содержания в оппозицию аористу?» [5: 90]. От себя подчеркнём: имперфект, действительно, был той тра-
диционной семантической оппозицией аориста, которая в целом делала возможным и целесообразным функционирование аориста как полноценного, семантически оправданного претерита. Поэтому и утрата имперфекта могла наблюдаться только и исключительно вместе с утратой аориста. Дело, видимо, обстояло не вполне так, как традиционно принято утверждать в исторической грамматике. Во-первых, вновь повторим: имперфект самостоятельно не утрачивался, он менял свою стилистическую функцию, сохраняясь в активном запасе носителей языка. Утрата имперфекта имела место в паре с утратой аориста. Во-вторых, утрата простых претеритов - процесс не самостоятельный. Это лишь часть полного обновления системы претеритов, которое, в свою очередь, явилось результатом обновления мироощущения этноса в целом. В-третьих, роль смыслокомпенсирующей категории, связавшей, как единым каркасом, всю систему времён языка, стала играть категория вида. Причём категория вида не только компенсировала ускользающие в результате структурных изменений смыслы, но многократно их усилила, синтезировавшись с категорией времени.
В действительности, убедительных причин, объясняющих выдвижение разрушенного перфекта на роль универсальной формы прошедшего времени, названо ранее не было. Логично было бы использовать как универсальный претерит более частотную форму аориста. Это никак не помешало бы ни формированию категории вида, ни передаче основных значений категории прошедшего времени. Также это никак не усложнило бы коммуникацию как таковую. К примеру, говоря о тексте и языке повествования об Иосифе Прекрасном, А.А. Плетнёва отмечает, что составители лубочных текстов, не зная основ церковно-славянского языка, но воспроизводя на память разнообразные фрагменты церковно-славянских текстов, знакомые с детства, употребляли нередко в качестве универсальной формы прошедшего времени самые частотные формы аориста (3 л. ед. и мн. ч.) без какого-либо согласования этих форм с субъектом высказывания [9: 520]. Таким образом, вопрос о причинах
превращения перфекта в универсальный претерит продолжает оставаться открытым.
Устойчивое употребление разрушенного перфекта фиксируется довольно поздно. Тексты XIII - XIV веков самых разных жанров всё ещё сохраняют традиционные аналитические образования перфектных форм, наряду с употреблением перфекта без связки. Причём в том случае, если вместе с полным перфектом употреблено и наименование субъекта, семантика результативности, выражаемая перфектной формой, заметно усиливается [5: 100-101]. По наблюдениям С. Д. Никифорова, исконная семантика перфекта сохранялась в ряде случаев в формах перфекта совершенного вида. Вообще же перфект совершенного вида имел чаще всего аористное значение (а также значение плюсквамперфекта в составе придаточных предложений). Нередки были случаи употребления перфектных форм и форм настоящего времени в качестве однородных сказуемых (обнищал и ходит), что подтверждает сохранение в семантике перфектных форм исторической связи с настоящим [8]. Актуализация результативной, модальной, эвиденциальной и вневременной семантики перфекта способствовала, в частности, тому, что перфектом был постепенно поглощён плюсквамперфект - как общее поглощает частное.
В целом, по различным данным, завершение процесса реформирования системы русских претеритов датируется периодом длительностью в два века. Это - XV - XVI века. А XI - XIV века - это время, когда способы выражения акциональных значений ещё не установились окончательно, многое из грамматической глагольной семантики в данный период выражается исключительно в контексте, как собственно и концептуально значимые впоследствии значения перфекта. При помощи суффиксов и чередований в корне могли быть выражены, например, комплексность, процессность, перманентность, инхоативность, каузативность, итеративность, однократность, начинательность действия. Эти же значения могли быть выражены и широким контекстом [1: 12-13]. Приставочными средствами передаётся результативность, «предшествующая хроноло-
гически временным значениям приставок» [1: 18]. Необходимо подчеркнуть, однако, что это не та результативность, которая могла быть выражена собственно формой перфекта. Перфект выражает не просто результативность, а аксиологически значимую результативность, осмысленную во времени, получившую особый статус как результативность действия в прошлом, а значит -необратимую результативность, результативность, перешедшую в новое качество. К примеру, исследуя язык «Жития Андрея Юродивого», М. Н. Шевелёва отмечает, что результативность перфекта может иметь разнообразные оттенки, т.е. семантика результативности может несколько трансформироваться. Например, в значение противопоставления настоящему: «... поскольку прямой результат действия отсутствует, а важен для настоящего сам факт, что оно имело место в прошлом, значимость этого действия может и состоять в противопоставлении того положения дел положению дел в данный момент» [12: 206]. Это бывает, например, при наличии в контексте лексических показателей прошедшего. Но так или иначе неизменным остаётся актуальность результата либо актуальность предшествования. Таким образом, в перфективной семантике сильной, востребованной и уникальной является семантика не просто результата, а ценности, важности этого результата.
