«ДОЛГО ЖЕ НАС ПОПЫ ДУРАЧИЛИ!» БОГОХУЛЬСТВО, СВЯТОТАТСТВО И НАСИЛИЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Научная статья УДК 94(47)+261.7

DOI: 10.25803/26587599_2022_44_101

К 100-ЛЕТИЮ КАМПАНИИ ПО ИЗЪЯТИЮ ЦЕРКОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

Н.А. Белякова

«Долго же нас попы дурачили!» Богохульство, святотатство и насилие в советской России

Белякова Надежда Алексеевна, канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, Россия, [email protected], https://orcid.org/0000-0003-0470-4497

аннотация: В революционной России понятие богохульство, воспринимавшееся в тесной связке с предшествующей политической системой и государственной церковью, исчезает из правового поля и остается только в наррати-вах представителей церкви и устном народном творчестве. Зато в публичном дискурсе появляется понятие «оскорбление чувств верующих», признаваемое новой секулярной властью. Между тем сами верующие называли действия представителей новой власти кощунством или святотатством.

В статье показано, что конкретные действия в отношении сакральных объектов, попадающие под характерную для имперского периода (и христианских стран) категорию богохульства, объяснялись представителями большевистской власти рациональными концептами «разоблачения векового обмана». Именно в «просветительском» идеологическом контексте была проведена кампания по «вскрытию мощей» с привлечением представителей наук о человеке. Непосредственными творцами просвещенческого дискурса, интерпретирующего описываемые акции, изначально выступали образованные выходцы из духовной среды, которые были воспитаны в духе борьбы с «народной религиозностью», воспринимаемой как «суеверие». Особое внимание уделяется понятийному аппарату, используемому для интерпретации событий разными

© Белякова Н. А., 2022

их участниками. Получив монополию как на создание нормативной базы, так и на медийное сопровождение кампании, большевики получили уникальную возможность интерпретации. Например, они объявили все церковное имущество «национальным достоянием», а насильственное изъятие церковного имущества представляли гуманитарным проектом «помощи голодающим». Соответственно объявление церковным руководством таких действий «святотатственными» было лишено любой нормативной базы и могло интерпретироваться как антигосударственное. Между тем, в фольклорной интерпретации они остались именно богохульственными или святотатственными.

ключевые слова: история РПЦ, российская революция, религиозное сообщество, революция и насилие, советский модернизационный проект, народное православие, возмездие, оскорбление чувств верующих

для цитирования: Белякова Н. А. «Долго же нас попы дурачили!» Богохульство, святотатство и насилие в советской России // Вестник Свято-Филаретовского института. 2022. Вып. 44. С. 101-137. DOI: 10.25803/26587599_2022_44_101.

ON THE 100™ ANNIVERSARY OF THE CAMPAIGN TO SEIZE CHURCH VALUABLES

N. A. Beliakova

"How long have the priests been fooling us!" Blasphemy, sacrilege, and violence in Soviet Russia

Beliakova Nadezhda Alexeevna, Cand. Sci. (History), Senior Research Fellow, Institute of World History, Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia, [email protected], https://orcid.org/0000-0003-0470-4497

abstract: In revolutionary Russia, blasphemy, which was perceived as closely related to the previous political system and the state church, disappears from the legal sphere and remains only in the narratives of church representatives and folklore. Instead, the concept of "insult to the feelings of believers" appears in public discourse and is recognized by the new secular authorities. Believers themselves identified the actions of the new authorities as blasphemy or sacrilege.

The article shows that specific actions against sacred objects, which fell into the category of blasphemy during the imperial period of Russian history, were explained by representatives of the Bolshevik authorities by rational concepts of "exposing the age-old deception". The "enlightenment" ideological context contributed that

the campaign to "dissect the relics" was carried out, involving representatives of the human sciences. The direct creators of the enlightenment discourse interpreting the actions described were originally educated people from a "duhovnoje soslovie", who had been raised on the struggle against "people's religiosity", perceived as "superstition". Particular attention is paid to the conceptual apparatus used to interpret the events by its different participants. Having gained a monopoly on both the creation of a normative framework and media accompaniment, the bolsheviks gained a unique opportunity for interpretation. For example, they declared all church property to be "national patrimony" and presented the forcible seizure of the church property as a humanitarian project of "famine relief'. Accordingly, the declaration by church leadership of such actions as "sacrilegious" was devoid of any normative basis and could be interpreted as anti-state. Meanwhile, in folklore interpretation they remained as blasphemous or sacrilegious.

keywords: History of the Russian Orthodox Church, Russian Revolution, religious community, revolution and violence, Soviet modernization project, popular Orthodoxy, retribution, insulting the feelings of believers

for citation: Beliakova N. A. (2022). " 'How long have the priests been fooling us!' Blasphemy, sacrilege, and violence in Soviet Russia". The Quarterly Journal of St. Philaret's Institute, 2022, iss. 44, pp. 101-137. DOI: 10.25803/26587599_2022_44_101.

В статье анализируются случаи богохульства, кощунства и святотатства, имевшие место как во время, так и сразу после революции 1917 г. в России. Описание этих инцидентов требует серьезного исторического контекста, который усложняется политической интерпретацией и актуализацией темы богохульства/«оскорбления чувств верующих» в современной России. Несмотря на то что в связи с юбилеем революции было издано множество научных публикаций, в том числе и по истории религиозных сообществ в годы революции, специальных исследований о богохульстве или кощунстве в истории России так и не появилось. Как нам представляется, связано это во многом с политическим дискурсом «победившей» революции в России, согласно которому революционные потрясения породили современное, прогрессивное и секулярное общество. Возобновление дебатов о святотатстве и богохульстве не вписывается в этот нарратив. В то же время, хотя на базе нескольких исследовательских проектов в последние десятилетия изучалась связь между народной культурой и институциональной религией, индивидуальная религиозность и ее трансформация в контексте

насильственной секуляризации остается недоисследованной темой [Шевцова; Панченко 2012а; Рогозный 2020]. В данном исследовании я привлекаю последние публикации российских историков, вводящие в научный оборот новые источники из региональных архивов. В статье также ставится вопрос о том, как была воспринята обывателями установка на насильственную секуляризацию и «свободу от религии». Эти сюжеты раскрываются преимущественно на материалах устной истории, собранных исследователями-этнографами и антропологами. Эти материалы показывают, что фольклор о богохульстве, появившийся в начале 1920 -х гг., был распространен в разных регионах России вплоть до распада Советского Союза. После некоторого спада в 1990-е гг. фольклор возродился уже в XXI в.

Православие и богохульство в Российской империи

Согласно основным законам Российской империи первенствующей и главенствующей в стране называлась православная вера, а ее верховным хранителем и блюстителем правоверия считался император. На Православную церковь, инкорпорированную в государственную структуру Российской империи в качестве Ведомства православного исповедания, был возложен ряд полицейских и идеологических функций. В империи не допускалось внеконфес-сиональное состояние и уголовно наказывался выход из православия. Официальная церковь участвовала во всех мероприятиях императорского дома, в поддержке и освящении всех войн, которые вела Российская империя, в преследовании старообрядцев [Paert; Hauptmann; Maeder; Schmidt]. Кроме того, представители Православной церкви участвовали в насильственном «возвращении» в православие греко-католиков (униатов) на западных окраинах империи, в борьбе с «сектантами», в обслуживании монастырских тюрем, куда за ряд преступлений помещали виновных по решению суда. Все это устойчиво служило формированию в массовом сознании образа церкви как важной составляющей части самодержавно-монархической системы и маркировало Православную церковь как борца с инакомыслием/свободомыслием и противника любых реформ. Добавим, что начиная с XVII в. государственная власть в России формировала норматив допустимой религиозности. Так, в середине XVII в. государственная власть кардинально поменяла повседневные религиозные практики православных, сурово наказывая тех, кто хотел остаться верным «традиции» («старой вере»). В период правления Петра I народная религиозность стала

рассматриваться как суеверие, двоеверие и бытовое православие. А. А. Панченко подчеркивал, что эти понятия использовались «светскими и духовными властями, стремившимися к модернизации и дисциплинированию „низов" общества (прежде всего крестьянства)» [Панченко 2012б, 441]. Назвав традиционные религиозные ритуалы и нарративы суеверными или народными, было легче официально осудить их и попытаться искоренить. Преследовались и те, кто продолжал исповедовать древние формы народной религиозности, т. е. старообрядцы. Как отмечает Панченко,

очевидно, что в качестве «суеверных» или «народных» форм религиозной культуры, подлежащих порицанию или преследованию, в эти века выступают одни и те же обряды, обычаи, типы устных нарративов и т. д. Так, по крайней мере, обстояло дело в периоды, отличающиеся особым вниманием властей к массовой религиозной культуре, т. е. в царствования Петра I и Анны Иоанновны, а также во времена советских антирелигиозных кампаний [Панченко 2012б, 441].

Обсуждаемые ниже столкновения, связанные с политическим использованием мощей святых, также берут свое начало в имперские времена. В связи с формировавшейся практикой особого почитания святой Анны Кашинской (XIV в.), которую традиционно изображали крестящейся двумя перстами, а не тремя, ее мощи в конце XVII в. были конфискованы и перестали быть доступны верующим [Кучкин, Епифанов]. Ограничения и даже гонения по отношению к проявлениям благочестия и почитаемым объектам продолжались в Российской империи и в XVIII, и XIX вв. Так, Святейший синод на протяжении XIX в. неоднократно запрещал почитать нетленные тела, святые источники, чудотворные иконы прежде легитимации их церковной властью. В тех случаях, когда почитание после запрета продолжалось, власти отбирали и уничтожали почитаемые объекты [Freeze2006; Чистяков].

Государственная власть в России с середины XVII в. монополизировала определение того, что является богохульством, и сама наказывала обвиняемых в этом преступлении. Уложение 1649 г., входившее в состав более общего свода законов, объявляло богохульниками всех, кто оскорбляет «Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа... нашу Богородицу и Приснодеву Деву Марию... честный крест... Святых Его угодников» [Соборноеуложение, 70-71], нарушает ход литургии и оскорбляет высшее духовенство. Нарушители приговаривались к смертной казни или суровым телесным

наказаниям. Необходимо понимать, что обвинения в богохульстве часто выдвигались против различных «сектантских» или протестантских групп, которые критиковали православное «идолопоклонство» и отказывались почитать иконы и мощи, за что полагалась казнь через сожжение [Coleman; Львов, 328; Смилянская, 464]. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. [Уложение] давало подробное определение богохульству и, как показывает правоприменительная практика, обвинения обычно предъявлялись «старообрядцам» и «сектантам», и именно по отношению к ним государство применяло насилие в качестве наказания за совершенное преступление. Соответственно, в опыте Российской империи была сформулирована устойчивая связь между богохульством и протестом против государственной (имперской) власти.

