CC BY
117
С. Е. Федоров
«DOMUS REGIS» И «FAMILIA REGIS»
В РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
Традиционно вторая половина XV в. считается периодом существенных перемен в истории английского королевского двора. Под влиянием целого комплекса причин прежняя военно-административная организация королевского хаусхолда1 утрачивает конституирующую этот институт функцию, уступая место сугубо «гражданским» принципам его внутренней консолидации. Подобные сдвиги в организации королевского двора максимально формализируются в первом «стационарном» регламенте — «Черной книге Эдуарда IV», определяющем иерархию королевских слуг в рамках двух его основных подразделений — «do-mus providencie» и «domus magnificencie», соответственно обеспечивавших хозяйственные и представительские функции. При этом механизмы, определявшие отношения монарха и его слуг как верхнего, так и низшего звена, сохраняя свои прежние ресурсы, инициируют новые формы взаимной компенсации. Сам государь, оставаясь в идеале основным и наиболее надежным источником милости, продолжает «стягивать» на себя все линии теперь уже придворного патроната, расточая среди постоянно растущих придворных клиентел не столько материальные блага, сколько право на их получение, а те воспринимают новизну приобретаемого как одно из преимуществ, определяемых исключительно «гражданской», а не военной службой своему суверену. Вся последующая эволюция придворных служб связана с последовательным совершенствованием именно такой формы взаимоотношений с государем, обусловившей, в конечном счете, их корпоративную, а затем и групповую идентификацию. В обновляющихся таким образом условиях
1 Впервые понятие «военный хаусхолд» было введено Т. Таутом: Tout T. Chapters in the Administrative History of Medieval England: In 6 vols. Manchester, 1937. Vol. 2. P. 133, 138.
© С. Е. Федоров, 2011
королевский двор не только не потеряет былого значения в управлении принадлежавшими английской короне территориями, но и становится своеобразным центром, где вершилась «высокая» политика.
Оформление организационной структуры «нового» хаусхолда отражало результаты двух взаимосвязанных процессов, протекавших внутри и за пределами придворного пространства. С одной стороны, речь идет о разрастании традиционных служб королевского домохозяйства, известного с конца XII в. под термином «domus regis»2. С другой стороны, сказываются последствия постепенного размывания наиболее привилегированной части королевской свиты, так называемых «famili-ares», инфильтрированных в состав периферийных территориальных сообществ и обязанных своей инфеодацией исключительно военной службе государю3. Под влиянием этого процесса исчезает ранее независимое в административном плане подразделение королевского двора, обозначавшееся по аналогии с входившими в его состав членами королевской свиты термином «familia regis».
Укрупнение различных служб и ведомств, структурно объединявшихся в пределах королевского домохозяйства, сопровождалось их закономерным «исходом», способствовавшим образованию системы центрального исполнительного аппарата. Формировавшиеся в результате этого автономные от «дворцовой» администрации органы, обеспечивавшие в первую очередь финансовый, фискальный и судебный контроль на территории всего королевства, тем не менее, сохраняли свои исходные «матричные» формы, продолжавшие регулировать соответствующие сферы жизнедеятельности королевского хаусхолда, указывая на наличие пусть обратной, но генетически опосредованной связи с системой «государственного» управления4. Подобная связь, поддерживая институциональное единство придворных и «государственных» ведомств, способствовала распространению практики межведомственного совмещения должностей, сохраняя тем самым известное «кадровое» единство всего центрального исполнительного аппарата. В расширяющемся и совершенствующемся таким образом властном пространстве английской монархии так или иначе просматривалась его изначально значимая
2 Constitutio Domus Regis // Dialogus de Scaccario and Constitutio Domus Regis / Ed. by C. Johnson. Edinburgh, 1950. P. 128-135.
3 О начальных стадиях этого процесса: Prestwich J. The Military Household of the Normam Kings // English Historical Review. 1981. Vol. 96. Nr. 378. P. 1-35; Frame R. The Political Development of the British Isles, 1100-1400. Oxford, 1990. P. 169-188.
4 Хачатурян Н. А. Власть и общество в Западной Европе в Средние века. М., 2008. С. 231.
придворная доминанта, и в этом смысле каждый причастный этому пространству индивид оставался королевским слугой.
Практика совмещения придворных и «государственных» должностей5 указывала на весьма характерную уже для правления Нормандской династии закономерность, отражавшую определенную зависимость сначала военной, а затем и любой другой службы государю от доступных материальных благ старого и нового королевского доменов. На протяжении XI-XII вв. королевская власть активно перераспределяла «реальные» ресурсы старого и нового доменов среди наиболее лояльной части своей придворной свиты, используя распространенные к тому времени формы инфеодации6. Вплоть до конца XIII в. среди всех возможных комбинаций преобладающим типом компенсации за военную службу правящему дому оставались традиционные земельные фьефы. Так называемые денежные фьефы, подразумевавшие различные формы выплат из королевской казны или право на получение дохода от развивавшихся в пределах новых до-мениальных земель короны промыслов («dona», «vadia» или «liberacio-nes»), носили до начала XIV в. лишь вспомогательный характер и, как правило, использовались для привлечения иностранцев в состав королевской свиты7. По мере постепенного истощения земельных ресурсов старого королевского домена—его практически полной инфеодации—денежная форма фьефа приобретает доминирующий характер и начинает активно использоваться для поощрения той части ближайшего окружения короля, которая формировалась из слуг, совмещающих придворные посты с должностями в центральном исполнительном аппарате. Поскольку источником выплачиваемых или извлекаемых сумм по-прежнему остаются принадлежащие правящей династии наследственные и конфискованные у мятежной знати земельные комплексы, верховная власть, сохраняя свою патримониальную природу, распространяет свои доме-ниальные интересы на все территориальные владения монархии.
