CC BY
155
менная, стратификационная и ситуативная вариативность языка, социально-коммуникативная система, социально-языковая ситуация, билингвизм, диглоссия, социолингвистическая и лингвоэкологическая норма;
- формы существования языка: экзистенциальная форма языка, национальный язык, национальный вариант полинационального языка, литературный язык, геолект (региолект, территориальный диалект, полудиалект/локальный диалект, говор), смешанные экзистенциальные формы языка (койне, креольский язык, язык-пиджин и смежные языковые формы), подъязык/субъязык, социолект, этносоциолект, этно-социолокалект, лексикон маргинальной субкультуры, языковой субстандарт (внелитературный, территориальный, этнический, лексический - общенародный лексический субстандарт, включающий в себя низкие коллоквиализмы, общий сленг и вульгаризмы; специальный лексический субстандарт, включающий в себя социально-профессиональные и социально-корпоративные жаргоны и социально-эзотерические арго/кэнт [4] - [6].
Список литературы
1. Гусейнов, А.А. Культурология Дмитрия Лихачева: комментарии к книге Д.С. Лихачева «Избранные труды по русской и мировой культуре» / А.А. Гусейнов, А.С. Запе-соцкий. - СПб.: Изд-во СПбГУП, 2006.
2. Иванов, В.В. «Экономика - язык - культура»: комментарий лингвиста / В.В. Иванов // Общественные науки и современность. - 2002. - № 1. - С. 1 - 48.
3. Иванова, Е.В. Цели, задачи и проблемы эколингви-стики / Е.В. Иванова // Прагматический аспект коммуникативной лингвистики и стилистики: сб. науч. тр. - Челябинск: Изд-во ИИУМЦ «Образование», 2007. - С. 41 - 47.
4. Коровушкин, В.П. Английский лексический субстандарт versus русское лексическое просторечие (опыт кон-трастивно-социолексикологического анализа): монография / В.П. Коровушкин. - Череповец: ГОУ ВПО ЧГУ, 2008.
5. Коровушкин, В.П. Основы контрастивной социолек-
тологии: монография: в 2 ч. / В.П. Коровушкин. - Череповец: ГОУ ВПО ЧГУ, 2005.
6. Коровушкин, В.П. Теоретические основы контрастивной социолексикологии: монография / В.П. Коровушкин. - Череповец: ГОУ ВПО ЧГУ, 2009.
7. Лихачев, Д.С. Избранные труды по русской и мировой культуре / Д.С. Лихачев. - СПб.: Изд-во СПбГУП, 2006.
8. Миловатский, В.С. Об экологии слова / В.С. Мило-ватский. - М., 2001
9. Пелипенко, Н.И. Социокультурный аспект понятия «экологическое» / Н.И. Пелипенко // Язык в современных общественных структурах (социальные варианты языка -VI): материалы Междунар. науч. конференции. - Нижний Новгород: НГЛУ, 2005. - С. 208 - 211.
10. Савельева, Л.В. Языковая экология: русское слово в культурно-историческом освещении / Л.В. Савельева. -Петрозаводск: Изд-во КГПУ, 1997.
11. Скворцов, Л. И. Экология слова, или Поговорим о культуре русской речи / Л.И. Скворцов. - М., 1996.
12. Скворцов, Л.И. Язык, общение и культура (экология и язык) / Л.И. Скворцов // Русский язык в школе. -1994. - № 1. - С. 81 - 86.
13. Сковородников, А.П. К становлению системы лин-гвоэкологической терминологии / А. П. Сковородников // Речевое общение. - 2000. - Вып. 3. - С. 70 - 78.
14. Сковородников, А.П. Лингвистическая экология: проблемы становления / А.П. Сковородников // Филологические науки. - 1996. - № 6. - С. 29 - 40.
15. Сковородников, А.П. Об экологии русского языка / А.П. Сковородников // Филологические науки. - 1992. - № 2. - С. 35 - 46.
16. Сковородников, А.П. Экология современного русского языка и роль СМИ в этом процессе / А.П. Сковородников. - URL: www.gazeta.sfu-kras.ru/node/307.
17. Grosse, R. Thesen zur marxistischen Soziolinguistik / R. Grosse, A. Neubert // Liguistischenarbeitsberichte. - Leipzig, 1970.