Таким образом, эволюция семантики (и формы) русского перфекта отражает попытку этноса зафиксировать необратимость осевого времени: полученное в результате действия качество (выражаемое элевым причастием) мыслится как необратимое именно потому, что это качество, которое становится постоянным признаком того или иного предмета, лица, фрагмента действительности или мира как такового. Причём, обладая особой языковой семантикой, перфект очень многие свои потенции реализовал именно в контексте, взаимодействуя в том числе и с единицами, актуализирующими в том же контексте те или иные акциональные значения.
О контекстуальной и жанровой обусловленности семантики перфектных форм пишет и Т. И. Фроянова, рассматривая тексты XII - XV веков разной
жанровой специфики - от берестяных грамот до летописей. При этом исследователь отмечает наличие как временных, так и видовых оттенков в семантике перфекта. С одной стороны, по свидетельству Т. И. Фрояновой, формами перфекта обозначаются действия, совершённые в прошлом, предшествующие другому действию в прошлом, обозначенному формой аориста (в этом случае формы перфекта всегда постпозиционны по отношению к формам аориста). И в этом случае перфект поглощает семантику плюсквамперфекта. С другой стороны, при помощи форм перфекта обозначаются действия, имеющие актуальные последствия для более позднего временного плана. В этом аспекте проявляется также и модальная окрашенность перфектных форм [11: 2-3]. И вместе с тем во всех памятниках, подвергнутых анализу, данные значения перфекта не зависят от видового значения основы. «Особенно наглядны в этом отношении данные Русской Правды, где 43 % перфектных форм имперфективны и тем не менее называют действие прошлое, оставившее актуальные последствия» [11: 10].
В своём фундаментальном труде, основанном на текстологическом анализе более чем 600 рукописей XII - XIV веков, Л. П. Жуковская говорит о явлениях, чрезвычайно важных для осмысления эволюции претеритов и реализации категории темпоральности как таковой. А именно, во-первых, о категории вида Л.П. Жуковская говорит весьма осторожно, называя состояние этой категории в рассматриваемый период становлением. Во-вторых, Л. П. Жуковская отмечает многочисленные случаи взаимозамен форм аориста и причастий, замен перфекта аористом (обратим внимание на то, что именно перфекта аористом, как более активной и актуализированной для повествования формой, а не наоборот). Также Л. П. Жуковская приводит примеры параллельного употребления форм аориста и перфекта, форм аориста и имперфекта, форм аориста и настоящего-будущего времени, причастий настоящего времени и причастий прошедшего времени, форм перфекта со связкой и без связки [2: 168-174]. Из наблюдений, сделанных Л. П. Жуковской, видно, что из всех глагольных форм наиболее универсальным инвариантом является аорист, а отнюдь не пер-
фект, поэтому налицо отсутствие внутриязыковых предпосылок для превращения перфекта в форму универсального прошедшего времени. Это - с
одной стороны. А с другой стороны, напрашивается вопрос, с чем связана такая путаница в употреблении глагольных форм, если сразу отбросить предположение о низком уровне грамотности переписчиков. Ценнейший вывод, который напрашивается из наблюдений, содержащихся в фундаментальной работе Л. П. Жуковской, состоит в том, что путаница в употреблении тех или иных грамматических форм ещё не свидетельствует о том, что соответствующее явление не осознаётся носителями языка, либо лишь искусственно поддерживается книжной традицией, либо разрушается вследствие действия тех или иных собственно языковых законов. Причины подвижности нормы, вариативности компонентов разных грамматических парадигм, конкуренции тех или иных форм и т.п. - всё это может быть мотивировано далеко не только состоянием системы языка, а, напротив, абсолютно экстралингвистическими причинами и свидетельствовать не только и не столько о неустойчивости определённой языковой подсистемы или категории, сколько о динамике сознания этноса, переживающего период культурных, философских, духовных исканий.