Более того, в российской истории Нового времени встречаются такие действия представителей высшей власти, которые воспринимались современниками как богохульство. Богохульство, имевшее место в окружении будущего императора России Петра I, связанное с пародированием иерархического устройства и структуры Православной церкви, уже привлекало внимание исследователей [Зицер]. В контексте нашего исследования важно отметить наличие тесной связи богохульства правителя с радикальными изменениями социально-политического устройства России путем беспрецедентного массового насилия в отношении населения.

Свободомыслие, богоискательство и богохульство в российской социалистической мысли

В среде российских марксистов не было единой системы взглядов в отношении религии, а уж тем более сформировавшейся доктрины развития взаимоотношений с конкретными церквами, существовавшими в стране. Некоторая часть из них стояла на последовательных позициях антиклерикализма и крайне негативного отношения к христианской церкви как к «учителю покорности». Просвещение народа противопоставлялось насаждаемой церковью тьме предрассудков и подчинения. Свободомыслие и атеизм проповедовались П. Н. Ткачевым, М. А. Бакуниным, П. Л. Лавровым. Последним были написаны статьи «Религиозные социалисты» (1873), «Социализм и историческое христианство» (1875), «Христианский идеал перед судом социализма» (1876), которые носили ярко выраженный полемический характер. Споря с западными христианскими социалистами, такими как Анри де Сен-Симон и Вильгельм Вейтлинг, Лавров

утверждал, что «между разными типами христианского идеала и учением социальной революции... нет ничего общего» [Лавров, 710]. Антиклерикальный взгляд на религиозные институты просматривается в дореволюционных произведениях В. И. Ленина, однако нужно помнить, что позиция его часто не разделялась даже его однопартийцами (например, А. В. Луначарским). Хотя позднее советское государство провозгласило взгляды В. И. Ленина на религию и церковь единственно правильной и подлинно марксистской позицией, в дореволюционный период его голос не был доминирующим [Stites; Boer 2012]. Более того, недавнее исследование Роберта Бура показывает любопытную зависимость Ленина от религиозной риторики, в особенности ветхозаветной [Boer 2013].

Переосмысление революционного процесса

Первые потрясения основ Российской империи произошли в период революции 1905 г., которая началась с массовых протестов по всей стране против расстрела мирной демонстрации рабочих в Петербурге, возглавленной свящ. Георгием Гапоном. В ходе революции 17 апреля 1905 г. был издан указ о веротерпимости, который отменял уголовное преследование за выход из православной церкви, старообрядцы и «сектанты» получали право общественного богослужения и открытия храмов, наставники приравнивались к духовным лицам [Poole; Poole, Werth].

Первая мировая война сопровождалась секуляризацией традиционно крестьянского населения, и акты богохульства в воюющей армии усугублялись насильственной сменой конфессиональной принадлежности присоединяемого в ходе военных действий населения 1. Постепенно насилие, развязанное войной, было перенесено во внутренние провинции империи, а его главными носителями стали солдаты [Holquist, 537].

Революция февраля 1917 г. была, в основном, с одобрением встречена радикально настроенным приходским духовенством и трактовалась как «освобождение от многовекового гнета» [Freeze 1999]. Революция сравнивалась с Пасхой Христовой. Епископ Иннокентий (Фигуровский), глава православной миссии в Пекине, писал архиепископу Новгородскому Арсению (Стадницкому):

1. Напр., так называемых униатов, живущих на аннексированных территориях, заставили присоединиться к Православной церкви.

Церковь Христова в свободной Державе Российской ныне освободилась от векового рабства и для нее занялась заря. жизни в свободной стране. С свержением монархии Церковь избавилась от позора, от участия в навязываемом ей грехе цезарепапизма [Рогозный 2018, 142].

Проходившие в епархиях съезды духовенства и мирян одобряли свержение самодержавия и выражали поддержку Временному правительству. В целом церковное сообщество было солидарно в поддержке революционных перемен и преобразований.

Однако представляется важным подчеркнуть, что невозможно говорить о единой платформе или о наличии общей выработанной церковной позиции относительно общественно-политической ситуации в стране. Церковное сообщество, как и российское население в целом, оказалось разделенным по своим политическим предпочтениям и явило всю палитру общественно-политических взглядов: от крайних правых монархистов, националистических черносотенцев до радикальных анархистов и большевиков. Революционная смена власти затронула и церковь, началось смещение епископов и избрание новых, стремительная подготовка к созыву Поместного собора, торжественно открывшемуся в августе 1917 г. Одновременно выдвинутая в этот период идея отказаться от «монархической власти епископата» показала всю остроту накопившегося непонимания между белым и черным духовенством, между епископатом и духовенством, между священно- и церковнослужителями и т. д.

Октябрьский переворот 1917 г., организованный партией РСДРП (б) под руководством В. И. Ленина (получивший позднее в официальном советском дискурсе название Великой Октябрьской социалистической революции), стал полной неожиданностью для участников Собора, надеявшихся, что форму правления в стране определит Учредительное собрание, созванное демократическим путем. Церковь была уверена, что как представительница большинства граждан России, она получит достойное место в новом государстве и ее голос будет услышан. Однако сразу после большевистского переворота начался острый конфликт между захватившими власть большевиками и Поместным собором, вырабатывавшим церковные реформы [Кашеваров 2018; Freeze 2020].

В процессе захвата власти в России большевики декларировали веротерпимость и право каждого выбирать свои убеждения; эта политика демонстративно противопоставлялась прошлому

Российской империи, в которой Православная церковь называлась «служанкой самодержавия» и обвинялась в преследовании инакомыслия и инаковерия. Идея создания льготных условий национальным и религиозным меньшинствам как пострадавшим от «царского режима» была ярко выражена в большевистской идеологии первых лет советской власти. 2 февраля 1918 г. был издан «Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах», вошедший в историю как «Декрет об отделении церкви от государства», провозглашавший свободу вероисповедания, объявлявший все религии равными перед законом и запрещавший упоминание религиозной принадлежности в официальных документах. Декрет также ограничивал право религиозных организаций действовать в качестве юридических лиц, запрещал преподавание религии в государственных школах и церковную благотворительность [Декрет; Белякова].

Фундаментальное расхождение теоретического дискурса свободомыслия как части социалистических концептов и практических «большевистских» мер насилия в отношении религиозных институтов (которые трактовались как представителями церквей, так и политическими оппонентами большевиков как насильственные и кощунственные) предопределило разрыв дискурсов и отсутствие единого понятийного аппарата, позволяющего назвать происходящее.

Советская пропагандистская система, ориентированная на прогрессивные элиты, утверждала строительство нового прогрессивного сциентистского общества будущего и оценивала религиозные институты из понятной европейцам перспективы свободомыслия и секуляризма 2. Одновременно на теоретическом уровне постулировалась внутренняя эрозия религиозной жизни, поступательное развитие процессов секуляризации внутри российского общества. Между тем, обращение в последние десятилетия собственно к религиозной истории России и Советского Союза заставляет пересмотреть концепцию секуляризации в отношении истории России и обратить более пристальное внимание на специфику «насильственной» секуляризации. Необходимо вновь поставить вопрос о соответствии понятий, использованных представителями советских интеллектуальных элит, понятийному аппарату, использовавшемуся европейскими свободомыслящими интеллектуалами, и реальному наполнению этих понятий

2. Об этой перспективе см.: [Мазк].

в истории России [Фриз; Freeze 2015; Freeze 2019]. Согласно замечанию Питера Холквиста, исследователи русской революции объясняют широкое распространение насилия в этот период, указывая на «обстоятельства», либо на «идеологию». Бинарная оппозиция между «контекстом» и «намерением» имеет параллели в дебатах о терроре во время Французской революции и об истоках «окончательного решения» в исследованиях о Холокосте [Holquist, 628]. Усугубляет ситуацию то, что участники российских революционных процессов 1917 г. и позднейшие историографы рассматривали Октябрьскую революцию и последовавшие за ней изменения сквозь призму Французской революции 1789 г. [Mayer].

Революция и насилие

В России рост насилия был зафиксирован и до захвата власти большевиками. Стивен Уиткрофт рассматривает Первую русскую революцию (1905-1907) как первую из четырех волн насилия в первой половине XX в. [Wheatcroft, 43-44, 53-54]. Революция дала основания для применения насильственных практик (расстрелов, отравлений газом, конфискаций, депортаций, концентрационных лагерей, появившихся в контексте Первой мировой войны и первоначально разработанных для использования против внешних врагов) внутри страны в целях укрепления новой политической системы [Holquist, 643]. Гражданская война, начавшаяся после Октябрьского переворота, сопровождалась голодом, разрухой, лишениями и трудностями, затронувшими граждан совершенно иным образом, чем Первая мировая война. Этот опыт наложился на российское общество и повлиял на большевистское правительство, вышедшее из гражданской войны победителем [Holquist, 652]. Затем оно провело кампанию, нацеленную в первую очередь на то, чтобы взять под контроль сельское население, используя названные выше методы военного времени. Большевизм с его дифференциацией между плохим капитализмом и хорошим социализмом породил особую форму государственного насилия. Уникальность большевистского насилия заключалась в том, что оно применялось не только в период гражданской войны, но стало важным инструментом в создании нового общества и сопровождало его на протяжении десятилетий. Присущая Советскому государству готовность (и привычка) к насилию ярко проявилась в кампании по изъятию церковных ценностей.

Вскрытие мощей и изъятие церковных ценностей

По мнению Даррена Рида, марксистско-ленинский взгляд на религию, предполагавший, что люди будут освобождены от ига религиозной веры, отличался от большевистской антирелигиозной кампании, которая развивалась в процессе ликвидации автономии крестьянского мира и его разрушения. В период с 1917 по 1929 г. для достижения этой цели использовались две хорошо известные тактики: преследование отдельных священнослужителей и изъятие церковной земли и имущества [Reid]. Д. Рид фокусировал внимание на двух мероприятиях или кампаниях, из которых первая была связана со вскрытием мощей, а вторая — с изъятием церковных ценностей 3. Эти кампании были тесно связаны между собой. Мощи хранились в ковчегах (раках) из благородных металлов, украшенных драгоценными камнями; их «вскрытие» сопровождалось экспроприацией монастырского имущества, включавшей не только изъятие богослужебных сосудов, но также изгнание монахов из монастырей. Д. Рид подчеркивал важность акцентуации на политико-экономической составляющей антирелигиозной кампании большевиков в 1917-1929 гг.; по его мнению, авторитет священников в публичном пространстве представлялся большевикам более опасным, чем их авторитет в религиозной сфере [Reid, 60]. И хотя в настоящей статье основное внимание уделяется связи между богохульством и насилием, нужно учитывать и настойчивое желание новой власти подорвать авторитет духовенства в публичном пространстве, дискредитировать как религиозные ценности, так и их носителей.