18. Haugen, E. The Ecology of Language / E. Haugen // Fill A., Mühlhäusler P. The Ecolinguistics Reader. Language, Ecology and Environment. - L.; N.Y., 2001.
19. Haugen, E. The ecology of language: essays by Einer Haugen / E. Haugen. - Stanford: Stanford University Press, 1972.
УДК 83.3
Е.М. Таборисская
«ДОМИК В КОЛОМНЕ» А.С. ПУШКИНА И «БЕППО» ДЖ. Г. БАЙРОНА (К ПРОБЛЕМЕ ЖАНРА ШУТЛИВОЙ ПОЭМЫ В ОКТАВАХ)
В статье выявляется соотношение плана автора и плана героев, анализируется построение сюжета и определяется роль разных жанрово-тематических элементов в результирующем жанре шутливой поэмы в октавах.
Жанр, сюжет, план автора, план героя, шутливая поэма в октавах.
The paper considers the correlation between the author's concept and heroes' design, analyzes the plot structure and determines the role of various genre and theme elements in the resulting genre of jocular poem in the octaves.
Genre, plot, author' conept, hero's design, jocular poem in octaves.
Шутливая поэма Пушкина «Домик в Коломне» была написана в первую болдинскую осень (1830 г.), ту самую, когда был закончен «Евгений Онегин». В плане поэтики это произведение очень сложное, даже замысловатое. В нем интегрирующий жанр поэмы в октавах объял и объединил и своеобразный стиховедческий трактат об октаве, и полемические выпады, и пародийную трактовку батальной темы, прежде всего связанной с традицией похвальных од на победы, и принципиально новое для поэзии пушкинской поры обращение к жизни городских низов. «Домик в Коломне» - вторая комическая поэма Пушкина, созданная через пять лет после «Графа Нулина», - существенно отличается от первого опыта. Граф «Нулин» - произведение легкое, искристое, как шампанское, внутренне единое. Это история посрамления любвеобильного графа, получившего пощечину от молодой помещицы Натальи Павловны, хранящей неукоснительную верность другу сердца Лидину. В «Графе Нулине» первенствует и властвует динамика сюжета: пребывание графа в доме Натальи Павловны занимает практически весь текст. Авторский план в этом лироэпическом произведении сводится к единственному лирическому отступлению: «Кто долго жил в глуши печальной...».
С «Домиком в Коломне» раннюю поэму роднит, пожалуй, лишь анекдотический сюжет. В «Графе Нулине» это позорно закончившаяся ночная эскапада графа, пробравшегося в спальню хозяйки, в «Домике в Коломне» - пребывание в жилище почтенной чиновничьей вдовы переодетого мужчины. Но если «Графа Нулина» исследователи склонны рассматривать как пушкинскую пародийно-полемическую версию событий, изображенных Шекспиром в «Лукреции», то «Домик в Коломне» - произведение принципиально полемическое, и объекты, оспариваемые автором в этой поэме, разнообразны и новы для русской литературы.
Выбор сложной и новой формы - октавы - становится демонстрацией творческой зрелости, могущества сил и поэтического мастерства Пушкина, сознания исчерпанности того уровня освоения и осмысления жизни в русской поэзии 1820-х гг., проявлениями которых были четырехстопный ямб и романтическая поэма, принесшие молодому Пушкину безоговорочную славу первого русского поэта.
Рассмотрение «объективного» пласта в художественной структуре поэмы предполагает, прежде всего, взгляд на своеобразие сюжета. Характерной чертой «Домика в Коломне» является своеобразная «ступенчатость» в построении динамического аспекта словесного текста. В какой-то степени роль отдельных элементов и характер сопряжения между ними позволяет уяснить обращение к статье М.А. Петровского «Морфология новеллы» [4]. Зерном новеллы, как полагает исследователь, ее сюжетным ядром является анекдот, который получает расширительную «экстенсивную» обработку и перерастает в актуализированный (неповторимый) сюжет новел-
лы1. Мысль Петровского можно дополнить следующим соображением: в самом жанре анекдота сюжет существует, во-первых, как единичная развертка конкретного текста, во-вторых, как некоторый реконструируемый протосюжет, общий для ряда анекдотов.