Вопрос о причинах универсализации перфекта невозможно игнорировать, особенно в связи с его низкой повествовательной активностью. «Известно, что простые прошедшие времена вышли из употребления в живой разговорной речи в XШ-XIV вв. В памятниках же письменности формы аориста и имперфекта встречаются вплоть до начала XIX века. Возникает вопрос: почему данные глагольные формы, уже безусловно прекратившие своё существование в живом русском языке, довольно активно продолжают употребляться в книжнописьменном языке различных жанров?» [3: 3]. В данном варианте вопрос поставлен в высшей степени правильно и точно. Действительно, для чего нужны были претериты в книжных текстах (хотя книжный стиль отнюдь не обязательно должен совпадать по своим особенностям с разговорным стилем)? Ответ очевиден, несмотря на то что почему-то не поддерживается в традиционной
филологии: простые претериты удерживали претеритную парадигму, в рамках которой только и мог сформироваться (и формировался) функционально и семантически новый перфект - как универсальный, но отнюдь не тривиальный претерит. Кстати, обращает на себя внимание, во-первых, то, что, по свидетельству исследователя, простые претериты употреблялись в книжном языке до XIX века. Во-вторых, функционирование простых претеритов удерживалось книжной нормой в текстах различных жанров (от сказок до любовных сюжетов). Действительно, «реально есть одна форма существования языка - в речи, в речевых произведениях, в коммуникации, в тексте» [4: 19], и если в этой единственной форме существования языка мы фиксируем употребление тех или иных глагольных форм, то как можно говорить о том, что в языке их уже нет?
В. А. Жульева, ссылаясь на исследования Г. Н. Аверьяновой, О. Л. Рюминой, Ю. В. Фоменко, Н. В. Юстратовой, утверждает бесспорно правильную вещь: хотя употребление простых претеритов в поздних текстах не идентично их употреблению в текстах раннего периода, когда данные глагольные формы имели хождение не только в книжной письменности, но и в устной традиции, однако «аорист и имперфект в XV-XVIII веках получили какую-то новую форму своего существования» [3: 7]. Думается, что следует уточнить мысль автора: аорист и имперфект в текстах позднего периода выполняют явно новые функции. В первую очередь собственно стилистическую, так как простые претериты являются в текстах XVII-XIII веков и позднее стилеобразующим средством: они придают тексту «высоту» тона, торжественную окраску, участвуют в традиционных зачинах повествований, в сочетании с абстрактными именами существительными легко актуализируют в своей семантике отвлечённые оттенки [3: 13-14]. Всё это свидетельствует об «осмысленном употреблении авторами повестей форм аориста и имперфекта, о том, что данные глагольные образования ощущались ими как живые формы литературного повествования» [3: 13-14]. Но у простых претеритов есть и совершенно особенная
функция, которую можно назвать системостабилизирующей. Она состоит в том, что в рамках удерживаемой претеритной парадигмы завершается формирование нового универсального претерита, сохраняющего в себе уникальную семантику древнего восточнославянского перфекта.
