CC BY
59
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2012. №4(30)
СИНТЕЗ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО И ХУДОЖЕСТВЕННОГО В ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ. ПОЭТИКА ДОКУМЕНТАЛЬНОХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
УДК 821.111
ДОКУМЕНТ И ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ В «ПИСЬМЕ К ДРУГУ, ЖИТЕЛЬСТВУЮЩЕМУ В ТОБОЛЬСКЕ» А.Н.РАДИЩЕВА
© А.П.Аржанов
Статья посвящена рассмотрению проблемы взаимодействия в рамках русской прозы XVIII века светского языка мысли, языка чувства и языка документа. Отмечается полифункциональность прозаических текстов XVIII века, экспериментальный характер письма. В «Письме к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего» А.Н.Радищева совокупность этих черт русской прозы XVIII века позволяет говорить о проникновении в литературную деятельность писателя языка документа.
Ключевые слова: А.Н.Радищев, «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске», пространство.
Известно, что в XVIII веке зарождаются и развиваются новые явления социальной жизни: художественная литература, философия, публицистика, наука.
В ходе зарождения и выкристаллизовывания различных полей гуманитарной культуры происходил процесс их культурной и речевой стратификации, шел поиск их особых социальных языков. При этом революционные по своему характеру преобразования культуры тесно соединялись в XVIII веке со стремлением кодифицировать все сферы заново открывающейся социальной жизни общества. Первоначальному хаосу социальных дефиниций (первая четверть XVIII века) соответствовала пестрота стиля: происходило смешение в письменной речи заимствованных слов, иностранных по происхождению клише, старославянских конструкций и лексики, просторечных, иногда диалектных слов.
В этот же период начинается деятельность по кодификации поведенческих моделей. Создаются указания, предписывающие дворянскому и купеческому сословию вести себя определенным образом в определенных ситуациях («Юности честное зерцало») (1717), создаются письмовники, призванные быть краткими руководствами к написанию писем; небезызвестны, например, «Приклады како пишутся комплименты от па-тентатов к патентатам. Поздравительные и сожа-летельные, и иные такожде между сродников и приятелей» (1712); создаются «Духовный регламент» (1721), «Табель о рангах» (1722) и многие другие документы, задача которых, насколько это возможно, подробно характеризовать быт и
деловую практику чиновной и дворянской России, что, безусловно, влияет и на письменный язык XVIII века.
Процессы институализации элементов гуманитарной культуры (т.е. процессы формирования института журналистики, художественной литературы, со специфическими моделями самопре-зентации, воспроизводства, установлением области культурной актуализации) происходили очень быстро и при этом обусловливались, по сути, единой идеологической платформой Просвещения, способной устанавливать между разными сферами жизни институциональные и идеологические связи.
Русская литература с середины XVIII века становится «аккумулятором социальных оценок». В этой ситуации разговор о тесной связи в литературе философского, публицистического дискурсов и собственно эстетических поисков становится «общим местом». Однако из пространства научного анализа практически выпадает один существенный вопрос: взаимодействие литературы и документа.
Сегодня документ - это носитель информации, обладающий достаточной атрибуцией, позволяющей в зависимости от типа документа указать хронологическую отнесенность информации или ее материального носителя; социальную, персональную, групповую принадлежность документа либо иные показатели, позволяющие идентифицировать зафиксированную документом реальность.
Когда речь идет о поэтике литературного произведения, документ чаще интерпретируется
как склонность к атрибуции элементов (либо всего) текста, указывающей на мнимую или действительную способность этих элементов выступать в качестве достоверного свидетельства. При этом могут потребоваться как формальные показатели документальной атрибуции (дата, указание адресата, места создания документа), так и более сложные формы, связанные со стилем документального описания: «формульности», объективного характера письма, наличия специфических оборотов языка документа. В этой ситуации элемент художественного текста (помимо субъективной свободы конципированного автора) способен существовать за рамками художественного дискурса, приобретая при этом утилитарное значение.
