CC BY
63
ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ THEORY AND METHODOLOGY
Вестник Челябинского государственного университета. 2016. № 11 (393). Экономические науки. Вып. 54. С. 9—18.
УДК 330.341.2 ББК У011.2
ДОВЕРИЕ КАК КЛЮЧЕВОЙ РЕСУРС СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА
А. В. Подопригора
Челябинский государственный университет, Челябинск, Россия
Рассматривается трансформация источников и решающих факторов динамики экономики и социума на современном этапе развития постиндустриального общества. Раскрываются генезис, взаимосвязь и влияние таких социально-психологических феноменов, как доверие и парадигма нравственного поведения, на характер и эффективность экономических процессов в условиях доминирования «креативной индустрии»; главным источником власти в таком обществе становится конструирование релевантных новой парадигме смыслов и дискурсов в ходе процессов массовой коммуникации и самокоммуникации. Прослеживается происхождение концепции «рациональности нравственности» от «категорического императива» И. Канта; обосновывается необходимость формирования в РФ институциональной и культурной среды, поддерживающей и мотивирующей утверждение и распространение доверия как «атмосферы развития».
Ключевые слова: доверие, коммуникация, информация, информационное общество, сети, социальный капитал, меритократия, модернизация, мораль, категорический императив.
«Информационная революция» и новая парадигма развития. Экономика современного постиндустриального информационного общества (сегодня в научном сообществе дискутируются также такие его определения, как постинформационное, когнитивное, сетевое) развивается в соответствии с моделями, имеющими серьезные отличия от характерных для социумов, где доминируют доин-дустриальный и индустриальный уклады, а глобальные сети, новые коммуникации и «креативная индустрия» не являются определяющими факторами. Как подчеркивает Д. Белл, постиндустриальное общество — это не только «деятельность, связанная в первую очередь с обработкой данных, управлением и информацией», не только общество, обладающее научным потенциалом и способностью трансформировать научные знания в конечный продукт, называемый «высокими технологиями», но и «образ жизни, который во все возрастающей степени сводится к взаимодействию людей друг с другом»; при этом ключевые роли отводятся людям, «владеющим знаниями, а не собственностью», чья модель поведения «предопреде -ляется этикой их деятельности, которая, как правило, первична по отношению к этике эгоизма» [1].
Это диктует актуальность изучения влияния на современный экономический процесс факторов, которые ранее не представлялись принципиально существенными для экономической деятельности, но сегодня начинают определять характер и перспективы развития социума в целом.
Так, эффективность конструирования и скорость реализации адекватных актуальным вызовам информационных моделей и сценариев развития в различных взаимодействующих социально-экономических, социокультурных и политических средах (часто живущих в разных «темпомирах», по выражению С. Курдюмова [Цит. по: 2]) сегодня определяющим образом влияет на интенсивность общественных и экономических процессов в странах и регионах, оптимизируя или искажая социальное пространство и задавая суммарный результат происходящих трансформаций; это особенно значимо для современной российской ситуации.
Промежуточные результаты произошедшей в мире в конце прошлого столетия «информационной революции» позволили ранее предложить эвристическую модель соотносительности категорий пространства — времени — информации
для социально-экономических систем [3]. Ее суть заключается в том, что адекватность и эффективность реализации информации как главного ресурса современного человечества прямо пропорциональны скорости ее прохождения и доступности в той или иной общественно-политической среде (системе).
Отмечено, что большие пространства с этнически сложным составом населения и регулирующие их государственные и иные институты (иерархически организованные, часто пораженные вирусом клановости и коррупции проводники информации), как правило, замедляют скорость прохождения, снижают доступность и в итоге искажают информацию, что ведет к ее неадекватной реализации и далее к «искривлению» исторического, социального, экономического и культурного пространства в территориях, удаленных от места рождения информационного импульса.
Государственные системы, охватывавшие в до-информационную эпоху большие территории с мультикультурным и этнически разнородным населением, могли быть, по определению, только империями — государствами, оснащенными сложными и громоздкими иерархическими структурами сбора, обработки и односторонне («сверху вниз») направленной передачи информации, притом что сама информация собиралась, обрабатывалась и трансформировалась в управленческие решения узким кругом лиц в «центре», а доступ к ней часто был ограничен не только административно, но и сакрально. При этом все «протодемократии» сводились к относительно небольшим городам-полисам.
«Информационная революция» многое поменяла. Для развитых постиндустриальных стран новые технологии коммуникации открыли возможность построения глобальных «либеральных империй» (хотя точнее называть их «новыми федерациями») — доступность и эффективные технологии обработки и передачи информации при наличии «обратной связи», свободные мультимедийные СМИ, демократические процедуры и институты делают технологически и политически возможным «эффект полиса» в условиях большого и многосоставного государства (США, Евросоюз) [4]. Очевидно, что в постиндустриальной экономике ригидные иерархические структуры препятствуют свободным потокам информации, — поэтому там, где особенно необходима высокая скорость ее прохождения и гибкость использования, они демонтируются, заменяясь се-
тями; там же, где все еще господствуют иерархии, последние, напротив, стремятся демонтировать или поставить под жесткий контроль информационную свободу и сети, закрепив за элитами «жреческое» владение и пользование информацией (которая при этом в значительной мере утрачивает релевантность и эффективность).
