ДОКУМЕНТЫ-ДОКАЗАТЕЛЬСТВА КАК СПЕЦИФИЧЕСКОЕ СРЕДСТВО ДОКАЗЫВАНИЯ ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 343.14

ББК 67.410.204

doi: 10.25724/VAMVD.XJKL

Г. К. Гаджимагомедов

ДОКУМЕНТЫ-ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

КАК СПЕЦИФИЧЕСКОЕ СРЕДСТВО ДОКАЗЫВАНИЯ

ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ

Статья посвящена теоретическим проблемам понимания документальных доказательств в уголовном процессе. Автор считает, что формула «документы-доказательства» наиболее полно отражает сущность этого вида доказательств и отвечает нормативному подходу, используемому в отечественном и зарубежном праве. Изучение нормативного подхода к документам-доказательствам показало, что в нем выражена идея, свойственная общему понятию документа. Это идея «двойной свободы» документа — свободы формальной и содержательной. Законодательная техника воплощения этой идеи в уголовно-процессуальном законодательстве разных стран отличается незначительными нюансами. Нормативная регламентация документов-доказательств везде содержит два обязательных элемента: первый — закрепление относимости, второй — определение формы, создающей предпосылки для допустимости этого вида доказательств. Документы-доказательства и вещественные доказательства имеют схожую информационную природу. Общность заключается в том, что предметы и документы есть особые средства передачи информации. Первые запечатлевают в себе следы материи, а вторые — следы духа. На предметах хранятся следы физических действий, а документы сохраняют следы действий психических, т. е. запечатлевают человеческую мысль. Но при этом человек (автор) в документе отделяется от информации так же, как и человек, оставивший предметные следы, отделяется от вещи. Личная принадлежность вещи и документа важны, но значение личности для содержательной оценки информации не столь критично, чтобы привести к недопустимости данного вида доказательства.

Ключевые слова: документ, документы-доказательства, вещественные доказательства, письменные доказательства, информационный продукт.

G. K. Gadzhimagomedov

DOCUMENTS-EVIDENCE AS A SPECIFIC MEANS OF PROOF IN CRIMINAL CASES

The article is devoted to theoretical problems of understanding documentary evidence in criminal proceedings. The author believes that the formula "documents-evidences" most fully reflects the essence of this type of evidence and meets the normative approach used in domestic and foreign law. The study of the normative approach to documents and evidence has shown that it expresses the idea inherent in the General concept of a document. This is the idea of "double freedom" of the document — freedom of form and content. The legislative technique of implementing this idea in the criminal procedure codes of different countries differs only in small nuances. The style of normative description of documents-evidence everywhere includes two indispensable elements: the first element is fixing the relevance, the second-defining the form that creates prerequisites for the admissibility of this type of evidence. Evidence documents and physical evidence have a similar informational nature. The commonality is that objects and documents are special means of transmitting information. The first imprints traces of matter, and the second-traces of spirit. Objects contain traces of physical actions, and documents retain traces of mental actions, that is, they capture human thought. But at the same time, the person (author) in the document is separated from the information in the same way as the person who left object traces is separated from the thing. The personal identity of the item and document is important, but the value of the person for a meaningful assessment of information is not so critical as to lead to the inadmissibility of this type of evidence.

Key words: document, evidence documents, physical evidences, written evidences, information product.

Понятие «документов-доказательств» (именно в такой формулировке) в уголовно-процессуальной науке не относится к числу устоявшихся и общепринятых. Указанной формуле приходится отстаивать свое право на научную жизнь и статус в теории доказательств. Поддержкой и продвижением данной формулировки понятия документальных доказательств активно занимается научная школа, к которой принадлежит автор статьи.

Не все представители уголовно-процессуальной науки разделяют наш подход. Так, в одной из недавно защищенных диссертаций по поводу термина «документы-доказательства» был высказан прямой упрек нашему научному руководителю — профессору Е. А. Зайцевой. В. В. Долгаев, ссылаясь на учебник по уголовному процессу [1, с. 153], пишет: «Е. А. Зайцева называет „иные документы" „документом-доказательством", что не позволяет отличить его от других документов, являющихся доказательствами» [2, с. 93].

