CC BY
21
УДК 821.133.1.0+821.133.1.0
DOI: 10.31249/litzhur/2022.56.03
С.А. Шульц
© Шульц С А., 2022
ДОСТОЕВСКИЙ И МОЛЬЕР («ЗАПИСКИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ» И «ДОН ЖУАН»)
Аннотация. Основной лейтмотив повести Достоевского «Записки из подполья» - отрицание всех наличных установлений. Устойчивым, постоянно повторяющимся символом рационализма и необходимости (против которых выступает герой Достоевского) в «Записках из подполья» выступает формула «дважды два четыре». Для мольеровского же Дон Жуана формула «дважды два четыре» становится его кредо. Таким образом, то, что признается Дон Жуаном, отрицается подпольным человеком. Вместе с тем два героя не только противопоставлены, но и положительно сопоставлены Достоевским друг с другом. С одной стороны, выпады подпольного человека против рационализма подразумевают также и выпады против мольеровского Дон Жуана, но с другой стороны, парадоксалист оказывается новым изводом и развитием героя-либертена. А мольеровский Дон Жуан, как известно, находится в русле развития либертинажа. И подпольный человек, и Дон Жуан прибегают к софистике.
Ключевые слова: Достоевский; Мольер; рационализм; необходимость; полифония; софистика.
Получено: 25.02.2022 Принято к печати: 10.03.2022
Информация об авторе: Шульц Сергей Анатольевич, доктор филологических наук, независимый исследователь (Ростов-на-Дону). ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-3429-6714
E-mail: s_shulz@mail.ru
Для цитирования: Шульц С.А. Достоевский и Мольер («Записки из подполья» и «Дон Жуан») // Литературоведческий журнал. 2022. № 2(56). С. 39-51. DOI: 10.31249/litzhur/2022.56.03
Sergei A. Shul'ts
© Shul'ts S.A., 2022
DOSTOYEVSKY AND MOLIÈRE ("NOTES FROM THE UNDERGROUND" AND "DON JUAN")
Abstract. The main leitmotif of Dostoevsky's story "Notes from the Underground" is the denial of all available institutions. A stable, constantly recurring symbol of rationalism and necessity (which Dostoevsky's hero opposes) in "Notes from the Underground" is the formula "twice two makes four". For Molière's Don Juan, the formula "twice two makes four" becomes his credo. Thus, what is recognized by Don Juan is denied by the underground man. At the same time, the two heroes are not only opposed, but also positively compared by Dostoevsky with each other. On the one hand, the attacks of the underground man against rationalism also imply attacks against Molière's Don Juan, but on the other hand, the paradoxicalist turns out to be a new version and development of the libertine hero. And as is known Molière's Don Juan is in the context of the development of libertinism. Both the underground man and Don Juan resort to sophistry.
Keywords: Dostoevsky; Molière; rationalism; necessity; polyphony; sophistry.
Received: 25.02.2022 Accepted: 10.03.2022
Information about the author: Sergei A. Shul'ts, DSc in Philology, Independent Researcher (Rostov-on-Don). ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-3429-6714
E-mail: s_shulz@mail.ru
For citation: Shul'ts, S.A. "Dostoyevsky and Molière ('Notes From the Underground' and 'Don Juan')". Literaturovedcheskii zhurnal, no. 2(56), 2022, pp. 39-51. DOI: 10.31249/litzhur/2022.56.03
Основной лейтмотив повести Достоевского «Записки из подполья» - отрицание всех наличных установлений, включая природные и математические законы, в пользу «хотения». Привлечение данных математики необходимо подпольному человеку для того, чтобы аннигилировать все естественные науки, современный ему сциентизм и рационализм, а со всем этим привести к деструкции также идею всякой необходимости и «нудительности». Это делает «Записки из подполья» главным произведением Достоевского, текстом, к которому в смысловом плане стягиваются
все остальные его тексты (что нередко подчеркивалось исследователями).
