CC BY
23«Долг, завещанный от Бога...»: о поэтологической мысли А.С. Пушкина в исторической трагедии «Борис Годунов»
Людмила Стебенева
В идейной структуре «Бориса Годунова» исследуются поэтические коннотации коллизии Григория Отрепьева, резонирующие с темой поэта и поэтического служения в творчестве А.С. Пушкина; рассматривается пушкинская мысль о судьбе поэта как в кульминации сцены «Краков. Дом Вишневецкого», так и в проекции на духовную биографию автора, отраженную в пушкинской теме «поэт и власть». Ключевые слова: А.С. Пушкин, «Борис Годунов», поэтология, трагедия, поэт.
© Стебенева Людмила Васильевна
кандидат филологических наук, старший научный
сотрудник лаборатории медиалогии
и медиалингвистики в области права ИЗиСП;
доцент кафедры стилистики русского языка
факультета журналистики
МГУ имени М.В. Ломоносова
(г. Москва, Россия), lvstebeneva@mail.ru
Трагедия «Борис Годунов» знаменует веху в творческой биографии А.С. Пушкина, осознавшего свой поэтический дар в небывалой дотоле силе и полноте. С ней связывают начало эпохи реализма в литературе, переворот сценического искусства, духовную зрелость автора. Как одно из центральных произведений Пушкина трагедия исследована глубоко с точки зрения ее историзма и источников. Огромное количество работ посвящено шекспириз-му пушкинской драмы в целом и «Борису Годунову» в особенности: как принципам шекспировского театра, усвоенным поэтом, так и более широкому пониманию проблемы «Пушкин и Шекспир» (например, монография Н.В. Захарова (2003) и его же в соавторстве с Луковыми (2015)). Новаторство трагедии анализировалось с точки зрения жанра и композиции, осмыслялось в идейно-философском и культурно-семиотическом аспектах. Безусловно, библиография пушкинского «Бориса Годунова» заслуживает отдельной публикации. Отметим работу Л.М. Лотман и М.Н. Ви-ролайнен в «Пушкинской энциклопедии» (2009), научное переиздание трагедии под редакцией С.А. Фомичева c комментариями Л.М. Лотман (1996), достаточно полно представляющие научную библиографию произведения.
Три трагедии: власти, народа, личности
Традиционно в идейной структуре «Бориса Годунова» выделяют трагедию власти и трагедию народа (Лотман, 1995: 197-198; Хализев, 2005). Талантливый государственный и политический деятель, стратег и самодержец Годунов пытается снискать народную любовь добрыми делами и мудрым управлением, но, преступив кровь младенца, он, мучимый совестью, деградирует. Народ слепо доверился детоубийце, но имеет нравственное чувство и отворачивается от царя Ирода. Трагедия народа в том, что в финале он совершает такой же грех, требуя убийства законного царя Федора - сына Бориса Годунова.
Также отмечено противоречие в отношении народа к ставшему тираном Борису и «гонимому царевичу Димитрию» в лице Самозванца: если царевич жив и претендует на престол, то почему Годунов в глазах народа, поверившего в чудесное спасение царевича, остается убийцей невинного младенца и несет наказание за этот грех (Фомичев, 1996: 11-13; 2016)?
Сравнение решительности Бориса Годунова, принявшего власть над осиротевшей Русью, и смелого, авантюристического характера Григория Отрепьева указывает на антагонизм и двойничество этого персонажа по отношению к заглавному. Однако и незаконность с нравственной точки зрения власти Годунова обнаруживает в его коллизии мотив самозванства, феномен которого позднее Пушкин исследует в историях Анджело и Пугачева.
Кроме того, в линии Григория Отрепьева прослеживается и иная мысль автора: изображение трагедии личности. Пушкин возвращается к осмыслению трагических коллизий личности на фоне исторических процессов: в «Арапе Петра Великого», «Полтаве», «Дубровском», «Медном всаднике», «Капитанской дочке». С наибольшей силой крах Григория Отрепьева показан в сце-
не у фонтана (на ее значимость указывает Б.Т. Удодов (2004: 109)). После всех перипетий в напряженном диалоге с Мариной Мнишек Григорий понимает, что его чувства не нужны красивой и гордой полячке, да и не нужен он сам, молодой, смелый и удачливый. Цель Марины - царский трон в Москве. И польские воеводы «нуждаются» в Отрепьеве лишь в качестве «Царевича Димитрия» - проводника давних польских притязаний на русский престол. В итоге Григорий Отрепьев, избравший необыкновенную судьбу, так и не сможет утвердить свою человеческую самоценность. Вынужденный взять обратно откровенные признания Марине, он формально одерживает победу в этом словесном поединке воль, а в сущности, отказывается от себя как личности, окончательно утверждается на пути самозванства, превращаясь в тень Царевича Димитрия. В последующих сценах все очевиднее нравственное опустошение, разлад с совестью и саморазрушение Отрепьева: на литовской границе Самозванец завидует чистым чувствам Курбского, осознавая греховность собственных действий: «Кажу врагам заветную дорогу!...» (VII: 67)1.
