CC BY
159:21): Павел говорит, что с беззаконными (язычниками) он ведет себя как беззаконный. В широком смысле беззаконные - это грешники (ср. Лк. 22:37 и Мк. 14:41). В этой сцене речь так же идет о душе. Выражение «у них была одна душа» встречается в классической литературе, когда речь идет о настоящей близкой дружбе (см., например, Цицерон, О дружбе, 92 - «сила дружбы состоит в том, что из многих (душ) образуется как бы одна душа»). Аристотель писал о друге: «одна душа в двух телах» [Диоген Лаэртский 5.1.20].
Список литературы
Майер A.A. Звони слово в «Фаусте» Гете // Философские чтения. Paris, 1982.
Шельвах А. Черновик отваги. СПб., 1992.
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1990.
Т.Г.Вилисова (Пермь)
ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ НАЧАЛО В НЕМЕЦКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ 1970-80-х гг.
Опубликованные в 1990-х гг. два ярких, но очень разных произведения -дневники Виктора Клемперера 1933-1945 гг. «Свидетельствовать до последнего» (1995) и монументальный исторический коллаж Гюнтера Грасса «Моё столетие» (1999) - актуализируют проблему значимости документального начала в немецкоязычной литературе второй половины XX столетия. Становится очевидным, что немецкая литература последней трети XX в. осознает себя как возможную форму истореписания и философии истории. Этот процесс в литературе, корни которого в 1960-х гг., определяется сменой парадигмы мышления, обусловленной недоверием к рациональному сознанию и дискредитацией понятия «действительность». В этой связи М. Фуко пишет об «эпистемологическом кризисе» 1960-х гг. Ф.Фукуяма считает, что на это десятилетие приходится третий во всемирной истории «Великий разрыв». Эти дефиниции описывают фундаментальный сдвиг в «диспозициях знания» [Фуко 1977: 42] и социальных ценностях, что проявляется в росте недоверия к общественно-политическим институтам и является началом переходного периода к обществу нового типа - к «постиндустриальной эре», которая возвещает информационную глобализацию [Фукуяма 2003: 11]. Этот перелом в общественном сознании зафиксирован в узловых моментах немецкоязычного литературного процесса. Литература «как критика цивилизации» 1970-80-х гг. [В.Эммерих] - его кульминационная точка, которой предшествуют дебаты вокруг понятия «реализм» 60-х гт.
На 1960-е гг. в ФРГ приходится становление документальной литературы* как самостоятельного жанра. В американской литературе
© Т.Г.Вилисова, 2006
Документальная литература - это собирательное понятие для произведений, основанных на фактах и документах, критически ориентированных на общественно-политические проблемы. Началом исторического развития этого направления в немецкой литературе принято считать «Смерть Дантона* Г.Бюхнера (1835). В 20-е гт. XX в. большой интерес к документальному материалу проявляет драматургия: театр как «оперативный жанр* у Б.Брехта, концепция «документального театра* Э.Пискатора.
38
появляется ряд произведений, объединяемых в прозу «Faktion». Активизация документального начала в литературе ФРГ приходится на 1960-е гг. -десятилетие всеобщей политизации, настроений «брожения» и студенческих демонстраций. Магистраль жанрового развития этого периода определяется интересом к злободневным проблемам современности и дискуссией вокруг понятия «реализм». Поиск адекватных форм для передачи спорного реалистического содержания идет разными путями: 1) «черный реализм» (Гизела Эльснер, Рената Расп, Хуберт Фихте отдают предпочтение гротескным зарисовкам ужасов злой повседневности); 2) новый реализм («Кёльнская школа» отвергает гротеск и маньеризм повествования; крайняя концентрация на социальной фактологии характеризует прозу Дитера Веллерсхорфа, Гюнтера Хербургера, Николаса Борна) и 3) экспериментальная проза (Ю.Беккер, А.Клуге и ранняя проза П.Хандке) близкая по духу экспериментальной поэзии. Общая задача названных направлений - определить познаваемость действительности и восполнить лакуны в нашем восприятии.
Самый радикальный путь в поиске ответа на данный вопрос выбирает документальная литература, объединяющая разнородные жанры (драму, прозу, радиопьесы (Hörspiel), литературные протоколы и репортажи) - отказ от вымысла, художественный монтаж документального материала (аутентичные тексты, аудиоцитаты). Наибольший резонанс в культурной жизни ФРГ вызвали театральные постановки пьес Р.Хоххута «Представитель», 1963; Х.Киппхардта «Собака генерала», 1962; «В деле Й. Роберта Оппенгеймера», 1964; и П.Вайса «Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное театральной группой хосписа в Шарантоне под руководством г-на де Сада», 1964 и «Следствие», 1965. Театр понимается в духе Шиллера как «моральная инстанция», что побуждает ставить авторов вопросы об исторической роли, вине и ответственности отдельного человека. Так, в пьесах Х.Киппхардта, Р.Хоххута и П.Вайса представлен судебный процесс, который должен определить вину ученого, папы римского или высокого военного чина. В прозе тоже предпринимается попытка дать слово тем, кто оказывается в потоке жизни (литературные протоколы Э. Рунге «Поттропские протоколы», 1968; «Женщины», 1969; «Путешествие в Росток», 1971 и скандальные «Нежелательные репортажи» Г. Валъраффа, 1969).