В силу понятных причин мы не можем оставить указанное заявление без внимания и комментариев. Начнем с того, что подобные упреки, по этике научной дискуссии, должны сопровождаться хотя бы минимальными аргументами. Однако конкретных доводов в поддержку своего критического заявления В. В. Долгаев не приводит, он просто констатирует (причем в подстрочнике) это обстоятельство. Впрочем, «терминологический скепсис» присущ указанному автору и в отношении других понятий, связанных с документами, вовлекаемыми в сферу доказывания. Недоволен он, в частности, и законодательной формулировкой «иные документы». Процитируем его соображения: «Отсутствие единства мнений о сущности иного документа как доказательства в уголовном судопроизводстве вызвано, как нам представляется, ущербностью самой формулировки „иной документ" в п. 6 ч. 2 ст. 74 и ст. 84 УПК РФ» [2, с. 82].

Заметим, что В. В. Долгаев и в этом случае не приводит собственных обстоятельных претензий к термину «иные документы», да и заимствованных аргументов в его работе тоже не обнаруживается. Поэтому приходится только догадываться, в чем же, собственно, эта «ущербность», по невысказанному мнению автора, может выражаться. Одна из наших гипотез на сей счет заключается в том, что указанный критик термина «иные документы» констатировал ущербность на том основании, что не увидел соответствующей (буквально совпадающей) формулы в законодательстве близких нам по уголовно-процессуальной технологии стран (речь идет о некоторых бывших

советских республиках). К этому предположению нас подталкивает структура изложения, а именно абзацы диссертации, следующие за констатацией «ущербности» формулировок отечественного законодательства. В «топографическом» смысле вся аргументация В. В. Долгаева сводится к тому, что он перечисляет нормативные подходы к формулировкам, номинально обозначающим документальные доказательства в уголовно-процессуальных кодексах некоторых государств, образовавшихся на базе бывших республик СССР. Таким образом, читателю демонстрируется аргумент в стиле: «смотрите, у других не так, как у нас», причем это самое «не так» презентуется как бесспорный факт «ущербности» отечественного нормативного подхода.

Но в чем суть и, главное, сила этого «не так»? Вот это и есть основной вопрос, который опять же остается без ответа. Аргументы В. В. Долгаева (во всяком случае, отдельные из них) оказываются далеко не безупречными с точки зрении логики. Так, он пишет: «Если обратиться к УПК других государств, то, например, в УПК Республики Казахстан этот вид доказательства сформулирован просто как „документ" (ст. 120 УПК РК), что значительно облегчает понимание этого вида доказательства» [2, с. 82].

Мягко говоря, перед нами очень странный довод. Метод сравнительного правоведения, успешность применения которого здесь пытается демонстрировать В. В. Долгаев в плане упрека отечественному законодателю, в данном сюжете был бы полезен для констатации иного вывода. Дело в том, что подход казахстанского законодателя к документам-доказательствам ничем не отличается от установки отечественного законодателя, в том числе терминологически. Подчеркнем — ничем! Если бы В. В. Долгаев был более внимателен и корректен в анализе норм УПК Республики Казахстан (УПК РК), то он бы наверняка заметил, что в ст. 111 УПК РК, перечисляющей виды доказательств, этот вид доказательств называется не иначе, как «иные документы», а в ст. 120 УПК РК он именуется «документы». Точно такая же терминологическая схема применена и в Уголовно-процессуальном кодексе Российской Федерации (УПК РФ): в ст. 74 УПК РФ законодатель использует термин «иные документы», а в ст. 84 УПК РФ — «документы». Так каким же образом, позвольте спросить В. В. Долгаева, нормативный подход к терминологическому обозначению документов-доказательств, примененный в Казахстане, облегчает ему понимание документальных доказательств,

а абсолютно идентичный подход, имеющийся в России, наоборот, затрудняет это понимание своей, используя опять же терминологию В. В. Долгаева, «ущербностью»?

Полагаем, что голословность и легковесность суждений, проявленные в данной ситуации, имели место и в случае неаргументированной критики понятия документов-доказательств, адресованной профессору Е. А. Зайцевой. Указанное понятие, на наш взгляд, не только имеет право на жизнь, но теоретически и практически очень актуально. По сути, именно это понятие — «документы-доказательства» — и закреплено в законе в заголовке ст. 84 УПК РФ. Волгоградская научная школа уголовного процесса просто интегрировала нормативный подход в систему понятий, задействованных для изучения сущности отдельных видов доказательств.

Однако, упрекая В. В. Долгаева в отсутствии доводов против применения в качестве эквивалента понятию «иные документы» понятия «документы-доказательства», мы должны тем самым взять на себя обязательство привести противоположные аргументы — в пользу понятия, используемого нашей научной школой.