Именно так обстоит дело в периферийных по отношению к «евроатлантической» цивилизации государствах с многоукладной и слабой (моно) экономикой, неразвитой инфраструктурой, коррумпированной бюрократией, этнически и культурно сложным составом населения, реализующих «догоняющий» путь развития и не имеющих устойчивых демократических традиций [5].
Такие динамические общественно-экономические системы, будучи тем не менее сложными и открытыми, дают своеобразный ответ на вызов возмущающих воздействий в точках бифуркации в рамках межсистемного информационного взаимодействия, закладывая через искаженные из-за нарушений контура обратной связи данные «ввода» в алгоритмы моделирования сценариев, которые дают «на выходе» неадекватные «решения» (в работах Д. Истона четко указано на межсистемное взаимодействие как источник и движущую силу формирования и трансформаций общественных систем и описан информационный механизм этого взаимодействия: «эффекты, переносимые через границу одной системы на некоторую другую систему, как "выходы" первой системы и — симметрично — "входы" второй. Трансакция, или обмен между системами, при этом рассматривается как взаимосвязь между ними в форме отношения "вход — выход"» [6]).
«В природе современного общества заложено то, что темп социального прогресса зависит от степени, в которой власть сочетается с интеллектом», — подчеркивает Д. Белл [1]. В этом смысле, например, опыт СССР как динамической социальной системы можно трактовать как своего рода «эпистемическую ошибку» — не существует технологии и возможности расчета вероятностей (моделирования) на столь длительные сроки, на какие был рассчитан план «построения коммунизма». Однако такой план был принят, и по нему действовали вопреки законам межсистемного взаимодействия сложных систем, генерируя общественную реальность контринформационно. Информационные потоки блокировались искусственно созданной «барьерной средой» («железный занавес»), реакции на актуальные
вызовы были неадекватными, поскольку фактически открытая сложная динамическая система представлялась и конструировалась как «закрытая»; в ней блокировались «входы — выходы» данных, накопленные «архивы» уничтожались или игнорировались; в итоге «центральный процессор» системы (государственный аппарат) работал с неверной информацией, а «программа» была «зараженной». Это был «больной» информационный объект, «слепой голем»: система разрушила себя выдачей решений, неадекватных внешним и внутренним вызовам.
Сейчас «информационный флоут» в развитых и многих развивающихся странах стал практически нулевым благодаря глобальным коммуникационным инфраструктурам, которые с каждым днем множатся, становясь все более эффективными, доступными и прозрачными, — этого не могут не принимать во внимание предприниматели, политики и управленцы. Это же формирует повестку «постинформационного» (или «постэкономического» [7]) общества, в котором «хозяйственная деятельность человека становится все более интенсивной и комплексной, однако не определяется более его материальными интересами, не задается традиционно понимаемой экономической целесообразностью»; здесь главным ресурсом становятся не столько новые технологии, сколько «изменение самого человека, обретение им качественно новой мотивации» [8].
Это же принципиально утверждает в бизнес-и политической повестке развитых стран парадигму нравственного поведения и доверия, ибо в условиях прозрачности и большой скорости коммуникаций в социально-экономическом процессе недоверие, обман и безнравственность становятся не просто рискованными, но и неэффективными и необязательными средствами достижения цели. В то же время сформировавшееся сетевое общество со все более утрачивающими прежнее значение административными границами и доминированием международного права, а также современные технологии коммуникации предоставляют предпринимателю и политику иные, не искажающие информационное и социальное пространство, а потому гораздо более эффективные инструменты. При этом политика, медиа, «креативная индустрия», сфера производства развлечений и средств коммуникаций сливаются в единый комплекс, воспроизводящий сетевые структуры и смыслы информационного общества.
Д. Белл, зафиксировавший в начале 1970-х гг. «конец эры недостатка благ», напоминает, что, когда в 1958 г. Д. Рисман впервые употребил термин «постиндустриализм», он имел в виду «общество досуга» и те социальные проблемы, которые могли бы возникнуть, когда впервые в истории огромные массы людей столкнулись бы с проблемой использования свободного времени, отсутствия необходимости выполнения тяжелой и нудной работы [1]. Уместно упомянуть также концепцию насыщающей экономики США, «лежащей за индустриальной или постиндустриальной стратой» [9], или теорию «развития без роста» экономиста А. Михайлова, который утверждает, что «лидеры мира — развитые страны — уже достигли предела своего роста. И эти пределы определяются вовсе не ограниченностью природных ресурсов или экологической катастрофой, а внутренней логикой развития человечества». Материальные потребности членов постиндустриального общества почти максимально удовлетворены, количественный рост благ как таковой этим странам больше не нужен. «Суть в том, что не надо увеличивать уровень удовлетворения потребностей, уровень производства, технический прогресс достигается за счет структурных изменений в производстве при том же его уровне» [10].
