CC BY
29Долговые отношения как нравственные 'отношения воспроизводства социального неравенства в концепции Девида Гребера
Давыдов Д.О.
В статье вторично анализируется комплексное и новаторское исследование истории долговых отношений в аспекте их исторического развития, предпринятое американским антропологом, профессором Лондонской школы экономики Девидом Гребером опубликованной в книге «Долг: первые 5000 лет истории». Данный автор, основываясь на антропологические методы, определяется тезис, что базируясь на тех процессов, которые м мы не корректно называем экономикой, лежат представления о долге. Долг как коллективное представление, являясь, по сути, нравственным представлением, а не объективной реальностью является одним из основных институтов воспроизводства социального неравенства в современном обществе. Ключевым императивом анаоизируемого исследования - исключить экономические исследования из сферы «профессиональных экономистов», результаты которых доказали концептуальные ограничения в период последнего мирового кризиса, и исследовать ее в самом широком контексте истории культуры, политологии, социологии и иных гуманитарных дисциплин. Гребер подробно рассматривает долговые отношения на множестве примеров, анализирует и критикует основные мифы, лежащие в основании их функционирования. Этот подход оказывается концептуально крайне близким как понимающей социологии, так и критической теории, в связи с чем релевантны социологической дискуссии.
Ключевые слова: социальная стратификация, социальное неравенство, рыночная экономика, капитализм, социальные отношения, культура, долг, кредит
Davydov D.O.
Moscow State University named after MV Lomonosov
Debt relations as moral relations of reproduction of social inequality in
the concept of David Greber
In the article, a large-scale and revolutionary study of the history of debt relations from ancient times to the present day, undertaken by the American anthropologist, Professor of the London School of Economics David Greber, published in the book Debt: The First 5000 Years of History, is analyzed again. Greber, relying on anthropological methods, puts forward the thesis that the basis of those processes that we do not correctly call the economy, are the notion of duty. Duty as a collective representation, being, in fact, a moral representation, and not an objective reality, is one of the main institutions for the reproduction of social inequality in modern society. One of the imperatives of the study is to tear the economy out of the hands of «professional economists» that proved incapable during the last world crisis and place it in a broader context of the history of culture, political science, sociology and other humanitarian disciplines. Greber examines in detail debt relations on a variety of examples, analyzes and criticizes the basic myths underlying their functioning. This approach turns out to be conceptually extremely close to both understanding sociology and critical theory, and therefore sociological discussions are relevant. Key words: social stratification, social inequality, market economy, capitalism, social relations, culture, debt, credit
Подвергаемая анализу работа начинается с рассмотрения используемых определений понятия долга. Согласно Оксфордского словаря английского языка Долг может рассматриваться как сумма денег, взятая взаймы; как денежное обязательство; как чувство благодарности за оказанное одолжение или услугу.
Сразу после рассмотрения определения автор проблематизирует базовое основание, лежащее в основе функционирования института долговых отношений, а именно коллективное представление, как выразился бы на его месте Дюркгейм[7],[8] [9], выраженное в тезисе «Долги должны выплачиваться». Ключевая характеристика заключается в том, что «каждый должен выплачивать свои долги», заключается в том, что даже в соответствии с положениями экономической теориеи это не всегда верно. Для критики этого тезиса Гребер прибегает к анализу структурированного социального взаимодействия, возникающее в ходе реализации долговых отношений, как это, например, сделал бы Ирвинг Гофманн [2],[3] а так же смыслов и мотивации участников данного социального взаимодействия, что приближает его к позициям понимающей социологии [4], [5], [6]. Согласно данному положению можно сделать предположение, что кредитор принимает некоторую степень риска. «Если бы все займы, сколь бы идиотскими они ни были, должны были бы возвращаться - скажем, если бы не было законов о банкротстве, - то результаты были бы ужасными. Разве у кредитора были бы причины не выделять глупый заем?». В этом смысле Гребер утверждает, что в основе долговых отношений лежит ни на чем не основанный нравственный тезис. При аргументации своей позиции он прибегает к анализу иных «само-собой разумеющихся» оснований данных институциональных отношений, что делает релевантным данную проблематику социологии знания, как науке о здравом смысле [1]: «Да, я знаю, что это кажется очевидным, - говорит Гребер - но самое забавное в том, что, с экономической точки зрения займы не должны так работать. Полагаем, что финансовые институты превращают денеж-
ные ресурсы в эффективные капиталовложения. При этом в случае, если банк гарантированно бы получал своих вложений с процентами вне зависимости от того, что было сделано, институт банковского дела бы не работал. Представьте, что я отправлюсь в ближайшее отделение Королевского банка Шотландии и скажу «Знаете, я тут получил точные сведения о лошадях, участвующих в скачках. Что, если вы мне одолжите пару миллионов фунтов?» Разумеется, они лишь посмеются надо мной. А все потому, что они знают, что если моя лошадь не придет первой, то они ни за что не смогут получить свои деньги обратно. А теперь представьте, что есть закон, согласно которому они гарантированно получают свои деньги, что бы ни произошло, пусть даже это означает, что я должен - не знаю - отдать мою дочь в рабство или продать органы или сделать еще что-нибудь в таком роде. Ну, в таком случае, почему бы и нет? Зачем с нетерпением ждать, пока зайдет кто-то, у кого есть толковый план по созданию прачечной или чего-то подобного?» [10].
Сила сомнительного, по Д. Греберу убеждения, что «долги должны выплачиваться» в том, что она представляет собой утверждение не соответствующей положениям экономической теории, а категории нравственного порядка. В попытке найти ответ на вопрос почему именно данное убеждение обычно не ставится под сомнения Девид Гребер обращает внимание на основания нашей социальной жизни:
«Почему долг? Что придает этому понятию такую странную силу? Потребительский долг -двигатель нашей экономики. Все современные национальные государства построены на основе бюджетного дефицита. Долг превратился в ключевой вопрос международной политики.
Сила этого понятия проистекает из самого нашего неведения о том, что такое долг, из самой его гибкости. Если история чему-нибудь учит, то ее урок таков: нет лучшего способа оправдать отношения, основанные на насилии, и придать им нравственный облик, чем выразить их языком долга, - прежде всего, потому, что это сразу создает впечатление, будто сама жертва делает что-то не так» [10].