Исчезновение постоянной королевской свиты, определившее «демилитаризацию» хаусхолда, явлалось результатом глубоких процессов,
5 Такая тенденция останется доминирующей вплоть до начала гражданских войн середины XVII в. — См. об этом: Федоров С. Е. Раннестюартовская аристократия. 1603-1629. СПб., 2005.
6 Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI-XIII вв. М., 1962. С. 94-103.
7 Lyon D. The Money Fief under the English Kings, 1066-1485 // English Historical Review. 1951. Vol. 66. N 259. P. 161-193; Harvey S. The Knights and Knight’s Fee in England // Past & Present. 1970. Vol. 49. P. 3-43; Church S. The Rewards of Royal Service in Household of King John: A Dissenting Opinion // English Historical Review. 1995. Vol. 110. Nr. 436. P. 277-303.
протекавших в английском обществе на протяжении XI-XIII вв.8 Известно, что еще короли Нормандской династии инфеодировали значительную часть своей придворной свиты, используя для этого принадлежавшие короне домениальные земли. Инфеодация сопровождалась форсированной инфильтрацией придворных слуг в состав элиты территориальных сообществ, располагавшихся в непосредственной близости, но за пределами старого королевского домена9. Уже в начале правления Планта-генетов просматривались очертания субструктуры, уравновешивавшей характерный для таких сообществ политический сепаратизм. Несмотря на то что процесс внедрения королевских слуг протекал волнообразно, меняя по воле монархов свои конечные объекты и сферу внедрения (от создания военно-охранных до административно-судебных структур на уровне отдельных графств и сотен), его позитивные результаты были очевидны.
Инфеодация ближайших сподвижников династии и связанная с ней инфильтрация, в известной мере консолидируя центр и периферию в пределах старого и нового королевского доменов, тем не менее, не избавили верховную власть от неминуемых негативных последствий именно такого вмешательства во внутреннюю жизнь локальных сообществ, лежавших за границами непосредственных владений английской монархии. Не столько королевские выдвиженцы, сколько их потомки, включавшиеся в систему местных поземельных связей, со временем перенимали или же были вынуждены перенимать сложившуюся на местах практику. Значительная часть принадлежавших им реальных владений (старый королевский домен) из-за их небольших размеров и как следствие — хозяйственной нерентабельности подвергалась дроблению и отторгалась, как правило, изменяя свою владельческую структуру не по вертикали, а по горизонтали10.
Инфеодация внушительной доли земель старого королевского домена в пользу ближайшего окружения монарха, таким образом, оставаясь экономически выгодной верховной власти, с течением времени лишала королевскую свиту необходимых источников к существованию и теряла свою политическую составляющую, лишая монархию желаемой
8 Prestwich J. Anglo-Norman Feudalism and the Problem of Continuity // Past and Present. 1963. Vol. 26. P. 39-57.
9 Coss P. Lordship, Knighthood and Locality. A Study in English Society, c. 1180-1280. Cambridge, 1991. P. 305-327.
10 Cм. дискуссию: Coss P. Bastard Feudalism Revised // Past and Present. Vol. 125. 1989. P. 27-64; Crouch D., CarpenterD. Bastard Feudalism Revised // Ibid. 1991. Vol. 131. P. 165-189; Coss P. Bastard Feudalism Revised: A Replay // Ibid. P. 190-203.
опоры на местах. После издания знаменитого статута Quia Emptores, как известно, узаконившего земельную субституцию11, преемники получивших земельные лены королевских слуг, оставаясь лояльными короне, вынужденно искали поддержки среди более обеспеченных и влиятельных местных лордов и подчас становились активными участниками их свит, благо такие связи вполне допускались.
Первоначально эти связи, хотя и основанные на личных контрактах, носили вторичный характер. Отношения с короной для большинства преемников продолжали оставаться приоритетными: по мере необходимости они несли военную службу государю. Однако со временем и по мере распространения практики коммутации рыцарской службы, они постепенно становились доминирующими. Такие отношения оказывались более гибкими как с точки зрения предполагаемой за них компенсации, варьировавшейся от разовых выплат до пропорционально поступавших в течение определенного срока сумм, так и с точки зрения их возможного прекращения, означавшего либо возврат еще некомпенсированной службой суммы, либо обычную терминацию последующих выплат. При этом полагавшееся за такую службу вознаграждение с легкостью обеспечивало им уплату щитовых денег, разрушая тем самым надежду монарха на персональное присутствие преемника в составе королевской свиты12.
В свою очередь местные лорды, объединяя вокруг себя, помимо прочего, потомков инфеодированных в свое время королевских слуг, именно таким образом подчиняли своим интересам не только создававшуюся с тенденцией к независимости от территориального сообщества местную администрацию, но и значительные элементы выстраиваемой короной земельной субструктуры. При этом людские ресурсы подобных свит, во многом превосходя возможности титульного домена самого лорда, создавали дополнительные условия для еще более глубокого размывания выстраиваемой короной владельческой структуры. Так или иначе, но уже на исходе XIII в. сложившаяся на протяжении столетий опора монархии на местах заметно переместилась в направлении самих локальных сообществ, а сама система наследственного рекрутирования королевских свит перестала быть достаточно эффективной13. Монархия
11 Bean J. The Decline of English Feudalism, 1215-1540. Manchester; New York, 1968. P. 306-309.
12 Waugh S. Tenure to Contract: Lordship and Clientage in Thirteenth Century England // English Historical Review. 1986. Vol. 101. Nr. 401. P. 811-839.