Неуклонно меняется парадигма современного общества в отношении информации и знаний (с отчетливыми нравственными коннотациями) как главного ресурса развития, утвердившаяся после Второй мировой войны. Тогда участие все большего числа людей в политической жизни и создание на Западе «общества всеобщего благоденствия» привели к доминированию одностороннего понимания смысла существования государства как гаранта экономического роста и роста благосостояния. Электоральная демократия сформировала простую взаимосвязь — от власти, избираемой массами, они же требуют прежде всего материальных благ, а политики обещают их во все больших объемах. Соответствующий жизненный стандарт навязывается через СМИ, кино и рекламу, мемы и фреймы. Эта модель сыграла свою роль, создав общество, в принципе решившее свои материальные проблемы. Формирующаяся сейчас модель «развития без роста» востребует иные форматы и инструменты развития, иные идеалы: рынки делятся на множество специфических «ниш», а знания, высокотехнологичные мануфактуры («креативная индустрия» шестого
технологического уклада) и «редкие» блага становятся все более привлекательными, политика демассифицируется вслед за производством, а обеспечение прав и возможностей меньшинств становится важнейшим приоритетом государства постиндустриальной эпохи, рождая «мозаичную демократию» [11].
Не случайно в этом контексте главным социально-политическим вызовом современного информационного общества его интеллектуальным лидерам видится уже не проблема социальной справедливости или обеспечения равных возможностей и доступа к материальным благам, а также политического представительства, но проблема справедливости меритократии, то есть ситуация, когда формирование власти по факту будет определяться не капиталом, силой и даже не голосами избирателей, а высоким уровнем владения знаниями и более эффективной коммуникацией в рамках сетевого общества [1]. Это серьезно обостряет уже не социальное, а фактически неизменяемое (на обозримую перспективу) неравенство людей по умственным способностям и возможностям образования — усвоения и оперирования большими массивами информации, трансформируемыми личными способностями ее превращения в знания. При этом «ме-ритократическая классификация» может оказаться гораздо более жесткой, а «естественный отбор» по умственным способностям, образованию и нравственному поведению может сформировать гораздо более непроницаемые социальные структуры, чем в капиталистическом индустриальном обществе высокой социальной мобильности, где определяющим фактором были деньги и предпринимательские таланты.
Главное содержание этих и сопутствующих концепций заключается в том, что развитый мир действительно подошел сейчас к некоему порогу, смысл которого — глобальная переделка, преобразование и «алхимическая возгонка» потенциала общества уже не сугубо экономическими методами, а на основе сублимации нравственных императивов в технологические, коммуникационные, психологические и политические парадигмы нового типа. Старое отечественное бизнес-правило «не обманешь — не продашь» остается в дремучем лесу экономической и социальной архаики. «Сетевое общество», породившее «креативную аудиторию», самостоятельно трансформирующую посредством новейших коммуникационных технологий направленные
в ее адрес сообщения и формирующую собственный дискурс (самокоммуникация); интернет, социальные сети, независимые СМИ и суд в рамках современного глобального права сделали бизнес- и политическую практику стран-лидеров настолько прозрачной и взаимозависимой в множестве своих проявлений, что они уже не могут не быть транспарентными, открытыми, подконтрольными обществу и ответственными в своей определяющей части — для того, чтобы быть эффективными.
Доверие как экономическая категория и ресурс развития. М. Кастельс приводит мнение Дж. Малгана о трех источниках власти в современном обществе: насилие, деньги и доверие; при этом «из трех источников власти наиболее важным для суверенитета является власть над мыслями, порождающая доверие. Насилие может быть использовано только негативно, деньги могут быть использованы только в двух измерениях: выдачи и изъятия. Но знание и мышление могут трансформировать вещи, двигать горы и превращать эфемерную власть по видимости в перманентную» [12]. Это достигается главным образом путем фрейминга общественного и индивидуального сознания через мультимедийные средства информации и сети массовой коммуникации, «которые перерабатывают знание и мысли для создания и разрушения доверия — решающего источника власти» (например, война в Ираке стала возможной благодаря массированной кампании, развернутой администрацией Буша в рамках фрейма «война против террора», с целью поставить под контроль Ирак и выиграть президентские выборы) [Там же].
В контексте нашей работы представляется особенно важным то, что осмысленная и эффективная коммуникация как основа информационного общества, в свою очередь, становится возможной только при наличии доверия и соблюдения нравственных норм ключевыми акторами коммуникационного процесса: любое сообщение сегодня эффективно лишь при строгом соблюдении двух условий: «если получатель готов к нему и если источник сообщения поддается опознанию и заслуживает доверия» [Там же]. Не случайно в политике и экономике развитых стран на первый план достаточно давно вышел именно фактор доверия как основа социального и человеческого капитала, по-настоящему определяющего уровень развития и перспективы того или иного общества и государства.