Устойчивым, постоянно повторяющимся символом рационализма и «нудительности» в повести выступает формула «дважды два четыре», истинность которой подвергается парадоксалистом сомнению. Например, говоря о наличных законах, которых якобы не преступить, парадоксалист пишет: «... какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся?» [4, с. 105]; «Как будто такая каменная стена и вправду есть успокоение и вправду заключает в себе хоть какое-нибудь слово на мир, единственно только потому, что она дважды два четыре. О нелепость нелепостей. То ли дело все понимать, все сознавать, все невозможности и каменные стены; не примиряться ни с одной из этих невозможностей и каменных стен, если вам мерзит примиряться.» [4, с. 106].
Далее, для отрицания идеи о том, что «только одно нормальное и положительное», т.е. «только одно благоденствие человеку выгодно», парадоксалист вновь прибегает к критике математической формулы. Критика становится еще детальнее: «.может быть, что вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать - в самой жизни, а не собственно в цели, которая, разумеется, должна быть не иное что, как дважды два четыре, т.е. формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти» [4, с. 118-119].
И далее: «Но дважды два четыре - все-таки вещь прене-сносная. Дважды два четыре - ведь это, по моему мнению, только нахальство-с. Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги руки в боки и плюется. Я согласен, что дважды два четыре - превосходная вещь; но если уж все хвалить, то и дважды два пять - премилая иногда вещица» [4, с. 119].
Выступая против наличных установлений, подпольный человек включает в них также рационализм: «.рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотенье есть проявление всей жизни, и с рассудком, и со всеми почесываниями» [4, с. 115]. Рассудку, согласно подпольному человеку, противостоит «хотение», т.е. в целом жизненная воля, витальный инстинкт: «Человеку надо - одного только самостоя-
тельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела. Ну и хотенье ведь черт знает» [4, с. 113]. Последнее предложение, содержащее аналогию человеческого хотения с качествами черта, делает образ хотения инфернальным, демонтирует его, внедряя, однако, установку на целостное постижение целостного (по-гностически включающее в себя также и демоническое начало) человека. Вот таков и подпольный человек - это почти символ целостного человека, как он понят Достоевским.
Между тем, характеризуя свое кредо, оправдывая свои поступки, мольеровский Дон Жуан также привлекает формулу «дважды два четыре», но с положительными коннотациями. Нигилистически отвергая все сверхчувственные ценности, мольеров-ский Дон Жуан заявляет: «Я верю, Сганарель, что дважды два -четыре, а дважды четыре - восемь» [8, с. 130]. В ответных репликах Сганарель пытается опровергнуть рационализм и «позитивизм» своего господина, апеллируя к «необыкновенному» в человеке: «...что бы вы ни говорили, есть в человеке что-то необыкновенное - такое, чего никакие ученые не могли бы объяснить» [8, с. 131]. Дон Жуан это «необыкновенное» отвергает.
Когда Дон Жуан поначалу отказывает в милостыне нищему, Сганарель объясняет мотивы своего господина в следующих словах: «Ты <...> не знаешь моего господина: он верит только в то, что дважды два четыре, а дважды четыре - восемь» [8, с. 132]. Приведенные выше примеры оперирования математической формулой в комедии Мольера свидетельствуют о признании ее своего рода символом донжуановского метафизического кредо, прячущим в себе множество имплицитных смыслов, включая узкий рационализм, нигилизм, атеизм, эвдемонизм и т.п.
Таким образом, то, что признается Дон Жуаном, отрицается подпольным человеком. Вместе с тем два героя не только противопоставлены, но и положительно сопоставлены Достоевским друг с другом. С одной стороны, выпады подпольного человека против рационализма подразумевают также и выпады против мольеров-ского Дон Жуана, но с другой стороны, парадоксалист оказывается новым изводом и развитием героя-либертена, что подчеркивает сцена с Лизой.
А мольеровский Дон Жуан, как известно, находится в русле развития либертинажа. Распутство подпольного человека - прежде
всего распутство «в сознании», духовное распутство. Путь к духовному распутству намечен еще Дон Жуаном в обосновании им своего поведения, в его самооправданиях (Дон Жуан совсем не желает принимать в расчет страдания его жертв и производимые им разрушения личных и семейных связей), в трактовке распутства как «любовных победах» [8, с. 106-107], а также в его желании распространить эти победы на другие возможные миры -здесь Дон Жуан по «победительной» силе сравнивает себя даже с Александром Македонским.
