CC BY
163
В ПОМОЩЬ СОИСКАТЕЛЮ
)
Е.А. МАМЧУР, докт. филос. наук Институт философии РАН
Должна ли философия быть обязательным предметом в вузе?
Анализируется тезис о необходимости преподавания философии студентам нефилософских специальностей. Рассматриваются аргументы в защиту этого тезиса. Особое место уделено вопросу об эвристической роли философии в профессиональной деятельности специалистов в области фундаментальных наук и технологии.
Вопрос, вынесенный в название статьи, до сих пор является предметом полемики. В дискуссиях последних лет, помимо остро критических, высказываются и весьма весомые здравые аргументы в поддержку обязательности преподавания философии. В числе последних:
• только философия способна аргументированно ответить на вопросы, составляющие основу мировоззрения, миропонимания человека (В.В. Миронов);
• знание философии делает обучаемого действительно образованным человеком, учит его мыслить, не дает ему превратиться в узкого «специалиста», формирует его как личность (А.Л. Никифоров);
• наука не решает кантовских вопросов, она выносит вопросы о добре и зле, смысле жизни человека, его предназначении за скобки своего рассмотрения: единственная ее функция в культуре состоит в том, чтобы добывать объективно-истинное знание о мире (В.С. Степин).
Все это, безусловно, верно. Философия в самом деле расширяет мыслительный горизонт ученого, повышает его культуру и эрудицию. Но вряд ли такой аргумент убедит скептиков. Они заметят, что эрудицию и широту подхода к научным проблемам они черпают не только и не столько из философии, сколько из самой науки и ее прошлого опыта, а нравственные нормы постигают из других видов культуры - литературы, кино, телевидения, театра. Скепти-
кам нужны более конкретные и весомые аргументы, которые бы обосновывали конструктивную роль философии в творческой деятельности ученого. Цель данной статьи - полностью соглашаясь с приведенными выше аргументами в пользу преподавания философии, рассмотреть еще один, чаще других подвергаемый сомнению довод: без обращения к философии невозможна именно профессиональная деятельность будущего специалиста.
Как обосновать эту эвристическую роль философии? Ведь есть и другое мнение, оно принадлежит, к примеру, таким творцам современной физики, как С. Вайнберг и Р. Фейнман. Так, С. Вайнберг, нобелевский лауреат в области физики, пишет: «Не следует ожидать, что философия науки может дать в руки современных ученых какое-то полезное руководство на тему о том, как надо работать или что желательно было бы обнаружить». Перефразируя известное выражение Ю. Вигнера, говорившего о «непостижимой эффективности математики» в физике, он пишет даже о «непостижимой неэффективности философии » для науки (курсив мой. - Е.А.) [1, с. 132-133]. Такого же мнения придерживается Ричард Фейнман. «Философы порой много говорят о вещах совершенно необходимых науке, -иронически замечает он, - и это всегда, как можно в том убедиться, весьма наивно и, по всей видимости, ошибочно » [2, с. 48].
Учитывая калибр этих ученых, стоит за-
думаться: почему у многих естествоиспытателей сложилось негативное отношение к философии? Размышляя над этим вопросом, следует прежде всего отметить, что ученые имеют в виду не столько саму философию, сколько философию науки какпрофессио-нальную деятельность особого рода (в западной англоязычной традиции это аналитическая философия). К философии как таковой они относятся с большим пиететом, как правило, хорошо ее знают и нередко используют те или иные философские идеи в своей творческой деятельности. Тот же Вайнберг пишет: «Все сказанное отнюдь не означает отрицания ценности философии, большая часть которой не имеет никакого отношения к науке» [1, с. 132]. Чтобы уточнить свою позицию, Вайнберг даже сделал примечание к только что процитированной фразе, в которой пояснил, что он имеет в виду не философию вообще, а только то негативное влияние, которое оказывают на науку такие философские доктрины, как позитивизм и релятивизм. Тем не менее факт остается фактом: и Вайнберг, и Фейнман философию науки не жалуют.