И здесь мы опять вспомним В. В. Долгаева, но уже добрым словом. Критикуя исследователя, мы не можем отрицать того, что в целом его диссертация вносит свой научный вклад в осмысление документальных доказательств. Заметим также, что само предложение В. В. Долгаева по поводу того, что для понимания сущности этого доказательственного феномена следует обратить внимание на зарубежное законодательство, является методологически правильным. Компаративистский метод для решения этой задачи применять действительно стоит, ибо анализ нормативных подходов, сложившихся в странах, уголовно-процессуальное законодательство которых было долгие годы во многом схожим, указывает на наличие отдельных понятийных и терминологических нюансов, присущих нормативным формулировкам.

Впрочем, при оценке этих нюансов следует быть очень осторожными, поскольку доступные информационные базы не всегда снабжены официальными переводами, а в Интернете циркулируют разные варианты. Так, на разных сайтах мы можем обнаружить различающиеся версии перевода нормативного текста УПК Республики Армения (УПК РА). В одном варианте переводчик для обозначения документальных доказательств использует знакомый и привычный нам термин «иные документы» (ст. 104, 122) [3], а в другой

версии перевода появляются нюансы — в ст. 104 УПК РА указаны «прочие документы», а в ст. 122 УПК РА — «другие документы» [4]. С одной стороны, это как бы полноценные синонимы, но с другой — нельзя отрицать появление новых смысловых оттенков, дающих пищу для размышлений.

Впрочем, эта «пища для размышлений» неизбежно приводит к вопросу: а что нам, собственно, могут дать эти оттенки нормативных имен документальных доказательств? Смогут ли они сами по себе приблизить нас к сущности самого понятия документов-доказательств? К примеру, в УПК Азербайджана при перечислении видов доказательств, принимаемых в уголовном процессе, действительно используется словосочетание «другие документы» (ст. 124 п. 2.5 УПК), а в названии ст. 135 используется слово «документы». Но этот факт не доказывает никаких достижений законотворчества этого государства, он лишь иллюстрирует сходство законодательной техники, применяемой в законодательстве России и Азербайджанской Республики, а также в уже упоминаемых ранее УПК республик Казахстана и Армении.

Обдумывая приведенные особенности законодательной техники, мы посчитали, что поиск нормативных оттенков имени мало что может дать для понимания сущности документальных доказательств, поскольку ключевой методологический элемент всех вариантов этого имени в большинстве нормативных актов, регламентирующих уголовное судопроизводство в странах, расположенных на постсоветском пространстве, является неизменным. Этот элемент и есть сам термин «документы». Несмотря на всю банальность и очевидность этого факта, нужно признать, что он крайне важен. Он демонстрирует и подчеркивает сложившееся концептуальное единство в понимании документальных доказательств, суть которого выражается в том, что документ-доказательство является неотъемлемым и важным элементом современной системы доказательств. И каким бы образом законодательство ни экспериментировало с этим видом доказательства, оно оставляло неприкосновенной его квинтэссенцию, вытекающую из сути понятия документа.

Об экспериментах, к слову, мы вспомнили совсем не случайно. Уголовно-процессуальное законодательство на постсоветском пространстве действительно сегодня становится полигоном для экспериментирования. Причем эксперименты проводятся не столько национальными научными школами, сколько школами иноземными. В ка-

честве примера можно привести два уголовно-процессуальных кодекса — Грузии и Украины, в которых нашли отражение западные концептуальные проекты. Однако при всей своей иннова-ционности и эти кодексы не посягают на концептуальное ядро понятия документа. Сохраняется и терминология, и общий подход. Нюансы носят по большей части технический характер. Хотя они, несомненно, любопытны.

