CC BY
50
УДК 316.27 + 340.12 ББК 67.0
Пантыкина Марина Ивановна Pantykina Marina Ivanovna
заместитель директора по учебной работе Гуманитарно-педагогического института Тольяттинского государственного университета доктор философских наук, доцент.
Deputy Head on Study work of the Humanitarian and Pedagogical Institute, Togliatti State University, Doctor of Philosophy, Associate Professor. Тел.: 8(917) 968-06-07.
ДОВЕРИЕ В ПРАВЕ КАК КОГНИТИВНАЯ УСТАНОВКА ИНДИВИДУАЛЬНОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ
Trust in the law as cognitive attitude of the individual legal consciousness
В статье представлен феноменологический анализ доверия в праве, на основе которого делается вывод о том, что оно является когнитивной установкой, реализующейся как стремление к очевидности индивидуального правосознания. Условия правовой жизни и семантическое пространство, создаваемое деятельностью юристов, как утверждает автор, оказывают непосредственное влияние на качественные характеристики доверия в праве. Оно может быть как свидетельством правовой компетентности правового субъекта, так и символическим доверием.
Ключевые слова: доверие, очевидность, правовая установка, правовая жизнь, феноменология права, правовой субъект, индивидуальное правосознание.
В последнее десятилетие исследования доверия стали популярным научным трендом. Интерес к нему обусловлен, по крайней мере, несколькими обстоятельствами. Во-первых, в условиях тотальной социальной неопределенности и возрастания социальных рисков доверие отражает социально значимые ориентиры - стабильность, предсказуемость, ситуационный контроль. Как уточняет А. Селигмен, обращение к феномену доверия должно произвести «впечатление страстного призыва к определению генерализированного доверия в современных демократических обществах, что указывает на кризис тех оснований доверия, которые на протяжении двух последних десятилетий определяли современное национальное государство» [1, с. 9]. Во-вторых, концепт доверия корреспондируется как с парадигмаль-ными изменениями социальной теории, связанными с переходом от изучения «обществ, опирающихся на судьбу, к обществам, опираю-
The article contains a phenomenological analysis of trust in the law. Conclusion is made that it is a cognitive attitude, which is implemented as an intention for evidence of the individual legal consciousness. Terms of legal life and semantic space created by the activities of lawyers, have a direct impact on the quality parameters of trust in the law. It can be as evidence of legal competence of a legal entity and the symbolic trust.
Keywords: trust, evidence, cognitive attitude, legal life, phenomenology of law, legal entity, individual legal consciousness.
щимся на человеческую субъективность» [2, с. 55], так и с повседневными социальными ожиданиями. В-третьих, в современных социологических и политологических исследованиях доверие зарекомендовало себя в качестве универсального смыслового конструкта, позволяющего оценить степень легитимности политики и/или эффективности экономической стратегии конкретного государства, корпорации, политической организации, общественного объединения и так далее.
Реализация познавательного интереса к доверию осложняется тем, что многочисленные отечественные и зарубежные научные труды, посвященные ему, предлагая обширный теоретический и эмпирический материал, усиливают семантическую неопределенность этого понятия. Имеющиеся попытки конкретизировать его содержание, как правило, сводятся к подбору наиболее подходящего родового понятия - «залог», «уверенность», «репу-
тация», «ролевое поведение» и так далее, что обусловливает сегментацию доверия в соответствии с его проявлениями в различных социальных практиках или психике человека. Кроме того, на фоне активного изучения проблемы доверия в политологии, социологии и социальной психологии, она до сих пор остается terra incognita в теории и философии права. Между тем доверие наряду с другими правовыми ценностями включено в право имплицитно и является его собственным аксиологическим основанием.
Не претендуя на исчерпывающее решение всех вопросов, возникающих в процессе исследования доверия в праве, попытаемся выявить некоторые смыслы данного феномена. Для этого, прежде всего, необходимо отказаться от его формально-логической дефиниции в пользу дескриптивного определения, демонстрирующего смысловой инвариант понятия, возникающий в результате конфигурирования ряда свидетельств доверия и недоверия в праве. Кроме того, следует сосредоточить внимание на «источнике» доверия в праве - индивидуальном правосознании.