13 Lyon D. The Feudal Antecedent of the Indenture System // Speculum. 1954. Vol. 28. Nr. 3. P. 503-511; Carpenter C. The Beauchamp Affinity: A Study of Bastard Feudalism at Work // English Historical Review. 1980. Vol. 95. Nr. 376. P. 514-532
все чаще и чаще использовала для своих военных походов профессиональных наемников, а институт традиционной королевской свиты закономерно распадался.
Процесс разрастания и последующего исхода различных служб королевского домохозяйства сопровождался структурными сдвигами в составе его отдельных ведомств и в первую очередь Королевской курии. В конце XIII в. значительная часть слуг, занятых обеспечением широкого круга потребностей традиционной королевской свиты, вливается в состав уже достаточно дифференцированных к этому времени хозяйственно-административных служб двора, оккупируя внутреннее и внешнее пространство Королевской курии и вытесняя тем самым внушительную по размерам группу слуг-клириков за архитектурные пределы дворцового пространства. Став частью «гражданской» придворной организации, она сохраняет за собой определенные должностные преимущества, связанные с предшествующим родом деятельности.
Оформившаяся таким образом группа придворных слуг составит «кадровую» основу для Королевской палаты, которая не позднее начала XIV в. окончательно обособится от Королевской курии, а затем и поглотит значительную часть ее основных функций. Обретя независимость, штат Палаты сохранит определенные административно-хозяйственные обязанности, но в его деятельности будут преобладать особые представительские полномочия, наглядно демонстрирующие отличия королевского окружения и собственно монаршего двора от свит и дворов английской знати. Последующая ритуализация этих отличий, по всей видимости, определит не только их дальнейшую специализацию, но и эволюцию этого подразделения в направлении, финальная стадия которого и была зафиксирована в «Черной книге Эдуарда IV»14.
Несмотря на появление уже в конце XV в. пока еще полуавтоном-ного подразделения—Королевской конюшни, сложившаяся при Йорках бинарная структура распределения полномочий внутри придворного пространства продолжает доминировать и при Тюдорах, подчеркивая изначальное архитектурное единство «дворцовой» администрации. Ведомство шталмейстера, располагавшееся в стороне от резиденции монарха, пока лишь только «физически» объединялось с другими службами двора, когда, передвигаясь по стране или за ее пределами, король нуждался в особых инструментах, способных визуализировать в доступных формах величие принадлежавшей ему власти. Но в повседневном, ограниченном дворцовыми стенами пребывании он довольствовался ресурсами Королевской палаты.
14 См. главу, написанную для этого издания Е. В. Бакалдиной.
Помимо репрезентативных полномочий, Палата объединяла все функции «матричного» управления и контроля, унаследованные от Королевской курии. Она оставалась основным депозитарием королевских драгоценностей, в ее ларцах хранились многочисленные малые печати; она была местом, где король держал совет, куда стягивались все нити придворных клиентел. Казначей Палаты был по-прежнему главным лицом в королевстве, на которого ложилось бремя управления домени-альными финансами; ее секретарь не только выполнял функции связующего звена с Канцелярией и Хранилищем свитков (позднее—архивом), но и во многом инициировал центральное делопроизводство. Кроме того, Палата продолжала играть заметную роль в назначении местной администрации и сохраняла доступные к тому времени формы юсти-ционного контроля над прерогативными судами короны15. Объем функций мог с течением времени расти или сокращаться, но при этом Палата продолжала оставаться важнейшим звеном в системе центрального управления.
Судя по всему, с момента своего возникновения Camera regis так никогда и не была замкнутым пространством, способным сохранить известную приватность в жизни государя, и оставалась вплоть до начала XIV в. единым лишенным каких-либо, пусть даже временных, перегородок помещением.
Позднее при Ланкастерах и Йорках в строительстве или перепланировке королевских резиденций заметным становится стремление заказчиков делить обычно отводимое под Палату пространство сначала на две, а затем и на три составляющие. В конце XV - начале XVI века в «номенклатуре» придворных помещений уже заметно выделяется комплекс из трех смежных комнат, по традиции именуемый все той же Королевской палатой, но на деле представляющий собой архитектурно связанные Большую (из-за размеров), Присутственную и Личную палаты.
В ранний период правления Тюдоров начнется растянувшийся почти на столетие процесс сознательного разграничения планировки этих помещений, который будет сопровождаться не только попытками их более частного дробления (сначала от трех к пяти, а затем от пяти назад к четырем), но и обособления приписанного к ним корпуса слуг. Лежавшие в основе этих изменений мотивы могли варьироваться с учетом, к примеру, особенностей женского правления, но в их конечных результатах всегда присутствовала политическая составляющая.
15 Condon M. Ruling Elites in the Reign of Henry VII // Patronage, Pedigree and Power in Late Medieval England. Gloucester, 1979. P. 127-129.