В УПК Грузии понятие документа-доказательства можно обнаружить в ст. 4, раскрывающей значение основных понятий, используемых в указанном УПК. Примечательно, что анализируемая дефиниция появляется не сама по себе, а в качестве составной части нормативной дефиниции самих доказательств. Чтобы не быть голословными, приведем этот пункт (п. 23) целиком:

«Доказательства — информация, представленная в суд в установленном законом порядке, содержащие эту информацию предметы, документы, вещества или иные объекты, на основе которых стороны в суде подтверждают или отрицают факты, дают им правовую оценку, выполняют обязанности, защищают свои права и законные интересы, а суд устанавливает наличие или отсутствие факта или деяния, ввиду которого осуществляется уголовный процесс, совершение или несовершение этого деяния определенным лицом, его виновность либо невиновность, а также обстоятельства, влияющие на характер и степень ответственности обвиняемого, характеризующие его личность. Документ — доказательство, если он содержит сведения, необходимые для установления фактических и правовых обстоятельств уголовного дела. Документом считается любой источник, в котором информация запечатлена в словесно-знаковой форме или (и) в виде фото-, кино-, видео-, звуко- или иной записи либо с применением других технических средств».

Это очень примечательное определение документа. Во-первых, здесь в буквальном смысле закрепляется формула «документ — доказательство, если...». То есть это, по сути, и есть нормативное подтверждение обоснованности формулы «документ-доказательство». Примечательно определение еще и тем, что весьма лаконично фиксирует важный концептуальный момент. При первоначальном осмыслении мы сформулировали этот концепт как приоритет содержания документа над его формой. Получалось, что главное свойство документального вида доказательства — относимость, т. е. способность содержания документа устанав-

ливать важные для дела обстоятельства. Форма же при этом должна быть свободная — «любой источник информации».

Однако изучение нормативного подхода к документам-доказательствам в более широком ключе показало, что здесь, скорее всего, сокрыта другая идея, свойственная и общему понятию документа. О ней мы говорили ранее. Это идея «двойной свободы» документа — свободы формальной и содержательной. Идея эта в полной мере проявляет себя и в сфере нормативного понимания документов-доказательств. Правда, законодательная техника воплощения этой идеи, будучи единой в идеологии «двойной свободы» документа и идентичной по двухзвенной структуре, все же заметно отличается по нормотворческим нюансам.

Под структурой здесь мы подразумеваем стиль нормативного описания документов-доказательств, включающий в себя два непременных элемента: первый — закрепление относимости, второй — определение формы, создающей предпосылки для допустимости этого вида доказательств.

В УПК Грузии, как мы показали, это делается достаточно кратко. Не столь многословно и наше отечественное законодательство, а также кодексы многих иных постсоветских государств. И на этом фоне очень заметно выделяется УПК Украины с его ст. 99 «Документы».

Приведем первые две части этой статьи:

«1. Документом является специально созданный с целью сохранения информации материальный объект, содержащий зафиксированные с помощью письменных знаков, звука, изображения и т. п. сведения, которые могут быть использованы как доказательство факта или обстоятельств, которые устанавливаются в ходе уголовного производства.

2. К документам, при наличии в них сведений, предусмотренных частью первой настоящей статьи, могут относиться:

1) материалы фотосъемки, звукозаписи, видеозаписи и другие носители информации (в том числе электронные);

2) материалы, полученные в результате осуществления в ходе уголовного производства мероприятий, предусмотренных действующими международными договорами, согласие на обязательность которых предоставлено Верховной Радой Украины;

3) составленные в порядке, предусмотренном настоящим Кодексом, протоколы процессуальных действий и приложения к ним, а также носители

информации, на которых с помощью технических средств зафиксированы процессуальные действия;

4) выводы ревизий и акты проверок.

Материалы, в которых зафиксированы фактические данные о противоправных деяниях отдельных лиц и групп лиц, собранные оперативными подразделениями с соблюдением требований Закона Украины „Об оперативно-розыскной деятельности", при условии соответствия требованиям настоящей статьи, являются документами и могут использоваться в уголовном производстве в качестве доказательств».

Прокомментируем эти нормы. Что касается описания относимости, то при всех сложных «узорах» описания этого свойства документов-доказательств можно говорить о том, что оно в целом ничем не отличается от общего нормативного подхода. Чего нельзя сказать о законодательной технике формулирования формальных моментов доказательности документа.

Весьма любопытно, что законодатель Украины, прежде чем перейти к конкретизации форм документов-доказательств, снова делает кивок в сторону относимости (тем самым косвенно подтверждается, что содержание документа все же ставится выше формы). Что касается самой формы, то здесь мы тоже видим достаточно эклектичный подход, который можно условно назвать «конкретно-свободным».

В первом пункте еще раз подчеркивается свобода формы документа. Этот пункт объединяет «украинскую трактовку» с трактовками, имеющимися в УПК иных стран на постсоветском пространстве. Но далее мы видим оригинальный подход, выражающийся в конкретизации некоторых видов документов.