Говоря о количественных и качественных характеристиках употребляемых в исследуемых текстах претеритных форм, В. А. Жульева называет факты, абсолютно схожие с теми, что наблюдаются в текстах славяно-русских прологов: безусловное преобладание аориста (свыше 50% форм), относительно редкий имперфект. Однако вместо того чтобы повторить тиражируемый в отечественной филологии вывод о «вымирающих», «вытесняемых категорией вида» и лишь искусственно поддерживаемых в книжном употреблении простых претеритах, исследователь утверждает совершенно очевидную и логически неоспоримую вещь: аорист обладает жизненностью и активностью; то же касается и имперфекта, редкость которого является отнюдь не следствием «вымирания», а следствием неповторимого семантического потенциала, яркости и уникальности контекстуальной семантики данной формы; наконец, грамотность и талант русских книжников той поры достойны более высокой оценки (о чём свидетельствует и весьма небольшое количество обнаруженных ошибок в согласовании форм аориста и имперфекта), так как авторы и переписчики прекрасно ощущали потенциал используемых претеритных форм и чётко их дифференцировали, употребляя сознательно, с учётом коммуникативной сверхзадачи текста и не считая функционально-стилистическую закреплённость грамматических форм признаком их ущербности [3: 9]. При этом автор отмечает активное функционирование в анализируемых текстах форм вида, который, следовательно, не отменяет возможность и необходимость употребления простых претеритов, что тоже не соответствует традиционной трактовке причин выхода из языка аориста и имперфекта [3: 12].
Говоря об употреблении перфекта, В. А. Жульева замечает преобладание этих форм в прямой речи, что отмечалось ранее многими учёными. Вместе
с тем такое наблюдение логично укладывается в функционально-семантические характеристики перфекта. Во-первых, употребление перфекта в прямой речи служит цели имитации разговорной речи, где является самой частотной формой. Во-вторых, именно в диалоге, в непосредственном общении максимально актуализируется каждое действие, о котором сообщают коммуниканты. А среди претеритов именно перфект обладает максимальной модальной составляющей. Таким образом, и кажущаяся содержательная тождественность претеритов отнюдь не означает их функциональной тождественности. «Формы аориста и имперфекта в среднерусский период входили в словесную ткань определённых жанров литературы как общая, достаточно устойчивая, художественная повествовательная норма» [3: 15], на фоне чего и складывалась семантика нового универсального претерита. Подчеркнём: уникальность и неповторимость русского нового универсального претерита состояла в его изначально мощном модальном потенциале. При этом, как ни парадоксально, грамматический механизм разрушения перфекта также обусловлен его модальной семантикой. В качестве аргумента целесообразно привести результаты исследования М. Н. Шевелёвой. Ссылаясь на материал говоров, автор отмечает наличие в форме есть экзистенциально-модального семантического компонента: «. значение индикативной модальности, утверждение реальности данного факта выступает на первый план, нейтрализуя собственно временное значение» [12: 212]. Более того, автор называет есть «заверительной» частицей, средством выражения удостоверительной модальности [12: 213]. Таким образом, «из всего комплекса грамматических значений вспомогательного глагола перфекта именно значение модальности индикатива оказывается доминирующим» [12: 214]. Что же касается л-формы, то она «может функционировать без вспомогательного глагола как полноценный претерит» [12: 215], а вспомогательный глагол превращается в неизменяемый модальный показатель, сохранившийся сейчас только в говорах северо-западного региона. Напомним, что всё это возможно лишь при относительной автономности частей перфекта.
Мотивом для запуска такого грамматического механизма были, в первую очередь, социокультурные изменения - в системе ценностей крестившейся Руси.
Библиографический список
1. Баженова, С. И. Система способов глагольного действия в древнерусском языке XI - XIV вв.: автореф. дис. ... канд. филол. наук [Текст] / С.И. Баженова. - Л., 1983. - 19 с.
2. Жуковская, Л. П. Текстология и язык древнейших славянских памятников [Текст] / Л.П. Жуковская. - М.: Наука, 1976. - 368 с.
3. Жульева, В. А. Формы глагола прошедшего времени в русских повестях XV - XVIII вв.: автореф. дис. ... канд. филол. наук [Текст] / В.А. Жульева. - Казань, 1973. - 16 с.
4. Золотова, Г. А. Категория времени и вида с точки зрения текста [Текст] / Г.А. Золотова // Вопросы языкознания. - 2002. № 3. - С. 7-29.
5. Историческая грамматика русского языка. Морфология. Глагол [Текст]. - М.: Наука, 1982. - 437 с.
6. Ломтев, Т. П. Сравнительно-историческая грамматика восточнославянских языков [Текст] / Т.П. Ломтев. - М.: Высшая школа, 1961. - 323 с.