Свидетельства современников об акциях, характеризуемых ими как богохульство/святотатство, сохранились в архивах разных регионов России. Представители церкви составляли рапорты о происшествиях, которые направляли церковному начальству. Например, настоятель Спасо-Преображенского монастыря в Старой Руссе (Новгородская губерния) сообщил, что 2 декабря 1918 г. группа солдат под командованием военкома Давыдова произвела обыск монастыря, где они

ковыряли частицы святых мощей в раке, поднимали своими руками парчовую одежду на престоле св. князя Владимира и пытались поднять массивную серебряную одежду с главного престола, успев однако отвинтить только

3. См. также: [Smith].

одно массивное стекло с футляра этой одежды. В холодном Преображенском храме солдатами ободрана часть деревянной обшивки иконостаса, а св. престол сдвинут с своего основания [РГИА. Ф. 831. Оп. 1. Д. 23. Л. 8 об.-9] 4.

Помимо сведений о подобных кощунственных актах, в церковных отчетах приводились многочисленные примеры богохульства и святотатства. Настоятель Свято-Никольского Черноостровского монастыря (Калужская губерния) архим. Илья (Шиляев) описал, как в сентябре 1919 г. городские власти ходили по храму «в шапках, курили табак, сквернословили, поматерно ругались, кощунствовали» [ГАКО. Ф. 1267. Оп. 2. Д. 10. Л. 228] 5. Особо упоминалось поведение председателя Чрезвычайной комиссии, регионального отделения ленинской Всероссийской чрезвычайной комиссии (ЧК) Григорьева. Сидя на алтаре и куря,

он стрелял в изображение Киево-Печерской Богоматери с предстоящими св. Антонием и Феодосием... со словами «что сделают или чем ответят святые?» Кроме того, для городского театра местные артисты забирали из церкви священнические облачения, кресты, посох, кадило и другие богослужебные вещи «на спектакль и выходили на сцену в митре и полных облачениях, но после принесли обратно облачение в смятом и грязном виде, також в Корсунской церкви священнические облачения разбросаны по полу, вероятно по сие время лежат не убранными» (ГАКО. Ф. 1267. Оп. 2. Д. 10. Л. 228) [Великанова-Корзина, 44].

Широко освещался в советской прессе эпизод с мощами прп. Александра Свирского. 22 октября 1918 г. ковчег святого был вскрыт, и внутри, согласно сообщению Чрезвычайной комиссии, была найдена восковая кукла [Отчет, 72]. Подразумевалось, конечно же, что церковь сознательно вводила верующих в заблуждение. Однако когда семьдесят лет спустя был обнаружен отчет о вскрытии этих мощей, составленный местными врачами Беляевым и Федоровым, то выяснилось, что при осмотре ковчега, они обнаружили в нем «останки человеческого тела мужчины старческого возраста» [Капуста, 86].

В другом случае, произошедшем 25 апреля 1920 г. в Ростове (Ярославская губерния), священнослужители свидетельствовали о том, что массовое вскрытие мощей сопровождалось «глумления-

4. Цит. по: [Кашеваров 2000, 333].

5. Цит. по: [Великанова-Корсина, 44].

ми и оскорблениями религиозного чувства верующих, курением табака на паперти Соборного храма, прикосновением к частям святых мощей руками неверующих» [ГАЯО. Ф. 130. Оп. 12. Д. 183. Л. 1]. Перечислять подобные случаи можно бесконечно, важно отметить следующее: акты богохульства и святотатства вызывали сопротивление у верующих, которые иногда отвечали насилием [Козлов]. Так, ожесточенные столкновения произошли в марте 1919 г. в Сав-вино-Сторожевском монастыре под Звенигородом (Московская губерния). В г. Сергиев Посад верующие также активно протестовали против перенесения мощей прп. Сергия Радонежского. Рассмотрение этих случаев позволяет установить, что большевики действовали не хаотично и не стихийно. Наоборот, эти акты кощунства и святотатства были задуманы как преднамеренная провокация со стороны большевиков, с помощью которой они пытались вызвать бурный ответ защитников святынь. Это физическое сопротивление затем могло быть использовано для оправдания ответного насилия и преследования верующих. Интересно, что духовенство (особенно православное), отказываясь от понятия «богохульство», говорило об «оскорблении религиозных чувств верующих». Это понятие использовал и патриарх Московский и всея России Тихон, в том числе в своем письме, предостерегающем от вышеупомянутого вскрытия мощей прп. Сергия. В любом случае в глазах Православной церкви верующие были жертвами насилия, тогда как большевистским государством они превращались в творцов насилия.

Трансформация богохульства в модерный проект

Насильственные действия революционной эпохи, в том числе надругательство над святынями, вскрытие мощей, конфискация церковных ценностей, нуждались в концептуальном осмыслении и идеологической интерпретации 6. Передовую роль в этом процессе интерпретации играла редакция журнала «Революция и Церковь». Этот журнал издавался 8-м отделом Народного комиссариата юстиции, также известным как «Ликвидационный отдел», поскольку он отвечал за процесс отделения церкви от государства. В 1919-1920 гг. в журнале был специальный раздел, посвященный кампании по вскрытию мощей, в котором печатались отчеты о вскрытии мощей и соответствующие судебные дела. Вот характерный пример публикации:

6. См. также: [МатсКайхет].

Великие эпохи социальных переворотов всегда сопровождались переоценкой всех ценностей, падением столетиями созданных кумиров, разоблачением многовековой лжи и обмана, которыми держался в прошлом старый строй. Наша русская революция, отделив церковь от государства, долгое время не касалась существа некоторых религиозных суеверий. Сама жизнь, в лице обманутых трудящихся масс, подошла сейчас к раззолоченным и обвеянным кадильным дымом ракам, она приподняла их надгробия, сбросила все тайные покровы с истлевших человеческих костей, и одного прикосновения света и свежего воздуха к «религиозной тайне» оказалось достаточным, чтобы эта тайна рассеялась, как тяжелый туман. Религиозному суеверию нанесен тяжелый удар. Каждому теперь ясно, что гроба всех этих мучеников и преподобных были необходимы монахам лишь для того, чтобы еще крепче держать в повиновении темные массы и эксплуатировать народное невежество [Горев, 10].

Этот фрагмент сочетает в себе «марксистско-ленинскую» критику религии как инструмента контроля над массами с большевистской установкой на разрушение религиозной культуры. В таком духе была издана серия статей, репрезентующих кампанию по вскрытию мощей. Большая часть текстов была написана одним и тем же автором, Михаилом Горевым, который систематизировал вскрытия мощей, происходившие по стране, и подводил идеологическую базу под описываемые эпизоды. Статьи Горева демонстрируют ряд особенностей.

Во-первых, автор использовал риторику эпохи Просвещения, утверждая, что религиозным таинствам нет места в современном мире, а эксплуатацию народного невежества следует запретить. Он цитировал заключения медиков о состоянии мощей и выступал за их размещение в музеях, где их могла бы созерцать публика и где регулярно читались бы лекции по гигиене. В публикациях сочетался антиклерикальный пафос и отсылки к новозаветным ценностям. Автор разоблачал церковную иерархию, ее антисоветские настроения и элитарность руководства Православной церкви. Третьей определяющей чертой этих публикаций было стремление разоблачить суеверия, пропитывающие народную религиозность, а также заблуждения, содержащиеся в верованиях, которых придерживаются «простые люди». Последний пункт представляет особый интерес, поскольку образованные религиозные круги на протяжении всего синодального периода противопоставляли народную религиозность официальной вере.

Итак, важным идеологом борьбы с почитанием мощей и сторонником изъятия церковных ценностей был бывший священник Михаил Галкин (1885-1948), который под псевдонимом Михаил Горев освещал кампанию по вскрытию мощей в ведомственном журнале [Зайц]. Происходивший из семьи духовенства, он оставил церковь во время революции и активно сотрудничал с большевистской властью. Бывший священник заложил идеологическую основу кампании, которая носила богохульный и кощунственный характер с точки зрения верующих 7.

Историк Павел Рогозный обнаружил, что одновременно с интерпретацией вскрытия мощей прп. Александра Свирского, представленной для Наркомата юстиции названным выше Михаилом Галкиным, поступила и жалоба монахов, которая описывала как состояние мощей прп. Александра, так и грабеж с кощунством, осуществленные красноармейцами 8. Однако в печати оказалась только версия про «восковую куклу», что доказывает сознательную фальсификацию событий творцами «просвещенческого» дискурса.

В отличие от более традиционных актов кощунства, таких как оплевывание черепа святого или переодевание в литургические облачения, кампания по вскрытию мощей была направлена на распространение идей Просвещения и концепций гигиены, а также на противодействие эксплуатации необразованных сельских масс. Она получила поддержку на высшем уровне, и 29 июля (10 августа) 1920 г. Совет народных комиссаров принял Постановление о ликвидации мощей 9. Постановление, подготовленное Наркоматом юстиции, ставило целью «полностью ликвидировать варварский пережиток старины, каким является культ мертвых тел». Точнее, предлагалось исправить историческую ошибку, а именно использование «старыми правящими классами» якобы нетленных тел для «одурманивания на религиозной почве темных, гипнотизируемых масс». Этот обман должен был остаться в прошлом:

7. Подробно о биографии этого деятеля см.: [Петров 2016; Петров 2019; Рогозный 2017].

8. В жалобе сообщалось, что незадолго до

изъятия мощей монахи провели их осмотр. Они утверждали, что обнаружили схимническую одежду, местами истлевшую: «.подняв налобник, увидели лицо Преподобного, нижняя челюсть упала на грудь, зубы во рту все целы, только два нижних выпало, на голове имеется немного волос и сохранилась часть бороды. с груди ребра упали, и видно немного позвоночник». Жалоба монахов

ярко описала грабеж монастыря группой красноармейцев, которая составляла «до 30 человек». Они забирали все, что хотели; нашли монастырское вино, и «некоторые допьяна напились». Среди грабителей были и те, кто ранее жил в монастыре в качестве послушников и рабочих, а поэтому они «даже знали, где спрятаны монастырские драгоценности» [ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 3. Д. 731. Л. 62]. Цит. по: [Рогозный 2020, 992].

9. Опубликовано 25.08.1920. Об истории декрета см.: [Белоусова].

Революционное сознание трудящихся масс протестует против того, чтобы мумифицированные трупы, или останки трупов, или имитация трупов в Советской России могли быть предоставляемы для эксплуатации масс церковным организациям в их свободное распоряжение, в нарушение самых элементарных порядков общежития и к оскорблению чувств всех сознательных граждан [Постановление 1920, 205].

После выхода этого постановления вопрос о мощах стал делом представителей государства, которые в дальнейшем провели вскрытие 63-х гробниц. В каждом случае сообщалось о физическом разложении или даже об отсутствии «якобы нетленных» мощей святых, ранее сокрытых в величественных усыпальницах. Это разоблачение должно было служить доказательством лжи и обмана, которые адепты православия распространяли в имперской России. Для усиления эффекта вскрытие мощей широко освещалось в среде общественности. На соответствующие мероприятия приглашались представители разных специальностей и социальных кругов, составлялись протоколы, и производилась видеосъемка — редкость для того времени; наиболее широкую известность получили кадры вскрытия мощей прп. Сергия Радонежского.