Наиболее существенным решением, окончательно реорганизовавшим внутреннее камеральное устройство, стало учреждение, а затем и значительное преобразование особого штата личных королевских слуг16. Появление такой придворной службы свидетельствовало и о начале своеобразной «приватизации» монархом внутреннего пространства одного из пределов Палаты, и о попытках материализации, пусть еще примитивных спекуляций о «физическом» и «политическом» теле короля, и о возможных перспективах или «сценариях» придворного театра
16 Существуют определенные трудности с датировкой начала этих изменений. Не вызывает сомнений тот факт, что основная часть преобразований, связанных с Личной палатой, так или иначе приходится па период 1485-1526 гг., то есть хронологически совпадает с годами правления Генриха VII и частично — Генриха VIII. Сложности возникают с определением точной даты ордопапса, инициировавшего отделение Личной палаты от прочих камеральных ведомств. В распоряжении исследователей пет точно датируемого оригинала. Д. Старки еще в своей докторской диссертации (1973) использовал хранящийся в Коллегии герольдов список (College of Arms. Arundell MS. XVII (2)), датируя его протограф 1495 г (Starkey D. The King’s Privy Chamber, 1485-1547. Unpublished Cambridge Ph.D. dissertation, 1973. P. 18 ff) и, следовательно, считал, что Генрих VII был инициатором преобразований. Старки также полагал, что еще одна копия ордопапса, опубликованная Ф. Гроузом и Т. Эстлом, хотя и содержала значительные интерполяции (The Antiquarian Repertory: In 4 vols. / Ed. by F. Grose, T. Astle. London, 1807-1809. Vol. 2. P. 184-185 (текст ордопапса); Р. 186-209 (интерполяции)), была идентична в своей основной части списку Коллегии герольдов. Копия была изготовлена для Генриха VIII Тюдора его лорд-чембер-лепом Гепри Фитц-Эланом, графом Эранделом в 1526 г Поскольку и в опубликованном тексте ордонанса, и в списке Коллегии герольдов нет упоминаний о джентльменах Личной палаты — службе, впервые учрежденной, как известно, Генрихом VIII пе рапее 1515 г., то Старки считал это достаточным основанием, чтобы предварительно датировать сам текст ордонанса периодом правления Генриха VII. Далее уже по косвенным свидетельствам оп ограничивал время появления ордопапса 1495 г., считая, что его издание должно было последовать сразу же за раскрытием заговора Пурбека (Starkey D. Intimacy and Innovation: the Rise of the Privy Chamber, 1485-1547 // The English Court: from the Wars of the Roses to the Civil War / Ed. by D. Starkey. London, 1987. P. 73-74). При этом в тексте самого ордонанса и сопровождающих его документах отражается, на мой взгляд, та ситуация, которая оставалась, согласно утверждениям Старки, более характерной для отношений внутри самой Палаты при Генрихе VIII, а не при его предшественнике: грумы упоминаются лишь в веренице прочих должностей и далеко неравнозначно соседствуют с эсквайрами и рыцарями Лич-пой палаты короля; для последних даже отводится отдельный титул (Р. 185-186). Мнение о связи появления этого ордонанса с последствиями придворного заговора 1495 г., таким образом, весьма спорно.
власти. Закреплявшееся учреждением должности особого ответственного за их деятельность лица—грума мантии17, само возникновение института личных слуг короля предполагало их последующее обособление и постепенное превращение в наиболее влиятельный сегмент служилого придворного штата. При этом сама палата обретала если не самостоятельный, то, по меньшей мере, автономный статус, расширяя и преобразуя круг обычно связываемых с нею полномочий, но неизменно и целенаправленно ограничивая возможный доступ к персоне короля.
По своему исходному предназначению личные слуги короля во многом напоминали появившиеся значительно ранее континентальные аналоги. Французский «valet de chamber» и бургундский «valet de corps», очевидно, служили исходными образцами для «groom of the body», но в своем окончательном варианте английский грум, скорее, напоминал известный тип личного слуги государя, описанный Б. Кастильоне. Оставаясь человеком простым, но наделенным от природы способностями безупречно удовлетворять ежедневные потребности своего господина, он сначала по мере своих возможностей дистанцировал, а затем и поддерживал в неизменном виде всю лишенную необходимой в других случаях театральности повседневную жизнь монарха18.
Ее обыденность служила ограничительным механизмом для всего того, что было наполнено излишней церемониальностью и требовало уже специфических навыков. Так или иначе, но штат оставшихся за пределами личного пространства монарха камеральных ведомств, насчитывавший несколько сотен рыцарей и эсквайров, не подходил для исполнения простых, лишенных в общем-то нежелательных в таких случаях условностей, и, как следствие, предполагал необремененных социальными предрассудками исполнителей. Группа в шесть человек19, успешно
17 Я предпочитаю этот не совсем точный вариант передачи данного термина, исходя из одного возможного перевода английского слова «stool», и преследую цель избежать по возможности его исходного бытовавшего в средние века значения («stool of easy»), тем не менее, отражавшего набор начальных «служебных» обязанностей его предшественника «yeoman of the Stool». — О варианте перевода этого термина с учетом обособления четвертого камерального ве-домства—Королевской спальни см.: Англия XVII века: Социопрофессиональные группы и общество / Под ред. С. Е. Федорова. СПб., 1997. С. 13.
