CC BY
36
его богословие выстраивается, таким образом, в целостную единую систему. В качестве основных источников в этом изложении богословских взглядов использованы сочинения святителя “Contra gentes”, “De incarnatione”, “Orationes contra arianos”.
Во второй части книги приведены ключевые и необходимые для понимания богословия свт. Афанасия отрывки. Каждый отрывок сопровождается необходимым богословским и текстологическим комментарием. Перевод отрывков из “Orationes contra arianos” и “De decretis” на английский язык выполнен по де-гройтеровскому “Athanasius: Werke”, т. е. по последнему критическому изданию, остальных текстов — по PG. Так, из Слов против ариан переведены разделы I. 1, 35—51 и II. 2, 3, 18—82; полностью переведено сочинение “De decretis”; из писем святителя к Серапиону о Святом Духе помещен отрывок из первого письма, главы 15—33; наконец, последним текстом свт. Афанасия, приводимым в книге, является Послание к епископу и исповеднику Адельфию против ариан.
Естественно, при написании книги автором были учтены как основные работы прошлых десятилетий (например, книги Шварца, Опитца, Гарнака, Барди, Томсона, Хансона, Тетца и др.) так и самая современная литература по свт. Афанасию (работы Канненгиссера, Мартэн, Арнольда, Мейеринг, Петерсона и др.); приведенная основная библиография охватывает время с конца XIX в. до настоящего времени, а указанные источники полной библиографии позволяют рекомендовать пособие как отправную точку самостоятельного исследования отдельных вопросов творчества свт. Афанасия. Издание снабжено примечаниями и именным указателем.
Румянцев Д. С.
Douglass S. Theology of the Gap. Cappadocian Language Theory and the Trinitarian Controversy. N. Y.: Peter Lang, 2005. (American University Studies. Series VII: Theology and Religion; 235). xi + 289 p.
Богословие Каппадокийцев, вне всякого сомнения, является самым цветущим периодом в истории христианской мысли. Кажется, нет ни одной области приложения творческих способностей человека, в которой святители Василий Великий, Григорий Богослов и Григорий Нисский не явили бы блистательных побед, — духа над плотью, личности над природой, свободы над необходимостью, жизни над косностью, в конце концов — победы света истины над помрачением лжи.
Богословское дерзновение побуждало их испытывать свои способности на самых разных путях — в диалектических столкновениях, в социальных преобразованиях, в естественных науках, в толковании священных текстов. И всякий раз главным руководством в их часто новаторских, не имеющих прецедентов, начинаниях служила богословская интуиция богоподобия, сознание исконной близости человека к Богу, заложенного в людях зерна Божией правды. Именно поэтому Каппадокийцы никогда не навязывали истину, а пытались разбудить ее голос в своих слушателях. Не принуждение, а убеждение — таково обыкновение христианской проповеди, утверждает свт. Григорий Богослов 1. Свт. Василий говорит: «Познай себя, чтобы в себе увидеть Бога» 2.
В этом и заключается универсальный характер Каппадокийского богословия, ставшего эталоном чистоты православной веры. Именно по этой причине наследие святителей обладает не только историческим значением, но фундаментальной научной состоятельностью своих основных посылок. Этим можно объяснить все возрастающий интерес к творениям Каппадокийцев в мировой научной среде, причем, в самых разнообразных сферах гуманитарного знания. Деятельный склад свт. Василия способствовал возникновения пристального интереса современных ученых к его социальным взглядам Творения свт. Григория Богослова вызывают восхищение как глубиной богословия, так и своими литературными достоинствами 4. Наконец, в наследии свт. Григория Нисского видят, прежде всего, источник философских озарений5.
1 Oratio 31. 25.
2 См.: Giet S. Les id6es et l’action sociales de saint Basile le Grand. P., 1941; FedwickP. J. The Church and the Charisma of Leadership in Basil of Caesarea. Toronto, 1979; Pouchet J. -R. Basile le Grand et son univers d’amis, d’aprfes sa correspondance. R., 1992; Rousseau P. Basil of Caesarea. Berkeley, 1994.
3 См., напр.: Bernardi J. La pr6dication des Pferes Cappadociens: le pr6dicateur et son auditoire. Marseille, 1968; idem. Saint Gr6goire de Nazianze. Le th6ologien et son temps. P., 1995. P. 330-390.
4 Homilia in illud: Attende tibi ipsi. 15.
5 Интересу современного читателя к наследию свт. Еригория Нисского во многом способствовала книга крупного швейцарского богослова-иезуита Г.-У. фон Бальтазара: Balthazar Н. U., von. Pr6sence et Решёе: Essai sur la philosophie religieuse de Gr6goire de Nysse. P. , 1942. Затем последовала публикация Жана Даниелу: Danielou J. Platonisme et th6ologie mistique: Essai sur la doctrine spirituelle de Gr6goire de Nysse. P., 1944. См. также: Ecriture et culture philosophique dans la pens6e de Gr6goire de Nysse. Actes du colloque de Chfevetogne / M. Harl, 6d. Leiden, 1971; Gregor von Nyssa und die Philosophie: Zweites internationales Kolloquium iiber Gregor von Nyssa / H. Dorrie, M. Altenburger, V. Schramm, 6d. Leiden, 1976.