Для решения первой задачи проанализируем несколько типичных правовых ситуаций. Например, сам факт обращения в правоохранительные органы, суд или другие официальные инстанции за юридической помощью или экспертным решением является свидетельством доверия. При этом возможные несправедливость решений, некомпетентность или коррумпированность их отдельных представителей не могут опровергнуть тот факт, что эти институции обладают «кредитом доверия». Доверие проявляется и в том, что, вступая в те или иные правовые отношения, мы доверяем второй стороне (работодателю, исполнителю, адвокату, супругу и так далее) больше, чем договору, оформленному надлежащим образом. Более того, никто не стал бы прилагать усилия для его заключения, если бы другая сторона не вызывала бы у нас доверия, так как, согласно Э. Леви, «ответственность, будь то договорная или уголовная ответственность, равным образом зиждется на добросовестности: это следствие обманутого легитимного доверия» [3, с. 258]. И наоборот, наличие легитимного доверия к себе и другим «дает нам владение правом, обязывает других по отношению к нам...» [3, с. 259].
Кредит доверия реализуется и в практике правовых фикций, презумпций и преюриди-ций, которые позволяют преодолеть неопределенность, неурегулированность правовых отношений, «оградить субъективные права граждан от лишнего формализма, защитить эти права, превратить их в реальность» [4, с. 560]. Правовые институции (суд, полиция, парламент) и реализуемый ими порядок действий принято наделять публичным и процедурным доверием. И хотя, как пишет П. Штомпка, эти виды доверия отличает абстрактность, мы ожидаем, что непосредственно не связанные с нами правовые институции будут соответствовать социальным требованиям, а надлежащие юридические процедуры приблизят общество к справедливости и объективным приговорам [2, с. 258].
Рассмотренные выше примеры проявлений доверия убеждают нас в том, что оно является одним из аксиологических оснований права. Однако если верно предположение о том, что доверие имманентно присуще праву, то можно ли считать справедливым утверждение о том, что недоверие есть свидетельство неправа? Так, П. Штомпка приводит примеры профессий, которые предполагают недоверие и подозрительность: таможенник, полицейский в аэропортах, прокурор и обвинитель в судах, налоговый инспектор и т. п. По мнению автора, они могут исполнять свои должностные обязанности только потому, что способны в подозреваемом обнаружить преступника, в налогоплательщике - злостного уклониста, в пассажире - террориста и так далее [2, с. 160-161].
Если следовать этой логике, то для обнаружения законопослушных граждан необходимы были бы специальная нормативная база и дополнительные правовые институции, которые, как сквозь мелкое сито, отделяли бы из множества потенциальных преступников и правонарушителей единичные экземпляры людей с «чистой совестью». В результате обществу пришлось бы мириться с судами, пренебрегающими презумпцией невиновности, с длинными очередями на таможне, бесконечными штрафами и другими проявлениями официального произвола. А поскольку в реальной правовой жизни последние, если и обнаруживаются, то лишь в качестве различных форм неправа и девиации, утверждение П. Штомпки о том, что работники суда
и правоохранительных органов изначально подозрительны и недоброжелательны к населению, а граждане злобны и преступны, представляется неубедительным. Думается, что юристам присуща профессиональная способность к «схватыванию» и ситуативно правильной интерпретации происходящих событий, что позволяет выделить в потоке представлений искомую «очевидность», которая и принимается в качестве исходной когнитивной установки. Последняя направлена на «упрощение» правовых коллизий с целью достижения минимально справедливого решения. Постфактум действия, связанные этим решением, оцениваются как «основанные на доверии» или «основанные на недоверии». При этом доверие (недоверие) как очевидность, обнаруживающаяся в акте усмотрения, оказывается исходным, определяющим его производное качество - быть аксилогическим принципом права.
Особенно наглядно доверие как когнитивная установка проявляется в тех случаях, когда люди действуют в соответствии с правовыми нормами непроизвольно, то есть без какого-либо внешнего принуждения или самоконтроля. Например, пассажир может не знать о существовании статей Уголовного и Административного кодексов, которые регламентируют его поведении на борту самолета. Он доверяет свою жизнь должностным лицам, организующим полет. Их действия не вызывают у пассажира сомнений, так как они для него очевидны и не противоречат ожиданиям личной безопасности. Однако в том случае, если пассажир самолета проявляет излишнюю «осведомленность», усложняя очевидное, то его поведение вызовет подозрение у командира воздушного судна и правоохранительных органов.