Конечно, повинны в отрицательном к себе отношении прежде всего те философы, которые стремятся диктовать ученым, как им действовать в их специальной сфере исследований, какими методами пользоваться и по каким критериям оценивать результаты познавательного процесса. Но в целом дело сложнее. Ведь времена, когда философы указывали науке, как ей развиваться, отошли в прошлое, хотя рецидивы бывают. Дело в другом: как это ни парадоксально прозвучит, философия науки (по крайней мере, в ее аналитическом варианте) науке не нужна. Точнее, она нужна не столько науке, сколько самой философии. Деятельность профессионального философа науки в качестве своего адресата имеет не науку, а саму философию, а через нее - культуру в целом. Наука занимает такое значительное место в системе человеческой культуры, что не изучать ее
философия просто не имеет права. Ведь философия - это теоретическое мировоззрение эпохи. Какое же мировоззрение без знания о том, что такое наука и как она функционирует!
Естественно, философы науки надеются, что ученые не останутся глухи к осуществляемой ими критике реальной познавательной деятельности, если, конечно, эта критика покажется им продуктивной. Критическая функция за философией науки остается; она имеет свое право на существование, если только осуществляется грамотно. Она вполне может оказаться полезной и для науки - в силу того, что философ специально изучает особенности познавательного процесса. Но это уже не столько философия, сколько методология науки. При этом лучшими методологами науки, как правило, оказываются «думающие» ученые - те, кто выходит на метауровень обсуждения проблем своей науки. В их числе не только ученые ХХ века, такие как Н. Бор, А. Эйнштейн, В. Гейзенберг, В. Фок, но и многие современные ученые: Р. Пенроуз, С. Вайнберг, К. Ровелли, де Виттен, Ли Смолин.
Но это все философия науки. А как же все-таки философия «как таковая»?
Исторические аргументы
Чтобы убедиться в том, что философия действительно играет эвристическую роль в развитии естественных наук, следует прежде всего обратиться к истории науки, где можно найти много ярких подтверждающих этот тезис примеров. Прежде чем привести эти примеры, отметим следующее. Как показывает история науки, говоря о пользе философии, следует иметь в виду не столько какую-либо одну философскую доктрину, сколько философию в целом. Эйнштейн заметил как-то, что в глазах последовательно мыслящего философа ученый «предстает какоппортунист, бросающийся из одной крайности в другую» [3, с. 11]. Многих шокируют эти слова, хотя
ничего обидного для ученых в них нет. В контексте нашей проблемы это означает только, что в своей творческой деятельности ученые-естествоиспытатели используют ту философскую систему, в которой усматривают одно из оснований для своих конкретных концептуальных построений. Поэтому на разных этапах своего творчества и даже для разработки различных аспектов одной и той же строящейся теоретической системы они могут обращаться к различным философским концепциям [4].
Справедливость этого утверждения демонстрирует как раз история научного познания. Сам Эйнштейн находился под большим влиянием философии Э. Маха. Философским основанием создаваемой им теории относительности, связанной с отказом от понятий абсолютного пространства и времени, а также эфира как абсолютной системы отсчета, была идея Маха о том, что в теоретической системе должны содержаться только те понятия и величины,ко-торые так или иначе фиксируются в опыте. Понятия, даже косвенно не связанные с эмпирическим уровнем знания, должны быть удалены из теории. Один из известных зарубежных философов науки Г. Мар-генау, также исследовавший эту проблему, сказал об этом так: в теории могут быть «полуострова», т.е. термины и величины, которые связаны с опытом хотя бы косвенно, но не должно быть «островов», т.е. совсем не соотносящихся с эмпирией теоретических терминов [5].
Эту же философскую идею использовал и В. Гейзенберг, когда исключил из строящейся квантовой теории понятие траектории электрона в атоме, поскольку оно было неверифицируемым. Значит ли это, что А. Эйнштейн или В. Гейзенберг были позитивистами? Ни в коем случае. Они просто взяли из позитивизма ту философскую идею, которая казалась им верной, находилась в согласии с их научным опытом и интуицией.
При разработке своих научных идей
Эйнштейн опирался и на другие философские концепции. Так, он был приверженцем рационализма (Спиноза), когда, убежденный в силе теоретического разума, утверждал, что нет логического пути от наблюдательных данных к теоретическим принципам, и строил свои теории не путем индуктивного обобщения опытных данных, а использовал нечто вроде гипотетико-де-дуктивного метода. Суть этого метода - в выдвижении гипотез с последующим сопоставлением следствий из них с опытными данными.