Полное название мольеровской комедии - «Дон Жуан, или Каменный пир». В русских переводах иногда вместо «Каменный пир» ставили «Каменный гость». Подзаголовок «Каменный гость» символически перекликается с образом «каменной стены» из «Записок из подполья», хотя между ними, безусловно, нет какого-то буквального совпадения. Перекличка тут только на уровне мотива некоей устойчивой преграды. Дон Жуану не удается ее переступить: ценою жизни он платит за попытку ее игнорирования. Подпольный человек эту стену переступает1.
Герои Мольера и Достоевского вписаны во всеобъемлющую картину мира, благодаря чему каждый их шаг отзывается во всем многообразии мировой жизни. За каждый проступок Дон Жуана ожидает посмертная расплата, а малейший «оттенок» действия подпольного человека колеблет всю эту мировую жизнь. Как пишет по поводу последнего Т.А. Касаткина, Достоевский «говорит о мгновенном и мощном изменении земли каждым человеческим внутренним решением: о преображении земли каждым актом веры и любви человека; об извращении и искажении лика земли каждым напряжением человеческой злой воли или расслаблением безволия и безверия» [5, с. 118] (курсив Т.А. Касаткиной).
Математическая формула в устах Дон Жуана оказывается проявлением софизма, поскольку, ведя происхождение из мира чистых научных абстракций, она отнесена им к живой жизни. На поле софистики Дон Жуан и подпольный человек также пересекаются.
1 В.Б. Шкловский справедливо обратил внимание на роль имманентного, внутреннего в мотиве каменной стены: «.это психологический запрет действия, невозможность преодолеть чувство своей недостаточности, отсутствие протеста» [13, с. 154].
«Хотение» Дон Жуана таково: «О, не будем думать о злоключениях, которые могут нас постигнуть, будем думать лишь о том, что может доставить нам удовольствие» [8, с. 108]. При этом мотив удовольствия обставлен у Дон Жуана также мотивами «личных побед» над дамами, т.е. с использованием почти экзистенциальной составляющей, соотнесенной со сферами престижа, самоутверждения, даже превратно понятой самореализации. Злоключение настигает Дон Жуана в виде возмездия, воплощенного в каменной статуе представителя уже потустороннего мира. Дон Жуан не в силах противостоять этому разрушающему его кредо потустороннему вестнику.
Парадоксалиста принято называть, как и мольеровского Дон Жуана, антигероем, однако не все в действиях и порядке мыслей персонажей подходит под такую характеристику. Например, Дон Жуан все же в итоге подает нищему милостыню несмотря на отказ того побогохульствовать - подает, по собственному признанию, «из человеколюбия» [8, с. 132]. Кроме того, Дон Жуан спасает Дон Карлоса (брата Эльвиры) от разбойников. В Дон Жуане есть способность иногда откликаться «голосом сердца» на те обстоятельства, в которых нужно проявить человечность, его образ «не одно-качествен» [7, с. 96].
Парадоксалист называет себя антигероем с иронией, поэтому его реальная самооценка как раз отводит в сторону от подобного именования: «По крайней мере мне было стыдно, все время как я писал эту повесть <...> в романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты для антигероя, а главное, все это произведет пренеприятное впечатление, потому что мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее» [4, с. 178]. Парадоксалист ставит на вид читающей публике, что та «отвыкла от жизни»: уже это снимает с него ярлык «антигероя», к тому же иронически соотнесенный с жанром повести (к которому прибегает Достоевский), а не романа (где будто бы требуется именно герой); но ведь у «Записок из подполья»романное жанровое содержание.
Парадоксалист, несмотря на то что во многом предстает перед нами как «человек сомнительных моральных устоев» [11, с. 138], своей мыслью охватывает также вполне положительные с точки зрения Достоевского максимы, среди которых необходимость бунта против «каменной стены», против всякой необхо-
димости, мешающей двинуться. В русле этого - утверждение парадоксалиста о том, что человек далеко не всегда желает себе «математически» выгодного: «Я подозреваю, господа, что вы смотрите на меня с сожалением; вы повторяете мне, что не может просвещенный и развитый человек, одним словом, такой, каким будет будущий человек, зазнамо захотеть для себя невыгодного, что это математика» [4, с. 115].
