CC BY
27«Дочь моя, хорошее дело — развитие.. Будь благодарна маме»
Галиймаа Нямаа
Хангай шиг тушигтэй аавынхаа евер дээр Хаврын цэцэг шиг эрхлэнхэн еслее би. Как цветок весенний на Хангае,
Выросла я на руках отца.
Из монгольской песни
Так оно и было: я была папиной дочкой. А началось все с того дня, когда в Улан-Баторе соединились судьбы двух молодых людей: уроженца самого западного района Монголии, Кобдосского аймака1, Нямаа и жительницы самой восточной окраины, Сухэбаторско-го аймака, Дарьсурэн. Я у них старшая дочь, родилась, когда отцу исполнился 31 год, а матери было 27 лет — в 1965 году, в Железнодорожной больнице Улан-Батора. Для того времени это были поздние роды; во всяком случае в 1960-е годы первые роды в средней монгольской семье приходились на более ранний возраст.
Отец мой был высоким, худощавым, вечно спешащим, острым на язык, упрямым человеком. Из-за того, что я и мои сестры и брат родились поздно, он всячески баловал нас — больше, чем мама.
Родился он в худоне2, там провел детство, поступил в школу и закончил ее. Вместе с тысячами и тысячами своих монгольских сверстников он искренне верил в конечную победу коммунизма и считал своим долгом вносить посильный вклад в дело приближения этой победы. «Родина коммунизма» Советский Союз для него был кумиром; советских специалистов, трудившихся в Монголии, он уважительно называл «старшими братьями»; Ю. Цеденбала и других партийных и государственных деятелей он чисто по-мон-
Галиймаа Нямаа, профессор кафедры туризма и управления Гуманитарного института Монгольского государственного университета науки и технологии, Улан-Батор.
гольски превозносил, но при этом не искал никакой выгоды и славы для себя, полностью выкладываясь на работе. В общем, с его преданностью идеям и усердием мой отец был типичным представителем монгольской интеллигенции периода социализма, а точнее — 1960— 1970-х годов. Но он был еще и яркой личностью. От типичного монгольского мужчины тех лет его отличали такие качества, как способность быстро улавливать новое, распознавать и принимать прогрессивные веяния, а также развитое чувство прекрасного, проявлявшееся даже в собственной манере модно одеваться, безукоризненный вкус к живописи, понимание классических произведений искусства. Живой и подвижный, он легко впадал в депрессию, но так же легко выходил из нее. Нас с сестренкой он любил наряжать во все лучшее, покупал нам дорогие книги и журналы, сладости, лучшую одежду и обувь, что было весьма необычным явлением в жизни простой монгольской семьи.
Демократическая революция 1990 года явилась для моего отца неожиданным «подарком». Однако он, в отличие от многих представителей старой интеллигенции, не раскис, не упал духом, сразу же принял новое время. «Многопартийность и есть проявление демократии. Слишком долго мы размахивали жупелами коммунистической идеологии», — говорил он. Но при этом он остался верен Монгольской народно-революционной партии (МНРП) и очень радовался, когда на парламентских выборах 1992 года та одержала победу. С другой стороны, он испытал стыд за МНРП, когда выяснилось, что оппозиция на выборах получила всего пять мест: «Выборы не были честными».
* *
*
Родился Нямаа весной 1934 года на территории сомона3 Алтан-цугц (тогда — Кобдосского аймака) в семье Найдана, сына пограничного дзанги4 Моога. Дед мой Найдан служил начальником бага5 и, как рассказывают, был обучен монгольской и маньчжурской грамоте, хорошо играл на хуре6. Как я у отца, так и отец у деда был первым ребенком.
Осенью 1942 года, когда уже больше года тень Великой Отечественной войны накрывала Монголию, отец пошел в начальную школу. После нее перешел в среднюю школу и в аймачном центре закончил седьмой класс, получив распределение в педучилище. Из-за острой
нехватки профессиональных кадров в глубокой провинции он по приказу начальника отдела просвещения аймака оказался на ускоренных 45-дневных курсах. По окончании этих курсов получил соответствующий диплом и приступил к работе учителем десятилетней школы № 2 в аймачном центре Баян-Ульгийского аймака, затем был переведен в Алтанцугц. После того как отец плодотворно потрудился на учительской ниве шесть лет, до осени 1956 года, сбылась его мечта: он отправился в Улан-Батор в педагогический техникум. Путь до столицы занял пять дней: добирался он в кузове «ЗИС-5», зажав между ног пятилитровый бидон с приготовленным его матерью в дорогу мясом-шузом7, которое он время от времени захватывал в щепотку и отправлял себе в рот.