Гребер иллюстрирует свой тезис примерами, которые так же затрагивали колониальную политику европейских стран, которые подобно наполеоновской франции могли «вменять» долг,
а так же послевоенную политику США по отношению к предоставлению кредитов для ряда африканских диктаторских режимов, которые после их падения, тем не менее, по прежнему требовались для выплаты.
Далее по тексту как последовательный ин-ституционалист Гребер углубляется в историю становления и развития данных институциональных оснований. Он прослеживает корни этих представлений в религиозных источниках, показывая, что данный институт одним из первых начал регулировать данную сферу. Гребер показывает, все значимые мировые религии пытались, в той или иной степени, как противостоять развитию данных отношений, так и регулировать этот сложный вопрос по-разному в разные исторические периоды в различных странах. Гребер усматривает в долговых отношениях основания функционирования большей части отношений современной цивилизации и раскрывает это на множестве кейсов и примеров с данными антропологических исследований. В ходе этого Гребер делает открытие о том, что попытки сведения этих отношений к вопросу о том: «Кто, что и кому на самом деле должен?» редуцируют этическую проблематику и сводит её к терминам деловой сделки. Подобная редукция есть результат трансформации этих отношений, заставившей общество говорить языком кредитора. Основная проблема исследования Гребера заключается в расшифровке: «Что именно мы хотим сказать, когда говорим о том, что чувство нравственности и справедливости характеризуется тепминами деловой сделки?»
Гребер раскрывает содержание этой трансформации через сравнение обязательства в целом и частного случая денежного обязательства. В случае денежного обязательства, долг точно измерен и обезличен, а потому может быть передан другому, в отличие от неденежных обязательств, привязанных к конкретному человеку. [10]
Основной признак данной трансформации, на котором Гребер очень акцентирует внимание - это калькулятивная способность денег преобразовывать нравственность в безличную арифметику и легитимировать тем самым действия, которые иначе казались бы недопустимыми, а так же роль насилия в осуществлении данных отношений. Эти 2 элемента - насилие и точное исчисление в Греберовской теории
оказываются тесно связаны и являются ключевыми факторами, воспроизводящими долговые отношения. Эта же специфика проблематики и делает его работу релеватной дискурсу о каль-кулятивной рациональности нашей цивилизации, начатой классиком социологии М. Вебе-ром [6].
Фактор насилия, которому Гребер уделяет большое внимание, может показаться на первый взгляд вторичным, но лишь на первый взгляд. Разница между «долгом» и характерным для других видов социальных отношений нравственным обязательством, согласно исследованию Гребера, состоит не в наличии или отсутствии людей с оружием, которые могут взыскать это обязательство. Оно не ограничивается тем, что у кредитора есть возможность точно выразить размер долга должника. Но при дальнейшем изучении выявляется, что эти два элемента - точный расчет и насилие - плотно кор-релированы: «На самом деле одного почти никогда не бывает без другого. У французских ростовщиков были могущественные друзья и крепкие ребята, способные запугать даже церковные власти. Иначе как они смогли бы выбивать незаконные долги? Хиромусиме была непреклонна по отношению к своим должникам и «ни к кому не проявляла снисхождения», но ведь ее муж был правителем. Ей и не нужно было проявлять снисхождение. Те из нас, за кем не стоят вооруженные люди, не могут так выколачивать долги»[10].
Таким образом Гребер обнаруживает основания современных общественных отношений в скрытом, но воспроизводящемся насилии, которое актуализируется в определенных ситуациях.
Раскрыв содержание основной проблемы своего исследования Гребер дает следующее обоснование актуальности своей работы, которую он усматривает в мировом финансовом кризисе 2008 года. [10] Гребер показывает некоторые прогностические возможности, которые открывает его исследование, основанные на понимании трансформации тех коллективных представлений о долге, которые произошли исторически и которые наблюдаются в том числе в современную эпоху. Для осуществления этой цели он предлагает рассмотреть историю долга, которая разрешает поднять базовые вопросы о том, что по сути представляют собой
люди и общество в целом - что мы в самом общем смысле друг другу должны и что означает сама формулировка этой проблемы. По этой причине в начале книги описывается попытка развеять совокупность мифов: например такие как следующие мифы: о меновой торговле, о долге по отношению к например, к религии или к государству, которые, в той или иной степени, являются основой характерных для общества представлений о природе экономики и общества.
Соответственно повсеместно распространенной точке зрения, «Государство» и «Рынок» находятся на более высоком иерархическом уровне над всеми остальными категориями как два принципиально антагонистических принципа. При этом история говорит о том, что они сформировались вместе и всегда были тесно взаимосвязаны. Совместной категорией данных неверных концепций является то, что они пытаются привести все социальные отношения к обмену, то есть пытаются определить все отношения между людьми как те или иные виды операций обмена. В случае, если это невозможно, то необходимо определить что конкретно не может быть определено посредством категорию обмена.
В пятой главе исследуемого источника, основываясь на достижениях антропологии, Гребер формирует свою позицию по данному вопросу и описывает этические основания экономических отношений, а далее возвращается к проблеме происхождении денег, для демонстрации того, что сам принцип обмена возник под воздействием насилия и что подлинные истоки денег следует искать в категориях преступления и возмездия, в категориях войны и рабства, в чести, долге и искуплении. Все это позволяет автору провести исторический анализ категории долга и кредит за период в пять тысяч лет, исследовать сменяющиеся эпоци реальных (обеспеченных) и виртуальных (необспеченных) денег.
Значительная доля открытый, описанных в исследуемой работе указанные в этой работе оказываются определенным образом непредвиденными: это и генезис системы современных представлений о правах и свободах в первых письменных законах о рабовладении, и основы инвестиционной деятельности в средневековом китайском буддизме, и тот факт, что значитель-
ное количество из самых распространенных утверждений, приписывающие Адаму Смита были заимствованы в работах средневековых персидских ученых, определяемых категорию свободного рынка. Все это создает контекст для независимого подхода к исследованию истории последних пяти тысяч лет, на протяжении которых наиболее часто существовали капиталистические империи, и дает основу для исследователей позволить изучение актуальных вопросов современности.