В структуре «Домика в Коломне» отчетливо читается новелла о старушке, Параше и новой кухарке. Эта линия восходит к анекдоту о переодетом мужчине. Л.И. Вольперт убедительно показывает особенности интерпретации единого протосюжета в «Фоб-ласе» Луве де Кувре и в «Домике в Коломне» [2]. Однако если Л. И. Вольперт занимает различная интерпретация одной и той же анекдотической ситуации в поэме Пушкина и романе Луве де Кувре, то здесь будет уместно обратиться к проблеме более отвлеченной, связанной с местом и ролью анекдотического сюжета в двух поэмах в октавах: «Домика в Коломне» и «Беппо» Дж.Г. Байрона.
Вопрос о специфике использования и осмысления анекдотического протосюжета в художественной структуре иного литературного жанра кажется достойным рассмотрения как в плане уяснения конкретной поэтики того или другого произведения, так и в плане определения общих закономерностей бытования сюжета. Следует более пристально проанализировать структуру и функции новеллы, построенной на анекдотическом сюжете, в контексте шутливых поэм в октавах Байрона и Пушкина.
Выбор поэмы английского романтика как материала для сопоставления с пушкинской петербургской повестью был продиктован несколькими причинами. Шутливая венецианская повесть, созданная Байроном в 1817 г. (за 13 лет до появления «Домика в Коломне»), восходит в жанровом отношении к ироикомическим поэмам в октавах, жанр которых был виртуозно разработан в творчестве Л. Ариосто и других итальянских мастеров. Опыт Байрона был историко-литературным звеном, связующим итальянскую традицию и поэму Пушкина. Русский поэт был хорошо знаком с «Беппо»: это создание Байрона, как и «Дон-Жуан», несомненно, оказало воздействие на Пушкина в период работы над «Евгением Онегиным», проявившееся, прежде всего, в манере повествования - непринужденной беседе с читателем.
Не следует, однако, преувеличивать степень непосредственного влияния «Беппо» на творчество Пушкина, в частности на создание «Домика в Коломне». Венецианская повесть для Байрона была своеобразным этюдом к роману в стихах. В «Беппо» английский поэт отыскал и соотношение между планом героев и планом авторского «я», и богатейшую ироническую палитру, определившую эмоциональный строй повествования, и строфику, перенесенные
1 Близкая мысль о структурной значимости анекдота в произведениях Пушкина принадлежат В.Г. Одинокову. -Одиноков В.Г. «И даль свободного романа.» - Новосибирск, 1983.
затем в роман в стихах. Пушкинский «Домик в Коломне» - не подступ к роману, а скорее, постскриптум к «Евгению Онегину». Художественная структура пушкинской поэмы в октавах не подготавливает роман в стихах, как это было у Байрона, а определяется уже состоявшейся структурой романа.
Обратимся к более подробному рассмотрению общих и специфических моментов в сюжетной структуре «Беппо» и «Домика в Коломне». В обеих поэмах сюжет трехступенчат. Глубинную его основу составляет анекдотический протосюжет: мужчина, переодетый в женское платье, - у Пушкина; муж, застающий жену с любовником, - у Байрона. Анекдотические протосюжеты актуализируются в сюжетах новеллистических: в истории о возвращении Беппо и в рассказе о коломенской мнимой кухарке. Третья ступень сюжета - в обоих случаях сам процесс рассказывания забавной истории; по существу именно рассказывание новеллы и составляет «большой» (или актуализированный) сюжет обеих поэм в октавах, причем в большом сюжете момент преподнесения истории о героях не менее, если не более важен, чем содержание и смысл того, что происходило с действующими лицами.
В «новеллах», включенных в тексты «Беппо» и «Домика в Коломне», чрезвычайно существен элемент комизма, основанный на несовпадении драматически острой ситуации (появление мужа, застающего супругу с любовником, - у Байрона; пребывание мужчины в доме почтенной вдовы и ее невинной дочери - у Пушкина) и неожиданном снятии драматизма в развязках обоих произведений: Маврушка исчезла, «не успев наделать важных бед»; Беппо «С женой, по слухам, ссорился немало, // Но графу стал он другом навсегда» [1, с. 110]. И характер драматизма, и особенности развязки в обеих поэмах определяются спецификой жанра анекдота.