«Доверие — это возникающее у членов сообщества ожидание того, что другие его члены будут вести себя более или менее предсказуемо, честно и с вниманием к нуждам окружающих, в согласии с некоторыми общими нормами, — пишет Ф. Фукуяма. — Кое-что из этих норм отно -сится к сфере "фундаментальных ценностей" (например, к пониманию Бога или справедливости), однако в их число входят и такие вполне светские вещи, как профессиональные стандарты и корпоративные кодексы поведения. Так, доверяясь врачу и надеясь, что он не причинит нам умышленного вреда, мы рассчитываем на его верность клятве Гиппократа и установленным правилам медицинской профессии» [13].
Доверие считается сегодня главным фактором и измерением более широкого понятия «социальный капитал», определяющего потенциал современного постиндустриального (информационного) общества. При этом «приобретение общественного капитала требует адаптации к моральным нормам определенного сообщества и усвоения в его рамках таких добродетелей, как честность, преданность и надежность... Склонность к социализированности усваивается куда сложнее, чем другие формы человеческого капитала, но, поскольку в ее основе лежит этический навык, она также труднее поддается изменению или уничтожению» [Там же]. При этом доверие в информационном обществе становится отчетливо экономической категорией, так как «в основе понятия "социальный капитал" изначально заложена идея об ожидаемой отдаче от инвестиций в социальные отношения: индивидуумы вступают в социальные отношения и включаются в определенные сети для получения прибыли» [14]. В основе же прибыли лежит сейчас прежде всего доступ к информации и технологиям ее обработки, наращивание человеческого капитала и доверия между участниками экономического процесса.
Так, инновации базируются не только на научных и технологических прорывах, но и на связях, взаимной поддержке и доверии. Прогресс инновационных сетей объединяет поставщиков сырья, ученых, производителей и потребителей и является мощным стимулом социально-экономического роста. «Любые сделки, независимо от того, являются ли они по своей природе частными, социальными, экономическими или политическими, основаны на доверии. Доверие, воплощающееся в установленных связях, становится ис-
точником прибыли фирмы, так как способствует координации внутрифирменных и межфирменных взаимодействий, снижению трансакционных издержек, совершенству информации и избавлению от излишних бюрократических звеньев. В этом контексте доверие приобретает многообразные проявления, включая веру в добрые намерения, компетентность и надежность других участников сделки» [Там же].
В этой связи актуален вопрос об объеме социального капитала в РФ по сравнению с другими странами. Согласно исследованию World Values Survey, уровень межличностного доверия здесь равен примерно 30 %, что ниже, чем в Германии, Великобритании и США (и намного ниже, чем в Скандинавских странах), хотя и выше, чем в некоторых развитых и развивающихся странах — Франции, Греции, Турции. Россияне менее склонны следовать социальным нормам, чем граждане большинства других развитых стран. По степени вовлеченности граждан в добровольные гражданские объединения РФ также проигрывает пока большинству государств [15].
Соответственно, «состояние социального капитала в конкретном обществе имеет серьезнейшие последствия для того, к какого рода устройству экономики оно придет в результате индустриализации, — подчеркивает Ф. Фукуяма. — Если люди, работающие вместе в одной компании, доверяют друг другу в силу общности своих этических норм, издержки производства будут меньше... И, наоборот, недоверие, распространенное в обществе, налагает на всю его экономическую деятельность что-то вроде дополнительной пошлины, которую обществу с высоким уровнем доверия платить не приходится» [13].
Иначе говоря, дефицит доверия влечет рост трансакционных издержек. По данным, приводимым в работе Д. Кривошеевой-Медянцевой, средняя доля трансакционного сектора в формировании ВВП России составила 64,9 % за период 2002—2010 гг. Совокупные затраты на защиту прав собственности и безопасность составляют в настоящее время в России от 15 до 20 % ВВП, а потери от существования административных барьеров сопоставимы с расходами государства на оборону страны. Основными причинами отсутствия доверия в бизнесе российские предприниматели считают прежде всего невыполнение судебных решений и неуважение к закону. Поэтому мнение предпринимателей — «кто
сильнее, тот и прав». «Чем больше у некоторого экономического агента ресурсов, тем ему проще нарушить закон, более того, основной принцип работы российской компании — "нарушать, но не попадаться, ведь если кому-то можно, то почему нам нельзя". Отсюда и дефицит доверия в бизнес-среде — взыскание долгов обходится очень дорого, а доверять на слово, в большинстве случаев, не принято. В такой ситуации выгодной становится бизнес-тактика, при которой "должен ты, а не тебе"» [16].