Рассматривать историю долга невозможно не рассматривая историю денег, а для того, чтобы рассматривать историю денег нужно понимать что это такое. Девид Гребер наглядно показывает, что вопрос о том, чем на самом деле являются деньги вовсе не так прост как может показаться на первый взгляд и данные антропологических исследований сильно способствуют проблематизации этих представлений и что особенно важно - ставит под сомнение базовые мифы экономической теории относительно как сущности, так и истории происхождения денег.
Когда экономисты-теоретики говорят о происхождении категории денег в самом общем смысле, долг в их рассуждениях, всегда появляется в самую последнюю очередь. Первоначально для аналогичных операций существовала так называемая меновая торговля, которая далее была сформирована посредством денежного оборота , который далее трансформировался в виртуальные деньга и на последнем этапе были созданы институты кредитования. В течение такого значительного периода как почти столетия антропологи основывали свои выводы на данных положениях, однако эти представления оказались неверными. Самая стандартная версия изучаемой экономической истории имеет совсем не много общего с тем, что мы наблюдаем, определяя, как на самом деле организована социально-экономической системы в реальных сообществах и каков сам характер рыночных отношений посеместно, - мы скорее определим, что все друг другу согласно самых общих представлений должны что-то должны в самых разных формах и что большинство сделок осуществляются без использования денег. Что я является причиной такого несоответствия? В определённом смысле объяснение вполне очевидно: древние монеты сохранились до нашего
времени, а записи о выдаче кредитов безусловно нет. Однако при этом проблема существенно глубже. Само существование кредита и долга всегда вызывало непонимание у экономистов, потому что невозможно утверждать, что те, кто ссужает деньги, и те, кто берет взаймы, действуют исходя исключительно из «экономических» мотивов. Поэтому историю денег экономистам приходится начинать с описания воображаемого мира, в котором кредиты и долги полностью отсутствуют. Необходимо прежде чем применять антропологические методы для воссоздания подлинной истории денег, мы должны понять, почему неверна «общепринятая» точка зрения экономистов.
Наиболее распространенным является подход, согласно которому экономисты определяют три функции денег: средство обмена, единица исчисления и средство сбережения. Для экономистов-историков история денег основана на концепции меновой торговли.
Представление лежащее в основе мифа о меновой торговле заключается в том, что она была первоосновой общественного существования. Это представление, плотно вошедшее в структуры здравого смысла современных людей, с точки зрения Девида Гребера является как центральным для экономики, как «отдельной сферы» так и ложным представлением, так в истории отсутствовали общества чья хозяйственная деятельность была основана на институте меновой торговли. По мнению Гребера, причиной того, что экономисты привязаны к именно такой модели истории является тот факт, что с ее помощью в 1776 году Адам Смит обосновал выделение экономики в отдельную сферу научного знания.
Идея о том, что на самом деле в основе отделения экономики, как «отдельной сферы жизни общества отличной от этики и политики» лежит заблуждение вовсе не является новой идеей. Например, в схожих формулировках писал в своей работе «Великая трансформация» Карл Поланьи [11], да и сам Гребер признает, что антропологи говорят об этом уже приблизительно 150 лет, а экономисты просто игнорируют это, продолжая рассказывать одну и ту же байку, помещая воображаемое общество, основанное на меновой торговле туда, куда им удобно, вопреки данным антропологических исследований, что в итоге просто не выдержи-
вает критики. Эта история сыграла ключевую роль не только в создании экономической науки, но и в возникновении самой идеи существовании отделенной от нравственной или политической жизни экономической сферы общественной деятельности.
Проанализировав большое количество данных Гребер делает вывод о том, что меновая торговля как правило ведется между людьми, привыкшими к использованию денег, но по каким либо причинам, например всвязи с крахом национальной экономики, не имеющим к ним доступа.
Проблематизация мифа о меновой торговле позволяет Греберу проблематизировать теорию о том, чем, в сущности, являются деньги:
«Уже в начале XX века имелись все необходимые элементы для того, чтобы полностью переписать историю денег. Основу для этого заложил Митчелл-Иннес - в двух печатных работах опубликованных в нью-йоркском «Журнале банковского права» в 1913-1914 г.г.. В них исследователь Митчелл- Иннес системно доказал неверные представления, на которых были основаны категории экономической истории, и доказал положение о том, лежащие в основе значительного количества дальнейших исследований:
Сообразно одному из распространенных заблуждений, относящихся к торговле, средство для сбережения денег под названием «кредит» было создано в современную эпоху, а до этого все покупки оплачивались наличными, т. е. монетами. Тонкое исследование указывает на то, что в действительности все было ровно наоборот. В давние времена монеты были намного менее значимы в торговле, чем в наше время. Количество монет было существенным образом ограничено, что их не хватало даже для удовлетворения всех потребностей королевского дома (Англии в Средние века) и сословий, которые постоянно применяли жетоны разного рода с целью того, чтобы осуществлять незначительные платежи. Объемы чеканки были столь невелики, что иногда короли не колебались концентрировали все монеты у себя и переплавляли, при этом торговля продолжала идти своим чередом» [10] .