Спинозистом он был и тогда, когда говорил о неполноте квантовой теории в ее копенгагенской интерпретации. Эйнштейн полагал, что теория является полной, если она дает однозначный ответ на вопрос о поведении микрообъекта в любой точке пространства в любой момент времени. Он считал, что вероятностное истолкование квантовой механики является неудовлетворительным, временным и чтобы она была полна, в ней должен быть восстановлен в своих правах всепроникающий детерминизм: "Бог не играет в кости".
Могут возразить, что последний аргумент в пользу философии бьет мимо цели, поскольку он относится не столько к акту создания теории, сколько к процедуре ее интерпретации. Но что такое теория? Она ведь не только хорошо работающий математический формализм плюс его эмпирическая интерпретация. Для того чтобы теорию можно было считать законченной, к этим двум компонентам следует добавить семантическую, концептуальную интерпретацию (см. подробнее [6]). Именно к этой последней и относились дискуссии по поводу физики микромира между Бором и Эйнштейном, Бором и Гейзенбергом, Гей-зенбергом и Эйнштейном, в которых обсуждались вопросы детерминизма в микромире, проблема реальности микрообъектов и т.п.
Возвращаясь к Эйнштейну, можно напомнить, что иногда он был еще и пифаго-
рейцем, поскольку утверждал, что в основе мира лежит математика, и строил общую теорию относительности методом математической гипотезы. Так что философия Эйнштейна была конгломератом конгениальных ему философских идей.
Столь же многогранной была и философская позиция Гейзенберга. Воспользовавшись одной из идей позитивизма («принцип наблюдаемости») при построении квантовой теории, он вовсе не стал позитивистом. А вот при истолковании природы микрообъектов он был платонистом. Известно, что он отвергал атомизм Демокрита и считал, что элементарные частицы являются геометрическими платоновскими телами. В одном из писем к М. Хайдеггеру он выражал свое восхищение мыслью этого философа о том, что наше восприятие мира опосредуется миром идей [7, с. 348-349]. Но ведь эта мысль изначально принадлежит Платону; позднее она была ассимилирована немецкой классической философией.
С другой стороны, размышляя над онтологическими проблемами квантовой теории, Гейзенберг обращался к аристотелевской идее о существовании потенциального и актуального уровней бытия природных объектов. В истолковании объектов микромира эта идея прозвучала так: до акта измерения микрообъекты обладают только потенциальным бытием, и только измерение делает их бытие актуальным.
Еще один великий преобразователь современного естествознания Нильс Бор находился под большим влиянием идей датского философа Серена Кьеркегора. Высказывается мнение (оно принадлежит некоторым зарубежным исследователям творчества Бора [8]), что идея скачков атома из одного энергетического состояния в другое была навеяна ему философией Кьер-кегора. Существует аналогия между идеями Кьеркегора о существовании скачков в духовной эволюции индивида, посредством которых совершаются переходы между различными сферами экзистенции (религи-
озной, этической, эстетической) и представлениями о дискретном характере энергетических состояний атома, о скачкообразном изменении этих состояний, которые составляют суть первоначальной теории атома Бора. Усматривают аналогию и между ограниченностью фиксированных стадий существования кьеркегоровского «Я» и ограниченным набором орбит в атоме Бора.
Конечно, все это довольно смелые предположения, и многим они покажутся сомнительными. Однако Х. Хоффдинг - профессор философии, читавший эту дисциплину Бору и его друзьям по «Эклиптике », - находился под сильным впечатлением от философии Кьеркегора и вполне мог «заразить» Бора идеями датского философа.
Более убедительным является утверждение о влиянии на Бора кантовской философии. Близко знавший Бора и глубоко изучивший его философские взгляды А. Пе-терсен утверждает, что, когда Бора спрашивали, отражает ли математический аппарат квантовой механики лежащий в его основании квантовый мир, Бор отвечал: «Неверно думать, что задача физики состоит в том, чтобы открыть, что представляет собой природа. Физика интересуется только тем, что мы можем сказать о природе» [9, р. 305]. Иными словами, не отрицая существования объектов микромира, Бор, вполне в духе кантовской философии, полагал, что сами по себе они нам недоступны, так же как недоступны для нашего познания вещи в себе (ноумены). Все, что мы можем знать о них, - это результаты измерений (феномены).