С помощью научного метода и передовых возможностей СМИ публичное вскрытие мощей превратилось в образовательный проект, призванный развенчать тайну религии. Советское правительство стремилось представить эту кампанию как борьбу с эксплуатацией верующих посредством религиозных предрассудков и пыталось заставить их осознать ложь, лежащую в основе церковного учения, ее канонического закона и литургических практик. Оно также хотело разоблачить священников как лжецов, мошенников и шарлатанов. Для достижения этой цели и проводились специальные мероприятия для широких масс. Это были вечерние собрания, посвященные «развенчанию православных чудес», а также лекции о «священниках-шарлатанах», во время которых с помощью химических опытов демонстрировалось, как иконы можно сделать «новыми» без участия реставраторов (что само по себе считалось чудом), почему изображения святых могли «плакать», а их останки — не подвергаться тлению. Но, хотя власти официально действовали в рамках рационального и научного подхода по примеру эпохи Просвещения, они также должны были принимать во внимание народное благочестие. Ведь победить народную религиозность, неотъемлемой частью которой было почитание нетленных мощей, можно было только через ее переосмысление.

Мощи, изъятые из православных монастырей, часто перемещались в исторические музеи [Kelly; Shachnovitch]. То, что представители «народа», которые раньше благоговели перед мощами, теперь перешли к богохульству и святотатству, рассматривалось как знак народного освобождения и символического ниспровержения ценностей Российской империи. Этот процесс десакрали-зации также находил свое выражение в метафорических образах разложения, как в случае с гниющими мощами. Взамен упадка и разложения новое большевистское правительство утверждало просвещение и гигиену. По мнению Кэтрин Вердери, социалистические режимы «усердно стремились сакрализовать себя как хранителей секулярных ценностей, особенно научных законов и исторического прогресса» [Verdery, 10]. Интерпретация актов кощунства также была частью сложной конфигурации развития наук о человеке, что, в свою очередь, повлияло на формирование российской «лаборатории модерности» [Beer, 205-209].

Конфискация церковных ценностей

Вскрытие мощей шло рука об руку с конфискацией церковного имущества и церковных ценностей. Эти кампании осуществлялись вооруженными людьми или целыми отрядами, что сопровождалось насилием. 16 (23) февраля 1922 г. ВЦИК издал Постановление «Об изъятии церковных ценностей для реализации на помощь голодающим». Он предписывал местным советам «мобилизовать все средства страны, могущие послужить средством спасения погибающего от голода населения Поволжья» [Постановление 1922, 2]. Эта кампания включала в себя конфискацию ценных предметов (т. е. предметов из золота, серебра и драгоценных камней). В указе были статьи, формально защищавшие права верующих. Например, в нем прямо говорилось, что конфискации подлежат только те предметы, «изъятие которых не может существенно затронуть интересы самого культа». Во время этих операций также требовалось присутствие представителей общин различных конфессий. Все это было сделано для того, чтобы подчеркнуть гуманитарный аспект акции, призванной помочь голодающему населению.

Документы того времени, особенно обнаруженные в архивах Политбюро, авторами которых были В. И. Ленин и Л. Д. Троцкий, говорят о том, что эта кампания практически не имела отношения к помощи голодающим. Фактически это была «секретная

кампания по учету, сосредоточению и распродаже за границей национализированных богатств» [Петров 2004, 390]. Помощь голодающим служила прикрытием для партийного руководства, стремящегося прибрать к рукам церковную собственность. Это подтверждается тем, что советское правительство подчеркивало нежелание высшего духовенства расставаться со своими богатствами, ссылаясь на осуждение со стороны предстоятеля Русской православной церкви. Патриарх Тихон, который вместе с другими церковными деятелями участвовал в оказании помощи голодающим, назвал недопустимым изъятие «священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею, как святотатство» [Воззвание, 114 ]. В одном из своих обращений патриарх еще яснее изложил свое мнение о конфискациях:

Мы с гневом отвергаем и караем отлучением от Церкви даже добровольное пожертвование священных риз и чаш: важно не что давать, а кому давать. Читая строки послания Нашего, указуйте о сем своей пастве на собраниях, на которых вы можете и должны бороться против изъятия ценностей [Акты, 191].

Сами верующие воспринимали конфискацию ценностей государственными чиновниками как акт святотатства, особенно когда применялось физическое насилие. Начиная с первой конфискации они призывали к «священной войне» для защиты ценных предметов [Кривова]. Это не только обостряло конфликт между патриархом и властью, но и способствовало усилению противоречий, вплоть до раскола, внутри самой церкви: так называемая обновленческая ветвь русского православия («обновленцы») использовала этот аргумент для борьбы со своими противниками в патриаршей церкви.

Фактические масштабы физического насилия, примененного в рамках кампании по изъятию церковных ценностей, остаются предметом дискуссий. Церковные источники того времени подчеркивают ожесточенность конфликта и то, как население неустанно сопротивлялось конфискациям. В Калужской и Тамбовской губерниях крестьяне прогоняли прибывшие для изъятия ценностей комиссии, после чего правительство отправило в восставшие деревни карательные отряды. В самой Калуге прошла трехдневная забастовка рабочих, возмущенных разорением церквей.

В Ростове-на-Дону при попытках проникновения в церковь представители власти были избиты толпой, в результате чего комиссия приняла решение «временно прекратить работы по изъятию и все силы бросить на проведение агитационной кампании». Стихийное выступление прихожан остановило изъятие ценностей из собора в Старой Руссе. В Петрограде членов Комиссии по изъятию ценностей не допустили в Казанский и Троицкий соборы, после чего людей, защищавших Спасскую церковь на Сенной площади, разогнал конный отряд. Наибольшую известность получили события в г. Шуе Иваново-Вознесенской губернии. 15 марта 1922 г. собравшиеся по набату у шуйского Воскресенского храма несколько тысяч верующих пытались воспрепятствовать изъятию и даже разоружили часть красноармейцев. Войска открыли по людям пулеметный огонь; 4 человека были убиты, десятки ранены [Изъятие церковных ценностей, 663].

Эти примеры отражают церковный взгляд на бесконечную агрессию власти, но мы должны помнить, что форма и методы воздействия кампании с самого начала были политизированы. Политбюро сознательно провоцировало сопротивление верующих с целью представить защиту церковных ценностей как насильственную атаку на власть, антигосударственный протест, который можно использовать как предлог для преследования духовенства и разрушения административной церковной структуры. Поэтому неудивительно, что в этот период прошла серия показательных процессов над священнослужителями. Историк М. В. Шкаровский приводит подробности 250 судебных процессов над священниками, сопротивлявшимися изъятию церковных ценностей [Шкаровский, 95].

Между тем региональные исследования показывают более сложную картину, в которой и духовенство, и верующие проявляли гораздо больше сострадания к голодающим, чем предполагало советское правительство, и часто были готовы расстаться с драгоценными предметами, чтобы помочь голодающим (очевидно, не подозревая о секретной программе правительства). Такое сотрудничество между духовенством и государственной властью ставит вопрос о том, считало ли все церковное руководство изъятие церковных ценностей актом святотатства, как патриарх Тихон. Сборник документов, описывающих изъятие церковных ценностей в Донской губернии, составленный А. В. Шадриной и Л. В. Табунщи-ковой, представляет особый интерес, поскольку показывает множественность акторов и спектр их позиций, который становится заметен только при анализе локальных документов.

Так, заслуживает внимания указание митрополита Новочеркасского и Донского Митрофана в марте 1922 г.:

Святотатством будет являться то, если священник или мирянин сдаст собственными руками не превращенный в слиток священный предмет, если же он превратит целый священный предмет собственными руками в слиток, или из священной чаши сделает лом, то это передаст Вам не в виде чаши, святотатства не совершает [Архив УФСБ РФ по РО. П-53110. Л. 350-351 об. ] 10.

Это была явная попытка примирить уважение к религиозным традициям и приверженность вере с конфискацией по приказу советского государства. Однако, согласно версии представителей «советской стороны», даже в этой епархии изъятие церковных ценностей приводило к конфликту и насилию. Так, газета «Трудовой Дон» сообщала об инциденте 11 марта 1922 г. в соборе Рождества Богородицы в Ростове-на-Дону.

Едва комиссия успела прочитать декрет ВЦИКа и инструкцию по декрету об изъятии церковных ценностей, как вскоре вынуждена была прекратить свою работу, так как с базара стали врываться отдельные группы с плачем и криком. Комиссия была вынуждена прекратить заседание и по предложению церковного старосты направилась к выходу. Не успев выйти наружу, комиссия была окружена многолюдной толпой, хлынувшей с базара.

Оказывается, что удаленная из церкви публика разнесла по базару слух, что «грабят церковь», и толпа базарных хулиганов и спекулянтов бросилась в церковь.

Необходимо отметить, что комиссия, щадя религиозное чувство верующих и значение помощи голодающим, не приняла вооруженных мер для охраны своей работы. Это обстоятельство для злостных лиц, очевидно, и послужило знаком оказать сопротивление работам комиссии...

Тяжелые последствия были предотвращены энергичным противодействием, оказанным толпе со стороны протодьякона и настоятеля собора, которым, путем увещевания толпы, удалось не допустить дикой расправы с членами комиссии 11.

В газетном сообщении также утверждалось, что все члены комиссии были «настоящими великороссами» (слухи о том, что

10. Цит. по: [Шадрина, Табунщикова, 119].

11. Подготовительная работа (беседа с тов. Мура-ловым) // Трудовой Дон. 1922. 14 марта. С. 1. Цит. по: [Шадрина, Табунщикова, 121].

они евреи, быстро распространились по городу), и подчеркивалось, что клирики собора защитили членов комиссии от «дикой расправы». После перерыва в несколько дней, сделанного с целью разрядить обстановку, комиссия возобновила свою работу, так как «голод не ждет» [Шадрина, Табунщикова, 121].

Этот репортаж, опубликованный в местной большевистской газете «Рабочий Дон», намекал на то, что приходское духовенство на самом деле было готово сотрудничать с властями, в то время как какая-то темная сила пыталась посеять хаос. Таким образом, Исполнительный комитет мог представить население как поддерживающее изъятие, обвиняя некие оппозиционные силы в организации сопротивления. Эти силы следовало разыскать и покарать за «организацию контрреволюционного мятежа и умышленное сопротивление Декрету ЦК». В то же время местной милиции было дано указание оказывать помощь комиссии, «не останавливаясь перед применением вооруженной силы» в случае необходимости [Шадрина, Табунщикова, 122]. Согласно этому мнению, правительство вызвало войска не для того, чтобы спровоцировать эскалацию конфликта, а для успешного завершения гуманитарной миссии по сбору церковных ценностей с целью спасения голодающих граждан. Многие прихожане считали изъятие церковного имущества грабежом и святотатством. Для них украшение церковных зданий и пожертвования были важной частью традиционного благочестия, объединяющего разные поколения верующих. Изъятие этих даров было сродни краже и разрыву семейных уз. Любая попытка остановить такое святотатство воспринималась ими не как насилие, а как восстановление справедливости.