В литературе ГДР аналогичные попытки связаны, прежде всего, с женской литературой. С целью привлечь внимание к проблемам реализации женского потенциала в общественных структурах, ориентированных на мужчин, М. Вандер издает 17 записанных ей бесед в сборнике «Доброе утро, красавица» в 1977. Востребованность такой литературы подтверждает живой интерес к жизни женщины в ГДР у прекрасной половины ФРГ и целая волна документации женских проблем в ГДР, последовавших за сборником М.Вандер. Несмотря на положительные отклики, дискуссионный статус документальной литературы очевиден. Документальная литература оказывается неспособна преодолеть «неплодотворное противоречие формы и содержания» [В.Беньямин]. Исключительное внимание к аутентичному содержанию приводит зачастую к отказу от художественности, что в 1968 дает повод
39
говорить о «смерти литературы». Тем не менее за этим диагнозом стоит в первую очередь недоверие самой литературы к традиционным эстетическим формам и переосмысление своей функции. Признание, что даже материалу, который говорит сам за себя, необходима рука мастера и особенная художественная шлифовка, принадлежит А.Клуге (Schnell 1993: 338), представителю экспериментальной прозы, который довольно рано осознал тупиковость сосредоточенности повествования исключительно на документальном материале. «Произведение не становится более документальным от того, что в нем описываются документально подтвержденные сцены. Документ не может дать представление об истории, какой она была, он фиксирует только одну точку зрения, определённое восприятие процессов, увиденных кем-то», - считает А.Клуге. Попытка писателя создать «контристорию» (Gegengeschichte) истории общественной, рассказывающей самоё себя, становится возможной, если доверить слово людям, повествующим о своих историях.
Наиболее последовательно эта идея воплощается в исторической прозе 1970-80-х гг. Совершенно ясным становится на фоне «потери ориентиров» в 70-е гг., что регистрация современных проблем требует их осмысления в историческом контексте. Это время новой волны исторической прозы, очень разнородной как по форме, так и по содержанию. Особенности рефлексии истории и современности в немецкой литературе после 1945 существенно утончают грань между исторической прозой (Geschichtsprosa) и прозой о настоящем (Gegenwartsprosa). На первый план выходит время как процесс, его социально-историческое выписывание становится второстепенным. Историческую прозу обозначенного периода условно можно представить в следующих группах: автобиографическая проза, проза молодого поколения, посвещенная военной тематике и взаимоотношению отцов и детей, романизированные биографии и самая концептуально значимая группа -метаисторическая проза.
В основе метаисторической прозы лежит актуализация теоретических аспектов исторической рефлексии - желание понять скрытые механизмы истории, которые определили катастрофический характер её развития. Основной тезис авторов (Г.Грасс, К.Вольф, С.Гейм): искажение идеологии Просвещения наряду с инструментализацией знания и «тотальным овеществлением» приводит и к искажению прошлого. В рамках этого процесса история сводится к факту, превращается в учение и, в этом смысле, - в миф. Демифологизировать историю можно, «причесав <её> против ворса» (В.Беньямин, тезис VII). В этом смысле историческая проза конкурирует с исторической наукой. Её взгляд на прошлое становится проникновеннее и глубже.
В интервью, организованном журналом «Literaturen» в 2002 (Folklore und erfundene Volkstanze 2002: 21), Г.Грасс полемизирует с историками Михаелем Иейсманном и Карлом Шлёгелем относительно хронологического метода исторической науки. Писатель уверен, что чистый документализм мешает представить историю динамично и комплексно, факты в «хронологическом
40
корсете» - это фикция. Несомненно, что в основе любого исторического произведения лежит тщательная работа с документами и фактами, что позволяет автору выписать достоверный исторический фон. В центре немецкой исторической прозы 1970-80-х гг. находится не конкретная историческая эпоха, её исследовательский интерес направлен на поиск истоков современный искажений через поиск типологического сходства между разными этапами истории, что определяет выбор «пассионарных» ситуаций - исторических «перекрестков» - как сюжетообразующих. Писатель как бы одновременно охватывает взглядом всю историю человечества, что позволяет ему построить модель исторического развития. В текст произведения вводятся философские структуры, углубляется ассоциативное пространство.