По Пушкину, личная драма Григория Отрепьева (на первый взгляд, вершителя истории, на деле - марионетки исторических сил) - это трагедия личности, злоключение инока, сочинявшего каноны святым. Поэта.
Инок - Поэт - Самозванец
На литературные способности Григория Отрепьева уже обращали внимание ученые - в частности, С.А. Фомичев (2006: 80; 2016), В.А. Кошелев (2006: 29). Однако кроме упоминания факта сочинительства канонов развития темы не осуществилось: осмысление этого персонажа в поэтическом ключе не входило в задачи исследователей (позднее вернемся к оценке Григория Отрепьева как поэта, высказанной
В.А. Кошелевым (2006), анализирующим настырский летописец Пимен говорит об
поэтов-авантюристов у Пушкина, и главным избранном служении, что сохранение па-
образом, Мазепу). Можно предположить, мяти о прошлом есть «долг, завещанный
что в согласии с общепринятым понима- от Бога» (VII: 17). Эти слова глубоко родст-
нием трагедии постановка такой темы как венны кредо поэта в лирическом завеща-
будто бы противоречит высокой идее по- нии Пушкина 1836 г.: «Веленью Божию, о
эта и поэтического служения, просматри- муза, будь послушна» (III: 424). Завет хра-
вающейся во всем творчестве Пушкина. нить для потомков память о происходящих
В нашей работе (Стебенева, 2017: 84-89) событиях отец Пимен передает Григорию
эта тема рассматривалась в концепции Отрепьеву. Однако поэт-инок Отрепьев
поэзии и истории в творчестве Пушкина2. нарушает все обеты.
Итак, исследуем поэтологическую мысль В числе вымышленных персонажей тра-
пушкинской трагедии. гедии (Лотман, Виролайнен, 2009: 154), рас-
Как известно, Пушкин принимает мно- крывающих поэтические мотивы в колли-гие факты исторических событий в поэти- зии Григория Отрепьева, особо выделим ческом изложении Н.М. Карамзина (2017: Поэта. Ранее в рассмотренной сцене «Ночь. 1093), в согласии с которым Григорий От- Фонтан», обнажившей личное поражение репьев после многих скитаний очутился Григория Отрепьева, предшествует триумф в Чудовом монастыре, и «...там Патриарх Самозванца в сцене «Краков. Дом Вишне-Иов узнал его, посвятил в Диаконы и взял вецкого», которая, по тонкому наблюдению к себе для книжного дела; ибо Григорий В.С. Непомнящего (2014: 229) о зеркаль-умел не только хорошо списывать, но да- ной симметрии сцен, является сюжетной же и сочинял Каноны Святым лучше многих парой к названной. Вообще композиция, старых книжников того времени. <...> Мысль динамический рисунок и смысловые перечудная уже поселилась и зрела в душе меч- клички сцен трагедии блестяще проанали-тателя, внушенная ему, как уверяют, одним зированы в работах С.А. Фомичева (2006; злым Иноком; мысль, что смелый самозва- 2016), В.С. Непомнящего (2014: 226-230). нец может воспользоваться легковерием В сцене торжества Самозванца значима Россиян, умиляемых памятью Димитрия, и логика следующих друг за другом эпизо-в честь Небесного Правосудия казнить свято- дов. Эпизод первый: беседа Самозванца убийцу! [здесь и далее курсив наш. - Л.С.]» с Патером и ручательство первого за бла-Выделенные фрагменты на уровне содер- гоприятный исход предприятия и буду-жания, лексических совпадений и мотивов щее принятие его в качестве «Царевича отражены в пушкинской трагедии. Димитрия» русским народом и церковью.