На основании изложенного делается логично определяемый вывод о том, что наше сформированное представление об истории разви-
тия денег не является верным. Мы не исследовали модели меновой торговли, так как в дальнейшем были изобретены деньги в более приближенным к современному виду виде, далее стали формироваться институты кредитных денег. Так, в самом начале истории денег были сформированы те их них, которые можно отнести к виртуальным. Монеты как платежные средства появились существенно позже, при этом их рраспределение было неоднородным, и им так и не удалось вытеснить все существующие кредитные системы. В этих условиях меновая торговля является в большей степени случайным последствием применения монет из драгоценных металлов или бумажных денег: исторически ее вели люди, которые имели навыки сделок с наличностью, но по ряду причин не имели к ней доступа. Необходимо отметить, что эта данная история так и не была исследована. Положения теории Митчелл-Иннеса экономисты опровергать не стали - они его в своих работах игнорировали. История, излагаемая в современных учебниках истории экономической мысли, осталась на тех же позициях, хотя все исследуемые факты говорят о ее ошибочности. Исследователи продолжают использовать истории денег, характеризующие собой истории чеканки монет, согласно которым повторяются периоды, когда чеканка королевскими дворами практически прекращалась, излагаются как времена, когда экономика «возвращалась к меновой торговле», как если бы смысл данной фразы был раскрыт, хотя доподлинно никто на самом деле не знает, что она означает на самом деле. В итоге мы не можем себе представить, как, например, в 950 году житель нидерландского города осуществлял меновые операции, и более того, не понимаем как осуществлялось на острове Пемба или в Самарканде. Причина, по которой современные учебники по истории экономических учений начинаются с описания воображаемых социумов, а также заключается в том, что в реальной жизни таких социумов нет. В этих условиях ряд экономистов, по мнению Гребер, были вынуждены принять тот факт, что Земли меновой торговли, о которой писал в своих работах А. Смит, не существует и никогда не существовало.
Вопрос необходимо сформулировать следующим образом, почему несмотря ни на что этот миф не имеет под собой реальных основа-
ний он продолжает быть ключевым положением экономической науки. Экономисты-теоретики давно перестали использовать иные положения фундаментального труда «О богатстве народов», например, так называемую рабочую теорию стоимости Смита и его критическую оценку функционирования акционерных компаний. Весьма затруднительно не признать в современной науке, что сформированный миф о меновой торговле - это только одна из пережитых свое время теорий эпохи Просвещения, и не стоит попытаться исследовать базовые кредитные соглашения или хоть что-то более соответствующее историческим фактам?
Гребер дает следующий ответ на данный вопрос: «На самом деле от мифа о меновой торговле нельзя отказаться, поскольку он играет центральную роль во всей экономической науке.
Вспомним, чего хотел добиться Смит, когда писал свой труд «О богатстве народов». В первую очередь он пытался обосновать право на существование новоявленной экономической дисциплины. Это означало, что она не только имела свою особую сферу исследования, которую мы теперь называем «экономикой» (сама мысль о том, что есть нечто под названием «экономика», во времена Смита была внове)».
Показывая ошибочность данных представлений Гребер пытается выяснить истоки данного мифа и развивает довольно интересный процесс поиска того, чем же, собственно говоря, являются деньги: «Именно деньги дали нам возможность представлять себя такими, какими рисуют нас экономисты, т. е. собранием людей и народов, главным занятием которых является обмен вещами. Очевидно также, что самого по себе существования денег недостаточно для того, чтобы воображать себе мир таким. Если бы он действительно был таким, то экономическая наука была бы создана древними шумерами, ну или, во всяком случае, задолго до 1776 года, когда вышла в свет книга Адама Смита «О богатстве народов»».
Отсутствующим элементом, как пишет Гребер, в данном случае является то, что Смит старался не исследовать, в том числе именно роль государственной политики. В Англии во время жизни А. Смита стало возможным исследовать рынок как отдельную сферу человеческой деятельности, в результате чего, британское правительство активно поощряло его развитие. Для
этого было необходимо наличие законов и полиции, а также специфической монетарной политики, за которую выступали либералы, со взглядами А. Смита.
Она предполагала привязки курса валюты к серебру и в то же время существенное расширение денежного предложения, в первую очередь за счет увеличения количества монеты мелкого достоинства в обращении. А. Смит поддерживал употребление бумажных денег, но, как и Локк до него, считал, что сравнительный успех Банка Англии и Банка Шотландии был определен тем, что они прочно привязали бумажные деньги в обращении к драгоценным металлам. Данная идея приобрела такое распространение среди экономистов-теоретиков, что альтернативные теории, согласно которым деньги определялись как кредит, например та, что предлагалась Митчеллом-Иннесом, весьма скоро стали являться маргинальными, а их сторонники стали считаться чудаками, так как стало считаться, что такой подход приведет в первую очередь к появлению неликвидных банков и спекулятивных пузырей.
Митчелл-Иннес, на которого Гребер так же постоянно ссылался в своих работах, принадлежал тому направлению, которое стало историей, таких как как кредитная теория денег. Сторонники кредитной теории говорили следующее, что деньги - это не товар, а также не услуга, но инструмент учета. При этом денежные единицы являются только абстрактными единицами измерения, и, как справедливо отмечали сторонники кредитной теории, исторически доказано что такие абстрактные системы учета были созданы задолго до генезиса денег как знаков обмена.
Дальше необходимо исследовать следующий вопрос: если деньги являются только лишь измерительной линейкой, так что все-таки они измеряют? Ответ по мнению автора заключается в следующем: долг. Монета в самом общем смысле является долговой распиской. В то время как, согласно традиционным представлениям, банкнота является или должна быть обещанием выплатить определенное количество «реальных денег» (золота, серебра или любой другой вещи, наделенной таким смыслом), сторонники кредитной теории полагали, что банкнота - это просто обещание заплатить нечто имеющее такую же стоимость, как унция золота.
Продолжительное время апологетам и неофитам кредитной теории не позволяло продвигать свои взгляды отсутствие у них такой же убедительной версии, как распространенная в современной науке традиционная. Однако это совершенно не значит, что все участники споров о деньгах, которые велись в период между 1850 и 1950 годами, не могли использовать собственное мифологическое оружие. И при исследовании данного случая Гребер последовательно подводит к следующему объекту своей атаки - «мифу об изначальном долге».
Государство, как пишет Гребер, выступает, прежде всего, как законная власть, которая добивается оплаты того, что соответствует контракту по названию или по описанию. И выступает в этой роли дважды в случае, когда к тому же присваивает себе право определять и провозглашать, что именно соответствует этому названию, и право время от времени менять это определение, т.е. менять смысл слов. Это право присваивают себе все современные государства и присваивали их предшественники на протяжении, по меньшей мере, четырех тысяч лет. Это не означает, что государство обязательно создает деньги. Деньги - это кредит, они могут появляться благодаря частным договорным соглашениям (например, кредитам). Государство просто обеспечивает их выполнение и диктует юридические условия. При рассмотрении данной теории денег Гребер ссылается на утверждение Кейнса: банки создают деньги, и ничто их в этом не ограничивает - ведь сколько бы они ни давали в долг, заемщику не остается ничего, кроме как опять положить деньги в какой-нибудь банк, а значит, с точки зрения банковской системы в целом дебет и кредит взаимно уравновешивают друг друга.