Критичность к традиционному взгляду на историю, недоверие к общеизвестным фактам побуждает авторов исторических произведений 1970-80-х гг. («Нет места. Нигде» и «Кассандра» К.Вольф, «Камбала» и «Встреча в Телыте» Г.Грасса, «Книга царя Давида» и «Агасфер» С.Гейма) ввести категорию аутентичного опыта. Интроспекция и субъективность - ключевые понятия в немецкой литературе 70-80-х - в контексте исторических произведений этого периода дают интересную картину трансформации документально начала. С одной стороны, опыт - это субъективная эмпирическая категория. Однако для авторов исторических произведений субъективное переживание важно как свидетельство, в названных произведениях человек трактуется как свидетель-современник. Столкновение разных точек зрения на одни события позволяет объективировать историческую картину и избежать исторической однозначности. Так, в рассказе Кассандры о гибели Трои в одноименной повести К.Вольф предстает история победителей и история побежденных, история превращения женщины в объект и овеществления мужских ценностей, которые, по убеждению К.Вольф, являются ценностями современной цивилизации. В романе С.Гейма «Книга царя Давида» на основе библейского сюжета автор сталкивает историю прихода Давида к власти, искаженную политическими интересами правящего царя Соломона, и историю централизации Израиля в изложении ученого писателя Бфана. История от сотворения мира глазами поверженного ангела Агасфера как история, ложно истолкованная человеком, извечно стремящимся создать царство Божие на земле, переосмысляется в романе С.Гейма «Агасфер». Иронично-травестийный взгляд на историю предлагает Г.Грасс в повести «Встреча в Телыте», хроникер-рассказчик является одновременно и участником встречи поэтов XVII в. и современником писателя. В исторической прозе обозначенного периода происходит приватизация истории. Писателей интересует взгляд на историю «снизу» (Г.Грасс). С другой стороны, изображение человека, рефлектирующего себя в истории, не ведет к полному отрицанию исторической силы документа. Нередко писатели используют фиктивные документы [фиктивная переписка профессоров в «Агасфере», спрятанные дневники Бфана, Ахитофела и другие архивные документы в «Книге царя Давида», сгоревшее воззвание поэтов XVII в. в повести «Встреча в Телыте»]. Документ нередко используется авторами не с целью создания
исторической картины, фактическая информация служит для деструкции общеизвестного содержания через призму субъекта. Смешение факта с вымыслом понимается авторами исторических повествований как способ конкретизации исторической информации, который В.Хильдесхаймер называет «вымыслом правды». Весьма распространен в немецких повестях 70-х гг. мотив вымышленной встречи, неподтвержденной документально, но исторически весьма вероятной. В повести Г.Грасса «Встреча в Телыте» со всей Германии съезжаются поэты барокко [о необходимости такой встречи неоднократно писал Опитц]. В романе «Камбала» Грасс устраивает встречу Опитца и Грифиуса (примерно в одно и то же время эти литературные величины XVII в. - знаменитый Опитц и совсем юный Грифиус - посещали Данциг). В повести К.Вольф «Нет места. Нигде» состоялась встреча К.Гюндерроде и Г.Клейста. Несколько особняком в этом ряду вполне вероятных встреч стоит повесть А.Зегерс «Встреча в пути», где по воли автора становится возможной беседа Гофмана, Кафки и Гоголя. Итак, то, что на первый взгляд' кажется анахронизмом, по мнению литературного историка XVII в. М.Дурцака, не противоречит аутентичной информации, а дополняет её.
Стремление к идеологической непредвзятости, критичность, эксперименты с перспективой повествования - эти характеристики прочно закрепляются за литературой ФРГ 1950-60-х гг., а с конца 1970-х гг. и за литературой ГДР. Документализм находит разные формы выражения в немецких литературах. Политическая насыщенность драматургии (Б.Брехт, Р.Хоххут, П.Вайс, Ф.Браун) и поэзии (Г.Айх, ПЦелан, И.Бахман, Г.М. Энценсбергер, В.Бирман) уподобляет их документам времени. Однако документальное начало - это не только свидетельство и доказательство. Documentum - «поучительный пример» [СИС 1954 : 242]. Как показывает историческая проза 1970-80-х гг.: что может быть поучительней истории и личного опыта?
Список литературы
Словарь иностранных слов. М, 1954
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1977
Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2003
Folklore und erfundene Volkstanze // Fiteraturen. 2002. № 5. S.21- 29.
Schnell R. Geschichte der deutschsprachigen Fiteratur seit 1945. Stuttgart, Weimar: J.B. Metzler, 1993.
Н.Н.Вихорева (Тверь) ТРАДИЦИИ КЛАССИЧЕСКОГО ФРАНЦУЗСКОГО НАТУРАЛИЗМА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX В.
Французский натурализм явился реакцией (протестом) относительно романтизма и бальзаковского реализма, в то время как русские натуралистические опусы не были оппозицией русской (и мировой) литературной традиции. Критики относили к натуралистическим неудавшиеся
в Н.Н.Вихорева, 2006
42