Думается, что доверие в качестве когнитивной установки предшествует любому суждению о праве. Это заставляет конкретизировать границы исследования, отказавшись от изучения доверия в праве вообще в пользу поиска его места в структуре правосознания, а именно индивидуального правосознания. Заметим, что реализация данного уточнения осложняется тем, что правосознание в отечественной юридической литературе трактуется как форма общественного сознания, в то время как индивидуальное правосознание считается не более чем
спекулятивной конструкцией или эпифеноме-
__________/П ^ ^
ном группового правосознания. С этой точкой зрения, несмотря на ее доминирование, трудно согласиться. Во-первых, правовое регулирование осуществляется через воздействие на поведение посредством корректировки состояний индивидуального правосознания: его внутренних побудительных мотивов, установок и ценностных ориентаций. Во-вторых, отрицая индивидуальное правосознание, невозможно объяснить факты совершения правовых и противозаконных действий отдельными лицами, конкретных притязаний соблюдения прав и свобод человека и так далее. В-третьих, как справедливо подчеркивал И. А. Ильин, «человеку невозможно не иметь правосознания; его имеет каждый, кто сознает, что кроме него на свете есть другие люди. Человек имеет правосознание независимо от того, знает он об этом или не знает, дорожит этим достоянием или относится к нему с пренебрежением. Вся жизнь человека и вся судьба его слагаются при участии правосознания и под его руководством; мало того, жить - значит для человека жить правосознанием...» [5, с. 20].
В структуре индивидуального правосознания принято выделять следующие неразрывно связанные между собой элементы: правовые знания (правовая осведомленность), отношение к праву и правовые установки (формы когнитивной активности правового субъекта). К последним следует отнести доверие, поскольку оно выражает меру освоения и включения в сферу личного опыта внешних по отношению к правовому субъекту нормативно-правовых установлений. Кроме когнитивно-сти, Г. В. Назаренко выделяет в структуре правовой установки и другие производные от нее элементы:
1) оценочный - выражающий степень одобрения/неодобрения требований правовой нормы;
2) коммуникативный - проявляющийся в отношении к правовым притязаниям других лиц;
3) сенситивный - выражающий эмоциональную окраску правовой установки;
4) практический - характеризующий готовность правового субъекта к действию [7, с. 99].
Первичность когнитивного элемента в правовой установке объясняется тем, что, как писал Э. Гуссерль, «мы суть субъекты для этого мира, а именно как познающие его в опыте,
обдумывающие, оценивающие, целенаправленно соотносящиеся с ним Я-субъекты, для коих этот окружающий мир имеет только тот бытийный смысл, который когда-либо придали ему наш опыт, наши мысли, наши оценки и так далее, и в тех модусах значимости (бытийной достоверности, возможности, той или иной видимости и так далее), которые мы как субъекты значимости актуально при этом осуществляем или которыми мы уже с некоторых пор обладаем как хабитуальными приобретениями, храня их в себе как значимости того или иного содержания, которые при желании могут быть вновь актуализированы» [7, с. 145].
Доверие связано с такими проявлениями правовой установки, которые исследователь назвал «формами сознания и мотивации». Оно является аналогом разумного стремления -«...стремления придать личностной жизни форму понятности в отношении тех или иных ее позиций в суждениях, оценках или практике, и в соответствии с ней форму законности или разумности» [8, с. 125]. Поэтому доверие как свойство правосознания выражается в том, что «всякое сознание вообще либо само уже имеет характер очевидности, то есть и его ин-тенциональный предмет дан в нем сам по себе либо существенно тяготеет к переводу в модусы данности самого предмета, то есть к подтверждающим синтезам, которые по своему существу относятся к сфере "Я могу"» [9]. На пути к очевидности Я не только проясняет «смутные» состояния сознания, но и, преодолевая их, открывает для себя нечто новое. Как пишет Гуссерль, «вместо самого полагаемого может появиться нечто другое, причем именно в модусе "оно само"» [9].