Последствия этого были весьма радикальными, однако по-сути Дж. М. Кейнс никаким образом к ним не относится. Он во всех своих работах старался формулировать проблему таким образом, чтобы ее можно было имплемен-тировать в экономическую науку данной эпохи. Да в целом мифотворцем Кейнс также не был. Альтернативная традиция смогла предложить ответ на миф о меновой торговле благодаря усилиям не самого Кейнса (он в конечном счете решил, что вопрос о происхождении денег не имел особого значения), а отдельных современных неокейнсианцев, которые посчитали воз-
можным максимально развить некоторые из его наиболее радикальных идей.
Самым слабым звеном в государственно-кредитных теориях денег был вопрос о налогах. Одно дело - объяснить, почему ранние государства требовали уплаты налогов (чтобы создать рынки). Совсем другое - задаться вопросом «А по какому праву?». Если признать, что древние правители не были обыкновенными бандитами (и здесь Гребер явно критикует теорию происхождения государства Чарльза Тил-ли[13]), а налоги не были самым обычным вымогательством (однако современные источники указывают на то, ни один из сторонников кредитной теории не придерживался столь циничной оценки действий ранних правительств), то нужно выяснить, чем они это оправдывали.
Сегодня все мы думаем, что знаем ответ на этот вопрос. Мы платим налоги, чтобы правительство могло нам предоставлять определенные услуги. Первая из них - обеспечение безопасности: военная защита зачастую была единственной услугой, которую были в состоянии оказывать ранние государства. Конечно, сегодня правительство предоставляет много чего еще.
Важнейший аргумент теории изначального долга заключается в том, что каждая попытка разделить монетарную политику от социальной в корне ошибочна, так как они являются единым целым. Правительствам необходимо использовать налоги для создания денег потому, что они стали инструментами хранения долга всех граждан друг перед другом. Этот долг -основа общества как такового. Его генезис сформировался задолго до создания денег и рынка, которые являются лишь для того, чтобы разделить его на мелкие части.
Изначально, теория определяет, это данное чувство долга задается не государством, а посредством религии. По сути, авторы исследуемой теории изначального долга в своем исследовании предположили, что положения, изложенные в ведийских текстах, не принадлежат к некой определенной интеллектуальной традиции, которой придерживаются исследователи историки и антропологи, изучающие ранний железный век в долине Ганга, а являются фактически сутью самой природы и истории экономической мысли человечества.
«Изначальный долг, - пишет британский социолог Джеффри Ингем, - это обязанность
живущих поддерживать преемственность и прочность общества, которое обеспечивает их индивидуальное существование». В самом общем смысле «долг перед обществом» есть не только у преступников - все мы до определенной степени виновны и даже являемся преступниками. Например, Ингем отмечает, что, хотя нет достоверных доказательств того, что деньги появились именно так, «это косвенно подтверждается этимологическими данными»: Во всех индоевропейских языках слово «долг» определяет как синоним слов «грех» и «вина», что показывает связь между религией, платежом и посреднической функцией денег [как] между инструментами связи священного и мирского.
Критикуя «теорию изначального долга» Гребер использует следующие аргументы:
«В конце концов, долг по определению является чем-то таким, что мы чисто теоретически можем выплатить. Довольно странно хотеть рассчитаться со своими родственниками - это скорее будет означать, что ты просто больше не желаешь считать их таковыми. Хотели ли бы мы на самом деле рассчитаться со всем человечеством? Что это вообще значило бы? И действительно ли подобное желание является ключевой особенностью человеческого мышления?
Это можно выразить иначе: описывают ли приверженцы теории первоначального долга миф или они открыли истину человеческой природы, которая справедлива для всех обществ? Действительно ли эта истина столь очевидно вытекает из некоторых древних индийских текстов? Или же они придумывают собственный миф? Разумеется, второе. Они придумывают миф»[10] .
«Концепция долга вводит в заблуждение, так как мы представляем себе, что мир состоит из ряда компактных, однообразных единиц под названием «общества» и что все люди знают, к какому из них они принадлежат. На самом деле весь комплекс идей, о которых мы говорим: представление о том, что есть нечто под названием общество, что мы в долгу перед ним, что правительства могут говорить от его имени, что его можно представить в виде своего рода светского бога - все эти идеи появились приблизительно во время Французской революции или сразу после нее. Иными словами, они зародились одновременно с идеей современного национального государства.
Мы можем их увидеть в четко выраженной форме уже в работах Огюста Конта. В своей последней работе «Позитивистский катехи-зис»[13] он изложил первую теорию общественного долга:
«В определенный момент некто спрашивает позитивистского священника, что тот думает о правах человека. Священник поднимает его на смех. Это бессмыслица, говорит он, ошибка, порожденная индивидуализмом. Позитивизм признает лишь обязанности. В конце концов, все мы рождаемся с грузом обязательств самого разного рода - перед нашими предшественниками, наследниками, современниками. После нашего рождения эти обязательства возрастают или накапливаются еще до того момента, когда мы можем возмещать любому человеку любую услугу. Так на каком человеческом основании может зиждиться представление о «правах»?» [13].
Хотя Конт не использует слово «долг», смысл его рассуждений вполне понятен. Мы накапливаем бесконечное количество долгов к моменту достижения возраста, когда можем осознать, что должны их выплатить. К этому времени уже невозможно установить, кому, собственно, мы их должны. Единственный способ погасить их - посвятить себя служению человечеству в целом. Мы все рождаемся в долгу перед обществом»: во Франции категория общественного долга стало общественным императивом.