Такой подход позволяет ввести в научный оборот понятие бытового документа, что дает возможность рассматривать литературные и публицистические жанры (эссе, отчет, дневник, бытовое письмо, послание и т.п.) как документальные.
Стоит отметить, что документ XVIII века как источник социальных дефиниций вписывается в теорию эмоционально-экспрессивных стилей, устанавливающих этико-эстетические маркеры на самые разнообразные предметы быта. В бытовых документах, в письмовниках, а потом и в письмах русских писателей зафиксированы формы этикетных установлений, что делает факт бытового письма значимым при оценке письма литературного. Так, о связи бытового и литературного письма упоминает Г.П.Макогоненко: «Органическая связь бытового документа с литературой <...> проявилась в том, что автором писем выступал писатель, поэт. Потому письма не только литературно обрабатывались, но фиксировали эстетическое мнение писателя, его опыт в передаче психически сложной душевной жизни человека, эстетическую позицию, свое понимание цели и задачи литературы» [1: 34].
Можно предположить, что язык документов, регламентирующих многие стороны жизни российского общества еще в 1/4 XVIII века, является для литературы середины и 3/3 века, наряду с церковнославянской традицией, наряду с риторическим наследием античности и корпусом переводной европейской литературы, первоисточником социальных дефиниций и источником конкретных узнаваемых словесных формул, активно применявшихся в литературной практике. Так, именно в официальных, а потом бытовых документах в XVIII веке вырабатывался язык предметного пространственного описания, который позднее проникал в литературу.
Процесс формирования и развития языка пространственного описания отражен в рапорте А.Н.Радищева графу Александру Романовичу Воронцову (3 августа 1786 г.), в его отчетах о ходе дел на петербуржской таможне (письмо о пожаре 01 февраля 1787 г.), в поздних бытописательских очерках и экономических проектах («Описание моего поместья», «О китайском торге» и т.п.). Описание элементов пространства являлось для чиновной России делом необходимым.
Впервые язык пространственного описания был выработан А.Н.Радищевым до публикации таких его книг, как «Житие Федора Васильевича Ушакова», «Путешествие из Петербурга в Москву». Последовательно и четко он отразился в его «Письме к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего». Письмо было опубликовано в 1790 г. в собственной типографии, устроенной А.Н.Радищевым на дому. При этом важно, что оно, адресованное реальному лицу - другу Радищева по Лейпцигскому университету Сергею Николаевичу Янову, служившему тогда в Тобольске [2: 170-189], одновременно носит публичный характер, т.е. на уровне жанра тяготеет к тому, чтобы из факта интимно-исповедальной (по типологии М.М.Бахтина) литературы стать публицистическим произведением.
Хотелось бы также отметить, что «Письмо...» датировано 08.08.1782 г., открытие же монумента произошло 7 августа 1782 г., что, конечно, говорит об оперативности А.Н.Радищева, злободневности информационного повода. Кроме того, немаловажно, что задолго до открытия монумента (18 июля 1768 г.) по повелению Екатерины II в Прибавлениях к «Санкт-Петербургским ведомостям» правительство давало официальное толкование архитектурному образу («Санкт-Петербургские ведомости» 1768 - 8 - 18 июля). И в этой связи публичное выступление (даже через 8 лет) с иной интерпретацией символического языка монумента становилось своеобразной формой рефлексии, сущность которой для Радищева не имеет временной границы.
Видимо, именно по этой причине в ходе судебного дела над Радищевым «Письмо...» получило отзыв Екатерины II [3: 164], зафиксированный и сохраненный ее секретариатом. Очевидно, что для Екатерины II текст «Письма.» был важен как бытовой документ.