Однако важно и то, что под влиянием растущих социальных требований, глобальной конкуренции и международных норм современные корпорации все больше становятся своего рода «моральными агентами» общества, а их приоритеты учитывают наряду с прибылями собственников также и потребности широкого круга участников экономического процесса — менеджеров, работников, потребителей, поставщиков, местного населения, различных общественных групп и государства [17. С. 127]. Публичность, максимальная прозрачность для акционеров, инвесторов и правительства, обширное участие в благотворительности, поддержка культурных проектов и научных исследований — все это уже давно превратилось в норму деятельности практически всех крупных европейских и североамериканских компаний; являясь участниками глобального рынка, российские корпорации также стараются поддерживать эти нормы и традиции.
Вместе с тем анализ сложившейся деловой практики, а также нынешней социально-экономической ситуации в России подтверждает, что коль скоро в обществе ограничены возможности для самовыражения и, соответственно, низок уровень доверия, то в нем неизбежно растет принуждение и снижается роль свободного выбора, что сказывается на всей общественной жизни, особенно на состоянии и перспективах экономики. В регионах страны происходит уменьшение («сжатие») человеческого капитала, что находит свое отражение как в собственно депопуляции региональных сообществ, так и в инфляции знаний, способностей, компетенций людей, утрате ими мотивации к труду и предпринимательскому риску, разрушении бизнес-культуры и ориентации на деструктивные ценности; все это — симптомы девальвации человеческого капитала территорий [18]. Исследователи социального капитала относят Россию к посткоммунистическим странам, а степень развитости ре-
сурса самореализации ее населения фиксируют примерно на уровне Индонезии, Египта, Уганды и Нигерии. «Дефицит доверия не дает возможности долгосрочного планирования, способствует нарастанию институциональных барьеров, неизбежно увеличивает неопределенность и нестабильность институциональной среды, все это делает существующие институты неэффективными. А без эффективных институтов невозможны те цели, которые ставятся перед российской экономикой, — модернизация, инновации, устойчивое экономическое развитие» [16].
От «информационной революции» — к «революции» моральной. Отмеченный тренд синергии технологических прорывов и повышения значения открытости и этических норм для экономического роста имеет более глубокие основания, нежели революция в информационных коммуникациях, случившаяся в конце прошлого века (это необходимое, но не достаточное условие). Исследователи сетевого общества отмечают, что именно способность мыслить за пределами собственного «эго», строить целостности на членстве в группе, а не на индивидуализме, «по принципу электронных племен, более чем на информационном чванстве», позволяет сейчас социальным и экономическим акторам лучше контролировать ситуацию. «Членство в сетях, контур обратной связи и общественный разум — вот основа основ нетократии» [19].
Истоки этой концепции, обретающей сегодня технологическую плоть цифровой реальности, следует искать в европейской философской классике Нового времени. «Моральный закон» («категорический императив») Иммануила Канта заложил основы этики постиндустриального и постинформационного (когнитивного) общества.
Человек, по Канту, принимает в свою высшую максиму («побудительную причину произвола» — реализации свободной воли) как мотив внутреннего морального закона, так и «мотив чувственности по субъективному принципу себялюбия». И поведение человека (доброе или злое) определяется не различием этих мотивов, а их субординацией. Сейчас, как правило, человек подчиняется мотиву морали в том случае, если он не мешает удовлетворению мотива себялюбия — что оставляет обширное поле для доминирования морально злого в человеческой природе (вменяемого человеку, ибо совершаемого им свободно), а стало быть — преградой для Божьего споспешествования человеку.
Кант видел причины этого не в дьявольски злом в природе человека (свободном подчинении человека максиме зла), а в ее хрупкости и нечистоте искушаемого существа [20]. Это выражается в стремлении соблюсти букву закона, не обращая внимания на внутренние побуждения (мотивы максимы) человека. Высший моральный закон непостижим по Канту, но философ говорит о том, что помощь, ожидаемая от Бога, для совершения революции в сознании должна быть заслужена человеком делами, он должен быть готов и способен принять эту помощь: «То, что кто-нибудь становится не только по закону, но и морально до -брым (богоугодным) человеком. который, если он признает что-то долгом, больше уже не нуждается ни в каких других мотивах, кроме этого представления о самом долге, не может быть вызвано постепенной реформой, а должно быть вызвано революцией в образе мыслей человека; и новым человеком он может стать только через некое возрождение, как бы через новое творение и изменение в сердце» [21].
Однако Кант настаивает при этом на возможности изменения нравов, исходя не только из революционного утверждения единственной максимы морального закона, но и из принципа счастья, через постепенное изменение норм своего поведения и утверждения добродетелей. По Канту, заложившему основы понимания морали современного европейского общества, существует путь к моральному закону через осознание рациональности (эффективности) нравственности, осознанной человеком и меняющей его поступки и максимы поведения к лучшему. Это путь компромиссный и чреватый рецидивами злых максим, но он существует на том этапе, когда обычному человеку недоступна святость. В XVIII в. Кант увидел тот путь, который становится единственно возможным в XXI в. для динамичного развития постиндустриальных обществ информационной и постинформационной эпохи: следование нормам морали обеспечивает конкурентные преимущества.