7. Маслов, Ю. С. Типология славянских видо-временных систем и функционирование форм претерита в «эпическом» повествовании [Текст] / Ю.С. Маслов // Теория грамматического значения и аспектологические исследования. - Л., 1984. - С. 22-42.
8. Никифоров, С. Д. Глагол, его категории и формы в русской письменности второй половины XVI века [Текст] / С.Д. Никифоров. - М.: Издательство Академии наук СССР, 1952. - 344 с.
9. Плетнёва, А. А. Особенности текста и языка лубочного повествования об Иосифе Прекрасном [Текст] / А.А. Плетнёва // Лингвистическое источниковедение и история русского языка 2006-2009 / сб. статей. - М.: Древлехранилище, 2010. - С. 503-522.
10. Степанов, Ю. С. Основы общего языкознания [Текст] / Ю.С. Степанов. - М.: Просвещение, 1975. - 272 с.
11. Фроянова, Т. И. Формы перфектной группы в памятниках новгородской письменности XII - XV вв.: автореф. дис. . канд. филол. наук [Текст] / Т.И. Фроянова. - Л.: ЛГУ, 1970. - 12 с.
12. Шевелёва, М. Н. Об утрате древнерусского перфекта и происхождении диалектных конструкций со словом есть [Текст] / М.Н. Шевелёва // Языковая система и её развитие во времени и пространстве: сборник научных статей к 80-летию проф. К.В. Горшковой. - М., 2001. - С. 199-215.
Bibliography
1. Bazhenova, S.I. The of the Verb Actions System in the Old Russian of
XI - XIV Centuries: Synopsis of Diss. ... Cand. of Philol. [Text] / S.I. Bazhenova. -L., 1983. - 19 p.
2. Froyanova, T.I. The Perfect Tense forms in Novgorod Manuscripts of
XII - XV Centuries: Synopsis of Diss. ... Cand. of Philol. [Text] / T.I. Froyanova. -L.: LSU, 1970. - 12 p.
3. Lomtev, T.P. The Comparative Grammar of the East Slavic Languages [Text] / T.P. Lomtev. - M.: High School, 1961. - 323 p.
4. Maslov, Yu.S. Typology of the Slavic Tense and Aspect Systems and the Functioning of the Preterite Forms in the "Epic" Narration [Text] / Yu.S. Maslov // Theory of Grammatical Meaning and Aspectological Research. - L., 1984. - P. 22-42.
5. Nikiforov, S.D. Verb, Its Categories and Forms in the Russian Literature of the Second Half of the XVI Century [Text] / S.D. Nikiforov. - Moscow: The USSR Academy of Sciences, 1952. - 344 p.
6. Pletneva, A.A. The Features of Text and Language of Woodcut Story of Joseph the Beautiful [Text] / A.A. Pletneva // Linguistic Chronology and History of the Russian Language 2006-2009 / Col. Articles. - Moscow: Drevlehranilische, 2010. - P. 503-522.
7. Sheveleva, M.N. About Loss of the Old Russian Perfect and Dialect Constructions with the Word Is [Text] / M.N. Sheveleva // Language System and Its Development in Time and Space: Collection of Research Articles on the 80th Anniversary of Prof. K.V. Gorshkova. - M., 2001. - P. 199-215.
8. Stepanov, Yu.S. Foundations of General Linguistics [Text] / Yu.S. Stepanov. - M.: Education, 1975. - 272 p.
9. The Historical Grammar of the Russian Language. Morphology. Verb [Text]. - Moscow: Nauka, 1982. - 437 p.
10. Zhukovskaya, L.P. Textology and Language of the Ancient Slavic Manuscripts [Text] / L.P. Zhukovskaya. - Moscow: Nauka, 1976. - 368 p.
11. Zhuleva, V.A. The Past Tense Forms of the Verb in the Russian Novels of XV - XVIII Centuries.: Synopsis of Diss. ... Cand. of Philol. [Text] / V.A. Zhuleva. - Kazan, 1973. - 16 p.
12. Zolotova, G.A. Tense and Aspect Category from the Point of View of the Text [Text] / G.A. Zolotova // Problems of Linguistics. - 2002. - Number 3. - P. 729.