Во-первых, мы обнаруживаем, что протоколы следственных и судебных действий здесь присутствуют в общем списке, как ничем не примечательные в процессуальном смысле документы-доказательства, не отличающиеся, скажем, от актов ревизий, которые упоминаются пунктом ниже. С другой стороны, здесь же происходит открытая доказательственная легитимация результатов оперативно-разыскной деятельности, облеченных в документальную форму. Признавая положительным последний факт, можно поставить его в пример отечественному законодателю, который очень настороженно (фактически запретительно) относится к использованию оперативно-разыскной информации в качестве доказательств.

УПК Украины заслуживает внимания и по другим обстоятельствам. В структуре УПК используются

не только разделы, главы и статьи, но и параграфы. Так вот, документы оказываются в одном параграфе с вещественными доказательствами. Такая группировка совсем не случайна. Вещественные доказательства и документы имеют схожую информационную природу. И в этой природе на первое место как раз выдвигается не содержание, а вещественная форма. Не удивительно, что в работах дореволюционных процессуалистов информацию о документах мы находим в разделах о вещественных доказательствах. Здесь «вещество» и «документ» объединяет то обстоятельство, что они выступают не в качестве личных носителей информации, а в виде особой предметной субстанции, которая в науке порой образно обозначается, как «немые свидетели». С этими свидетелями нельзя вступить в диалог, можно лишь интерпретировать те информационные сигналы, которые они в себе содержат.

Обратим еще раз внимание на определение доказательств, имеющееся в УПК Грузии. «Доказательства — информация, представленная в суд в установленном законом порядке, содержащие эту информацию предметы, документы, вещества или иные объекты...». Как видим, материальными источниками доказательств здесь называются, в том числе, предметы и документы. Таким образом, предметы и документы предстают в двух значениях: как информация и как материальный объект. Эти значения определенным образом связаны.

Но что общего может быть между предметами и документами в информационно-доказательственном смысле? А общность эта, на наш взгляд, заключается в том, что эти предметы и документы есть особые средства передачи информации. Первые, образно говоря, запечатлевают в себе следы материи, а вторые — следы духа. На предметах хранятся следы физических действий, а документы сохраняют следы действий психических, т. е. запечатлевают человеческую мысль. Но при этом человек-автор в документе отделяется от информации так же, как и человек, контактировавший с предметом, попавшим в криминальный оборот, отделяется от вещи. Личная принадлежность вещи и документа, конечно же, важны, но значение актуализации личности для содержательной оценки информации не столь критично, чтобы привести к недопустимости данного вида доказательства.

По сути, суд и органы расследования в случае с вещественными доказательствами должны «допрашивать» вещи, а в случаях с документами-доказательствами — работать со «слепками» мысли. Есть мнение, что Сократ не любил письмен-

ность. Спрашивается, за что он ее не жаловал? А за то, что письменный текст не позволяет вести диалог с автором. Текст — это всегда монолог, в некотором смысле «умерщвленная», застывшая мысль. Так вот, и вещественные доказательства, и документы — это своеобразные «монологи», застывшие слепки действий или мысли. В то время как показания — это продукт диалога, активной творческой работы следователя-исследователя. А диалог в плане формирования истины, как можно предположить из позиции того же Сократа, выше монолога.

Но, как известно, всякое явление имеет и обратную сторону. Пластичность показаний, их «творческая» податливость под мастерством вопросов допрашивающего может рассматриваться и как определенный изъян. На показаниях нет «гербовой печати», фиксирующей их подлинность; и следы психического свойства не могут быть предъявлены как следы материальные; они всегда скрыты, что отчасти лишает их той наглядной убедительности, которая присуща вещественным доказательствам. Последние убеждают «потребителя» этих доказательств самой материей. А для людей материалистического мировоззрения, которое сегодня доминирует, это очень значимый элемент.

Есть еще одно интересное обстоятельство. В системе доказательств есть элементы, которые уже в буквальном смысле называются доказательствами, будучи в уголовно-процессуальном смысле еще только источниками доказательств. В уголовно-процессуальном праве это вещественные доказательства. Казалось бы, что иных готовых доказательств в уголовном процессе больше нет. Но мы ведь помним, что в общем смысле, в смысле историческом (мы иногда называем его «римским» смыслом), документ есть тоже уже «как бы готовое» доказательство, обретшее свою доказательственную силу в сфере своего предшествующего формирования, находящегося за гранью уголовного судопроизводства.