На базе христианских ценностей Кант сформулировал свой знаменитый «категорический императив»: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» — такое правило должно распространяться на всех, в том числе и на тебя; относиться к другим людям надо так же, какого отношения ты ждешь к самому себе; к человеку нельзя от-
носиться как к средству для решения своих интересов [20; 21]. Последствия современной «информационной революции» (при всех отчетливо осознаваемых издержках) во многом воплощают предпосылки революции моральной, неизбежность которой предвидел Кант.
Характерен в этой связи примечательный факт: английский священник Томас Байес в первой половине XVIII в. (немногим ранее работ Канта) разработал статистический метод определения вероятностных моделей и решения задач, когда не вся необходимая информация является доступной и требуется постоянно пересчитывать вероятности с учетом новых наблюдений. Сегодня это одна из основных теорем теории вероятности, а сам преподобный — культовая фигура в ИТ-индустрии: на «теореме Байеса» базируются передовые разработки софтверных компаний Autonomy, Microsoft, Oracle, синтезирующие вероятностные методы Байеса и концепции К. Шеннона по теории информации. Для эффективного применения метода Байеса требовался огромный объем вычислений, поэтому особый интерес к «байесовым оценкам» возродился в ходе «компьютерной революции», в 1990-х гг. «Феномен отца Байеса» глубоко сим-воличен для понимания природы, истоков и динамики западного постиндустриального общества, в основе которого — мощная историческая преемственность рационального дискурса, выношенного внутри христианского миропонимания. Байес писал свои математические работы в непосредственной увязке с теологическими изысканиями: его занимали прежде всего доказательства бытия Бога.
Однако полноценно реализоваться программа моральных максим может лишь в постиндустриальном — когнитивном (постинформационном) обществе в связи со сменой главного ресурса человечества: с эксплуатируемого населения и ресурсов территорий на знание, коммуникацию, доверие и открытость. Именно теперь образуется возможность сначала смены субординации максим, а потом и торжества парадигмы жизни внутри морального закона. Ибо пока основой возобновления и развития человечества остаются ко -нечные материальные ресурсы: земля, скот, ископаемые, машины, военная сила и информация как данные, — а успех и счастье связаны с борьбой с другими людьми за обладание ими, мотив себялюбия не может не доминировать в максимах хрупкого и искушаемого человека. Но, как
только главным ресурсом счастья становятся творчество, коммуникация и информация, превращающаяся в знание (которой от ее распространения и передачи/«раздачи» становится все больше, а скорость и адекватность ее передачи делает решения максимально эффективными), максимы морали и открытости становятся понятными и одновременно выгодными уже для многих. Следствием является сначала изменение нравов, затем — изменение поступков, общей практики общественной жизни и ее структуры.
Та глобальная «моральная революция», о которой грезил Иммануил Кант в 1792 г., происходит
теперь у нас на глазах. Правда, вряд ли именно в Калининграде, бывшем Кенигсберге, где жил и творил великий философ. России, где исторически сформировались модель «негражданского общества» [22], малопригодная для динамичного развития в условиях информационного сетевого общества, только предстоит сделать выбор между постимперской парадигмой индустриального века, изоляционизмом и открытостью, сформировав соответствующую институциональную среду и новый «моральный кодекс»; поэтому вызов меритократии все еще не представляется здесь угрожающе актуальным.
Список литературы
1. Белл, Д. Грядущее постнидустриальное общество / Д. Белл. — М. : Academia, 1999. — 956 c.
2. Князева, Е. Н. Природа сложности: методологические следствия математического моделирования эволюции сложных структур / Е. Н. Князева, Е. С. Куркина // Синергетическая парадигма. Вып. 7: Синергетика инновационной сложности / отв. ред. В. И. Аршинов. — М. : Прогресс-Традиция, 2001. — С. 443—463.
3. Подопригора, А. В. Революция регионов. Россия на пороге глобальной трансформации / А. В. Подопригора. — М. : ОЛМА, 2006. — 320 с.
4. Подопригора, А. В. Глобализация и «новый регионализм» / А. В. Подопригора // Социум и власть. — 2004. — № 4. — C. 39—46.
5. Гайдар, Е. Т. Государство и эволюция / Е. Т. Гайдар. — М. : Евразия, 1995. — 208 с.
6. Истон, Д. Категории системного анализа политики / Д. Истон // Политология : хрестоматия. — М. : Гардарики, 2000. — C. 319—331.
7. Иноземцев, В. Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы / В. Л. Иноземцев. — М. : Логос, 2000. — 304 с.
8. Иноземцев, В. Л. Постиндустриальное хозяйство и «постиндустриальное» общество / В. Л. Иноземцев // Обществ. науки и современность. — 2001. — № 3. — С. 140—151.