Однако ни общность макроструктуры сюжета, ни близость комической тональности, в которой воссозданы драматические коллизии и их разрешение в новеллах, не исчерпывают структурного сходства «Беппо» и «Домика в Коломне». Если посмотреть на количество строф, повествующих о персонажах, и октав, отвлекающих внимание читателя от событий, непосредственно связанных с героями, возникает следующее отношение: и у Байрона, и у Пушкина героям отведено чуть больше половины текста (в «Беппо», имеется в виду английский оригинал, 54 октавы из 99, в «Домике в Коломне» 23 из 40)1. В пушкинской поэме соразмерность объемов текста, отданных героям и автору, еще ощутимее, если учесть, что в двух строфах (XXI и XXIV) Параша лишь упомянута, основной же текст обоих восьмистиший посвящен графине - лицу, по отношению к
1 В первоначальном варианте «Домика в Коломне» вводная часть содержит еще 14 строф, связанных с размышлениями об октаве и о литературной жизни пушкинского времени, что заметно смещало равновесие между планом автора и планом героев.
новеллистическому сюжету явно «внесценическо-му». Вполне понятно, что при таком распределении материала художественная задача отнюдь не исчерпывается раскрытием мира, который предстает в «новеллах», включенных авторами в контексты их поэм. Авторское «я» существенно теснит изображение героев.
Чтобы восстановить пропорции между объективным (геройным) аспектом поэмы и ее субъективным (авторским) планом, и Байрон, и Пушкин придают
новеллистическим сюжетам оттенок «документаль-
2
ности» .
Байрон останавливается на пересказе истории, очевидцем которой повествователь («я») не был, но которая некогда произошла и «вошла в предание»:
Лет тому не мало, Да и не много - сорок-пятьдесят -Явилась посмотреть на маскарад Одна синьора...
Случай из жизни, анекдот былых времен в «Беппо» возникает спонтанно, по ассоциации. Рассказчик находится в Италии, скоро карнавал, поэтому он готов поделиться с собеседником (читателем) своими знаниями об этом празднике, его обычаях, месте маскарада в системе карнавальных увеселений, рассказать о прелести венецианок, а «кстати» выплывает анекдот, героиня которого - венецианка Лаура, а место и время действия - карнавал. Сама ссылка на предание3, как и атмосфера «взаправдашней» Италии, в которой в момент повествования находится рассказчик, отождествляемый читателями с Байроном, придают особенную достоверность истории о возвращении Беппо. Лаура, её муж, граф воспринимаются не как герои литературного произведения, а как фигуры, одновременно принадлежащие условной реальности предания и безусловной реальности Венеции, давшей толчок к появлению самого предания.
У Пушкина отношение между авторским и ге-ройным планами еще более осложнено. Авторское «я» в «Домике в Коломне» дублирует структуру «я» в «Евгении Онегине». Оно предстает триединым:
1) «я» творит особый поэтический мир в глазах читателя: (в «Онегине»: «И даль свободного романа /Я сквозь магический кристалл/ Еще не ясно различал..»; в «Домике в Коломне»: «Я хотел / Давным-давно приняться за октаву ...<...> Итак, начнем. »);
2 Имеется в виду не ориентация автора на какие-либо внехудожественные источники, а акцентирование внелите-ратурности, «всамделишности» тех событий, которые составляют объективный пласт произведения.
3 В этом контексте характерно появление откровенно условного имени героини:
Мне бы надлежало
Знать имя, но увы, лишь наугад
И то, чтоб ладить с рифмой и цензурой,
Могу назвать красавицу Лаурой [1, с. 191].
2) то же «я» повествует обо всем, что происходит в произведении, как о некой условной по отношению к читателю, но безусловной по отношению к действующим лицам реальности;
3) «я» существует в созданной им творческой реальности на правах персонажа.
Усложненность структуры авторского «я» как бы размывает границу между объективным и сотворенным мирами: герои произведения иллюзорно вдвигаются в подлинную, внехудожественную жизнь [3, с. 80 - 81].
Параша, её мать, кухарка Фекла, сменившая её Маврушка, - обитатели того же Петербурга, что и поэт, овладевший октавой, имя которого стоит на титульном листе поэмы. Сообщен «реальный адрес» центральных событий - Коломна, у Покрова, куда «Дни три тому ходил я вместе / С одним знакомым перед вечерком».
Временная дистанция между событиями, разыгравшимися в домике вдовы, и печальной вечерней прогулкой поэта выбрана оптимально: семи-восьми лет достаточно, чтобы Параша вышла замуж и переехала, матушка ее умерла, а на месте домика в три окна как знак неотвратимого хода времени вырос «высокий дом», вызывающий у поэта раздражение и досаду. Прогулка к Покрову рождает воспоминания о прошлом и служит вводной мотивировкой к повествованию о мнимой кухарке.