Для выяснения природы текста «Письма.» обратимся к его структуре и атрибутам. Проблемно-тематическое поле текста довольно обширно, однако сосредоточивается на всеобщем по своему содержанию значении мыслей и чувств автора и на всеобщем объективном смысле открытия монумента Петру I. «Вокруг места
СИНТЕЗ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО И ХУДОЖЕСТВЕННОГО В ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ.
ПОЭТИКА ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
где сооружался сокровенно чрез 15-ть лет образ изваянный императора Петра, воздвигнута была рисованная на полотне заслона, а хоромина бывшая надним неприметно сломана и место вокруг все очищено» [4: 148]. И далее: «Статуя представляет собой мощного всадника, на коне борзом, стремящемся на гору, крутую коея вершины он уже достиг, раздавив змею в пути лежащую и жалом своим быстрое ристание коня и всадника остановить покусившаяся. Узда простая, звериная кожа вместо седла, подпругою придерживаема, суть вся конская збруя. Всадник без стремян в полукафтане, кушаком препоясан, облаченной багряницею, имеющ главу, лаврами венчанную и десницу простертую» [4: 149].
Такой язык, равно как и предметы, которыми этот язык определен, в радищевском творчестве возможен за рамками художественного описания и может использоваться в утилитарных целях. Справедливо также говорить о рудиментарности пространственных образов, которые в рамках сюжета «Письма.» имеют смысл только в связи с более значимыми для автора идеями, движение которых и составляет сюжет.
Обращает на себя внимание, что «Письмо...» посвящено одновременно отчету об открытии на Сенатской площади в Петербурге статуи Петра I работы Фальконета (Медного всадника), рассуждению о замысле скульптора, обсуждению природы величия Петра и любого другого монарха, обсуждению добродетели дружества, сущности власти. В связи с широтой проблемно-тематического поля закономерно будет утверждать, что «Письмо...» является одновременно философским, публицистическим и, вероятно, художественным текстом.
Письму формально свойственны все необходимые признаки, позволяющие идентифицировать четко определенный фрагмент реальности -адресант, адресат, время и место события и установка на достоверность. Документальность свидетельства очевидца идентифицируемого события порождает ощущение подлинности его переживаний или размышлений.
Установка на подлинность заставляет автора вести разговор с читателем на объективной основе. Точно так же, как это происходит и в радищевском «Путешествии из Петербурга в Москву», и в «Житии Федора Васильевича Ушакова», автор становится «агентом» истины, ее апологетом и ретранслятором, замещая тем самым объективно существующие предметы описания отвлеченными идеями, имеющими для автора значение не меньшее, чем символический смысл, вложенный в монумент скульптором. Изображая как бы лишенное самостоятельного сюжетного
значения пространство, Радищев запускает процесс аллегорического означения изображенной реальности. Именно пространство дает А.Н.Ра-дищеву возможность говорить о социуме, личности, власти. Пространство становится полем отвлеченных идей, позволяющим в рамках сенти-менталистской концепции обрести основания авторской субъективности для развития интеллектуально-чувственного сюжета.
В этой связи важно указать на то, каким образом автор указывает на свою причастность к истине. Называние чувств и мыслей субъекта высказывания здесь не осуществляется в настоящем времени; чувствительность и мышление не представлены в словесном оформлении как процессы. Смысл обращения к другу и рецепция открытия монумента направлены на констатацию фактов. Очевидна ориентация на короткие, не проблематизированные в своей основе, почти терминологические определения предметов: дружества, идеи имперского величия, ущербности абсолютизма. Если сравнить такого рода определения с тем же «Путешествием из Петербурга в Москву», то становится очевидно, что текст «Письма...» не стремится строить систему пространственных образов, но точно так же, как и в «Путешествии.», выстраивает своеобразный «интеллектуалистичный» сюжет. Вместе с тем, в отличие от «Путешествия..» и «Жития Федора Васильевича Ушакова», где важным является откровение истины и ее чувственное воплощение в эмоционально-экспрессивном риторическом поведении, в «Письме...» на первый план выходит связность различных идей и откровение истины происходит именно в этих связях (видимо, именно этим обстоятельством объясняется тематическая насыщенность короткого текста «Письма.»).