Итак, в тексте Достоевского нет данных для вывода о парадоксалисте как «антигерое». Для Достоевского парадоксалист -вполне приемлемый герой. А.П. Скафтымов показал это за счет акцентирования в парадоксалисте «живого влечения к "добру", к "любви", "жалости", "раскаянию", "прощению" <...>, но эти чувства в нем не могут иметь выхода» [10, с. 104]. Близка к скафты-мовской точка зрения Т.А. Касаткиной, доказывающей, что «Записки из подполья» - христианский текст [5, с. 114-239]. Мнения А.П. Скафтымова и Т.А. Касаткиной мы приводим здесь для того, чтобы показать, что подпольный человек - приемлемый для Достоевского герой.
По нашему мнению, сходна с отмеченными выше позиция М.М. Бахтина, указывавшего, что парадоксалист «знает, что последнее слово за ним, и во что бы то ни стало стремится сохранить за собой это последнее слово о себе, слово своего самосознания, чтобы в нем стать уже не тем, что он есть. Его самосознание живо своей незавершенностью.» [2, с. 63]. (выделено М.М. Бахтиным. - С. Ш.). С одной стороны, Бахтин всегда отмечал, что в диалоге нет ни первого, ни последнего слова, а с другой - в данном случае для показа незавершенности самосознания парадоксалиста исследователь констатировал, что последнее слово остается за парадоксалистом. Но на наш взгляд, тут речь идет также о чем-то большем: о том факте, что полифония не всегда «диалогична», что она может обернуться софизмом, софистикой. Бахтин показал, что при полифонии самосознание героя может включать в себя самосознание автора2, но Бахтин же на примере «Записок из подполья» продемонстрировал, что герой художественного текста может объективно «забывать», что он наделен также и самосознанием автора, выдавая продукт совмест-
2 См.: [3].
ного со-мышления автора и героя за результат единственно личного самосознания. Именно после такой подмены полифония оборачивается софистикой3.
В диалоге с Лизой, подходя именно к по-резки «антигероическому» самопроявлению, парадоксалист, благодаря Лизе внезапно меняясь, раскрывается уже с лучшей стороны. Полным полюсом добра в повести оказывается именно Лиза, открывающая в парадоксалисте человека.
Мольеровский Дон Жуан находится, как известно, в контексте развития либертинажа, расцветом которого будет отмечен следующий после Мольера век - XVIII. В устах Дон Жуана кредо «дважды два четыре» означает оправдание следования своей природной склонности, причем даже в возможных других мирах, не только в человеческом мире. Веря в возможность иных миров, Дон Жуан отрицает христианского Бога. Мольер делает Дон Жуана ярым богохульником и атеистом.
В явную и тайную полемику с Дон Жуаном часто вступает его слуга Сганарель, который, однако, из-за страха перед господином не всегда идет в своих обличениях до конца. Однако Сгана-рель позволяет выявить не только рационализм Дон Жуана, но и его склонность к софистике. Как уже было сказано, кредо «дважды два четыре» обнажает скорее софизм сознания, т.е. склонность к разного рода уловкам и подменам. Демонстрацией своего «математического» кредо Дон Жуан просто уходит от вопросов о Боге, о добре и зле, ставимых перед ним Сганарелем, Эльвирой, Дон Луисом.
Дон Жуан готов прикрыться по видимости моральными доводами для достижения своих имморальных целей, что свидетельствует о применении софистических принципов Макиавелли в частной жизни (отмечено также в: [1, с. 11]).
В частности, Дон Жуан признается: «Нынче этого уже не стыдятся: лицемерие - модный порок, а все модные пороки сходят за добродетели. Роль человека добрых правил - лучшая из всех ролей, какие только можно сыграть. В наше время лицемерие имеет громадное преимущество. Благодаря этому искусству обман всегда в почете: даже если его раскроют, все равно никто не посмеет сказать против него ни единого слова» [8, с. 155].
3 Нашу уточняющую трактовку полифонии см. в наших статьях: [14; 15].
Сходный «сентиментальный макиавеллизм» (термин А. Моруа [9, с. 47]) свойственен и парадоксалисту, но у Достоевского он доведен до крайности. В манипулировании личностью притворство теперь заменяется прямым шокирующим нападением, буквализмом слов и дел. Такой макиавеллизм в частной жизни становится у парадоксалиста формой садизма, преломлением либертенской доктрины маркиза де Сада.