Мысль о наличии изначального долга является главным националистическим мифом. Ранее нам было необходимо быть обязанным своей жизнью богам, которые нас сотворили, и уплачивали им аналог процентов, давая им в жертву животных, а основную часть долга отдавали собственными жизнями. В наше время мы несем обязательства перед народом, который нас создал гражданами, уплачиваем проценты в виде налогов, а когда приходит время защищать народ от врагов, готовы заплатить свой долг жизнью.
Это, по мнению автора, великая ловушка двадцатого столетия: с одной стороны, есть логика рынка, где мы являемся рациональными индивидами, которые никому ничем не обязаны. С другой стороны, существует логика государства, в соответствии с которой мы все изначально несем бремя долга, но заплатить его мы
не можем. Так, неизменно утверждают, что рынок как институт и государство являются антагонистичными по отношению к друг другу и что лишь в пространстве между ними у человека остается возможности для воздействий. Но это по сути является ложным противопоставлением. Государства создали рынки. Рынкам требуется государство. Одно не может существовать без другого, по крайней мере, в том виде, в котором мы наблюдаем их сегодня»[10].
Суммируя вышесказанное: Деньги не были изобретены с целью того, чтобы избегнуть системных ограничений, возникающих при меновой торговле между участниками рынка (соседями), - в силу этого, соседи не должны были ее вести - имущественные взаимоотношения между соседями и близкими формировались вокруг других институтов, при этом система кредитных денег в чистом виде также имела существенные недостатки. Кредитные деньги по сути своей основаны на доверии, а на конкурентных рынках доверие - товар редкий, особенно если оно проявляется в деловых отношениях между посторонними людьми. В рамках определенного ограниченного сообщества, такого как города, гильдии или религиозной общины - в роли денег могло быть использовано все что угодно, при условии, что каждый из участников знал, что кто-то был готов использовать это как инструмент погашения долга.
В самом общем смысле, деньги - это в большинстве случаев всегда что-то между товаром и долговой распиской. Предполагается, что по этой причине монеты - слитки золота или серебра, которые сами по себе являются ценным товаром, но, в случаях, когда на них был отчеканен символ региональной политической власти, они приобретали все большую ценность -по-прежнему являются для нас основой категорией денег. Они в самом общем смысле они отражают вариацию в отношении того, как проявляются деньги в функции обмена. Рассуждая далее необходимо отметить, что соотношение между двумя сторонами денег было инструментом для устойчивых инструментов политических споров.
Другими словами, противодействие между государством и рынком, а также между правительствами и торговцами не является ключевой частью самой человеческой природы. В то же время может оказаться, что эти две используе-
мые нами в рассуждениях исходные истории -так называемый миф о меновой торговле и миф об изначальном долге - антагоничны по отношению к друг другу, но в то же время они в определенном смысле являются двумя взаимодополняемыми характеристиками при которых одна дополняем другую. Однако в том случае если мы характеризуем человеческую жизнь как совокупность сделок обмена, мы можем исследовать наши взаимоотношения со Вселенной в категориях долга.
Примером, которые пишет Гребер- можно обратиться к положениям теории Фридриха Ницше, который в своих работах со всей отчетливостью показал, что может случиться в условиях, когда все социальные взаимоотношения описываются посредством операций обмена.
Книга упомянутого философа «К генеалогии морали», вышедшая в 1887 году и в ней автор развивает аргумент, который мог бы принадлежать Адаму Смиту, но при этом развивает его дальше, ясно показывая, что отношения купли-продажи сами по себе предшествуют любой иной форме человеческих отношений. В отличие от подхода Смита, Ницше никогда не изображал в своих исследованиях такой мир, в котором все аналогичные сделки одновременно взаимно уравновешиваются. Каждая принятая обществом система торгового учета, по его мнению, порождает кредиторов и должников. Он в своих работах достаточно справедливо полагал, что именно из данного факта была сформирована человеческая нравственность. Необходимо обратить внимание на то, говорит он, на то, что немецкое слово "schuld" означает одновременно и долг, и вину. Изначально быть в долгу означало возможность быть виновным, и кредиторы получали удовольствие оттого, что наказывали несостоятельного должника, подвергая, например, его тело «всем разновидностям глумлений и пыток, скажем срезали с него столько, сколько на глаз соответствовало величине долга»
Работы Ницше позволяют нам понять в том числе и такую категорию, как искупление. В том числе, рассказ Ницше, в котором исследуются о «первобытных временах» может быть в своём содержании абсурдным, однако при этом предложенное Ницше описание христианства, того, как чувство долга преображается в постоянное чувство вины, вина становится ненавистью к
i
icd
самому себе, а при этом ненависть к самому себе трансформируется в самоистязание, по мнению автора является весьма точным. Например, именно это является причиной того, что Христа называют «искупителем»? Первоначально данное слово - «искупление» означит некий выкуп или возвращение себе чего-то, что было оставлено как обеспечение займа, или приобретение права обладание чего-то посредством выплаты долга. Необходимо отметить, что сам характер христианского учения, само спасение, принесение Богом в жертву своего сына для спасения всего человечества от вечных мук, определяется в категориях финансовой сделки. Искупление являлось освобождением от давления чувства греха и вины, и окончание истории должно ознаменоваться тем, что все долги не будет необходимо отдавать. В данном случае «искупление» в самом общем смысле не подразумевает наличие выкупа за чего-то. Необходимо будет скорее разрушить всю систему учета. В большинстве городов Ближнего Востока события именно так и происходили: в процессе списания долгов одним из ординарных действий была церемония уничтожения табличек, содержавших финансовые записи, - это действие повторялось, хотя и с меньшим размахом, в ходе любого значительного крестьянского восстания в истории. Все это характеризует другую проблему: что необходимо сделать в то время, которое идет до окончательного искупления? По данному вопросу Гребер делает отсылку на «притчу о непрощающем рабе». По мнению автора этот рассказ является поразительным текстом для анализа. Начать анализ возможно с образа царя, пожелавшего «сосчитаться» со своими рабами. Исходная посылка согласно историческим документам абсурдна. Цари, как и боги, согласно эпоса, не могут вступать в отношения обмена со своими подданными, поскольку равенство между ними не является невозможным. А этот царь согласно источнику является Богом. В этих условиях, ни о каком сведении счетов речи быть не может.