9. Переслегин, С. Б. Возвращение к звездам / С. Б. Переслегин. — М. : АСТ, 2010. — 570 с.
10. Михайлов, А. С. Пределы роста-2 [Электронный ресурс] / А. С. Михайлов (23.08.2010). — URL: http://www.gazeta.ru/column/mikhailov/3502050.shtml.
11. Тоффлер, Э. Метаморфозы власти. Знание, богатство и сила на пороге XXI века / Э. Тоффлер. — М. : АСТ, 2009. — 669 с.
12. Кастельс, М. Власть коммуникации / М. Кастельс. — М. : ВШЭ, 2016. — 564 с.
13. Фукуяма, Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию / Ф. Фукуяма. — М. : АСТ, 2006. — 730 с.
14. Грейбл, М. М. Социальный и человеческий капитал как факторы благосостояния и развития [Электронный ресурс] : дис. ... канд. экон. наук / М. М. Гейбрл (2003). — URL: http://bibliofond.ru/view. aspx?id=46627.
15. Захаров, А. В. Первоначальное накопление социального капитала / А. В. Захаров // Ведомости. —
2012. — 1 нояб.
16. Кривошеева-Медянцева, Д. Д. Доверие как фактор экономического развития: исследования с позиций институциональной экономической теории / Д. Д. Кривошеева-Медянцева // Terra Economicus. —
2013. — Т. 11, № 2, ч. 2. — С. 15—20.
17. Фролов, Д. П. Институциональная системность социальной ответственности бизнеса (природа, институции, механизм) / Д. П. Фролов, А. А. Шулимова // Журн. институц. исслед. — 2013. — Т. 5, № 1. — С. 124—144.
18. Подопригора, А. В. Новая парадигма регионального развития России / А. В. Подопригора // Социум и власть. — 2008. — № 3. — С. 48—54.
19. Бард, А. Netoкратия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма / А. Бард, Я. Зодерк-вист. — СПб. : Стокгольм. шк. экономики в СПб., 2004. — 252 с.
20. Кант, И. Об изначально злом в человеческой природе / Соч. : в 6 т. — М. : Мысль, 1965. — Т. 4. Ч. 2. — С. 7—58.
21. Кант, И. Основы метафизики нравственности. / Соч. : в 6 т. — М. : Мысль, 1965. — Т. 4. Ч. 1. — С. 219—310.
22. Скоробогацкий, В. В. Социокультурный анализ власти / В. В. Скоробогацкий. — Екатеринбург : Урал. акад. госслужбы, 2002. — 288 с.
Сведения об авторе
Подопригора Александр Васильевич — кандидат технических наук, старший научный сотрудник научно-образовательного центра Института экономики Уральского отделения Российской академии наук и Челябинского государственного университета, Челябинск, Россия. [email protected]
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2016. No. 11 (393). Economic Sciences. Iss. 54. Pp. 9—18.
TRUST AS A KEY RESOURCE OF SOCIO-ECONOMIC DEVELOPMENT
OF THE INFORMATION SOCIETY
A. V. Podoprigora
Chelyabinsk State University, Chelyabinsk, Russia. [email protected]
As part of a multidisciplinary approach considers the transformation of sources and the decisive factors of the dynamics of the economy and society at the present stage of development of post-industrial (information) society. It reveals the genesis, the relationship and the influence of socio-psychological phenomena as trust and a paradigm of moral behavior on the nature and effectiveness of economic processes in the conditions of domination of "creative industries", which defines the role of information technology, the production of knowledge and images, framing public consciousness and global networks; the main source of power in a society becomes relevant construction of a new paradigm of meanings and discourses in the process of mass communication and self-communication. Traces the origin of "rationality of morality" of the concept of the "categorical imperative" of Immanuel Kant; The necessity of formation in Russia of the institutional and cultural environment, supporting and motivating the approval and distribution of the trust as "the atmosphere of development", while opposite tendencies are threats archaism, social and economic stagnation, loss of competitiveness and prospects of the developing society.
Keywords: trust, communication, information, information society, networks, social capital, meritocracy, modernization, morality, the categorical imperative.
References
1. Bell D. Gryadushcheye postindustrial'noye obshchestvo [The coming post-industrial society]. Moscow, Academia Publ., 1999. 956 p. (In Russ.).
2. Knyazeva E.N., Kurkina E.S. Priroda slozhnosti: metodologicheskiye sledstviya matematicheskogo mod-elirovaniya evolutsii slozhnyh struktur [Nature complexity: methodological investigation of mathematical modeling of the evolution of complex structures]. Sinergeticheskayaparadigma. Vyp. 7: Sinergetika innovatsionnoy slozhnosti [Synergetic paradigm, iss. 7: Synergy of innovation complexity]. Moscow, Progress-Tradition Publ., 2001. 496 p. (In Russ.).