Заметим, Карамзин акцентирует не столько Второй - «присяга» Самозванцу русских
ученость (умел хорошо списывать), сколько изгнанников и демонстрация поляками
выдающиеся литературные таланты Гри- приверженности. Третий - поклонение
гория Отрепьева (сочинял каноны лучше виршеписца-поэта, пришедшего в череде
старых книжников). Эти слова Пушкин счел искателей благоволения у новоявленного
важными и вложил в уста вымышленного «Царевича» (которого автор на протяже-
персонажа трагедии - Игумена: «.сочинял нии всей сцены называет исключительно
каноны святым; но знать грамота далася Самозванец, а в эпизоде с поэтом - Гриш-
ему не от Господа Бога.» (VII: 24). Служе- ка; на это обращает внимание И.Л. Попова
ние Богу - идейная доминанта трагедии, с (1988: 34)). Таким образом, Самозванец как
ней соотносится и коллизия Григория От- бы заключает три союза: с католическим
репьева. Так, в одной из первых сцен мо- епископом как представителем верхов-
ной власти и служителем Бога, с русски- нией - в четвертой главе «Евгения Оне-ми и польскими «поданными», наконец, с гина»: «Да после скучного обеда / Ко мне поэтом - избранником Бога. Эти действа забредшего соседа, / Поймав нежданно проецируются на традицию коронования, за полу, / Душу трагедией в углу» (VI: 88). или венчания на царство. Видение-пред- И значительно позднее (что демонстри-вкушение такой ситуации отзовется в от- рует избранную семантику в творческом вете Самозванца виршеписцу: «Когда со сознании Пушкина) - в «Египетских ночах» мной свершится Судьбы завет, когда корону (1835), в импровизации итальянца о поэ-предков/ Надену я; надеюсь вновь услы- тическом вдохновении: прохожий, непри-шать / Твой сладкий глас, твой вдохновен- частный откровению свыше, дергает поэта ный гимн» (VII: 54). Но при внешних блеске за край одежды, вопрошая того о бесцель-и согласии с разыгрываемым сценарием ности пути и поучая воспеванию предмета возвеличивание Самозванца иллюзорно, возвышенного. Весь этот контекст корре-поскольку суть этих союзов - отречение. лирует с эпизодом из «Бориса Годунова», В доверительном разговоре с католическим еще более принижая статус пришедшего Патером беглый инок называет собесед- на прием к Самозванцу Поэта, оказавше-ника «мой отец», что знаменует отречение гося в роли прохожего. В отрывке редак-от веры отцов3. Симптоматично, как Па- ции 1831 г. один из персонажей, Пушкин, тер наставляет Самозванца, несомненно, тихо поясняет Хрущову, какого званья при-зная о самозванстве Отрепьева, и благо- шедший: «пиит, виршеписец иль скоморох» словляет того на избранную роль: «При- (VII: 269). Однако этот жест («хватает за потворствовать пред оглашенным светом / лу») усиливает оценочную выразительность Нам иногда духовный долг велит» (VII: 50). всего эпизода, а Поэту придает «скоморо-В эпизоде с русскими и поляками Самозва- шество», упраздняя излишние пояснения нец истово призывает их в поход на Русь. (в дальнейшем диалог был опущен). Апофеоз лжи на грани скоморошества и Как становится ясно, появившийся пер-окончательный отказ от данных когда-то сонаж «глубоко и экзистенциально проти-обета и пути - в эпизоде с Поэтом. воположен пушкинскому поэту, знающему Итак, в финале сцены «Краков. Дом Виш- себе цену и понимающему, Кому служит его невецкого» появляется Поэт, «кланяясь низко лира» (Стебенева, 2017: 85). Поведение и хватая Гришку за полу» (VII: 53). Этот жест виршеписца противоречит кодексу чести заслуживает внимания, т.к упоминается у пушкинского поэта о послушании Богу и о Пушкина неоднократно и с определенной праве не клонить главы перед кумирами. логикой. Кроме случаев социального по- Кланяющийся поэт-скоморох преподносит ведения, выражающих самоуничижение и вирши Самозванцу, который спешит «уз-признание власти («Видение короля» (III: реть» в них «пророчества пиитов» (VII: 54) 338) и «История Петра» (X: 32)), имеется и символически закрепить льстивые обра эпизод обыгрывания идиомы «Дружить щения «великий принц», «светлейший ко дружи, а за полу не держи» в совместном ролевич» дарением перстня. Фарс сцены письме Вяземского с Пушкиным к В.Ф. Вя- в которой играет Поэт, играет Самозванец земской (XIV: 12). В этом же ключе - как верно определен С.Б. Калашниковым (2012 помеха действиям - в стихотворении 128): «В этом диалоге происходит дискреди «К Языкову» (1828): «...Гербовы заботы тация поэта, вручившего стихи самозванцу Схватили за полы меня» (III: 110). Самое его низведение до уровня шута и скоморо интересное, этот жест встречается в эпи- ха, т.е. лица, пародирующего священный зодах, в которых фигурирует поэт. С иро- дар, профанирующего его сакральный ста-
93
тус» (о нашем несогласии с положениями, выдвинутыми С.Б. Калашниковым, скажем далее). В сущности, эта сцена - апофеоз славы Самозванца, но не Григория Отрепьева как личности, и уж точно не как поэта. Противоречивость его положения чуть позже покажет сцена у фонтана.