Таким образом, вещественные доказательства и документы-доказательства образуют общность именно потому, что они уже за рамками процесса сформировались как доказательства (в смысле материально-информационного потенциала констатации фактов и событий), т. е. как результат определенных процессов, как некий информационный продукт, который не нужно формировать, а нужно лишь должным образом интерпретиро-

вать. Этим доказательствам уже «не страшны» наводящие вопросы. Они имеют крепкую информационную устойчивость, что и делает их доказательствами в широком смысле фиксации и сохранения информации.

Мы понимаем, что наша мысль, касающаяся «готовых доказательств» в системе доказательств, звучит достаточно обтекаемо. Для прояснения этого тезиса целесообразно обратиться к юридическому эквиваленту понятия документов-доказательств — к понятию «письменные доказательства».

Понятие это в широком правовом поле более распространено и гораздо сильнее юридически адаптировано, чем понятие «документы-доказательства». Оно присуще всем (кроме уголовного процесса) отраслям российского права. Вместе с тем сам процесс развития и умножения этих отраслей показывает устойчивость постулатов доказательственного права, в том числе подтверждает, что понятие письменных доказательств вовсе не является данью древности. Оно вполне современно и актуально, несмотря на то, что само понятие письменности в контексте нормативного понимания «письменных доказательств» используется крайне широко — не в сугубо графическом, а в развернуто информационном смысле — как способ фиксации человеческой мысли и запечатле-ния всякой прочей информации, которая в конечном итоге может также уложиться в рамки целенаправленной деятельности человека по производству информации.

Письменность здесь отражает не столько технологию, сколько саму идею, заключающуюся в способности человека производить, сохранять и передавать информацию. Письменность, по нашим ощущениям, в некотором смысле есть идея трансформации духа в материю. Именно эта идея и отражена в названии «письменные доказательства». Не информационная технология, а информационная идеология и составляет существо понятия «письменное доказательство». По сути, эта же идеология закодирована и в понятии документов-доказательств.

Таковы некоторые наши мысли, раскрывающие понятие документов-доказательств в качестве специфического средства доказывания по уголовным делам. Они не исчерпывают всей сложности указанного понятия, но, по нашим оценкам, позволяют посмотреть на него с новой стороны.

1. Уголовный процесс: учебник / под ред. С. А. Колосовича, Е. А. Зайцевой. Волгоград: ВА МВД России, 2002.

2. Долгаев В. В. Протоколы следственных действий и иные документы как источники доказательств в уголовном судопроизводстве: дис. ... канд. юрид. наук. Санкт-Петербург, 2018.

3. Уголовно-процессуальный кодекс Республики Армения. URL: https://www.arlis.am/DocumentView. aspx?docid=82645 (дата обращения: 28.08.2021).

4. Уголовно-процессуальный кодекс Республики Армения. URL: https://www.legislationline.org/ download/id/4261/file/Armenia_CPC_am2006_ru.pdf (дата обращения: 31.08.2021).

© Гаджимагомедов Г. К., 2021

1. The criminal procedure . Textbook. Ed. by S. A. Kolosovich, E. A. Zaitseva. Volgograd: Volgograd Academy of the Ministry of Interior of Russia; 2002 (in Russian).

2. Dolgaev V. V. Protocols of investigative actions and other documents as sources of evidence in criminal proceedings. Dissertation of candidate of juridical sciences. Saint Petersburg, 2018.

3. Criminal Procedure Code of the Republic of Armenia. Available from: https://www.arlis.am/Docu-mentView.aspx?docid=82645. Accessed: 28 August 2021 (in Russian).

4. Criminal Procedure Code of the Republic of Armenia. Available from: https://www.legislationline.org/ download/id/4261/file/Armenia_CPC_am2006_ru.p df. Accessed: 31 August 2021 (in Russian).

© G. K. Gadzhimagomedov, 2021

Гаджимагомедов Гаджи Камилович,

следователь следственного отделения отдела МВД России по Кумторкалинскому району Республики Дагестан; e-mail: gadgi05@icloud.com

Gadzhimagomedov Gadzhi Kamilovich,

investigator of the investigation department

of the department of the Ministry

of Internal Affairs of Russia

for the Kumtorkalinsky district

of the Republic of Dagestan;

e-mail: gadgi05@icloud.com

* * *