3. Podoprigora A.V. Revolutsiya regionov. Rossiya na poroge global'noy transformatsii [Regions Revolution. Russia on the verge of global transformation]. Moscow, OLMA Publ., 2006. 320 p. (In Russ.).
4. Podoprigora A.V. Globalizatsiya i "novyy regionalizm" [Globalization and "new regionalism"]. Sotsium i vlast' [Society and power], 2004, no. 4, pp. 39—46. (In Russ.).
5. Gaydar E.T. Gosudarstvo i evolyutsiya [State and Evolution]. Moscow, Eurasia Publ., 1995. 208 p. (In Russ.).
6. Easton D. Kategorii sistemnogo analiza politiki [Categories of systemic policy analysis]. Politologiya: khrestomatiya [Politology: chrestomathy]. Moscow, Gardariki Publ., 2000. Pp. 319—331. (In Russ.).
7. Inozemtsev V.L. Sovremennoye postindustrial'noye obshchestvo: priroda, protivorechiya, perspektivy [The modern post-industrial society: nature, contradictions and prospects]. Moscow, Logos Publ., 2000. 304 p. (In Russ.).
8. Inozemtsev V.L. Postindustrial'noye khozyaystvo i postindustrial'noye obshchestvo [Postindustrial economy and the post-industrial society]. Obshchestvennye nauki i sovremennost' [Social studies and the modernity], 2001, no. 3, pp. 140—151. (In Russ.).
9. Pereslegin S.B. Vozvrashcheniye k zvyozdam [Returning to the stars]. Moscow, AST Publ., 2010. 570 p. (In Russ.).
10. Mikhaylov A.S. Predely rosta-2 [Limits to Growth-2] (2010). Available at: http://www.gazeta.ru/column/ mikhailov/3502050.shtml (In Russ.).
11. Toffler E. Metamorfozy vlasti. Znaniye, bogatstvo i sila na poroge XXI veka [Metamorphoses power. Knowledge, wealth and power on the threshold of the twenty-first century]. Moscow, AST Publ., 2009. 669 p. (In Russ.).
12. Castells M. Vlast' kommunikatsii [The power of communication]. Moscow, Publishing house of the HSE, 564 p. (In Russ.).
13. Fukuyama F. Doveriye: sotsial'nye dobrodeteli i put' k protsvetaniyu [Trust: the Social Virtues and the Creation of Prosperity]. Moscow, AST Publ., 2006. 730 p. (In Russ.).
14. Grable M.M. Sotsial 'nyy i chelovecheskiy kapital kak faktory sostoyaniya i razvitiya [Social and human capital as factors of well-being and development] (2003). Available at: http://bibliofond.ru/view.aspx?id=46627. (In Russ.).
15. Zakharov A.V. Pervonachal'noye nakopleniye sotsial'nogo kapitala [Primitive accumulation of social capital]. Vedomosti [Vedomosti], 2012, November 1. (In Russ.).
16. Krivosheeva-Medyantseva D.D. Doveriye kak faktor ekonomicheskogo razvitiya: issledovaniya s pozitsii institutsional'noy ekonomicheskoy teorii [Trust as a factor of economic development: research from the standpoint of institutional economics]. Terra Economicus [Terra Economicus], 2013, vol. 11, no. 2, pt. 2, pp. 15—20. (In Russ.).
17. Frolov D.P., Shulimova A.A. Institutsional'naya sistemnost' sotsial'noy otvetstvennosti biznesa (priroda, institutsii, mekhanizm) [Institutional systematic corporate social responsibility (nature, institution, mechanism)]. Zhurnalinstitutsional'nykh issledovaniy [Journal of Institutional Research], 2013, vol. 5, no. 1, pp. 124— 144. (In Russ.).
18. Podoprigora A.V. Novaya paradigma regional'nogo razvitiya Rossii [New Paradigm of Regional Development of Russia]. Sotsium i vlast' [Society and power], 2008, no. 3, pp. 48—54. (In Russ.).
19. Bard A., Zoderkvist J. Netokratiya. Novayapravyashchaya elita i zhizn'posle kapitalizma [Netokratiya. The new ruling elite and life after capitalism]. St. Petersburg, Stockholm School of Economics in St. Petersburg Publ., 2004. 252 p. (In Russ.).
20. Kant I. Ob iznachal'no zlom v chelovecheskoy prirode [On the original evil in human nature]. Sochineni-ya [Collection works], vol. 4, pt. 2. Moscow, Mysl' Publ., 1965. Pp. 7—58. (In Russ.).
21. Kant I. Osnovy metafiziki nravstvennosti [Basis of Metaphysics of Morals]. Sochineniya [Collection works]. Vol. 4, pt. 1. Moscow, Mysl' Publ., 1965. Pp. 219—310. (In Russ.).
22. Skorobogatskyy V.V. Sotsiokul'turnyy analiz vlasti [Socio-cultural analysis of power]. Yekaterinburg, Ural Academy of State Service Publ., 2002. 288 p. (In Russ.).