Судьба поэта и положение Григория Отрепьева
Так как же пушкинская концепция поэта отражена в «Борисе Годунове»?
С.Б. Калашников (2012) выстраивает своего рода поэтологию трагедии, рассматривая возможные сюжетные взаимодействия «государь & поэт»: истинный государь Иоанн Грозный и истинный поэт летописец Пимен, неистинный правитель Годунов и истинный поэт юродивый Николка, самозваный государь (Григорий Отрепьев) и неистинный поэт-виршеписец. Однако с предложенной схемой сложно согласиться, и вот почему. Традиция сближения летописца Пимена с идеальным поэтом положена известной пушкинской фразой (навеянной высказыванием Карамзина): «История народа принадлежит поэту» (XIII: 145). Действительно, пушкинский историзм укоренен в чувстве поэтическом. Не случайно, гениальный поэт Пушкин в зрелый период творчества становится историографом. Однако занятия поэта и историка, по Пушкину, не равнозначны, о чем в ироническом ключе говорится в «Истории села Горюхина» и Предисловии к «Повестям Белкина» (Стебенева, 2017: 80-82). А идеальный стиль летописца Пимена в трагедии - слово Пушкина, подражавшего в велеречии, как известно, летописям и житиям (Бочкарев, 1988: 5-6, 9). Не оправдано и отождествление С.Б. Калашниковым юродивого и поэта только потому, что блаженный свободен, как поэт, и говорит царям правду. Уточним: сопутствующий иной раз пушкинскому поэту мотив безумия или даже юродства не означает
обратное, что юродивый - поэт. Более того, ни летописец, ни юродивый не причастны мечте и воображению, непреложно сопутствующим пушкинскому поэту. Кроме всего перечисленного, С.Б. Калашников не рассматривает Григория Отрепьева в качестве одного из пушкинских поэтов.
В.А. Кошелев (2006: 29) по поводу положения Григория Отрепьева заключает, что «на Руси ему уготована участь вир-шеписца», поскольку имя автора канонов никому не известно, поэтому «Григорий предпочитает стать Самозванцем и переходит из разряда "пиитов", ободряемых властью, в стан властителей, ободряющих "пиитов"». Однако с историей взаимодействует пушкинская мысль, созревавшая на протяжении всего творчества и высказанная в «Памятнике»: о служении лиры Богу, о равнодушии поэта к «хвале и клевете», вообще о его обособленности от толпы и т.д. (Стебенева, 2013). С этой точки зрения положение Григория Отрепьева в Чудовом монастыре - ситуация идеальная для поэта. Ступивший на путь самозванства Григорий Отрепьев перестает быть поэтом (пусть и в иноческом сане), поэтому его ответ виршеписцу в доме Вишневецкого -Musa gloriam coronat, gloriaque musam [«Муза венчает славу, а слава - музу». - Л.С.]» - не пророчество Гришки о себе, а эффектный афоризм, приоткрывающий еще одну заветную тему автора: поэт и власть.
Как справедливо отмечалось, иной раз Пушкин передает своим героям собственные самоощущения, тем самым исследуя и изживая мучительные вопросы личного бытия. По крайней мере, он как поэт дважды заключает союз с царем и осознает себя в роли советника царя и историографа: после разговора с Николаем I в сентябре 1826 г. и позднее, после высочайшего заказа написать историю Петра I (на это обращают внимание И.З. Сурат (2002: 74), В.С. Листов (2012: 386-391) и др.). Призыв, обращенный к поэту в стихотворении
1830 г., - «Ты царь: живи один» - утверждает обособленность поэта и метафорическую равнозначность царя и поэта в творческом сознании Пушкина. По всей видимости, в силу этой метафорической связи Пушкин ввел в трагедию слова Карамзина о литературном даре Григория Отрепьева, возмечтавшего стать царевичем Димитрием. Образ Самозванца расплывчат, динамичен, не ясен, но вместе с тем и лиричен именно потому, что автору дорог любой поэт, даже если он разменял талант на ложную мечту и с тем утратил благодать и избранность. Оценка, данная Карамзиным литературному дару Григория Отрепьева,
послужила толчком к появлению и усилению поэтических тем и мотивов в пушкинской трагедии: как три пророческих сна-предупреждения Григория Отрепьева,как его же поэтическая попытка пророчества счастливой судьбы в диалоге с виршепис-цем, наконец, явные переклички с лирикой, аккумулирующей пушкинскую тему поэта и поэтического служения. Пушкин, зная о реальных «подвигах» Отрепьева-Самозванца, придаетлирическое звучание этому образу в силу его принадлежности поэтам. Однако, по Пушкину, истинный поэт никогда не откажется от избранничества и одинокого пути.