Развернутое теоретическое доказательство того, что Дон Жуан обречен посмертной расплате, дает Сганарель. В монологе Сганареля сочетаются богословские рационалистические доводы с апелляциями к живой жизни, в результате чего доказательство ожидающей Дон Жуана расплаты не выглядит чисто рассудочным. Монолог Сганареля пронизан прежде всего живым ощущением неприятия донжуанства: «О небо, что я слышу? Ко всему прочему вам только еще недоставало сделаться лицемером: это уж верх гнусности. Ваша последняя затея, сударь, выводит меня из себя, и я не могу молчать. Делайте со мной все, что угодно: колотите меня, осыпайте ударами, убейте, если хотите, но я должен выложить все, что у меня на душе, и, как верный слуга, высказать вам все, что считаю нужным. Было бы вам известно, сударь: повадился кувшин по воду ходить - там ему и голову сломить, и, как превосходно говорит один писатель, не знаю только какой, человек в этом мире - что птица на ветке; ветка держится за дерево; кто держится за дерево, тот следует хорошим советам; хорошие советы дороже хороших речей; хорошие речи говорят при дворе; при дворе находятся придворные; придворные подражают моде; мода происходит от воображения; воображение есть способность души; душа -это то, что дает нам жизнь; жизнь кончается смертью; смерть заставляет нас думать о небе; небо находится над землей; земля -это не то, что море; на море бывают бури; бури треплют корабль; кораблю нужен добрый кормчий; добрый кормчий благоразумен; благоразумия лишены молодые люди; молодые люди должны слушаться стариков; старики любят богатство; богатство делает людей богатыми; богатые - это не то, что бедные; бедные терпят нужду; нужде закон не писан; кому закон не писан, тот живет как скотина, а значит, вы попадете к чертям в пекло» [8, с. 156].
В процитированном монологе Мольер противопоставляет софистике Дон Жуана живые интуиции и интенции простореч-
ного, простонародного слова, ищущего не уловок, а, напротив, наиболее адекватного, наиболее сближенного с живой жизнью выражения. Слово Сганареля часто как бы внелогично и перешагивает через абстракции, но тем оно и состоятельно. Только на первый взгляд можно увидеть в данном монологе Сганареля набор банальностей. Поэтому совершенно нельзя разделить точку зрения В.А. Лукова, что Сганарель будто бы «труслив и лицемерен» [6].
Как уже говорилось, склонность к софистике проявляет не только Дон Жуан, но также и парадоксалист. Уже само построение речи подпольного человека нередко основано на уловке отказа от прежде высказанных им же мнений - таковы, например, его фразы о себе как о злом человеке. Когда подпольный человек стремится выразить идею «хотения» как стержня человеческой личности, он подходит к сближению «хотения» и «живой жизни» в целом, однако в итоговой трактовке «хотения» сводит «живую жизнь» к своеволию. В таком именно виде та, в частности, предстает в следующей реплике: «"Живая жизнь" с непривычки придавила меня до того, что даже дышать стало трудно» [4, с. 176].
Реально (вне взглядов подпольного человека) образ «живой жизни» - не «придавливающий», а диалогический, он предполагает диалог «хотений», их гармонию, но парадоксалист все эти потенциальные гармонические моменты старается аннигилировать перед идеей крайнего своеволия, воплощением которой объявляется каждый. Вот эта подмена «живой жизни» отчасти родственным ей понятием «хотения», переводимым затем парадоксалистом в еще более радикальную категорию своеволия, - суть софистики повествователя «Записок из подполья».
Знаменитое символическое выражение парадоксалистом своеволия: «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить» [4, с. 174]. На первый взгляд, фраза эффектно передает смысл «хотения», ярко, хотя и нарочито утрированно отражает идею первенства индивидуального начала в каждом человеке, что призвано понравиться противникам коллективистской морали, всякого коллективизма. Однако элементарный смысловой разбор данной фразы показывает ее пустой и фиктивный характер. Ведь - если гипотетически представить осуществление предполагаемой ситуации - когда «свет» «провалится», то уже не будет места ни для чая, ни для
субъекта, который собирался его пить. Таким образом, смысл фразы «о чае» софистически скрывает за собой ничто.