Необходимо подчеркнуть, что конфликты между представителями государства и местными жителями отличались особой парадоксальностью в контексте декрета от 20 января 1918 г., национализировавшего все церковное имущество. Ведь в результате принятия декрета верующие больше не могли претендовать на какие-либо права в отношении церковных ценностей, они больше не были их владельцами, а государство считало их «арендаторами». В связи с тем, что церковное имущество было объявлено собственностью государства, ни о какой конфискации не могло быть и речи, поскольку в таком случае государство забирало у самого себя [Шершнева-Цитулъская, 99-100]. Одним из следствий этой своеобразной правовой коллизии было то, что, называя действия представителей власти, осуществлявших изъятия

церковного имущества, святотатством, критики немедленно оказывались противниками правительства и действующих законов, фактически — контрреволюционерами.

Итак, изъятие церковных ценностей было сложной комбинацией, в которой понятие «святотатство» (как и «богохульство») не имело места в правовом поле. Употребление понятия «святотатство» в качестве обозначения действий тех, кто изымал церковное имущество, выводило обозначающего это действие в оппозицию, а его действия маркировало как контрреволюционные. Обвинение большевиков в антирелигиозной политике и насилии сразу стало признаком «антисоветскости». Зато этот дискурс был распространен в русской эмигрантской литературе, о чем свидетельствует «Черная книга (Штурм небес)» Александра Валентинова, изданная на английском и немецком языках в 1924 и 1925 гг. соответственно. Она содержала подборку документов, характеризовавших советскую политику как борьбу против всего религиозного и выявляла тесную связь между богохульством/ святотатством и революционным насилием.

Фольклорная интерпретация богохульства

По замечанию антрополога А. А. Панченко, вскрытие мощей, по всей видимости, не оказало серьезного воздействия на массовую религиозную культуру [Панченко 2012б, 451]. Хотя в некоторых местах ходили слухи о том, что большевики «подменяют мощи» или что мощи истлели из-за прикосновения к ним святотатцев. Но, судя по всему, сама проблема мнимого либо действительного нетления почитаемых в качестве чудотворных мощей верующих волновала не столь сильно. Тогда как конфискация церковного имущества, святотатство и божественное возмездие за него, напротив, занимают в постсоветском фольклоре довольно видное место. Еще в 1923 г. костромской этнограф В. И. Смирнов опубликовал в составе сборника народных рассказов легенду о новорожденном черте [Смирнов]. Он утверждал, что легенда о черте, родившемся в семье коммуниста, была известна в Ярославской, Тверской и Вологодской губерниях, а также в Москве. В первоначальной версии к рождению черта привело сожжение коммунистом икон. Характерный для американских фольклорных историй мотив проклятия в советском контексте заменился мотивом святотатства. Непременной составляющей легенды был показ родившегося черта в учреждениях культуры. Фиксация

фольклора на развитии городской зрелищной культуры с ее акцентом на публичной демонстрации монструозности и телесных аномалий приводит к включению в число выставляемых объектов и родившегося черта 12.

Устойчивые однотипные нарративы о святотатцах и постигшем их возмездии получили широкое распространение в самых разных регионах Советского Союза и, по сути, пережили его [Буйских; Добровольская; Мороз; Штырков 2006]. Большинство из них имеют сходную структуру: в первой части истории рассказывается о попытке того или иного человека осквернить реликвию (чаще всего икону) или разрушить церковь, после чего во второй части описывается божественное возмездие за совершенный грех [Штырков 2001; Дранникова; Рычкова]. Идея поступка и возмездия за него реализуется в фольклоре примерно так: «Он разрубил икону, и в тот же вечер его разрубило поездом». Фольклор изобилует различными примерами кощунства или святотатства, предположительно вызывающими ту или иную форму божественного возмездия [Moroz]. Например, случай с фабричным администратором, который снял церковный колокол и затем был убит на войне, или случай с женщиной, которая участвовала в разрушении церкви, а позже необратимо повредила ноги. Известны также истории о наказании, связанном с надругательством над иконами: их выбрасыванием, использованием в качестве досок для пола и т. д. — которое приводило к разного рода бедствиям, включая потерю близких.

Исследователи Л. Я. Юрчук и И. В. Казаков отмечают, что в легендах Псковщины о наказании святотатцев, как правило, упоминаются имена участников событий [Юрчук, Казаков]. Несмотря на то, что уничтожение сакральных объектов было знамением времени, эти легенды рассказывают не про эпоху в целом, а отсылают к конкретным участникам варварских действий, которых рассказчики хорошо помнят. Богохульниками/святотатцами в псковских легендах оказываются преимущественно «свои», местные, не выделенные какими-либо дополнительными свойствами или властными полномочиями.

Итак, богохульство и святотатство, уйдя из нормативного поля советской России, сохранилось в фольклорной традиции и пережило советский период. В народной памяти сохранилась тесная

12. Эта составляющая дает отсылку и к практике выставления мощей святых (после их публичного вскрытия) в публичных пространствах с медицин-

скими комментариями, что также попадало в ряд конструируемой новой зрелищной культуры.

связь между богохульством и насилием через описание возмездия на физиологическом уровне, которое настигало кощунника или святотатца.

Выводы

Дискуссии о богохульстве в революционной России изначально были связаны с политической системой и церковным устройством Российской империи. Поскольку Православная церковь на протяжении веков позиционировала себя как часть имперской системы, теперь ей были предъявлены обвинения в использовании икон, мощей и других предметов почитания для удержания власти и обмана необразованных масс. Данный нарратив был разработан с помощью бывших священнослужителей, воспитанных на идее необходимости очищения народной религиозности от суеверий. Кампании по вскрытию мощей и конфискации церковных ценностей вписываются в этот нарратив, поскольку они базируются на идеях распространения просвещения и создания рационального, научно обоснованного мира. Священнослужители и верующие, напротив, видели в вышеупомянутых попытках борьбы с объектами почитания и проявления повседневной религиозности прямое оскорбление своих религиозных чувств.

Обладая монополией на законотворчество и СМИ, большевики объявили все церковное имущество национальным достоянием и представили его изъятие как гуманитарный проект, направленный на помощь голодающим жителям России. Таким образом, обвинения в кощунстве, святотатстве или, более широко, в конфискации утратили свою правовую основу. Выдвижение таких обвинений выводило их авторов в лагерь противников революции.

При этом представители советского государства использовали риторику, исторически считавшуюся богохульной, а также действия, которые можно назвать кощунственными, для продвижения своей программы модернизации, перераспределения материальных ресурсов, делегитимизации имперских институтов и нейтрализации политических противников, среди которых они видели духовенство. Все это сопровождалось насилием. Оно могло принимать форму репрессий в виде изъятия мощей и богослужебных сосудов, которые почитались верующими. Это могло быть «вскрытие», в процессе которого мощи святого уничтожались (а иногда судьба мощей решалась в «суде»). Насилие также

принимало форму столкновений между представителями власти и верующими, сопротивлявшимися вскрытию мощей и использованию литургических сосудов не для богослужебных нужд, а также выступавшими против изъятия церковных ценностей. Наконец, символической формой насилия можно считать то, что верующих заставляли присутствовать при демонстрации мощей в выставочных залах или участвовать в фотографировании кощунственных актов. Это были преднамеренные действия с целью оскорбления чувств верующих. Хотя рассмотренные в этой статье примеры, особенно связанные с физическим насилием, в большинстве своем относились к первому послереволюционному периоду, родившиеся при этом легенды и их интеграция в фольклор привели к тому, что прочная связь между богохульством, святотатством и Божьей карой с физиологическими последствиями для наказуемого, утвердилась в народном сознании и пережила советский проект.

Сокращения

ГАКО Государственный архив Костромской области ГАРФ Государственный архив Российской Федерации ГАЯО Государственный архив Ярославской области РГИА Российский государственный исторический архив

Источники

1. Акты = Акты святейшего Тихона, патриарха Московского и всея России, и позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917-1943 / Сост. М. Е. Губонин. Москва : Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, 1994. 1064 с.

2. Воззвание = Воззвание патриарха Тихона к духовенству и верующим Российской Православной Церкви по поводу изъятия церковных ценностей 15/28 февраля 1922 года // Архив Кремля: Политбюро и церковь. 1922-1925 гг. Москва : Российская политическая энциклопедия, 1997. С. 113-115.

3. Декрет = Декрет о свободе совести и о духовных и религиозных обществах // Декреты советской власти. Москва : Институт марксизма-ленинизма, 1957. Т. 1. С. 373-374.

4. Отчет = Отчет VIII (ликвидационного) Департамента Народного комиссариата юстиции Всероссийскому Съезду советов // Революция и Церковь. 1920. Вып. 9-12. С. 70-82.

5. Постановление 1920 = Постановление Народного Комиссариата Юстиции о ликвидации мощей. 25 августа 1920 г. // Культура в нормативных актах Советской власти. 1917-1922. Москва : Юстицинформ, 2009.

С. 203-206.

6. Постановление 1922 = Постановление Центрального исполнительного комитета об изъятии церковных ценностей. 23 февраля 1922 года // Известия. 1922. 26 февраля.

7. Смирнов = Смирнов В. И. Чорт родился // Труды КНОИМК. 1923. Вып. 29. С. 17-20.

8. Соборное уложение = Соборное уложение 1649 года / Ред. М. Н. Тихомиров. Москва : Изд-во Московского ун-та, 1961. 444 с.

9. Уложение = Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Санкт-Петербург : Типография второго отделения собственной Его Величества канцелярии, 1845. 898 с.

10. Шадрина, Табунщикова = Изъятие церковных ценностей в Донской области. 1922 год : Сборник документов / А. В. Шадрина , Л. В. Табунщикова. Ростов-на-Дону : Изд-во Южного научного центра, 2013. 417 с.

Литература

1. Белоусова = Белоусова М. А. Нормативное регулирование кампании по вскрытию и ликвидации мощей в РСФСР, 1919-1920 // Вопросы российской юстиции. 2020. Вып. 6. С. 25-35.

2. Белякова = Белякова Н. А. Церковь в социалистическом государстве: особенности русской правовой традиции // Религии мира: история и современность / Под ред. Е. В. Беляковой, А. В. Назаренко. Москва ; Санкт-Петербург : Нестор-история, 2012. С. 428-468.