Рецензируемая авторская монография профессора Колорадского Университета Скота Дугласа находится в русле одного особенно важного и перспективного направления в исследовании наследия Каппа-докийцев — философии языка; в частности, у свт. Григория Нисского. Об исключительном интересе к этой теме свидетельствует факт проведения регулярной, X международной конференции по свт. Григорию Нисскому, прошедшей в сентябре 2004 г. в Оломоуце (Чехия), специально посвященной теме философии языка у Святителя6. К проблемам языка свт. Григорий подошел вслед за свт. Василием в ходе продолжения полемики с Евномием. Закономерность теоретического раскрытия языковой природы Каппадокийцами объясняется особенностями аргументации Евномия, выдвинувшего в качестве основного тезиса положение о тождестве имени и его носителя1.
В изучении выделенного материала возможны два подхода: исто-рико-текстологический, при котором изучаемый эпизод помещается в исторический контекст и рассматривается в его объективных связях, и философско-систематический, когда освещаются типологические сходства и совпадения вне жесткой исторической перспективы. С. Дуглас придерживается второго метода, более яркого и эффектного, но и более рискованного с точки зрения научной достоверности. Автор рассматривает наследие Каппадокийцев через призму современной философии. Рядом с именами Святителей постоянно возникают такие имена, как Ж. Деррида, М. Хайдеггер, Ж. Ваттимо, П. Рикёр.
Название книги С. Дугласа — “Theology of the Gap” — можно перевести как богословие щели, разрыва, раскола, бездны, богословие разлуки, отсутствия. Английское слово gap соответствует ключевому философскому факту постмодернизма, который, тем не менее, ускользает от точного определения. Gap — это именно отсутствие. В бытии существуют некие провалы, некая разряженность в рядах сущностей. Сомнительно, является ли этот феномен тварного бытия достойным специальной богословской рефлексии.
Подобное употребление богословия не ново. В протестантской религиозной мысли второй половины XX в. было чрезвычайно распространенным явлением так называемая теология родительного падежа, то есть теология, говорящая не о Боге, а каких-либо аспектах человеческой действительности. Так возникли «теология надежды»,
6 X International Colloquium on Gregory of Nyssa: Contra Eunomium 2 — the Philosophy and Theology of Language. OlomouQ, 2004, материалы готовятся к изданию в издательстве Brill (Leiden).
^ Об этом более подробно см.: Михайлов П. Б. Языковой аргумент в полемике святителя Василия против Евномия // АиО. 2005. № 1 (42). С. 101—117.
«теология революции», «теология процесса», «теология истории», «теология игры», «теология природы» и, наконец, «теология смерти Бога». Применительно к Каппадокийцам подобный прием вряд ли уместен. В древней церкви было ясное представление о границах богословия, сфере применения богословских понятий. Были возможны два основных богословских дискурса: богословие, когда речь идет о Боге в Его существе, и икономия, когда повествуется о Христе, пришедшем спасти мир.
Исследование С. Дугласа следует основным понятиям богословской мысли свв. Каппадокийцев, описывающим сотворенный падший мир и выявляющим возможности его преображения, заложенные в человеческой природе. Опираясь на новейшие исследования наследия свт. Григория Нисского, Дуглас выявляет фундаментальные категории, характеризующие тварное бытие — б1СШТ1цаа (протяженность) и х(\'1]СТ1С (подвижность); иными словами, универсальные структуры — пространство и время, спатио-темпоральное измерение бытия. Состояние тварного мира несовершенно. Творение не выровнено, оно развернуто и потому дробно, стало быть, разнородно. К богословскому описанию действительности у свт. Григория приспособлена философская категория пространства. Д1сшт1цаа — это фактическая данность тварного бытия, его статическое измерение. Наиболее близко к искомому значению греческого слова биЗкщца подходит наше расстояние. Его антоним — единство, совокупность.
Категория х(\'1]СТ1С отражает характер процессов, протекающих в сотворенной действительности. В них нет завершенности, они текучи, находятся в состоянии движения, более того, они разнонаправле-ны. В данном случае движению противоположен, или его завершает, покой. Эти две категории — диастема и кинесис — накладывают свой отпечаток на все явления нашего мира. В известной мере все им подчинено. Однако именно в этот мир приходит Спаситель и дает человеку возможность преображения действительности. И действовать человеку предстоит именно здесь, в действительности, говорить о Боге и с Богом надлежит именно на этом несовершенном языке, подчиненном все тем же законам многозначности и неустойчивости.