18 Castiglione B. The Book of Courtier. London, 1989. P. 127. — Более подробно
об этом: Scaglione A. Knights at Court. Courtliness, Chivalry, and Courtesy from Ottonian Germany to Italian Renaissance. Los Angeles, 1991. P. 229-242.
19 Их численность можно выяснить по более поздним свидетельствам, относящимся ко второму десятилетию XVI в., когда под влиянием «особых»
справлявшаяся с подобными обязанностями, с трудом соперничала с находившимися в попечении лорд-камергера слугами, но, тем не менее, могла рассчитывать на и не снившиеся им снисхождение и преимущества.
Со временем институциональная обособленность Личной палаты могла перерастать отведенные для нее границы. Плотно закрытая и охраняемая с двух сторон массивная дверь, продолжая символизировать наличие особой черты, разграничивавшей приватное и публичное в дворцовом пространстве, ограничивала непосредственное влияние придворных на короля, способствуя своеобразной «камерализации» принимаемых решений. В зависимости от доминирующего стиля правления она могла определять их полную приватизацию или же провоцировать появление особо приближенных личных советников, так или иначе нарушая изначально присущие «высокой» политике куриальные черты. В этом смысле любые формы королевского совета обретали второстепенное значение, превращая самих ординарных советников в послушных исполнителей монаршей воли.
Сам факт появления приватных советников, так называемых «privado» (термин Д. Моргана), не только нарушал, но и создавал связанные исключительно с Личной палатой формы камерального фаворитизма. Противопоставляя их традиционно претендующей на политическую роль социальной элите, верховная власть могла рассчитывать на своеобразное «смягчение» традиционных аспектов политической борьбы, определявшейся противостоянием различных придворных фракций и — как следствие — на известную «централизацию» наиболее значимой части основанных на связях этих группировок придворных клиентел20.
Насколько можно судить, изначально круг таких советников, как правило, замыкался или ограничивался фигурой грума мантии21. Ситуация
обстоятельств стали известны имена «новых» грумов Генриха VIII — См.: Letters and Papers, Foreign and Domestic, of the Reign of Henry VIII, 1509-1547: In 21 vols. / Ed. by J. Brewer et al. London, 1862. Vol. 1. Pt. 1. P. 771 (далее—HLP).
20 Обычно связанные с высокими наследственными должностями (лорд-камергер и лорд-стюард), такие клиентелы, как правило, сохраняли свой потенциал, переживая сменявшиеся на троне династии, и при наличии известного противостояния могли представлять реальную угрозу для стабильности самой монархии. — См.: Morgan D. The House of Policy: the Political Role of the Late Plantagenet Household, 1422-1485 // The English Court from the Wars of the Roses to the Civil War. P. 25-71.
21 Таковой была ситуация вплоть до 1515 г., когда на должности грума мантии последовательно находились Хью Денис и пришедший ему на смену в 1510 г. Уильям Комптон (HLP. Vol. 1. Pt. 1. P. 94).
начинает заметно меняться с появлением королевских миньонов22, которые небольшими группами по 2-3 человека последовательно вводятся в состав палаты. При этом для большинства из них придворная карьера обычно скоротечна: лишь только часть из них добивается серьезных результатов23. В растущем такими темпами составе Личной палаты их позиционируют сначала как грумов, затем под влиянием достаточно курьезных обстоятельств — как джентльменов24. Не позднее 1526 г. наступает известный перелом25, и должностное пространство палаты обретает законченные черты. Значительно превышающий начальные размеры штат Палаты по-прежнему выстраивается вокруг грума мантии, но его служебная структура упорядочивается с общими требованиями всего камерального пространства26. Джентльмены, рыцари
22 Термин «миньоны» в отношении личных слуг короля был впервые употреблен Э. Холлом (Hall E. The Union of the Two Noble and Illustre Families of Lancaster and York. London, 1809. P. 598).
23 При несомненном лидерстве Уильяма Комптона такую группу образуют Николас Кэрью, Френсис Брайен, Джон Кортни, Генри Гуилфорд, Эдвард Невилл и Уильям Кэрри (HLP. Vol. 1. Pt. 1. P. 771).
24 Речь идет о приеме французского посольства в Лондоне 23 сентября 1518 г. Дело в том, что среди прибывшей на мирные переговоры делегации присутствовали шестеро gentilhomme de la chamber Франциска I. При этом, согласно сложившейся традиции, во время официального въезда делегации в Лондон миньоны Генриха VIII должны были гарцевать попарно с их французскими компаньонами, но различия в занимаемых ими придворных должностях не позволяли сделать этого. Проблема была решена путем прямого заимствования французского аналога для учреждения новой придворной должности при английском дворе (HLP. Vol. 2. Pt. 2. P. 4409). — См. также описание процессии у Холла: HallE. The Union... P. 593-594. — Какое-то время французская формула продолжала использоваться при дворе, но уже в 1621 г. появилась ее привычная английская версия (HLP. Vol. 2. Pt. 2. P. 4512; Vol. 3. Pt. 2. P. 2374).
25 Такой перелом фиксируется в так называемых Элтэмских ордонансах (A Collection of Ordinances and Regulations for the Government of the Royal Household. London, 1790. P. 154-156).