3. Буйских = Буйских Ю. «Кара Божья» и «Чудо Господнее» в рассказах об осквернении святынь в текстах современной украинской крестьянской традиции // Acta Baltico-Slavica. 2014. № 38. С. 263-278.

4. Великанова-Корзина = Великанова-Корзина Т. И. Борьба с верой и за веру: Из истории гонений на Православную церковь в Калужской епархии (1917-1938). Москва : Изд-во Свято-Тихоновского православного ун-та, 2015. 192 с.

5. Горев = Горев М. В. Вскрытие мощей Тихона Задонского и Митрофана Воронежского // Революция и церковь. 1919. Вып. 2. С. 9-28.

6. Добровольская = Добровольская В. Е. Несказочная проза о разрушении церквей // Русский фольклор: материалы и исследования. 1999. № 30. С. 500-512.

7. Дранникова = Дранникова Н. В. Разрушение православных церквей и культовых сооружений в повествовательной традиции Архангельской области // Традиционная культура. Т. 21. № 2. 2020. С. 91-102.

8. Зайц = Зайц Н. А. «С крестом и Евангелием произносил большевистские проповеди»: духовенство на стороне большевиков в революции и Гражданской войне // Скепсис: научно-просветительский журнал. URL: http://scepsis.net/library/id_3901.html (дата обращения: 30.12.2021).

9. Зицер = Зицер Э. Царство Преображения: священная пародия и царская харизма при дворе Петра Великого. Москва : НЛО, 2008. 240 с.

10. Изъятие церковнъх ценностей = Изъятие церковных ценностей // Православная энциклопедия. Т. 21. Москва : Православная энциклопедия, 2014. С. 661-668.

11. Капуста = Капуста Л. И. Рака Александра Свирского: История монастырской реликвии XVII века // Вестник Карельского краеведческого музея: Коллекция научных работ. 2006. Вып. 5. С. 71-88.

12. Кашеваров 2000 = Кашеваров А. Н. К вопросу о судьбе православных монастырей в первые годы Советской власти // Нестор. 2000. № 1. С. 331-342.

13. Кашеваров 2018 = Кашеваров А. Н. Поместный собор Русской православной церкви и советская власть в ноябре — декабре 1917 года // Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки. 2018. Вып. 1(9). С. 14-21.

14. Козлов = Козлов В. Ф. Вскрытие мощей // Православная энциклопедия. Т. 9. Москва : Православная энциклопедия, 2005. С. 719-721.

15. Кривова = Кривова Н. А. Власть и церковь в 1922-1925 годах: Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства. Москва : AIRO-XX, 1997. 247 с.

16. Кучкин, Епифанов = Кучкин В. А., Епифанов И. А. Анна Кашинская (София) // Православная энциклопедия. Т. 2. Москва : Православная Энциклопедия, 2001. С. 461-463.

17. Лавров = Лавров П. Л. Социализм и историческое христианство // Вперед. 1875. Вып. 23 (3/15). С. 705-714.

18. Львов = Львов А. Л. Соха и Пятикнижие: русские иудействующие как текстуальное сообщество. Санкт-Петербург : Европейский университет, 2013. 328 с.

19. Мороз = Мороз А. Б. Устная история русской церкви в советский период (народные предания о разрушении церквей) // Ученые записки Российского православного университета ап. Иоанна Богослова. 2000. № 6.

С. 177-185.

20. Панченко 2012а = Панченко А. А. Иван и Иаков — необычные святые из болотистой местности. Москва : Новое литературное обозрение, 2012. 582 с.

21. Панченко 20126 = Панченко А. А. Коммунисты против суеверий: советская власть и «народная религия» // Одиссей: человек в истории, 2010/2011. 2012. Вып. 22. С. 441-474.

22. Петров 2004 = Петров С. Г. Документы делопроизводства политбюро ЦК РКП(б) как источник по истории Русской Церкви (1921-1925 гг.). Москва : РОССПЕН, 2004. 408 с.

23. Петров 2016 = Петров С. Г. Петроградский священник М. В. Галкин в годы Первой мировой войны (по документам ЦГИА СПб.) // Археографические и источниковедческие аспекты в изучении истории России : Сборник научных трудов к 85-летию со дня рождения Н. Н. Покровского. Новосибирск : Институт истории СО РАН, 2016. С. 240-260. (Археография и источниковедение Сибири).

24. Петров 2019 = Петров С. Г. Антирелигиозник-распоп М. В. Галкин (М. Горев) в годы Великой отечественной войны (по документам ГАНО) // Источники по истории России: Проблемы общественной мысли и культуры : Сборник научных трудов / Отв. ред. А. Х. Элерт. Новосибирск : Институт истории СО РАН, 2019. С. 309-330. (Археография и источниковедение Сибири).

25. Рогозный 2017 = Рогозный П. Г. Духовенство против церкви в 19171918 гг. (Церковный большевизм и церковные большевики) // Эпоха войн и революций 1914-1920 : Материалы Международного коллоквиума (Санкт-Петербург, 9-11 июня 2016 года). Санкт-Петербург : Нестор-История, 2017. С. 375-390.

26. Рогозный 2018 = Рогозный П. Г. Православная церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917-1920. Москва : Весь мир, 2018. 304 с.

27. Рогозный 2020 = Рогозный П. Г. Большевики и святые мощи // Новейшая история России. 2020. Т. 10. N 4. С. 989-1004.

28. Рычкова = Рычкова Н. Н. Lex talionis: нарративы о наказании святотатцев в православном городском сообществе // Традиционная культура. 2020. Т. 21. № 2. С. 115-123.

29. Смилянская = Смилянская А. Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. Москва : Индрик, 2003. 462 с.

30. Фриз = Фриз Г. Динамика духовной жизни в период русской революции: вера или безбожие? // Он же. «Губительное благочестие»: Российская церковь и падение империи : Сборник статей / Пер. с англ. А. Глебовской, М. Долбилова; под ред. П. Г. Рогозного. Санкт-Петербург : Изд-во Европейского университета, 2019. С. 232-266.

31. Чистяков = Чистяков П. Г. Почитание местных святынь в российском православии синодального периода // Православный собеседник: Альманах Казанской Духовной семинарии. 2007. Вып. 1(14). С. 187-193.

32. Шевцова = Шевцова В. Ф. Русская православная церковь в огне революции. Православие в России накануне 1917 г. / Пер. с англ. Е. Итэсь и В. Щевцовой, Д. М. Буланина. Санкт-Петербург : Дмитрий Буланин, 2010. 485 с.

33. Шершнева-Цитульская = Шершнева-Цитульская И. А. Правовой статус Русской православной церкви в Советском государстве: 1917-1943 гг. : Дис____канд. юрид. наук. Москва : МГУ им. М. В. Ломоносова, 2006. 225 с.

34. Шкаровский = Шкаровский М. В. Русская православная церковь в XX веке. Москва : Вече, 2010. 480 с.

35. Штырков 2001 = Штырков С. А. Наказание святотатцев: фольклорный мотив и нарративная схема // Труды факультета этнологии : Сборник статей / Ред. А. К. Байбурин. Санкт-Петербург : Изд-во Санкт-Петербургского Европейского университета, 2001. С. 198-210.

36. Штырков 2006 = Штырков С. А. Рассказы об осквернении святынь // Традиционный фольклор Новгородской области: Пословицы и поговорки. Загадки. Приметы и поверья. Детский фольклор. Эсхатология : по записям 1963-2002 гг. / Сост. М. Н. Власова, В. И. Жекулина. Санкт-Петербург : Тропа Троянова, 2006. С. 208-230.

37. Юрчук, Казаков = Юрчук Л. А., Казаков И. В. Псковские легенды о наказании за святотатство (по материалам фольклорного архива Псковского государственного университета) // Беларускае падзвшне: вопыт, методыка i вышю палявых даследаванняу. Полоцк : Полоцкий Государственный ун-т, 2018. С. 328-337.

38. Beer = Beer D. Renovating Russia: The Human Sciences and the Fate of Liberal Modernity, 1880-1930. Ithaca : Cornell University Press, 2008. IX, 229 p.

39. Boer 2012 = Boer R. Utopia, Religion and the God-Builders: from Anatoly Lunacharsky to Ernst Bloch // From Francis Bacon to William Golding: Utopias and Dystopias of Today and of Yore / Ed. by Ligia Tomoiaga. Newcastle upon Tyne : Cambridge Scholars Publishing, 2012. P. 2-18.

40. Boer 2013 = Boer R. Lenin, Religion and Theology. New York : Palgrave Macmillan, 2013. 359 p.

41. Coleman = Coleman H. J. Russian Baptists and Spiritual Revolution, 19051929. Bloomington : Indiana University Press, 2005. 320 p.

42. Freeze 1999 = Freeze G. L. Church and Politics in Late Imperial Russia: Crisis and Radicalization of the Orthodox Clergy // Russia under the Last Tsar: Opposition and Subversion, 1894-1917 / Ed. by A. Geifman. Oxford : Blackwell, 1999. P. 269-297.

43. Freeze 2006 = Freeze G. L. Russian Orthodoxy: Church, People, and Politics in Imperial Russia // The Cambridge History of Russia. V. 2 : Imperial Russia, 1689-1917 / Ed. by Dominic Lieven. Cambridge : Cambridge University Press, 2006. P. 284-305.

44. Freeze 2015 = Freeze G. L. From Dechristianization to Laicization: State, Church, and Believers in Russia // Canadian Slavonic Papers/Revue Canadienne des Slavistes. 2015. V. 57. Iss. 1-2. P. 6-34.

45. Freeze 2019 = Freeze G. L. The Religious Front: Militant Atheists and Militant Believers // Life in Stalin's Soviet Union / Ed. by Kees Boterbloem. London : Bloomsbury, 2019. P. 209-227.

46. Freeze 2020 = Freeze G. L. Religion and Revolution: The Russian Orthodox Church Transformed // A Companion to the Russian Revolution / Ed. by D. T. Orlovsky. New York : Wiley Blackwell, 2020. P. 277-285.

47. Hauptmann = Hauptmann P. Rußlands Altgläubige. Göttingen : Vandenhoeck&Ruprecht, 2005. 378 S.

48. Holquist = Holquist P. Violent Russia, Deadly Marxism: Russia in the Epoch of Violence, 1905-1921 // Kritika. Explorations in Russian and Eurasian History. 2003. V. 4. Iss. 3. P. 627-652.

49. Kelly = Kelly C. Socialist Churches: Radical Secularization and the Preservation of the Past in Petrograd and Leningrad, 1918-1988. DeKalb : Northern Illinois University, 2016. 440 p.

50. Maeder = Maeder E. Altgläubige zwischen Aufbruch und Apokalypse: Religion, Verwaltung und Wirtschaft in einem ostsibirischen Dorf (19001930er Jahre). Zürich : Chronos, 2011. 304 S.