В таком плане Бор и строил копенгагенскую интерпретацию квантовой теории. Именно серьезное преподавание философии Канта в западных университетах облегчило и восприятие, и принятие квантовой теории в среде западных физиков-теоретиков. Многие советские физики принимали квантовую теорию трудно и туго, и свою роль сыграло при этом то обстоятельство, что они фактически не знали филосо-
фию Канта, а изучали догматизированную и предельно упрощенную версию диалектического материализма - интересной и во многом верной философской концепции.
Эпистемологические аргументы
Вместе с тем, чтобы решить проблему взаимоотношения физики и философии, одних исторических аргументов недостаточно. Важно не просто зафиксировать случаи позитивного влияния философии на конкретные науки - необходимо обосновать необходимость философии эпистемо-логически.
Важнейшей частью философии выступает метафизика. Здесь не место вдаваться в дискуссии по поводу смысла этого термина. Примем в качестве рабочего определение, которое давал ему М. Хайдеггер, который более, чем какой-либо другой из современных философов, размышлял по поводу природы метафизики. Немецкий философ писал, что если наука - это знание о сущем, то метафизика - это «вопрошание сверх сущего » [10, с. 24]. Метафизика - это знание о бытии, о его предельных основаниях и структурах и тех закономерностях, которым эти структуры подчиняются. Как утверждал в свое время Кант, метафизика задается вопросами о том, прост или сложен мир, существуют ли последние «кирпичики » материи, есть ли свобода в природном мире или все подчинено необходимости, конечен или бесконечен мир. Те или иные предварительные ответы на эти вопросы содержатся в научно-исследовательских программах в качестве основополагающих принципов познания природы.
Это онтологический аспект метафизики. Но метафизика имеет и теоретико-познавательный аспект. В данном случае речь идет об эпистемологических принципах, кладущихся в основание строящейся теоретической системы. Естествоиспытатели могут руководствоваться в своей познавательной деятельности реализмом либо антиреализмом (инструментализмом); редук-
ционизмом либо антиредукционизмом; детерминизмом либо представлениями о вероятностном характере законов природы. В зависимости от своих предпочтений они могут использовать их для построения альтернативных теорий.
Достаточно всмотреться в исходные предпосылки любой фундаментальной физической теории, чтобы убедиться в справедливости сказанного. В основе всех фундаментальных теорий в физике, в том числе и современных (стандартная модель физики элементарных частиц, теория суперструн, петлевой подход к квантовой теории гравитации), лежит идея о том, что объяснение мира предполагает поиски единого начала всего сущего. Впервые этот принцип выдвинул Фалес, представитель милетской школы античной философии. Эта идея может воплощаться в принципах редукционизма (единая «теория всего») или антиредукционизма. Физики, которые надеются на построение окончательной теории, на роль которой в настоящее время претендует теория суперструн, исповедуют редукционизм. К ним принадлежит упоминавшийся С. Вайнберг. Среди тех, кто не очень привержен этой идее, - его соавтор по созданию теории электрослабых взаимодействий и также лауреат нобелевской премии Ш. Глэшоу.
Многие физики являются сторонниками так называемой «программы эффективных теорий ». Они полагают, что субатомный мир устроен неустранимо иерархическим образом: он представляет собой не сводимые друг к другу уровни организации материи. В этой связи утверждается, что единственно реальной стратегией для теоретической реконструкции мира элементарных частиц является программа, предполагающая серию теорий, каждая из которых справедлива лишь для одного из уровней. Считается, что эти уровни связаны между собой каузально и являются лишь квазиавтономными. При этом законы, управляющие поведением объектов на разных уров-
нях, не редуцируемы друг к другу. Так же не редуцируемы они и к некоему «окончательному» уровню [11, р. 31-33]. Ну что ж, возможно, проблема единства знания и будет решена на пути такого полифундаментализма.
Метафизические предпосылки фундаментальных научных теорий непосредственно не проверяемы, поскольку они выходят за пределы всякого возможного опыта. Поэтому логический позитивизм отбрасывал метафизику. Являясь априорными, они, согласно Канту, играют роль регулятивных принципов познания. Вместе с тем косвенно метафизические принципы все-таки проверяются опытом. Критерием их плодотворности выступает успешность фундаментальной теории, в основу которой они положены.