26 Carlisle N. An Inquiry into the Place and Quality of the Gentlemen of His Majesty’s Most Honourable Privy Chamber. London, 1829. — Состав сформировавшейся вокруг грума мантии службы объединял две различные по статусу группы слуг. Наиболее многочисленными и, как представляется, гибкими в использовании оказывались джентльмены палаты—собственно миньоны, отличавшиеся также высоким социальным положением (сыновья пэров, представители семей старой родовитой знати) и относительной молодостью. Д. Старки полагает, что еще в начале правления Генриха VIII они с успехом формировали так называемую молодежную «субкультуру» двора (StarkeyD. Intimacy and Innovation... P. 80). На них лежал круг обязанностей, связанных с постепенно ритуализирующейся
и эсквайры Личной палаты, сохраняя за собой право на исключительный доступ в приватные покои короля, теперь свободно перемещаются по всему придворному комплексу, составляя своеобразный передвижной механизм, обеспечивающий регулярное и неизменно «персональное» обслуживание монарха. Не трудно предположить, что оттесняя в этом свободном передвижении известную часть других камеральных ведомств, личные слуги короля интегрировались в ранее закрытое для них публичное пространство, закономерно перенимая характерные для него формы театрализованной игры, привносившие элементы придворного церемониала в личные покои монарха. При этом не менее типичная для такого пространства тенденция к институциональному превосходству образующих его подразделений усложняла основные объекты не только сугубо придворного, но и в целом внутрисистемного противостояния, обеспечивая известный динамизм в становлении «государственного» управления27.
Вплоть до конца XIII в. вся система королевских финансов сохраняла куриальный характер. По мере образования Казначейства значительная часть ее патримониальной инфраструктуры обособляется и унифицируется, составляя основу для формирования публичных финансов короны. Камеральная администрация продолжает контролировать, помимо личных расходов короля, домениальные28 и связанные с так называемыми прерогативными правами верховной власти денежные поступления. Не исчезают также известные со времен нормандских королей «замковые» депозитарии, хранившие персональные «сбережения» монархов. Управляемые обычно личными казначеями-кассирами такие депозитарии составляли наиболее подвижную часть в механизме финансового сопровождения различных «приватных» потребностей и начинаний государя. Существовавшая на протяжении XIV-XV вв. система частных королевских финансов не только способствовала сохранению известной свободы верховной власти в условиях ужесточения парламентских методов вотирования налогов, но и во многом определяла содержание одной из составляющих приходящихся на следующее столетие камеральных реформ29.
внутренней жизнью палаты. Собственно грумы образовывали статичную по составу группу личных слуг короля, по-прежнему не отличавшихся благородным происхождением и занятых выполнением рутинных обязанностей.
27 Hoak D. The King’s Privy Chamber, 1547-1553 // Tudor Rule and Revolution / Ed. by D. Guth, J. McKenna. New York, 1982. P. 87-108.
28 Wolffe B. The Crown Lands, 1461-1536. London, 1970. P. 54-96.
29 Dietz F. English Government Finance, 1485-1558: In 2 vols. London, 1964. Vol. 1. P. 101-113; Vol. 2. P. 222-223.
Регулярно увеличивавшийся в первой половине XV в. объем прямых финансовых операций, связанных с обслуживанием королевского двора, привел к их централизации и образованию так называемого вестминстерского депозитария. Уже к середине этого столетия казначей Королевской палаты, продолжая формально совмещать свою основную должность с обязанностями хранителя королевского кошелька, передает функции обеспечения личных потребностей короля йомену мантии30.
В таком частичном разделении двух расходных статей камерального бюджета пока еще не было намека на предстоящее обособление Личной палаты, но тенденция к известному разобщению камеральных казначеев и самого монарха уже намечалась. Если Эдуард IV все еще рассматривал палатных казначеев в качестве основной отвечающей за его личные расходы инстанции, именно при их непосредственной помощи осуществляя необходимые перемещения «депозитных» средств для текущего использования, то Ричард III уже всецело уповал на помощь йомена мантии в мобилизации своих денежных запасов. При этом установившаяся в свое время субординация, подчинявшая все общие камеральные финансовые службы Казначейству, а личных казначеев главе соответствующего палатного ведомства, сохранялась — нарушались лишь необходимые в финансовых операциях короны многочисленные формальности.
Пренебрежение тонкостями необходимой процедуры лишь в большей мере дистанцировало верховную власть и придворного казначея, оставляя саму структуру королевских финансов неизменной. Только в условиях институционального отделения Личной палаты от прочих ведомств нарушаемая формальность приобретала черты более серьезного системного сдвига, определяя соответствующее позиционирование финансовых органов короны. В таких условиях финансовая служба Личной палаты монарха могла противопоставляться или же уподобляться другим финансовым инстанциям, контролировавшим доходную и расходную составляющие всей «экономики» королевского двора. Вне зависимости от форм возникающего на этой почве противоборства грум/джентльмен мантии неизбежно обретал определенные связанные
30 Судя по всему, объем финансовых полномочий, принадлежавших йомену мантии, был достаточно велик уже в последнее десятилетие правления Генриха VI. Иначе трудно объяснить, как Уильям Гримбсби, занимавший этот пост более 15 лет, стал в последние годы своей жизни сначала камеральным казначеем, а затем и вторым лицом в самом Казначействе: и тот и другой пост требовали серьезных навыков практической работы (A Collection of Ordinances and Regulations... P. 18).
с этой сферой полномочия и нередко становился финансовым экспертом короля.