И в «Беппо», и в «Домике в Коломне» рассказ о героях не поглощает целиком ни внимания рассказывающего, ни внимания читателя. Герои вторичны по отношению к тому, кто о них повествует. Их мир оказывается включенным в мир «я», мир сознания, отражающего, оценивающего и преображающего действительность. В поэмах Байрона и Пушкина интерес к себе - рассказчику-поэту - составляет внутренний нерв. Оба автора обращаются к читателю-собеседнику, стремясь не только сообщить ему забавный случай, но и раскрыть богатство своего поэтического видения, блеснуть искусством остроумной, свободной беседы, наблюдательностью, умением подчинить своей творческой воле любой материал. Если принять версию, что раскрытие «я» не менее важно в контексте шутливых поэм, чем повествование о героях, особый смысл приобретут концовки «Беппо» и «Домика в Коломне».
У Байрона:
Листок дописан, и рука устала.
Пора кончать. Вы скажете: о да!
Давно пора, рассказ и так уж длинен.
Я знаю сам, но я ли в том повинен [1, с. 211].
Рассказ завершен не потому, что исчерпан материал (последний исчерпан лишь в контексте новеллы, богатство же жизненных наблюдений, раздумий, ассоциаций поэта по-прежнему неисчерпаемо), а потому, что автору хочется поставить точку.
У Пушкина: «.Больше ничего / Не выжмешь из рассказа моего». Финальные строки «Домика в Коломне» одновременно ядовито-насмешливы и иро-
нично-печальны. Что толку раскрывать помыслы, чувствуя себя всемогущим властелином-созидателем, защищенным броней иронии, и довольствоваться вниманием утилитарно настроенной публики, во что бы то ни стало желающей проникнуть в «тайны» скрытой от нее морали произведения (мораль должна быть удобопонятной, т.е. лобовой) и не способной увидеть поэтическое богатство, развернутое перед ней. Концовка «Домика в Коломне» заставляет думать о перекличке со стихотворением «Поэт и толпа» (1829).
В «Беппо» Байрон постоянно уходит от рассказа о героях венецианской истории, чтобы вновь и вновь обратиться к мысли об Англии и Италии1, которые предстают в оценке английского поэта как антиподы: с Англией Байрон связывает представления об ис-куственном, фальшивом, антипоэтическом, с Италией - представления о естественном, истинном, органически поэтичном. Открытая противопоставленность Италии Англии, несомненно, обостряет контраст - прием, столь характерный и для романтического понимания мира, и для романтической поэтики. Однако Байрон не стремится к его прямолинейному выражению. Оценка Англии дается нередко в форме признания в любви к Альбиону, его обычаям и порядкам. Ирония, сквозящая в «патриотических» октавах, отлично гармонирует с шутливостью рассказа о героях и дополняется порывами искреннего восхищения в некоторых строфах об Италии. Личное, открытое отношение «я» к антитезе Италия -Англия контрастирует со своеобразным «самоустранением» рассказчика в повествовательных фрагментах «Беппо» (например, в финальном появлении главного героя в доме жены).
В поэме создается еще один контраст - большого «лирического» и малого «новеллистического» контекстов. Первый из них практически не ограничен во времени, пространстве и выборе объектов и сю-жетно открыт. Второй, закрепленный рамками события, происшедшего с определенными лицами в определенном месте и в определенное время, сюжетно завершен. Взаимодействие этих контекстов придает поэме Байрона особую многомерность. Вокруг анекдота полустолетней давности развернут узор живых, современных проблем: непритязательный рассказ о вернувшемся муже вызывает к жизни вопросы политики, свободы, просвещения, искусства. Легкий тон беседы, где отвлечения от рассказа еще более занимательны, чем сам рассказ, улыбка, переходящая в язвительную насмешку, стирают грань между «новеллой» и «отступлениями», сливая «малое» и «большое» сюжетные пространства в единое пространство поэмы.
И все же поэма Байрона по сравнению с «Домиком в Коломне» внутренне более однородна. При всем разнообразии тем, побуждающих авторское «я» делиться мнением с собеседниками - читателями,
1 В отступлении о гареме место Италии занимает Турция.