Дкга-пцаа и хт]СТ1С — это параметры разрыва, расколовшего бытие на тварное и нетварное. «Богословие разрыва» — отражение истинного, реального положения дел, но никак не богословие идеального божественного мира. С. Дуглас обосновывает свое понимание каппадокийского богословия, — ведь даже божественное Искупление не преодолело раз и навсегда существующего разрыва, Спаситель Сам подчинился тварным категориям бкоттлцаа и хт]СТ1С. Поэтому,
заключает автор, богословие Каппадокийцев — это по преимуществу богословие существующего в мире положения дел. Однако божественное вмешательство в мир, хотя и не изменяет тварную природу, преломляет удручающую действительность в совершенно ином свете. Свт. Василий описывает это в действии Св. Духа — Он все исполняет Собой, хотя сообщается одним достойным. Так снимается всякое средостение, устраняется раскол, соединяется разрыв, отсутствие наполняется присутствием. Отсюда мы, продолжает святитель, обретаем предвидение будущего, понимание таинств, постижение сокровенного, раздаяние даров, небесное жительство, ликостояние с ангелами, пребывание в Боге и крайний предел желаемого — обожение.
С. Дуглас приходит к выводу — и это сильная сторона книги, — что Каппадокийцы, подчеркнув ущербный характер языка, подчиненный категориям бкЗетпцш и x(vi]Gic, сумели создать противоядие против аналитического или метафизического решения тринитарной проблемы, как вообще против формализации истин веры, превращения ее содержания в набор абстрактных определений. Автор находит удачное выражение для подобного религиозного явления — правоверное евномиан-ство (“Orthodox Eunomianism”). Для преломления церковной истины в личном религиозном опыте необходимо волевое усилие, целенаправленная устремленность всего человеческого существа. Эта деятельность на языке Каппадокийцев передается словом Cnivoia8.
’Emvoia, по мысли автора — это благочестивая способность воображения (р. 10, 53; ср.: продуктивная способность воображения Канта), благодаря которой человек способен преодолевать разобщенность с Богом, постигать Его энергии в мире, наконец, пересекать бездну, отделяющую мир тварный от нетварного. Процесс Cnivoia, принцип рационального воображения, не только посредствует между восприятием и пониманием (как фантасия Аристотеля — см.: О душе 427 Ь), но создает известную степень знания или приближения к Богу. С. Дуглас устанавливает границы каппадокийского теологического дискурса — где-то между платоновской эпифанией истины и хай-деггеровской открытостью истины в субъективном опыте (р. 203—204). Эпистемология Каппадокийцев основана на эпинойе-тическом совмещении горизонтов существования и откровения. Метафизическая задача Cnivoia состоит не в умножении сущностей, а в наполнении уже существующего смыслом. Автору представляется,
8 Об этом более подробно см.: Михайлов П. Б. Деятельность разума в богословии. Анализ понятия ёяСтокх в древнехристианской и позднеантичной письменности // ВПСТГУI. 2006. № 15 С. 52-82.
что Каппадокийцы осознали необходимость смены богословского дискурса с усиологического на эпинойетический, с сущности на существование. Иными словами, ареной богословских событий является не окружающий человека мир, а сама человеческая душа.
Полемизируя с арианами, Каппадокийцы применили к человеческой природе и ее способностям, в частности, способностям познания и речи, две последовательные процедуры — процедуру ограничения человеческих притязаний на совершенное знание и процедуру расширения наличных способностей человека в состоянии богооб-щения, которое выливается в богословствовании. С. Дуглас останавливается в своем исследовании на этой первой подготовительной ступени. Именно на этом этапе Каппадокийцы представляют интерес в свете современных философских дискуссий. Следующий этап кап-падокийского богословия, для самих Каппадокийцев, безусловно, центральный, остается несколько в тени. С. Дуглас не вводит в свое исследовательское поле такие фундаментальные категории христианского богословия, как вера и откровение.
С. Дуглас считает, что самая большая ошибка заключается в признании Церковью за Каппадокийцами исключительного авторитета богословской непогрешимости (р. 276), тогда как сами Каппадокийцы в своем богословии придерживались принципа дополнимости всякого богословского положения, они, как и философы постмодернизма, никогда не говорят последнего слова. На это следует возразить, что в православной традиции статусом непогрешимости обладает лишь текст Свящ. Писания, контекст которого — Свящ. Предание — вбирает в себя все многообразие форм христианской жизни. Каппадокийцы потому представляют интерес в свете современных философских дискуссий, продолжает автор, что отвергли идею нерасторжимости слова и обозначаемого им предмета, подвергли систематической проблематизации понятие имени, не прибегая при этом к сверхъестественным услугам богословия. Поэтому каппадокийский мистицизм — это хрупкий мистицизм, их богословие — это хрупкое богословие (р. 268). Каппадокийцы, в отличие от Евномия, не рассматривали язык богословия и язык обыденности как различные языковые игры (р. 250; термин Л. Витгенштейна), — именно в этом секрет их философии языка.