Механизмы такого противоборства пока еще недостаточно известны, но ранние Тюдоры, судя по всему, предпочитали вариант административного укрепления обособленной Личной палаты. В таком случае ее вновь образуемые службы выстраивались по аналогии и, следовательно, уподоблялись иным финансовым инстанциям двора31. Такие предпочтения могли определять структурное перераспределение и частичную автоно-мизацию уже известных полномочий32 и лишь затем — усовершенствование уже существовавших к тому времени альтернативных органов финансового управления и контроля. Вариант перераспределения—так называемая «реформа Комптона» — не дала результата, поскольку нарушила желательную в таких случаях субординацию финансовых служб и характерную для Тюдоров тенденцию к централизации основных доходов короны. Вариант усовершенствования — «реформа Норриза»33, мобилизуя финансовый потенциал свободных от камеральной опеки королевских депозитариев, способствовала их последующей деавтоно-мизации34. Это означало, что контролируемые личными казначеями «депозиты» английских государей не только встраивались в существовавшую к тому времени систему королевских финансов, но и становились важнейшим источником ее внутреннего кредитования. Сохранявшаяся при этом автономия платежных средств Личной палаты не исключала их последующей централизации35.
Финансовому усилению Личной палаты во многом сопутствовали административные преобразования, связанные главным образом с центральным делопроизводством36. Известно, что уже во второй половине
31 Об этом более подробно см.: Starkey D. Court and Government // Revolution Reassessed. Revisions in the History of Tudor Government and Administration / Ed. by C. Coleman, D. Starkey. Oxford, 1986. P. 29-59.
32 Так, Генрих VII ограничился изъятием поступлений от прерогативных прав короны, восстановив тем самым известный водораздел между домениаль-ными и всеми прочими доходами монарха. При Генрихе VIII, напротив, финансовая деятельность Королевской палаты настолько истощилась (реформа Комптона), что потребовалась срочная реформа (Норриз). — См.: Starkey D. Intimacy and Innovation... P. 83-87.
33 HLP. Vol. 4. Pt. 1. P. 2002.
34 The Privy Purse Expenses of King Henry VIII / Ed. by N. Nicolas. London, 1827.
35 Elton G. The Tudor Constitution. Cambridge, 1960. P. 142-143. — O сохранении тенденции при «малых» Тюдорах см.: Hoak D. The History of Tudor Court: the King’s Coffers and the King’s Purse, 1542-1553 // The Journal of British Studies. 1987. Vol. 26. N 2. P. 208-231.
36 Elton G. The Tudor Revolution in Government. Cambridge, 1953. P. 56-59.
XV в. с развитием практики использования королевской печатки (signet), заменившей многочисленные к тому времени малые печати, основным «рабочим» местом королевского секретаря становится Личная палата монарха. Начиная с Эдуарда IV английские государи весьма неохотно носили ее, как требовал того обычай, на указательном пальце и предпочитали держать ее среди прочих драгоценностей в специально отведенном для этого сундуке. Как правило, ключ от небольшого ларца, в котором в бархатном мешочке лежал сам перстень с эмблемой монарха, хранился сначала у йомена, а затем и у грума мантии. Судя по всему, именно он извлекал печатку из ларца и передавал ее секретарю, а тот с согласия короля скреплял ею необходимые документы37.
Уже в начале XVI в. подобная практика санкционирования государственных бумаг вытесняется использованием личной подписи монарха (sign manual)38. Первоначально в новых условиях секретарь по-прежнему отвечал за их подготовку и сам, возможно, при помощи клерков доставлял государственные бумаги в Личную палату, переправляя затем подлежащие скреплению Большой королевской печатью бумаги обратно в Канцелярию. При этом грум мантии не только сортировал доставленные документы, но и в определенной последовательности подносил их на подпись монарху.
Значительный рост объемов официального делопроизводства при Генрихе VIII способствовал перераспределению полномочий между секретарем и грумом мантии. Из-за известной неприязни короля к «бумажной работе»39 значительная часть государственных документов стала визироваться без его непосредственного участия. Для этого был учрежден пост специального клерка Палаты, который, владея навыками каллиграфии, воспроизводил на официальных бумагах образцы подписи монарха, которые хранил на отдельных листах грум мантии. При этом отбор соответствующих бумаг и предназначавшихся для них вариантов подписи осуществлялся совместно секретарем и грумом. При Кромвеле такие клише были заменены факсимильной печатью (dry stamp). Оставшаяся на хранении у грума мантии, она оперативно использовалась одним из двух деливших должностные обязанности секретаря
клерком (chef de chamber)40. Тот не только визировал ею предназначавшиеся для этого бумаги, но и вносил подтверждающую такое действие краткую запись в учрежденный для этих целей регистр Личной палаты
37 Otway-Ruthven J. The King’s Secretary and the Signet Office in the Fifteenth Century. Cambridge, 1939. P. 39.
38 Starkey D. Court and Government. P. 46-48.
39 HLP. Vol. 3. Pt. 2. P. 1399.
40 Ibid. Vol. 9. P. 905.
(docket book)41. Наличие такой записи считалось необходимым условием для их передачи в Канцелярию и, следовательно, являлось обязательной формальностью для инициирования любого центрального делопроизводства.
Развитие различных форм внутрикамерального администрирования в системе центрального управления не только мобилизовало оставшийся нерастраченным потенциал придворных «матричных» институтов, но и свидетельствовало о сохранении патримониальных основ верховной власти и о известных недостатках ее публично-правовых проявлений42.