Примечания
1 Здесь и далее цитаты с указанием в круглых скобках римской цифрой номера тома, арабской - страниц приводятся по изданию: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 17 т. М.: Воскресенье, 1994-1997.
2 После публикации статьи в марте 2017 г. на ее основе нами были сделаны доклады на международных конференциях «Евангельский текст» (06.06.2017), «XLV Бол-динские чтения» (11.09.2017). Исследование этой темы было продолжено и представлено в настоящей статье.
3 Известно, что до появления в Польше Григорий Отрепьев, приуготовляя свое возвышение в качестве царевича Димитрия, тайно перешел в католичество и принял католическое причастие.
Библиография
Бочкарев В.А. Трагедия А.С. Пушкина «Борис Годунов» и отечественная литературная традиция // Болдинские чтения. Горький: Волго-вятское кн. изд-во, 1988. С. 4-13.
Захаров. Н. Шекспир в творческой эволюции Пушкина: моногр. на рус. яз. Jyvaskyla: JyvaskyLa University Printing House, 2003.
Захаров Н.В., Луков Вал.А., Луков Вл.А. Драматургия А.С. Пушкина: проблема сценичности. М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2015.
Калашников С.Б. Метасюжет «Поэт vs Государь» в «Борисе Годунове» А.С. Пушкина // Известия ВГПУ. 2012. № 2 (66). С 126-129.
Карамзин Н.М. История иосударства Российского. Полное издание в одном томе. М.: Альфа-книга, 2017.
Кошелев В.А. Дума гетмана Мазепы и поэма Пушкина «Полтава» // Рус. лит. 2006. № 2. С. 22-36.
Листов В.С. Пушкин: судьба коренного поэта: моногр. Б. Болдино-Арзамас: АГПИ, 2012.
95
ЛотманЛ.М., Виролайнен М.Н. «Борис Годунов» // Пушкинская энциклопедия: Произведения. Вып. 1. А-Д. СПб: Нестор-История, 2009. С. 138-177.
ЛотманЛ.М. Комментарии // Пушкин А.С. Борис Годунов / предисл., подгот. текста, ст. С.А. Фомичева; коммент. Л.М.Лотман. СПб: Акад. проект, 1996. С. 117-541.
Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя. Статьи и заметки, 1960-1990; «Евгений Онегин»: Комментарий. СПб: Искусство-СПБ, 1995.
Непомнящий В.С. На фоне Пушкина. М.: Эгмонт Россия, 2014. Т. I.
Попова И.Л. «Борис Годунов» и творчество Пушкина 1830-х годов // Болдинские чтения. Горький: Волго-вятское кн. изд-во, 1988. С. 25-35.
СтебеневаЛ.В. «Бессмертие души моей.»: к вопросу о генезисе пушкинского стихотворения «Я памятник себе воздвиг» // Проблемы исторической поэтики. 2013. № 11 С. 93-107.
Стебенева Л.В. Память, воображение и литературное творчество как истоки историзма в произведениях А. С. Пушкина // Исследовательский журнал русского языка и литературы. 2017. № 1 (9). С. 73-90.
СуратИ.З. Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества. М.: Языки славянской культуры, 2002.
Удодов Б.Т. Очерки истории русской литературы 1820-1830-х годов: учеб. пособ. Воронеж: ИД Алейниковых, 2004.
Фомичев С.А. «Борис Годунов»: Проблемы сценичности пьесы // Звезда. 2016. № 6. Режим доступа: https://magazines.gorky.media/zvezda/2016/6/boris-godunov.html
Фомичев С.А. Вступительная статья // Пушкин А.С. Борис Годунов / предисл., подгот. текста, ст. С.А. Фомичева; коммент. Л.М.Лотман. СПб: Акад. проект, 1996. С. 5-22.
Фомичев С.А. Смеховой мир «Комедии о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве» // Фомичев С.А. Пушкинская перспектива. М.: Знак, 2006. С. 62-88.
Хализев В.Е. «Борис Годунов»: власть и народ // Хализев В.Е. Ценностные ориентации русской классики. М.: Гнозис, 2005. С. 53-81.