51. Marchadier = Marchadier B. L'exhumation des reliques dans les premières années du pouvoir soviétique // Cahiers du Monde Russe et Soviétique. 1981. V. 22. Iss. 1. P. 67-88.

52. Mayer = Mayer A. The Furies: Violence and Terror in the French and Russian Revolutions. Princeton : Princeton University Press, 2000. 716 p.

53. Moroz = Moroz A. B. Church Destruction during the Soviet Period: Two Views // Historiamowiona w swietle nauk humanistycznych i spolecznych / Ed. by S. Niebrzegowska-Bartminska. Lublin : Miçkka, 2014. C 187-195.

54. Nash = Nash D. Reconnecting Religion with Social and Cultural History: Secularization's Failure as a Master Narrative // Cultural and Social History. 2004. V. 1. Iss. 3. P. 302-325.

55. Paert = Paert I. Old Believers, Religious Dissent and Gender in Russia, 1760-1850. Manchester : Manchester University Press, 2003. 257 p.

56. Poole = Poole A. R. Religious Toleration, Freedom of Conscience, and Russian Liberalism // Kritika. Explorations in Russian and Eurasian History. 2012.

V. 13. N. 3. P. 611-634.

57- Poole, Werth = Religious Freedom in Modern Russia / Ed. by R. A. Poole, P. W. Werth. Pittsburgh : University of Pittsburgh Press, 2018. 312 p.

58. Reid = Reid D. "Religion is the Opium of the People": The Political Intentions behind the Bolshevik Anti-Religion Campaign of 1917-1929 // The Corvette. 2018. V. 5. Iss. 1. P. 58-67.

59. Schmidt = Schmidt H. Glaubenstoleranz und Schisma im Russländischen Imperium: Die staatliche Politik gegenüber den Altgläubigen in Livland, 1850-1906. Göttingen : V&R Academic, 2015. 354 S.

60. Shachnovitch = Shachnovitch M. Comparative Religion and Anti-Religious Museums of Soviet Russia in the 1920s // Religions. 2020. V. 11. Iss. 2 (55). P. 1-10.

61. Smith = Smith S. A. Bones of Contention: Bolsheviks and the struggle against relics 1918-1930 // Past and Present. 2009. V. 204. Iss. 1. P. 155-194.

62. Stites = Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. Oxford : Oxford University Press, 1989. 344 p.

63. Verdery = Verdery K. The Political Lives of Dead Bodies: Reburial and Postsocialist Change. New York : Columbia University Press, 2000. 208 p.

64. Wheatcroft = Wheatcroft S. G. The Crisis of the Late Tsarist Penal System // Views Challenging Traditional of Russian History / Ed. by S. G. Wheatcroft. New York : Palgrave Macmillan, 2002. P. 27-54.

Sources

1. "Appeal of Patriarch Tikhon to the clergy and believers of the Russian Orthodox Church regarding the seizure of church valuables on February 15/28, 1922", in Arkhiv Kremlia: Politbiuro i tserkov'. 1922-1925 gg. Moscow : Rossiiskaia politicheskaia entsiklopediia, 1997, pp. 113-115 (in Russian).

2. "Decree on Freedom of Conscience and on Spiritual and Religious Societies", in Dekrety sovetskoi vlasti. Moscow : Institut marksizma-leninizma, 1957, v. 1, pp. 373-374 (in Russian).

3. "Decree of the People's Commissariat of Justice on the liquidation of relics. August 25, 1920", in Kul'tura v normativnykh aktakh Sovetskoi vlasti. 19171922. Moscow : Iustitsinform, 2009, pp. 203-206 (in Russian).

4. Gubonin M. E. (1994). Akty sviateishego patriarkha Tikhona i pozdneishie dokumenty o preemstve vysshei tserkovnoi vlasti. 1917-1943 [Acts of His Holiness Patriarch Tikhon and later documents on the succession of the highest church authority. 19217-1943]. Moscow : Pravoslavnyi Sviato-Tikhonovskii Bogoslovskii institute (in Russian).

5. "Report of the VIII (liquidation) Department of the People's Commissariat of Justice to the All-Russian Congress of Soviets". Revoliutsiia i Tserkov', 1920, iss. 9-12, pp. 70-82 (in Russian).

6. "Resolution of the Central Executive Committee on the seizure of church valuables. February 23, 1922". Izvestiia. 1992. February 2. (in Russian).

7. Shadrina A. V., Tabunshchikova L. V. (eds.). (2013). Iz"iatie tserkovnykh tsennostei v Donskoi oblasti. 1922 god : Sbornik dokumentov [Seizure of church valuables in the Don region. 1922 : Collection of documents]. Rostov-on-Don : Izd-vo Iuzhnogo nauchnogo tsentra (in Russian).

8. Smirnov V. I. (1923). "The devil was born". TrudyKNOIMK. 1923, iss. 29, pp. 17-20 (in Russian).

9. Tikhomirov M. N. (ed.) (1961). Sobornoe ulozhenie 1649 goda [Council Code of 1649]. Moscow : Moscow State University Press (in Russian).

10. Ulozhenie o nakazaniiakh ugolovnykh i ispravitel'nykh 1845 g. [Code of Penal and Correctional Punishment of 1845]. St. Petersburg : Tipografiia vtorogo otdeleniia sobstvennoi Ego Velichestva kantseliarii, 1845 (in Russian).

References

1. Beer D. (2008). Renovating Russia: The Human Sciences and the Fate of Liberal Modernity, 1880-1930. Ithaca : Cornell University Press.

2. Beliakova N. A. (2012). "The Church in the socialist state: peculiarities of Russian legal tradition", in E. V. Beliakova, A. V. Nazarenko. Religii mira: istoriia i sovremennost'. Moscow; St. Petersburg : Nestor-istoriia, 2012, pp. 428-468 (in Russian).

3. Belousova M. A. (2020). "Regulatory regulation of the campaign for the opening and liquidation of relics in the RSFSR, 1919-1920". Voprosy rossiiskoi iustitsii, 2020, iss. 6, pp. 25-35 (in Russian).

4. Boer R. (2012). "Utopia, Religion and the God-Builders: from Anatoly Lunacharsky to Ernst Bloch", in L. Tomoiaga (ed.). From Francis Bacon

to William Golding: Utopias and Dystopias of Today and of Yore. Newcastle upon Tyne : Cambridge Scholars Publishing, pp. 2-18.

5. Boer R. (2013). Lenin, Religion and Theology. New York : Palgrave Macmillan.

6. Buiskikh Iu. (2014). "'Lord's punishment' and 'Lord's miracle' in the oral stories about the violation of sanctities in the texts of Contemporary Ukrainian Rural Tradition". Acta Baltico-Slavica, 2014, n. 38, pp. 263-278 (in Russian).

7. Chistiakov P. G. (2007). "Veneration of Local Shrines in Russian Orthodoxy in the Synodal Period". Pravoslavnyi sobesednik: Al'manakh Kazanskoi Dukhovnoi Seminarii, 2007, iss. 1(14), pp. 187-193 (in Russian).

8. Coleman H. J. (2005). Russian Baptists and Spiritual Revolution, 1905-1929. Bloomington : Indiana University Press.

9. Dobrovol'skaia V. E. (1999). "Unfabulous prose about the destruction of churches". Russkii fol'klor: materialy i issledovaniia, 1999, n. 30, pp. 500-512 (in Russian).

10. Drannikova N. V. (2020). "The Destruction of Orthodox Churches and Religious Buildings in the Modern Folklore Tradition of the Arkhangelsk Region". Traditsionnaia kul'tura, 2020, v. 21, n. 2, pp. 91-102 (in Russian).

11. Freeze G. L. (1999). "Church and Politics in Late Imperial Russia: Crisis and Radicalization of the Orthodox Clergy", in A. Geifman (ed.). Russia under the Last Tsar: Opposition and Subversion, 1894-1917. Oxford : Blackwell, pp. 269-297.

12. Freeze G. L. (2006). "Russian Orthodoxy: Church, People, and Politics in Imperial Russia", in Lieven D. The Cambridge History of Russia. V. 2 : Imperial Russia, 1689-1917. Cambridge : Cambridge University Press., pp. 284-305.

13. Freeze G. L. (2015). "From Dechristianization to Laicization: State, Church, and Believers in Russia". Canadian Slavonic Papers/Revue Canadienne des Slavistes, 2015, v. 57, iss. 1-2, pp. 6-34.

14. Freeze G. L. (2019). "Crytical Dynamic of the Russian Revolution: Irreligion or Religion?", in Idem. "Gubitel'noe blagochestie": Rossiiskaia tserkov' ipadenie imperii: sbornik statei ["Destructive piety": the Russian Church' and the fall of the empire: a collection of articles]. St. Petersburg : Izd-vo Evropeiskogo universiteta, pp. 232-266 (in Russian).

15. Freeze G. L. (2019). "The Religious Front: Militant Atheists and Militant Believers", in K. Boterbloem (ed.). Life in Stalin's Soviet Union. London : Bloomsbury, pp. 209-227.

16. Freeze G. L. (2020). "Religion and Revolution: The Russian Orthodox Church Transformed", in D. T. Orlovsky (ed). A Companion to the Russian Revolution. New York : Wiley Blackwell, pp. 277-285.

17. Gorev M. V. (1919). "Opening of the relics of Tikhon of Zadonsk and Mitrofan of Voronezh". Revoliutsiia i tserkov', 1919, iss. 2, pp. 9-28 (in Russian).

18. Hauptmann P. (2005). Rußlands Altgläubige. Göttingen : Vandenhoeck&Ruprecht.

19. Holquist P. (2003). "Violent Russia, Deadly Marxism: Russia in the Epoch of Violence, 1905-1921". Kritika. Explorations in Russian and Eurasian History, 2003, v. 4, iss. 3, pp. 627-652.

20. Iurchuk L. A., Kazakov I. V. (2018). "Pskov legends about the punishment for sacrilege (based on the folklore archive of the Pskov State University)", in Belaruskae padzvinne: vopyt, metodyka i vyniki paliavykh dasledavannia. Polotsk : Polotskii Gosudarstvennyi universitet, pp. 328-337 (in Belarusian).

21. Kapusta L. I. (2006). "Shrine of Alexander of Svir : The History of Monastic Relic of 17th Century". Vestnik Karel'skogo kraevedcheskogo muzeia: Kollektsiia nauchnykh rabot, 2006, iss. 5, pp. 71-88 (in Russian).

22. Kashevarov A. N. (2000). "The destiny of Russian cloisters during the first years of the Soviet rule". Nestor, 2000, n. 1, pp. 331-342 (in Russian).

23. Kashevarov A. N. (2018). "Local Council of the Russian Orthodox Church and the Soviet government in November — December 1917 ". Nauchno-tekhnicheskie vedomosti SPbGPU. Gumanitarnye i obshchestvennye nauki, 2018, iss. 1(9), pp. 14-21 (in Russian).