Солидарные механизмы использования внутрикамеральных методов администрирования, как правило, могли переплетаться с ограничивающими и персонифицирующими их инструментальную базу стратегиями. При этом реанимировались характерные для куриальной стадии развития королевского двора варианты прямого делегирования полномочий, заменявшие или оттеснявшие любые опосредованные самой системой центрального управления должностные назначения. Содержание таких стратегий усложнялось формирующимися представлениями о «физическом» и «политическом» теле короля, определяя оттенки складывавшихся таким образом предпочтений верховной власти.
Отношение к титулам знати как частицам корпоративного титула короны43 позиционировало отличавшихся благородным происхождением джентльменов Личной палаты как «жемчужин», украшавших «естественное» тело короля. В повсеместно присутствующем акценте на их почти «интимной» пространственно-физической близости к государю угадывались черты, определявшие особую форму доверительных связей с монархом.
При таком подходе занимаемые джентльменами должности могли восприниматься как атрибуты, а с учетом популярных в то время неоплатонических спекуляций и как акциденции «политического» государева тела, выражавшие полноту и непосредственный характер связанных с ними полномочий. Оставаясь одновременно необходимым и достаточным условием, подобные близость и полнота определяли отношение
41 HLP. Vol. 11. P. 227; Vol. 12. Pt. 1. P. 1315; Vol. 13. Pt. 1. P. 332; Vol. 14. Pt. 2. P. 201.
42 Впервые такие наблюдения были сделаны на французском материале (Хачатурян Н. А. Сословно-представительная монархия во Франции XIII-XV веков. М., 1989. С. 169-181), а затем вписаны в более широкий историко-культурный контекст (Она же. Власть и общество... С. 8-14, 169-178).
43 Федоров С. Е. Пэрское право: Особенности нормативной практики в Англии раннего Нового времени // Правоведение. 1996. № 2. С. 112.
к джентльменам палаты как особому королевскому «тапгейе»44 — особому сообществу верных слуг и единомышленников.
Возрождение ушедших в прошлое традиций королевской свиты накладывало известный отпечаток на всю систему должностных назначений джентльменов за пределами придворного пространства. Очевидно, можно говорить о существовании некой градации, влиявшей на характер большинства «первичных» некамеральных продвижений. Наиболее частым было использование джентльменов в качестве стюардов домени-альных владений короны, а затем и конфискованных церковных земель45. При этом, как правило, особая привлекательность таких должностей определялась потенциальными возможностями формировать за счет местных ресурсов ливрейные свиты короля и обеспечивать тем самым любые формы прямого военного или «полицейского» контроля46. Генрих VIII активно использовал таких стюардов для активизации различных звеньев крайне не развитой местной администрации, назначая их мировыми судьями и шерифами в графства47, развивал характерные для ренессансных дворов Европы формы «камеральной» дипломатии48.
При всем многообразии известных вариантов привлечения джентльменов для службы вне двора начальная и конечная ступень их политической карьеры заведомо ограничивались внутренним пространством Личной палаты короля, составлявшей социальное ядро раннетюдоровской придворной организации. Тенденция к укрупнению социальных
44 HLP. Vol. 14. Pt. 1. P. 505. — Весьма показательно, что учрежденный в ходе камеральных реформ 1539-1540 гг. институт королевских гвардейцев также воспринимался как особая часть королевского «manrede» и формировался в основном из ресурсов Личной палаты монарха (HLP. Vol. 19. Pt. 2. P. 524).
45 HLP. Vol. 11. P. 580; Vol. 13. Pt. 1. P. 505; Vol. 19. Pt. 1. P. 275; Bernard G. The Rise of Sir William Compton, Early Tudor Courtier // English Historical Review. 1981. Vol. 96. P. 759-762.
46 HLP. Vol. 1. Pt. 2. P. 1948, 2051, 2301; Vol. 11. P. 580.
47 Starkey D. Intimacy and Innovation... P. 85-86.
48 Известны имена по меньшей мере шести джентльменов, участвовавших в «камеральном» обмене между английским и французским дворами. Каждый из них, пребывая достаточно длительное время в ближайшем окружении иностранного государя, как правило, становился членом его ближайшего окружения и наравне с другими исполнял различного рода обязанности, оставаясь при этом посланником своего монарха (HLP. Vol. 3. Pt. 1. P. 111, 246: Pt. 2. P. 641, 3360, 3434). Помимо этого, джентльмены успешно внедрялись в состав дипломатических миссий, зачастую оттесняя юристов и клириков, по обыкновению, доминировавших в посольствах, или же образуя совместно с ними очень эффективные тандемы. — Об этом более подробно: Starkey D. Representation through Intimacy // Symbols and Sentiments / Ed. by I. Lewis. London, 1977. P. 82.
и административных функций палаты будет сохраняться вплоть до кончины Эдуарда VI49, затем в условиях женского правления она заметно ослабеет50, но уже при Якове I Стюарте обретет ранее неизвестные, но не менее выразительные формы51.
49 Об этом более подробно: Loades D. Intrigue and Treason. The Tudor Court, 1547-1558. London, 2004. P. 1-81; Murphy J. The Illusion of Decline: The Privy Chamber, 1547-1558 // The English Court from the Wars of the Roses to the Civil War. P. 71-119.
50 Wright P. A Change in Direction: the Ramification of a Female Household, 1558-1603 // The English Court from the Wars of the Roses to the Civil War. P. 119-147.
51 См. об этом раздел, написанный В. С. Ковиным.