английский поэт ни одну из них не делает моментом сюжетно- или жанрообразующим.
Для Пушкина же явно важны предметы, каждый из которых имеет литературную традицию, определенный опыт изображения и художественной оценки. Кроме того, в «Домике в Коломне» появляется так называемый свернутый сюжет. Четыре октавы в самой середине поэмы (строфы XXI - XXIV) не имеют никакого отношения к событиям, случившимся в доме Параши и её матушки. Графиня, гордо молящаяся у Покрова, принадлежит к совсем иному кругу, чем фигуры коломенской истории. Она - героиня иного сюжета, абсолютно не конкретизированного в тексте поэмы. Пушкин, давая внешнюю, нарочито мимолетную характеристику графини, подчеркивает несовпадение «кажимости» и сути этой женщины: графиня, «хладный идеал тщеславья», страдала. Контраст видимости и сущности и становится знаком неосуществленного сюжета. Поэт представляет читателю возможность додумывать, дорисовывать историю несчастной светской женщи-ны1. На поверку поэма Пушкина не только демонстрирует продуктивность приемов, введенных Байроном в «Беппо» (строфика, характер общения авторского «я» с читателем, трехступенчатая жанрово-
композиционная структура), но и существенно усложняет жанрово-тематический охват действительности по сравнению с поэмой английского романтика. А взятые вместе произведения Байрона и Пушкина могут быть осмыслены как особый этап в истории формирования жанрового диапазона поэмы в первой половине XIX в. Насколько продуктивной и востребованной оказались поэмы в октавах в Англии и других англоязычных странах, должны судить специалисты. В России же к поэме в октавах обратился в начале 1870-х гг. А.К. Толстой, но анализ его «Сна Попова» и «Портрета» выходит за рамки данной статьи.
Список литературы
1. Байрон, Дж.Г. Собр. соч.: в 4 т. / Дж.Г. Байрон. - М., 1981. - Т. 3.
2. Вольперт, Л.И. «Фоблас» Луве де Кувре в творчестве Пушкина / Л.И. Вольперт // Проблемы пушкиноведения. - Л., 1975. - С. 95 - 96.
3. Лотман, Ю.М. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин» / Ю.М. Лотман. - Тарту, 1975.
4. Петровский, М.А. Морфология новеллы / М.А. Петровский. - СПб., 1927.
УДК 070
М.В. Фомина
РЕГИОНАЛЬНОЕ РАДИО «В ПРОФИЛЬ»: К ПРОБЛЕМЕ ИССЛЕДОВАНИЙ СОДЕРЖАТЕЛЬНОЙ СПЕЦИФИКИ РЕГИОНАЛЬНОГО РАДИОВЕЩАНИЯ
В статье проводится формально-содержательный анализ программ региональных радиостанций, представленных на международную профессиональную Премию Попова в области радиовещания в 2010 г. Отмечен проблемный характер форматирования и программирования региональных станций, проведен содержательный анализ регионального радиоконтента, рассмотрены его некоторые специфические черты. Автор показывает, как программы, номинированные для участия в престижных профессиональных конкурсах, могут быть использованы в качестве эмпирической базы изучения современного состояния отечественных медиа.
Формат, региональное радиовещание, профиль радиостанции, международная профессиональная Премия Попова в области радиовещания, контент, информационная программа, новостное вещание, развлекательная программа.
The paper presents formal content analysis of regional radio stations programs contesting for the International Professional Radio Broadcasting Popov Award in 2010, discusses the problematic character of formating and programming regional stations, carries out regional radio content analysis, considers some specific features of the contents. The author shows how programs nominated for prestigious contests may be used as an empirical basis for the modern Russian media studies.
Format, regional radio broadcasting, radio station profile, Popov Award, content, informational program, news broadcasting, entertainment program.
Системное исследование современного состояния регионального медиапространства России сталкива-
1 Как одна из гипотез реконструкции сюжета о графине возможна отсылка к пушкинским фрагментам и прозаическим наброскам 1829 г. «Гости съезжались на дачу.», «На углу маленькой площади».
ется с критическим недостатком эмпирических данных содержательного (качественного) характера, отражающих редакционную, программную политику региональных радиостанций.
Базовые количественные параметры региональных вещателей: статистика региональных станций, охват аудиторий, заявленная типология вещания, техническое состояние и т. д. - являются в целом