Взамен «тоталитарного» рационализма идей коллективизма и «хрустального дворца» подпольный человек предлагает уход в иррациональное, что оказывается лишь зеркальным переворачиванием исходного тезиса в ключе опять же софистики - и нигилизма. Уже в XX в. М. Хайдеггер отметил взаимооборочивание рационального и иррационального в процессе самопроявлений нигилизма: «То, что в ходе развития европейского нигилизма устанавливает его господство в виде рационализации всех порядков, нормирования, нивелирования, наводит на размышления в той же мере, как и сопричастная этому попытка бегства в иррациональное» [12, с. 71]. При этом само отграничение иррационального сделано на основе рациональной операции: «Без раздумий рацио сталкивает все несоразмерное ему в мнимую и к тому же им самим отграниченную трясину иррационального» [12, с. 71].
Основываясь на авторских подготовительных материалах к роману «Бесы», часто сближают с образом Дон Жуана Ставрогина. В.Е. Багно видит одинаково присущее им «своеволие» [1, с. 19]. Сродни ставрогинскому и вообще нигилистическому своеволие подпольного человека. При этом оно якобы сохраняет за собой свойства «моральности» в том плане, что рассматривает проявление морали индивидуальной, в пику морали коллективистской (ср.: [1, с. 21-22]). Но данный ход мысли также является софистическим, поскольку, стремясь свести имморализм к якобы индивидуальной морали, этот ход стирает всякий различительный смысл в понятии морали, сводя последнюю к ничто.
Список литературы
1. Багно В.Е. Расплата за своеволие, или Воля к жизни // Миф о Дон Жуане. СПб.: Согуш, 2000. С. 5-22.
2. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2002. Т. 6. С. 5-300.
3. Бочаров С.Г. Переход от Гоголя к Достоевскому // Бочаров С.Г. О художественных мирах. М.: Советская Россия, 1985. С. 161-209.
4. Достоевский Ф.М. Полное собраний сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1973. Т. 5. 408 с.
5. Касаткина Т.А. Достоевский как философ и богослов: художественный способ высказывания. М.: Водолей, 2019. 336 с.
6. Луков В.А. Мольер Ж.Б. URL: http://www.litdefrance.ru/199/195/ (дата обращения: 03.05.2018).
7. Мокульский С. Мольер. Проблемы творчества. Л.: ГИХЛ, 1935. 250 с.
8. МольерЖ.-Б. Полное собрание сочинений: в 3 т. / пер. с франц. А.В. Федорова. М.: Искусство, 1986. Т. 2. 464 с.
9. Моруа А. Дон Жуан, или Жизнь Байрона / пер. с франц. М. Богословской. М.: Республика, 1992. 413 с.
10. Скафтымов А.П. «Записки из подполья» среди публицистики Достоевского // Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. М.: Художественная литература, 1972. С. 88-133.
11. Телье В. От «Новых необычайных историй» к «Запискам из подполья»: писать от первого лица // По, Бодлер, Достоевский. Блеск и нищета национального гения / пер. с фрац. М.: НЛО, 2017. С. 132-146.
12. Хайдеггер М. О «линии» // Судьба нигилизма: Э. Юнгер. М. Хайдеггер. Д. Кампер. Г. Фигаль / пер. с нем. Г. Хайдаровой. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 2006. С. 65-120.
13. Шкловский В.Б. За и против. Заметки о Достоевском. М.: Советский писатель, 1957. 260 с.
14. Шульц С.А. Достоевский, Аполлон Григорьев, Бахтин // Studia Slavica Academiae Scientiarum Hungaricae. 2020. Т. 65. № 1. С. 193-207. DOI: 10.1556/060.2020.00009
15. Шульц С.А. Наследие М.М. Бахтина: контуры целостности // Slavica Wratisla-viensia, 2021. T. 174. С. 69-81. DOI: https://doi.Org/10.19195/0137-1150.174.6
References
1. Bagno, V.E. "Rasplata za svoevolie, ili Volya k zhizni" ["Retribution for Self-will, or the Will to Live]. Mif o Don Zhuane. [The myth of Don Juan]. St Petersburg, Corvus Publ., 2000, pp. 5-22. (In Russ.)