24. Kelly C. (2016). Socialist Churches: Radical Secularization and the Preservation of the Past in Petrograd and Leningrad, 1918-1988. DeKalb : Northern Illinois University.

25. Kozlov V. F. (2005). "Opening of the relics", in Pravoslavnaia entsiklopediia, v. 9. Moscow : Tserkovno-nauchnyi tsentr "Pravoslavnaia Entsiklopediia" Publ., pp. 719-721 (in Russian).

26. Krivova N. A. (1997). Vlast' i tserkov' v 1922-1925 godakh: Politbiuro i GPUv bor'be za tserkovnye tsennosti i politicheskoe podchinenie dukhovenstva [Power and the Church in 1922-1925: The Politburo and the GPU in the Struggle for Church Values and the Political Subordination of the Clergy]. Moscow : AIRO-XX (in Russian).

27. Kuchkin V. A., Epifanov I. A. (2005). "Anna Kashinskaia (Sofiia)", in Pravoslavnaia entsiklopediia, v. 2. Moscow : Pravoslavnaia entsiklopediia, pp. 461-463 (in Russian).

28. Lavrov P. L. (1875). "Socialism and historical Christianity". Vpered, 1875, iss. 23 (3/15), pp. 705-714 (in Russian).

29. L'vov A. L. (2013). Sokha iPiatiknizhie: russkie iudeistvuiushchie kak tekstual'noe soobshchestvo [Sokha and the Pentateuch: Russian Judaizers as a Textual Community]. St. Petersburg : Evropeiskii universitet (in Russian).

30. Maeder E. (2011). Altgläubige zwischen Aufbruch und Apokalypse: Religion, Verwaltung und Wirtschaft in einem ostsibirischen Dorf (1900-1930er Jahre). Zürich : Chronos.

31. Marchadier B. (1981). "L'exhumation des reliques dans les premières années du pouvoir soviétique". Cahiers du Monde Russe et Soviétique, 1981, v. 22, iss. 1, pp. 67-88.

32. Mayer A. (2000). The Furies: Violence and Terror in the French and Russian Revolutions. Princeton : Princeton University Press.

33. Moroz A. B. (2000). "Oral History of the Russian Church in the Soviet Period (Folk Traditions about the Destruction of Churches)". Uchenye zapiski Rossiiskogopravoslavnogo universiteta ap. Ioanna Bogoslova, 2000, n. 6,

pp. 177-185 (in Russian).

34- Moroz A. B. (2014). "Church Destruction during the Soviet Period: Two Views", in Niebrzegowska-Bartminska S. (ed.). Historiamowiona wswietle nauk humanistycznych i spolecznych. Lublin : Mi^kka, pp. 187-195.

35. Nash D. (2004). "Reconnecting Religion with Social and Cultural History: Secularization's Failure as a Master Narrative". Cultural and Social History, 2004, v. 1, iss. 3, pp. 302-325.

36. Paert I. (2003). Old Believers, Religious Dissent and Gender in Russia, 17601850. Manchester : Manchester University Press.

37. Panchenko A. A. (2012). "Communists Against Superstitions: Soviet Power and 'People's Religion'". Odysseus: A Man in History 2010/2011, 2012, iss. 22, pp. 441-474 (in Russian).

38. Panchenko A. A. (2012). Ivan i Iakov — neobychnye sviatye iz bolotistoi mestnosti [Ivan and Jacob — unusual saints from the swampy area]. Moscow : Novoe literaturnoe obozrenie (in Russian).

39. Petrov S. G. (2004). Dokumenty deloproizvodstvapolitbiuro TsKRKP(b) kak istochnik po istorii Russkoi Tserkvi (1921-1925 gg.) [Record keeping documents of the Politburo of the Central Committee of the RCP(b) as a source on the history of the Russian Church (1921-1925)]. Moscow : ROSSPEN (in Russian).

40. Petrov S. G. (2016). "Petrograd priest M. V. Galkin during the First World War (according to the documents of the Central State Institute of St. Petersburg)", in Arkheograficheskie i istochnikovedcheskie aspekty v izuchenii istorii Rossii: Sbornik nauchnykh trudov k 85-letiiu so dnia rozhdeniia N. N. Pokrovskogo [Archeographic and source aspects in the study of the history of Russia :

A collection of scientific papers on the 85th anniversary of the birth of N. N. Pokrovsky). Novosibirsk : Institute of History SB RAS, pp. 240-260. (Archeography and source studies of Siberia) (in Russian).

41. Petrov S. G. (2019). "Antireligious-raspop M. V. Galkin (M. Gorev) during the Great Patriotic War (according to the documents of the GANO)", in A. H. Elert (ed.). Istochnikipo istorii Rossii: Problemy obshchestvennoi mysli i kul'tury: Sbornik nauchnykh trudov [Sources on the history of Russia: Problems of public thought and culture : A collection of scientific papers]. Novosibirsk : Institute of History SB RAS, pp. 309-330. (Archeography and Source Studies of Siberia) (in Russian).

42. Poole A. R. (2012). "Religious Toleration, Freedom of Conscience, and Russian Liberalism". Kritika. Explorations in Russian and Eurasian History, 2012, v. 13, n. 3, pp. 611-634.

43. Poole R. A., Werth P. W. (ed.) (2018). Religious Freedom in Modern Russia. Pittsburgh : University of Pittsburgh Press.

44. Reid D. (2018). "'Religion is the Opium of the People': The Political Intentions behind the Bolshevik Anti-Religion Campaign of 1917-1929". The Corvette, 2018, v. 5, iss. 1, pp. 58-67.

45. Rogoznyi P. G. (2017). "Clergy against the Church in 1917-1918 (Church Bolshevism and Church Bolsheviks)", in B. I. Kolonitskii, D. Orlovski (ed.). Epokha voin i revoliutsii 1914-1920 [The epoch of wars and rewolutions, 1914-1920]. St. Petersburg, pp. 375-391 (in Russian).

46. Rogoznyi P. G. (2018). Pravoslavnaia tserkov' iRusskaia revoliutsiia. Ocherki istorii, 1917-1920 [Orthodox Church and the Russian Revolution. History essays, 1917-1920]. Moscow : Ves' mir (in Russian).

47. Rogoznyi P. G. (2020). "Bolsheviks and Holy relics". Noveishaia istoriia Rossii, 2020, v. 10, iss. 4, pp. 989-1004 (in Russian).

48. Rychkova N. N. (2020). "Lex talionis: narratives about the punishment of blasphemers in an Orthodox urban community". Traditsionnaia kul'tura, 2020, v. 21, n. 2, pp. 115-123 (in Russian).

49. Schmidt H. (2015). Glaubenstoleranz und Schisma im Russländischen Imperium: Die staatliche Politik gegenüber den Altgläubigen in Livland, 1850-1906. Göttingen : V&R Academic.

50. "Seizure of church property", in Pravoslavnaia Entsiklopediia, v. 21. Moscow : Pravoslavnaia Entsiklopediia, 2014, pp. 661-668 (in Russian).

51. Shachnovitch M. (2020). "Comparative Religion and Anti-Religious Museums of Soviet Russia in the 1920s". Religions, 2020, v. 11, iss. 2 (55), pp. 1-10.

52. Shershneva-Tsitul'skaia I. A. (2006). Pravovoi status Russkoi pravoslavnoi tserkvi v Sovetskom gosudarstve: 1917-1943 gg. [Legal Status of the Russian Orthodox Church in the Soviet State: 1917-1943] : Dis. ... Cand. Sci. (Law). Moscow : MSU M. V. Lomonosov (in Russian).

53. Shevtsova V. F. (2010). Russkaia pravoslavnaia tserkov' v ogne revoliutsii. Pravoslavie v Rossii nakanune 1917 g. [Russian Orthodox Church in the fire of revolution. Orthodoxy in Russia on the eve of 1917 ]. St. Petersburg : Dmitrii Bulanin (in Russian).

54. Shkarovskii M. V. (2010). Russkaia pravoslavnaia tserkov' v 20 veke. Moscow : Veche (in Russian).

55. Shtyrkov S. A. (2001). "Punishment of blasphemers: folklore motif and narrative scheme". Trudy fakul'teta etnologii. St. Petersburg : Izd. St. Petersburg Europe university Press, pp. 198-210 (in Russian).

56. Shtyrkov S. A. (2006). "Stories about the violation of shrines", in M. N. Vlasova, V. I. Zhekulina. Traditsionnyi fol'klor Novgorodskoi oblasti: Poslovitsy i pogovorki. Zagadki. Primety i pover'ia. Detskiifol'klor. Eskhatologiia : po zapisiam 1963-2002 gg. [Traditional folklore of the Novgorod region: Proverbs and sayings. Puzzles. Signs and beliefs. Children's

folklore. Eschatology : Recorded 1963-2002]. St. Petersburg : Tropa Troianova, pp. 208-230 (in Russian).

57. Smilianskaia A. B. (2003). Volshebniki. Bogokhul'niki. Eretiki. Narodnaia religioznost' i 'dukhovnye prestupleniia' v Rossii 18 v. [Wizards. Blasphemers. Heretics. Folk religiosity and 'spiritual crimes' in Russia in the 18th century]. Moscow : Indrik (in Russian).

58. Smith S. A. (2009). "Bones of Contention: Bolsheviks and the struggle against relics 1918-1930". Past and Present, 2009, v. 204, iss. 1, pp. 155-194.

59. Stites R. (1989). Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. Oxford : Oxford University Press.

60. Velikanova-Korzina T. I. (2015). Bor'ba s veroi i za veru: Iz istorii gonenii na Pravoslavnuiu tserkov' v Kaluzhskoi eparkhii (1917-1938) [Struggle with Faith and for Faith: From the History of Persecution of the Orthodox Church in the Kaluga Diocese (1917-1938)]. Moscow : St. Tikhon's Orthodox University Press (in Russian).

61. Verdery K. (2000). The Political Lives of Dead Bodies: Reburial and Postsocialist Change. New York : Columbia University Press.

62. Wheatcroft S. G. (2002). "The Crisis of the Late Tsarist Penal System", in

S. G. Wheatcroft (ed.). Views Challenging Traditional of Russian History. New York : Palgrave Macmillan, pp. 27-54.

63. Zaits N. "'With a cross and the Gospel he delivered Bolshevik sermons': the clergy on the side of the Bolsheviks in the revolution and the Civil War". Skepsis: nauchno-prosvetitel'skiizhurnal, available at: http://scepsis.net/ library/id_3901.html (30.12.2021) (in Russian).

64. Zitser E. (2008). Tsarstvo Preobrazheniia: sviashchennaia parodiia i tsarskaia kharizma pri dvore Petra Velikogo [The Kingdom of the Transfiguration: Sacred Parody and Royal Charisma at the Court of Peter the Great]. Moscow : NLO (in Russian).

Статья поступила в редакцию 26.07.2022; одобрена после рецензирования 24.08.2022;

принята к публикации 01.09.2022