Обращают на себя внимание философские метафоры, введенные ученым для обозначения очевидности как области реализации Я -«Я могу» и «Я могу вновь и вновь». В контексте феноменологии права «Я могу» можно интерпретировать как когнитивную активность правосознания, практическая реализация результатов которой зависит от усмотрения, правового интереса и воли. Под правовым усмотрением, или правовой интенцио-нальностью, в данном случае понимается мыслительная деятельность, в рамках которой осуществляется анализ вариантов правового поведения, соотносятся возможности и интересы субъекта права. Правовой интерес - это
когнитивная форма потребности, придающая субъективную значимость конкретным правовым явлениям, процессам и событиям. Воля есть выражение целерациональных прагматических устремлений правового субъекта, которое обеспечивает переход от констатации его абстрактных возможностей к их реализации в решениях и осмысленном поведении. Успешность этого перехода и утверждается позитивной коннотацией метафоры «Я могу».
Вторая метафора Э. Гуссерля «Я могу вновь и вновь» также может быть интерпретирована как отсылка к «доверительному» правосознанию. Смысл ее состоит в том, что интенция, признанная субъектом как очевидная, свидетельствует об освоении им некоторого опыта. Ряд последующих новых очевидностей, с одной стороны, раздвигает границы первичного опыта, поэтому Я может вновь и вновь возвращаться к ушедшей в прошлое действительности, подлинность которой фиксируется в сознании в виде воспоминаний и одновременно продвигается к другим очевидностям имманентных данностей [9]. Контекст доверия в праве «Я могу вновь и вновь» указывает на то, что ценность права обусловлена его способностью формировать представления о «нормальной жизни». Б. Вальденфельс объяснял природу этой способности процессами хабитуа-лизации. В частности, он подчеркивал, что действующие нормы - это не скрижали заветов и запретов. Они представляются каждому тем, на что он может положиться как на уже отработанную привычку. Понимание «нормальной жизни» берет начало в прошлом, которое предшествует нашему собственному опыту (первичный хабитус), а затем оно позволяет осмысленно модифицировать или расширять существующие нормы (вторичный хабитус) [10, с. 88]. Право воспринимается правовым субъектов как хабитуаль-ная очевидность и вызывает доверие в том случае, когда он осознает свою «нормальность», то есть адаптированность к правовой жизни. В результате хабитуальная очевидность «Я могу вновь и вновь», дополняя потенциальную очевидность «Я могу», конституирует субъект права для самого себя и способствует формированию доверия к правилам нормативно-правовой регламентации.
Итак, доверие следует определить как когнитивную установку, отличающуюся стремлени-
ем к фиксации очевидного. Однако насколько реализуемо это стремление в условиях неопределенности конкретных правовых коллизий? Возможный ответ на этот вопрос содержится в рассуждении Э. Гуссерля: «.. .в отношении некоторых предметов очевидность бывает лишь случайным событием в жизни сознания. В процессе подтверждения само оно может обратиться в свое отрицание; вместо самого полагаемого может появиться нечто другое, причем именно в модусе "оно само", вследствие чего позитивность полагаемого разрушается, и оно, в свою очередь, обращается в ничто» [9].
Случайность очевидности и возможность «сбоев» в доверии весьма характерны для правовой жизни. Причины этих «отклонений» обусловлены проблемами реализации рациональности как универсальной сущностной формы структуры трансцендентальной субъективности [9]. Не претендуя на полных анализ, рассмотрим две из них. Первая причина «сбоя» доверия очевидности связана с тем, что результат освоения правовых явлений зависит от степени их значимости для субъекта. А. Шюц, определяя очевидность как отношение интереса и распределения знания, выделял области воспринимаемой важности: от зоны «мир непосредственного окружения индивида является зоной первичной важности» до «зоны абсолютной несущественности, которая никогда не войдет в сферу интересов индивида, и никакое изменение в ней никогда не сможет повлиять на решение проблем индивида». Другими словам, некоторые правовые явления не могут вызывать доверительных отношений, так как они не включены в сферу его личного опыта.
Вторая причина «сбоя» доверия-очевидности обусловлена сложностью правовых коллизий и ненадежностью прогнозов поведения других людей. Это приводит к тому, что подразумевание очевидного начинает конституироваться в индивидуальном правосознании, но, не получая соответствующего подтверждения, не «наполняется» смыслом доверия.