Так что вопрос о том, нужна ли метафизика (и вообще философия) науке, вовсе не праздный. Метафизика входит в основу научных теорий, не спрашивая разрешения у представителей конкретных наук. Как бы ни относились к этому сами ученые, как бы ни чурались они философии, она уже содержится в их теориях, присутствуя здесь в виде метафизических предпосылок познания. Верно написал об этом известный биолог Даниэль Денет: «Нет науки, свободной от философии; есть лишь наука, философский багаж которой был взят на борт без предварительного досмотра» [12].
Ньютон когда-то говорил: «Физика, бойся метафизики!», но сам никак не смог избежать метафизики. Она вошла в его механику в виде принципа дальнодействия, идеи об атомарной структуре вещества, концепции абсолютного и относительного пространства и времени. Затем были построены теория относительности и квантовая механика с совершенно другими метафизическими и гносеологическими установками. Выше мы уже немного приоткрыли завесу над тем, в каких спорах и дискуссиях складывалась новая метафизика.
Можно смело утверждать, что в осно-
вании эволюции идей в науке лежит стремление разрешать метафизические вопросы. Это стремление является основным стимулом творческой деятельности ученых. Забвение метафизики, пренебрежение ею могут замедлить и даже на время приостановить развитие науки.
Об этом весьма убедительно говорит современное состояние дел в физическом познании. В настоящее время, как полагают некоторые творчески мыслящие физики, в этой области научного познания наблюдается своеобразный застой. Используя слова известного физика-теоретика Ли Смолина, можно сказать, что «взрывной рост физики», продолжавшийся более двухсот лет, застопорился [13]. В современной физике господствует идеология прагматизма и инструментализма. Эта идеология хорошо работала при создании стандартной модели физики элементарных частиц и начиная с 40-х гг. прошлого века начала доминировать в физическом познании. «Этот стиль прагматичен и реалистичен, он поощряет виртуозность в расчетах», - признает Смолин. «Но, - замечает он далее, -это крайне отличается от способа, которым делали науку А. Эйнштейн, Н. Бор, В. Гей-зенберг, Э. Шредингер и другие революционеры начала ХХ века. Их работа возникла из глубокого размышления о наиболее основных вопросах окружения (лучше бы сказать здесь - «бытия». - Е.М.) - пространства, времени и материи, и они видели, что они являются частью широкой философской традиции, в которой они были дома» [Там же].
Смолин пишет, что в подходе к физике частиц, разработанном такими исследователями, как Р. Фейнман, Ф. Дайсон и С. Вайнберг (добавим от себя: несмотря на их гениальность и большие достижения в науке. - Е.М.), раздумья над фундаментальными проблемами не имели места. Это, с одной стороны, освободило их от споров, подобных тем, которые беспокоили их предшественников, например от дискуссий
по поводу смысла квантовой теории. С другой же стороны, это и привело в конце концов к замедлению роста физического знания. Смолин связывает изменение способа «ведения» науки с переходом от доминирования в науке европейских ученых к доминированию американцев, который как раз и произошел в эти же годы. Он считает, что этот переход «свелся от задумчивой основательной манеры Эйнштейна и равных ему людей к прагматической, агрессивной манере, которую нам дала стандартная модель!» [Там же].
Переход к прагматическому стилю мышления и инструменталистской методологии ученый квалифицирует как «триумф ремесленников над пророками» [Там же]. Нелицеприятные слова, но в данном случае Смолин просто использует известную мысль Эйнштейна, который проводил различие между двумя типами ученого - «простым мастеровым» и «настоящим искателем истины ». Первый «видит много деревьев, но никогда не видит леса», сосредоточившись на деталях, он не видит целого. Возможность увидеть «лес» дается как раз тем, кто стремится и способен выйти в сферу «сверхсущего», в сферу метафизики.
Мы не придерживаемся здесь весьма распространенного мнения о том, что современная наука переживает кризис. Но все же замедление роста, по крайней мере в физическом познании, наблюдается. Сейчас многие исследователи науки пишут о том, что нужно менять основания науки. Возможно, это и так. Однако смущает то, что вполне определенные и неожиданные рецепты такого изменения даются априори, до всякого анализа. Утверждается, например, что нужно строить научное знание на основе восточной философии. Между тем не указывается никакихоснований для столь радикальных рецептов. Между тем оставить путь инструментализма и «при-кладнизации» и вернуться к стратегии, характерной для создания новых теорий, действительно нужно. И первый шаг в этом
направлении состоит в том, чтобы обратиться к метафизическим предпосылкам современного научного знания и тщательно их проанализировать.