Важнейшее содержание притчи содержится в следующем, царь приписывает рабу долг, который невозможно выплатить, а затем сам и «прощает» данный долг. Далее выявляется, что прощение подразумеваетт одно условие, о котором раб не знает. От него требуется, чтобы он сам вел себя в отношении к другим людям -
в данном конкретном случае по отношению к другому рабу, который должен ему что-то. Не выполнив испытание, первый раб попадает в ад вечные времена или «пока он не отдаст всего долга» - в данном случае подразумевается ровно то же самое.
Долг отличается тем, что в его основе лежит презумпция равенства. Быть рабом или принадлежать к низшей касте значит занимать более низкое положение. Здесь мы имеем дело с сугубо иерархическими отношениями. В случае долга мы имеем дело с двумя людьми, которые выступают равными сторонами в договоре. По крайней мере, в рамках договора они с юридической точки зрения одинаковы.
Ключевая проблема заключается в том, что, в отличие от социально определенных иерархических различий таких как каста или рабство, при этом показано что между богатыми и бедными нет такой четкой грани. Возможно вообразить определённую реакцию крестьянина, который пришел в дом к состоятельному кузену, считая, что «люди должны помогать друг другу», а через год-два у него забрали виноградник, а также увели сыновей и дочерей. Такое поведение юридически безусловно могло быть оправданно, в том случае если заем представлялся не как инструмент взаимопомощи, а как коммерческая сделка: договор является договором. Но в то же время, восприниматься оно могло только как страшное предательство. Более того, если такое поведение представлялось как нарушение условий договора, то все дело превращалось в нравственную проблему: обе стороны должны быть равными, но одна из них не сумела выполнить условия сделки.
Необходимо на всем протяжении анализируемого исторического периода, открытый политический конфликт между классами институционализировался посредством требования списания долгов, то есть освобождения тех, кто оказался в неволе, а также более необходимости наиболее справедливого распределения земли. В Библии и других религиозных традициях нами были выявлены следы нравственных аргументов, которыми оправдывались данные требования: они могли быть отражены в самых разнообразных форм,ах при этом, в той или иной степени выражались языком рынка. Для описания истории долга, нужно также еще и восстановить картину того, как категории рынка вов-
лечены во все стороны человеческой жизни и даже обеспечил терминологию для нравственного и религиозного протеста против него.
Для того, чтобы определить сущность категории долга, нужно определить, чем он отличается от иных видов обязательств, которые позволяют людям определенным уровнем нести обязательства друг перед другом; а это, в свою очередь, требует определения того, в чем эти обязательства заключаются. В настоящее время существует широкий круг источников антропологической литературы, например о подарках, которая берет начало от «Очерка о даре» французского антрополога Марселя Мосса в 1925 году, и об категориях «экономиках дарения», функционирующих на определенно иных принципах, чем рыночная экономика. При этом фактически вся данная литература исследует категорию обмена дарами, считая вполне определенным, что любое действие дарения имеет последствия за собой в виде образования долга и что получатель дара должен обязательно отплатить дарителю. Так же как и в случае всех ключевых религий, логика рыночных отношений стала основой исследования для тех, кто первоначально был решительно против ее положений. Составляющей проблемы стало то, что в настоящее время в социальных науках экономика занимает исключительное место. Так например, от каждого государственного деятеля и бизнесмена ожидается обладание знаниями в области экономической теории, хотя бы на самом начальном уровне. В итоге данные принципы стали считать устоявшимся положением, не требующем дополнительного доказательства. Кроме того, некоторые области социальной теории, которые в большей степени претендуют на некоторый «научный статус», - например, «теория рационального выбора» - основывается на одних и тех же исходных допущениях относительно социальной психологии, что в данных условиях экономисты, предполагают что характеристики людей лучше рассматривать как игроков, движимых личными интересами и прикидывающих, как в и в любой ситуации в обмен на незначительные усилия или вложения добиться самых лучших условий, максимальной выгоды, получения удовольствия или счастья.
С некоторых пор предпринималась ряд попыток сформировать теорию социального вза-
имодействия на основе более или менее представлений о человеческой природе. Их авторы доказывали положения о том, что нравственная жизнь представляет собой по-сути нечто большее, чем взаимная выгода, что она базируется, прежде всего, на некотором чувстве справедливости. Ключевой категорией в данных условиях стала «взаимность», чувство равенства участников сделки, баланса интересов, честности и симметрии интересов, которое реализовывалось в нашем представлении о категории справедливости как о некой нравственной шкале. Сделки экономического характера были лишь одним из вариантов принципа равного обмена, причем вариант этот явно имел системные ограничения. Но при более частном рассмотрении выяснялось, что все социальные отношения основаны на том или ином варианте взаимности между ними.
Совокупность экономических отношений, по мнению Гребера, может быть основано на сущности трех главных нравственных принципах, которые встречаются в любом человеческом обществе и которые он называет идеологией коммунизма, иерархии и обменом.
Данные принципы дополняют друг с другом, из-за чего достаточно часто трудно выявить, в какой из них превалирует в данной конкретной ситуации, - это еще один инструмент, согласно которой смешно претендовать на то, что человеческое поведение в экономической или любой другой сфере можно свести к какой-то математической формуле. В случае, когда мы пытаемся представить справедливое общество, мы воображаем некоторые образы баланса и симметрии, определенные геометрические формы, в которых все элементы друг друга уравновешивает.
Идея о том, что существует институт рынка, незначительно от этого отличается. Экономисты-теоретики считают это основополагающим положением, о реально существующей действительности. По мнению экономистов рынки как таковые не существуют в реальности. По их мнению это математические модели, которые формируются, когда исследуется идеальный мир, в котором все участники являются рациональными субъектами - то есть обладают одной и той же мотивацией и одними и теми же знаниями и включены в один и тот же обмен, базирующийся на учете личных интересов. Экономисты ос-
новывают свои умозаключения на положениях, что реальность всегда является более сложной, и знают, что для разработки математической модели миру нужно придать определенную схематическую форму. Ошибки тут никакой нет. Затруднение возникает в том случае, когда это позволяет ряду людей (чаще всего все тем же экономистам-теоретикам) сообщать, что каждый, кто не учитывает волю рынка, неизбежно будет наказан или что раз мы живем в рыночной системе, то все в ней (за исключением некоторых случаев вмешательства правительства) базируется на принципах справедливости, а современная экономическая система является единой широкой сетью взаимных отношений, в которой в итоге счета уравновешивают друг друга, а долги закрываются.