2. Bakhtin, M.M. Problemy poehtiki Dostoevskogo [Problems of Dostoevsky's Poetics]. Bakhtin, M.M. Sobranie sochinenii [Collected Works]: in 7 vols. Moscow, Russkiye slovari Publ.; Yаzyki slavyanskoy kul'tury Publ., 2002, vol. 6, pp. 5-300. (In Russ.)
3. Bocharov, S.G. "Perekhod ot Gogolya k Dostoevskomu" ["Transition from Gogol to Dostoevsky"]. Bocharov, S.G. O khudozhestvennykh mirakh [About Artistic Worlds]. Moscow, Sovetskaya Rossiya Publ., 1985, pp. 161-209. (In Russ.)
4. Dostoevskii, F.M. Polnoye sobranie sochinenii [Complete Works]: in 30 vols. Leningrad, Nauka Publ., 1973, vol. 5, 408 p. (In Russ.)
5. Kasatkina, T.A. Dostoevskii kak filosof i bogoslov: khudozhestvennyi sposob vyskazyvaniya [Dostoevsky as a Philosopher and Theologian: An Artistic Way of Saying]. Moscow, Vodolei Publ., 2019, 336 p. (In Russ.)
6. Lukov, V.A. Mol'er Zh.B. [Moliere J.B.] Available at: http://www.litdefrance.ru/ 199/195/ (date of access: 03.05.2018). (In Russ.)
7. Mokul'skii, S. Mol'er. Problemy tvorchestva [Moliere. Problems of Creativity]. Leningrad, GIKHL Publ., 1935, 250 p. (In Russ.)
8. Mol'er, Zh.B. Polnoe sobranie sochinenii [Complete Works]: in 3 vols., transl. into French by A.V. Fedorov. Moscow, Iskusstvo Publ., 1986, vol. 2, 464 p. (In Russ.)
9. Morua, A. Don Zhuan, ili Zhizn' Bairona [Don Juan, or Byron's Life], transl. into French by M. Bogoslovskaya. Moscow, Respublika Publ., 1992, 413 p. (In Russ.)
10. Skaftymov, A.P. "'Zapiski iz podpol'ya' sredi publitsistiki Dostoevskogo" ["'Notes from the Underground' among Dostoevsky's journalism"]. Skaftymov, A.P. Nravst-vennye iskaniya russkikh pisatelei [Moral Quests of Russian Writers]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1972, pp. 88-133. (In Russ.)
11. Tel'e, V. "Ot 'Novykh neobychainykh istorii' k 'Zapiskam iz podpol'ya': pisat' ot pervogo litsa" ["From 'New Extraordinary Stories' to 'Notes from the Underground': Writing in the First Person"]. Po, Bodler, Dostoevskii. Blesk i nishcheta natsional'nogo geniya [Poe, Baudelaire, Dostoevsky. The Brilliance and Poverty of the National Genius], transl. from French. Moscow, NLO Publ., 2017, pp. 132-146. (In Russ.)
12. Khaidegger, M. "O Tinii'" ["On the 'line'"]. Sud'ba nigilizma: E. Yunger. M. Khai-degger. D. Kamper. G. Figal' [The fate of nihilism: E. Junger. M. Heidegger. D. Camper. G. Figal ], transl. from German by G. Khaidarova. St Petersburg, SPbGU Publ., 2006, pp. 65-120. (In Russ.)
13. Shklovskii, V.B. Za i protiv. Zametki o Dostoevskom [Pros and cons. Notes on Dostoevsky ] Moscow, Sovetskii pisatel' Publ., 1957, 260 p. (In Russ.)
14. Shul'ts, S.A. "Dostoevskii, Apollon Grigor'ev, Bakhtin" ["Dostoevsky, Apollon Grigoriev, Bakhtin"]. Studia Slavica Academiae Scientiarum Hungaricae, 2020, vol. 65, no. 1, pp. 193-207. DOI: 10.1556/060.2020.00009 (In Russ.)
15. Shul'ts, S.A. "Nasledie M.M. Bakhtina: kontury tselostnosti" ["The Legacy of M.M. Bakhtin: Contours of Integrity"]. Slavica Wratislaviensia, 2021, vol. 174, pp. 69-81. DOI: https://doi.org/10.19195/0137-1150.174.6 (In Russ.)