«В настоящее время такая постановка проблемы многими физиками рассматривается как слишком философская», - пишет известный физик-теоретик, один из основателей теории петлевой квантовой гравитации Карло Ровелли. «... И в самом деле, -рассуждает он, - когда базис теоретического знания ясен и деятельность ученого состоит преимущественно в решении задач в рамкахданной концептуальной схемы, нет нужды беспокоиться относительно оснований; проблемы, стоящие перед исследователями, являются техническими, и прагматический подход кажется наиболее эффективным. Но сейчас тип трудностей, с которыми сталкиваются физики, изменился. . Проблемы квантовой гравитации не будут решены, пока мы вновь не вернемся ко всем этим вопросам» [14].
В последние годы ученые ставят перед собой и более глубокие - не просто метафизические, а метаметафизические - вопросы, выходящие за рамки тех, что относятся (используя терминологию Смолина) к «окружению ». Они стремятся не только ответить на вопрос, как устроен мир, но и на вопрос, почему он так устроен. Почему существует четыре типа взаимодействия, как это утверждается в стандартной модели физики элементарных частиц, а не пять или одно? Почему эти взаимодействия имеют столь различные свойства? Почему существует именно три семейства элементарных частиц? Ответы на такие вопросы сопряжены с выходом в сферу смыслов и целей природы. Один из главных стимулов движения мысли в физике элементарных частиц, и в частности переход от стандартной модели к теории суперструн, претендующей на роль «теории всего», состоит как раз в том, что стандартная модель не отвечает на эти вопросы. Что касается теории струн, то, с точки зрения ее привер-
женцев, «она представляет собой мощную парадигму понятий, которая впервые дает ответ на поставленные выше вопросы» [15]. Удастся ли этой теории действительно справиться с такой задачей (ведь ее статус на сегодня - это статус интересной, но пока еще гипотетической модели), - покажет будущее.
Хотелось бы обратить внимание на то, что идеология «прикладнизации » становится доминирующей не только в фундаментальной науке и ее отдельных дисциплинах. Она господствует сегодня и в науке вообще, проявляя себя в росте доли «инновационных» разработок в общем объеме научных исследований. Прикладнизация ведет коммерциализации науки, к замене истинности как основного критерия оценки научного знания критерием полезности и эффективности. По этому поводу давно бьют тревогу гуманитарии. Так, Ж.-Ф. Ли-отар, указывая на изменение статуса фундаментального знания в современном постиндустриальном обществе, пишет: «Знание производится... потребляется... чтобы обрести стоимость в новом продукте. чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью и теряет свою "потребительскую стоимость"» [16, с. 18].
Прикладнизация фундаментального естествознания ведет к возникновению потенциально опасных тенденций в человеческом обществе. С одной стороны, происходит снижение уровня интеллектуальности общества, угасание его духовности. Теряет свою востребованность главная, основная функция фундаментального естествознания - объяснение мира. С другой стороны, в ближайшей перспективе прикладнизация науки, как это ни парадоксально, может привести и к замедлению развития технологий, ведь именно фундаментальная наука является основой современных технологий.
Ситуация с прикладнизацией науки требует, конечно, отдельного разговора. Тем не менее уже сейчас можно порекомендовать представителям структур, отвечающих за
политику в области науки, попытаться извлечь уроки, преподанные развитием фундаментального естествознания. Победа инструменталистской, прагматистской методологии привела к замедлению развития теоретического знания. А нарушение разумного баланса в соотношении фундаментальной и прикладной составляющих науки, несомненно, приведет к сокращению темпов роста технологий и, как следствие, - к спаду экономического роста.