Главное возражение против сопоставления каппадокийского богословия с постмодернистской философией, настоятельно проводимого в настоящей публикации, заключается в том, что первые, констатируя невозможность отражения божественного бытия в доступных понятиях и представлениях (апофатическое богословие), само божественное бытие осознавали совершенно реально, тогда как постмодернисты,
сталкиваясь с феноменом плюральное™ истины (сШТёгепсе Жака Деррида), останавливаются перед пустотой, перед ничто. Тот самый поворот с усиологической метафизики на эпинойетическую гносеологию, предложенный еще Кантом, для постмодернистов оборачивается мео-ническим опустошением. Отрицательное богословие и стоящее за ним ограничение сферы богословской компетенции, осуществленное Кап-падокийцами, никоим образом не отрицает Бога, но всего лишь признается в невозможности одностороннего описания божественного.
77. 7). Михайлов
Mayer W. The Homilies of St. John Chrysostom — Provenance: Reshaping the Foundations. R.: Pontificio Istitutio Orientale, 2005. (OCA; 273). 570 p.
Появление новой работы Венди Мейер радует и новизной темы, и новизной подхода к ней. До сих пор вопросы методологии исследования подлинных гомилий Златоуста изучались лишь мимоходом, в ходе анализа других проблем, а утверждения предшественников не подвергались систематическому критическому разбору. А автор рецензируемой книги не только обнаружила и показала вопиющий пробел, существующий в этой сфере научных исследований, но и выступила на это поле во всеоружии современных методов гуманитарного исследования, оперируя математизированными понятиями логики и относительности получаемых результатов, благодаря чему в книге намечен эффективный путь перехода от знания эфемерного через знание минимальное к понятию относительного, но реального познания, которое, благодаря своей реальности и прилагаемым усилиям исследователя, имеет тенденцию к количественному и качественному росту.
Книга состоит из трех частей. Часть первая («Распределение и датировка гомилий: от XVIII в. до настоящего времени») содержит постановку проблемы и критический обзор взглядов предшествующих исследователей на локализацию и датировку гомилий. Автор делает вывод о том, что при всей многочисленности и обстоятельности исследований, посвященных Златоусту, ни хронологическое, ни географическое распределение гомилий не является сколько-нибудь удовлетворительным, т. е. получившим окончательно оформленный вид, свободным от ошибок и логически ясным. Все это — результат бессистемного применения таких критериев, исследовательская ценность которых весьма различна.
Часть вторая («Критерии, на основании которых гомилии были отнесены к Антиохии или к Константинополю). В ней конкретно перечисляются эти критерии и дается сравнительная оценка их исследовательской ценности. В частности, выделяются следующие ранее применявшиеся исследователями критерии:
1. Заглавие гомилии в рукописи и данные этого заголовка;
2. Личный статус гомилиста;
3. Город;
4. Демографические данные;
5. Географические данные;
6. Монахи и монашеская практика;
7. Олимпийские игры;
8. Богослужение;
9. Данные, касающиеся упоминания в гомилии знаменитых людей или событий.
Эти критерии, включая и более мелкие и частные их дробления, были проанализированы с точки зрения их исследовательской ценности и распределены на три группы: 1) значимые (“valid”); 2) неопределенные (“uncertain”) и 3) незначимые (“invalid”). Проведенное исследование показало, что только небольшая часть применявшихся раннее для локализации гомилий критериев после серьезного критического анализа сохранила свое значение.
В третей части («К усовершенствованной методологии») проведен анализ недостатков, обнаруженных при применении сложившейся системы критериев, а именно показано, что: 1) не всегда выяснялась исключительность того факта, на котором основывалась локализация гомилии; 2) факты интерпретировались в соответствии с априорным предположением о происхождении гомилии, пренебрежение фактами, противоречащими этому априорному предположению; 3) необоснованное и некорректное привлечение аргументов ех silentio; 4) предпочтение данных хронологии внутренним данным о происхождении гомилии; 5) игнорирование риторического характера источника, приводящее к необоснованному буквальному пониманию некоторых утверждений гомилиста. Из последнего очевидно, что при работе с данными гомилий необходимо также учитывать их дидактическую направленность, возможность риторических преувеличений, а также мировоззрение самого гомилиста, его аудитории и вообще христианской общины города.
Очевидно, что четкое исполнение всех этих требований резко повысило бы надежность полученных данных, но резко понизило бы реальное количество гомилий, которые возможно локализовать. Выход