Такое объективное значение предметов и самого стиля ведет к усилению в «Письме...» учительского тона, воспитательной направленности текста; в публицистической заостренности письма проявляется тенденция к усилению в нем черт жанра послания.
«Письмо к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего», таким образом, может быть рассмотрено и как документальное свидетельство. В этой роли «Письмо.» становится поводом к разговору о слитном существовании в культуре ее артефактов, истории народа, мнений людей, их гражданской, этической позиции. При этом в зависимости от описываемого предмета происходит проникновение в «Письмо.» различных языковых стихий: в «репор-тажной» части, посвященной процессу открытия памятника, используется язык пространственно-
го описания, лишенный четких ценностных определений, не создающий в полном смысле этого слова хронотоп.
Большим эстетическим и философским потенциалом обладает описание фигуры Петра I, насыщенное яркой риторической оркестровкой, ибо сама личность императора ценностно конкретна для А.Н.
«О, Петр! - Когда громкия дела твои возбуждали удивление и почтение к тебе, из тысящи удивлившихся великости твоего духа и разума, был ли хотя един кто от чистоты сердца тебя возносил. Половина была ласкателей, кои во-внутренности своей тебя ненавидели и дела твои порицали, другия объемлемые ужасом без-предельно самодержавныя власти, раболепно пред блеском твоея славы, опускали зеницы своих очей. Тогда был ты жив, Царь, Всесилен» [4: 149].
Язык пространственного описания в произведениях Радищева практически всегда оказывается языком, выделяющим в реальности только самое важное, типичное. При этом пространство не осознается им как часть, имеющая самостоятельное ценностное значение, но является поводом для развития иных ценностных систем, имеющих опору в субъективности автора. Ана-
логичным же образом действуют и приметы документа (атрибуты письма, стремление строго указать роль, которую играет изображенная действительность в идеологической концепции автора). Таким образом, формальные признаки документа и документальная точность, объективность - все это оказывается в творчестве А.Н.Радищева приемом, позволяющим указать на приверженность автора Истине, передать ощущение достоверности событий, происходящих в душе автора.
1. Макогоненко Г.П. Письма русских писателей ХУШ в. и литературный процесс // Письма русских писателей XVIII в. - Л., 1980. - С. 3 - 41.
2. Старцев А.И. Университетские годы Радищева. -М., 1956. - С. 170 - 189.
3. Бабкин Д.С. Процесс А.Н.Радищева. - М., Л., 1952. - 359 с. См. «Сие сочинение такожде господина Радищева, и видно из подчерченных мест, что давно мысль ево готовилась по взятому пути, а французская революция ево решила себя определить в России первым подвизателем».
4. Радищев А.Н. Письмо к другу, жительствующему в Тобольске, по долгу звания своего // Радищев А.Н. Полное собрание сочинений. - М. - Л.: АН СССР, 1938. - Т.1. - 659 с.
DOCUMENTS IN RUSSIAN PROSE OF THE XVIII CENTURY (BASED ON THE MATERIAL OF «A LETTER TO THE FRIEND WHO LIVES IN TOBOLSK» BY A.N.RADISHCHEV
A.P.Arzhanov
The article is devoted to the problem of interaction of the secular language of thought, the language of feeling and the language of documents in Russian prose of the XVIII century. The author notes different functions of the prose, experimental and at the same time secular (social) character of writing. This can be exemplified by A.N.Radishchev‘s «A letter to the friend who lives in Tobolsk».
Key words: A.N.Radishchev, «A letter to the friend who lives in Tobolsk», space.
Аржанов Алексей Павлович - кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры теории и истории журналистики социологического факультета Самарского государственного университета.
E-mail: aaznutii@mail.ru
Поступила в редакцию 17.05.2012