При этом нельзя забывать о том, что фундаментальная наука - это не только основа технологии; у нее, как уже отмечалось, есть и более высокая цель - она объясняет мир. Объяснение мира и есть попытка ответить на метафизические, философские вопросы, которые ставятся наукой. Как же можно не учить будущих физиков, биологов и т.д. философии? Не все же из учащихся в университетах пойдут работать в сферу прикладных исследований или в бизнес. Кто-то будет заниматься и чистой наукой. Прежде всего ради них и нужно преподавать философию для непрофильных специальностей. Только в такой атмосфере можно вырастить в наших университетах собственных «платонов» и «невтонов». И это очень важно, поскольку только на этом пути в России может быть создана экономика, которая не ограничивалась бы продажей материальных ресурсов, а сделала бы востребованным интеллектуальный ресурс России, ее богатейший творческий потенциал.
А как насчет ученого-прикладника? Нужна ли философия студентам технических специальностей? Пока окончивший свой вуз «технарь» будет заниматься своей рутинной работой, философия, может, ему и не понадобится. Но потребность в гуманитарной составляющей образования (значительное место в ней занимает философия) неизбежно возникает в процессе принятия решений. Когда, например, ставится вопрос о целесообразности внедрения научного открытия, если предполагается возмож-
ность негативных для природы и общества последствий (пусть даже отдаленных) такого внедрения. Ученый, принимающий участие в процедуре оценки, должен покинуть точку зрения «евклидова ума» и занять более широкую гуманистическую позицию. Чем более широкое образование получил специалист, тем в большей степени способен он задуматься о смысле того, что происходит в его профессиональной сфере.
Образование в вузах должно быть «классическим» - в том значении этого слова, какое вкладывал в него Ф.М. Достоевский: «Классическое образование. есть прямая противоположность взглядам Петра на образование, никогда не возносившимся дальше техники и насущной полезности, требовавшему мичманов, литейщиков, кузнецов, слесарей и проч. И даже. не ставившему никогда и вопроса о том, что такое человек образованный» [17, с. 268].
Литература
1. Вайнберг С. Мечты об окончательной тео-
рии. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та,
2004.
2. Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс М. Фейнма-
новские лекции по физике. Т.1. М.: Мир,
1976.
3. Эйнштейн А. Собрание научных трудов.
М., 1967. Т. 4.
4. См., напр.: Визгин В.П. Эйнштейн и про-
блема построения научной теории // Вопросы философии. 1979. № 10. С. 54-64;
Он же. Чем определяется дуга Эйнштейна? // Эйнштейн и перспективы развития науки. М., 2007. С. 20-25.
5. Margenau H. The Nature of Physical Reality.
N.Y., L., 1950. P. 85-87.
6. Степин В.С. Теоретическое знание. М.:
Прогресс-Традиция, 2000.
7. ГейзенбергВ. К восьмидесятилетию М. Хай-
деггера // В. Гейзенберг. Шаги за горизонт. М.: Прогресс, 1987.
8. См., напр.: Holton G. The Roots of Comple-
mentarity // Deadalus, 1970. Vol. 99. № 4; Feuer L. Einstein and the Generations of Science. N.Y., 1974.
9. Petersen A. The Philosophy of Niels Bohr //
Niels Bohr: A Centenary Volume. Camb., 1985.
10. Хайдеггер М. Что такое метафизика // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.
11. Conceptual Foundations of Quantum Field Theory / Ed by T. Yu. Cao. Cambridge University Press, 1999.
12. Деннет Д. Опасная идея Дарвина. М., 1995.
13. Смолин Ли. Неприятности с физикой: взлет теории струн, упадок науки и что за этим следует / Пер. Ю. Артамонова. URL: http://vidimfigu.ru /?06631284317867618346
14. Rovelli C. Quantum Gravity. Cambridge, 2008. P. 28-29.
15. Грин Б. Элегантная Вселенная. Суперструны, скрытые размерности и поиски окончательной теории: Пер. с англ. / Под ред. В. О. Малышенко. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 17-18.
16. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с франц. Н.Л. Шматко. СПб.: Але-тейя, 1998.
17. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 21. Л., 1980. С. 268.
MAMCHUR E. SHOULD PHILOSOPHY BE THE NECESSARY DISCIPLINE AT THE UNIVERSITY?
The thesis on the necessity of teaching philosophy to students of non-philosophical disciplines is analyzed. Arguments in defense of this thesis are regarded. Particular attention is paid to the heuristic role of philosophy in professional activity of specialists in the fields of pure science and technology.
Key words: philosophy, science, heuristic role ofphilosophy, "apply-ization" of science.