И, наконец, третья причина имеет основания в прагматике общественных отношений, так как право представлено в индивидуальном правосознании чаще всего не как система правовых ценностей и идеалов, а как сфера практической деятельности юристов-профессионалов. Последние, обладая «юридическим духом и чутьем», конструируют
пространство очевидного с помощью специфической формы суждений, «которая была бы несводима к ненадежным интуициям чувства справедливости и дедуцировалась бы из внутренне непротиворечивого свода правил, лежит в основе взаимопонимания, объединяющего в (и благодаря) конкурентной борьбе за одни и те же ставки далеко не однородную группу агентов, живущих за счет создания и продажи юридических товаров и услуг» [13, с. 83]. Юридическая техника и производный от нее юридический язык имеют символическую власть номинации, которая фиксирует статусы участников правовых отношений и регламентирует ограничения и возможности их действий. Но символическая власть не может осуществляться без минимума доверия, имеющего символический характер. Оно позволяет «держать в тени» проявления произвола символической власти юристов. Как писал П. Бурдье, «постоянное воспроизводство веры в юридический порядок является одной из функций собственно юридической работы, заключающейся в кодификации этических представлений и практик и способствующей внушению профанам основ профессиональной идеологии юристов, то есть веры в нейтральность и автономию права» [13, с. 111]. С помощью юридической техники «профессионалы» поддерживают доверие к себе, формируя зависимую позицию «профанов» либо усиливая их «юридическую нужду» в защите субъективных прав в установленном порядке или сводя ее на нет [13, с. 98].
В заключение отметим, что представленный феноменологический анализ доверия в праве позволяет сделать вывод о том, что оно формируется в индивидуальном правосознании как когнитивная установка на обнаружение исходных данностей или очевидностей правовых явлений. Условия правовой коммуникации, в частности семантическое пространство, создаваемое деятельностью юристов, оказывают непосредственное влияние на его качественные характеристики. Правовое доверие, сопряженное со свободой позиции правового субъекта, свидетельствует о его правовой компетентности. Символическое доверие, «маскирующее» правовой конформизм, выступает признаком латентного правового нигилизма и отсутствия условий эмансипации правосознания.
Литература
1. Селигмен А. Проблема доверия. М., 2002.
2. Штомпка П. Доверие - основа общества. М., 2012.
3. Levy E. La Vision socialiste du Droit/ ed. of M. Giard. Paris, 1926.
4. Гурвич Г. Д. Философия и социология права: избранные сочинения. СПб., 2004.
5. Черданцев А. Ф. Основные характеристики норм права // Российский ежегодник теории права. 2009. № 2.
6. Ильин И. А. О сущности правосознания. М., 1993.
7. Назаренко Г. В. Теория государства и права. М., 1998.
8. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная философия. Введение в феноменологическую философию. СПб., 2004.
9. Гуссерль Э. Статьи об обновлении // Вопросы философии. 1997. № 4.
10. Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб., 1998.
11. Вальденфельс Б. Мотив Чужого. Минск, 1999.
12. Шульц В. Л. Методология социального познания А. Шюца // Вопросы философии. 2008. № 1.
13. Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.-СПб., 2005.
Bibliography
1. Seligman A. Problem of trust. Moscow, 2002.
2. Shtompka P. Trust is a foundation of the society. Moscow, 2012.
3. Levy E. Socialist vision of the law / ed. of M. Giard. Paris, 1926.
4. Gurvich G. D. Philosophy and sociology of the law: selected works. St. Petersburg, 2004.
5. Cherdantsev A. F. Main features of legal norms // Russian legal theory yearbook. 2009. № 2.
6. Ilyin I. A. About the nature of legal consciousness. Moscow, 1993.
7. Nazarenko G. V. Theory of government and law. Moscow, 1998.
8. Husserl E. The crisis of European sciences and transcendental philosophy. An introduction to phenomenological philosophy. St. Petersburg, 2004.
9. Husserl E. Articles about updating // Questions of philosophy. 1997. № 4.
10. Husserl E. Cartesian meditations. St. Petersburg, 1998.
11. Waldenfels B. The motive of a Stranger. Minsk, 1999.
12. Schults V. L. Methodology of social cognition of A. Shouts // Questions of philosophy. 2008. № 1.
13. Bourdieu P. Social space: fields and practice. Moscow-St. Petersburg, 2005.