Однако, все это означает, что присутствие определенной взаимности можно показать в данной ситуации, в результате которой убежденный в правильности убеждений наблюдатель всегда может найти доводы позволяющие сказать, что взаимность в ней существует Более того, некоторые принципы характеризуются свойствами перетекать из одной форму в другую. В частности, значительное количество иерархических отношений могут влиять (по крайней мере, некоторое время) на основе совокупности коммунистических принципов. В случае если к читателя существует состоятельный покровитель, то, оказавшись в стесненном положении, вы обращаетесь к нему в надежде, что он вам поможет. Аналогичным же образом коммунистические отношения могут начать трансформироваться в отношения иерархического неравенства, поэтому люди часто этого даже не отмечают. В то же время весьма затруднительно - а в части случаев фактически невозможно - трансформировать отношения, базирующиеся на принципах коммунистического совместного пользования собственности, в отношении справедливого обмена. Это можно выявить в случае, если мы общаемся с друзьями: если кажется, что кто-то пользуется несправедливо вашей щедростью, в таком случае гораздо проще разорвать такие отношения, чем потребовать, чтобы этот человек выплатил переданное. Так что такое долг?
Долг - является весьма специфической категорией, и возникает он в весьма специфических ситуациях. Долг по своей сути это просто
обмен, не имеющий логического конца. По сути это означает, что категория долга в строгом смысле слова - это отношение взаимности и не имеет ничего общего с иными формами нравственности (например идеологией коммунизма с его возможностями и ограничениями; иерархической структурой с ее обычаями и личными качествами).
Долг - это то, что случается на таком промежуточном этапе, когда обе стороны не могут избежать сделки, потому что вступают в отношения при отсутствии равенства. Все это обладает элементами потенциального равенства. В том случае когда долги пытаются взыскать при помощи насилия и точного исчисления это нарушает данный принцип. Чтобы выявить тенденции, определяющие текущий исторический момент с точки зрения истории долга, Гребер предложил деление истории Евразии на основе чередования периодов виртуальных и металлических денег, исследование которых не является предметом исследования данной работы. В рамках данной статьи для нас более определяющим является то, какую роль долговые отношения играют в текущем сохранении социального неравенства. И Гребер дает на это следующий ответ: «Подобно тому как на заре капитализма было решено, что 5% годовых - это законная торговая ставка, т. е. то, насколько деньги, вложенные инвестором, должны расти в соответствии с принципом "interesse", так же сегодня считается, что ВВП любой страны должен расти на 5% в год. То, что некогда было безличным механизмом, который подталкивал людей к тому, чтобы рассматривать все вокруг как возможный источник дохода, стало считаться единственным объективным показателем жизнеспособности человеческого общества». Если взять за основу исходную точку исторический период 1700 года, то генезис современного капитализма то можно констатировать всеобъемлющий финансовый институт кредита и долга, который все больше и больше труда из каждого вовлеченного, того с кем вступает в контакт, и производит материальные товары для удовлетворения неисчерпаемых потребностей.
Общеизвестно, что основой к генезису мировой рыночной системы, начало которой было заложено испанской и португальской империями, были основаны на поиске пряностей. Ее база
была основана на торговле оружием, рабами и наркотиками.
Таким образом, именно Гребер в своих работах определяет нравственность долга столь антисоциальной: финансовые институты перманентно стараются определить должника не возвращающего долг как грабителя, ищущего только то, что можно превратить в деньги. В то же время, финансовые организации утверждают что лишь тот, кто может играть роль «грабителя» может получить доступ к ресурсам для достойной жизни, в том числе не оцениваемое деньгами. В итоге все более очевидно следующее: если невозможно будет идти по указанному пути, то возможно уничтожение общества. Данная аргументация лежит в основе ответа на вопрос Гребера: Как можно определить категорию долга? Ответ данного исследователя заключается в том, что долгом является извращенное обещание, искаженное расчетом и насилием, по сути являющиеся отношениями неравенства и направляющие движение мира к катастрофе.
Литература
1. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. / Пер. Е. Д. Руткевич. - М.: Медиум, 1995. - 323 с.
2. Гофман И. (2003а), Анализ фреймов: зссе об организации повседневного опыта, под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой; вступ. статья Г.С. Батыгина, М.: Институт социологии РАН.
3. Гофман И. (2003Ь), «Символы классового статуса», Логос. 2.
4. Вебер М. История хозяйства: Очерк всеобщей социальной и экономической истории.
- Пг.: Наука и школа, 1923. - 240 с.
5. Вебер М. Исследования по методологии наук - М.: ИНИОН, 1980.
6. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. - М., 2003.
7. Дюркгейм Э. Социология. Её предмет, метод, предназначение / Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А. Б. Гофмана.
- М.: Канон, 1995. - 352 с. - (История социологии в памятниках).
8. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. - М., 1991.
9. Дюркгейм Э.Элементарные формы религиозной жизни. Тотемистическая система в Австралии. (Введение, Глава 1.) // Мистика. Религия. Наука. Классики мирового религиоведения. Антология. - М., 1998. - с. 174-230.
10. Гребер, Дэвид Долг: первые 5000 лет истории. - М.: Ад Маргинсм Пресс, 2015. - 528 с.
11. Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени / Перевод с английского А. А. Васильева, С. Е. Федорова и А. П. Шурбелева. Под общей редакцией С. Е. Федорова. - СПб.: Алетейя
- 320 с.. 2002
12. Тилли Ч. Война и строительство государства как организованная преступность
13. Конт О. Дух позитивной философии: Слово о положительном мышлении. Пер. с фр.
- Изд. 2-е. - М.: Книжный дом «ЛИБРОкоМ», 2011. - 80 с. - (Из наследия мировой философской мысли: история философии).