Впервые попав в столицу, отец сразу же активно включился в студенческую жизнь, сочетая с учебой общую для всех студентов того времени работу по озеленению города — посадку деревьев и укладку газонов. Выезжал и в худон, посвятив себя, как было принято в то время говорить, великому делу строительства социализма. В одну из таких поездок отец оказался на строительстве железнодорожной ветки в районе Еро Селенгинского аймака, где организовал ударную молодежную бригаду, за что был награжден Почетной грамотой правительства. В Улан-Баторе бригаду под бравурные звуки духового оркестра лично встречал председатель ЦК МРСМ8 Ч. Пурэвжав.
Проучившись четыре года и окончив в 1960 году педагогический техникум, отец приказом министра просвещения был назначен учителем в образцовую начальную школу № 4. Хорошая работа отца была замечена. За активное участие в организации выступления художественных гимнастов на праздновании 45-й годовщины образования МНРП он был во второй раз награжден Почетной грамотой правительства, подписанной первым секретарем Центрального комитета МНРП Ю. Цеденбалом. 11 июля 1966 года во время Надома9 случилось наводнение, и отец вместе с юными художественными гимнастами на целых десять дней оказался отрезан от большой земли в одной из горных падей в районе Улан-Батора (в какой именно точно не помню). В этот момент проводилась акция спасения больных из клиники костного туберкулеза, и отец с другими учителями принял участие в их эвакуации, перенося ослабленных людей на спине. За это он также получил Почетную грамоту правительства.
Проработав учителем и завучем школы шесть лет, он в 32 года поступил в 1966 году в Государственный педагогический институт. «У меня была работа по сменам. Ночью выходила на дежурство. Тебя,
а потом и твою сестренку баюкал у себя на руках твой отец, при этом он готовился к занятиям. Как он успевал учиться и смог отлично закончить институт — ума не приложу», — рассказывала мне мама.
По окончании института отец по призыву партии был отправлен директором десятилетней средней школы центра Хэнтэйского аймака.
Помню, как мы с матерью и младшей сестренкой ехали в кабине грузовой машины. Я смотрела на разноцветие степи, вдыхала чудесные ароматы, наблюдала, как ночью под фарами мечутся тушканчики, — ив возбуждении даже хлопала в ладоши. Перед отъездом из Улан-Батора я спросила у мамы: «Мама, куда мы переезжаем?» На что мама с грустью ответила: «Едем за папой в Хэнтэйский аймак... Дочка моя, ты еще маленькая. Радуешься всему. А ведь мы будем жить в чужом месте, где никого не знаем даже». Позже, уже от папы я узнала, что в тот же год, когда мы переехали в Хэнтэйский аймак, мама была награждена званием Молодого передового железнодорожника, и ей было предложено поехать в СССР, в Московский железнодорожный институт. А она была вынуждена отказаться: «Мой муж командирован в Хэнтэйский аймак, как же я могу оставить его и двух маленьких детей». Я себя считаю в общем-то человеком с чистой совестью, но никак не могу представить, как бы я поступила на ее месте, смогла ли бы ради мужа оставить Улан-Батор, привычную работу, квартиру с паровым отоплением и уехать за ним в сельскую глушь.
Вначале мы поселились в коммунальной двухкомнатной квартире на первом этаже неказистого трехэтажного белого дома, в подъезде которого жила собака со щенками. Но вскоре переехали оттуда в пятистенную казенную юрту, которая стояла на огороженном забором участке «учительских юрт». От отца я услышала историю переезда. «Однажды вечером, возвратившись с работы домой, я застал такую картину: твоя мама стоит посреди комнаты, держит вас с Гэ-рэлмой (моей сестренкой) за руки и плачет. Я растерялся, спросил в чем дело, и она несвязно мне ответила, что приходили какие-то люди и потребовали, чтобы мы выехали, дав нам времени до послезавтра. Она горько причитала и не знала что делать». Отец на следующий день обзвонил все инстанции и даже встретился с председателем аймака, которому пожаловался на условия жизни и так добился выделения для своей семьи хорошей казенной юрты. Для моей мамы, железнодорожного работника, окончившего техникум, в Хэн-тэйском аймаке работы по специальности не было, поскольку там не было вообще железной дороги. Она просидела два-три месяца дома, а потом устроилась в отдел социального обеспечения аймачной
администрации на должность инспектора по работе с пенсионерами. Работа эта была для нее новой, непривычной, поэтому ей пришлось туго. «Неведомая работа трудна», — часто говорила она после этого. В конце концов в 1973 году она поступила на заочное отделение финансового техникума в Улан-Баторе, который успешно закончила, получив таким образом специальность бухгалтера.
В 1972 году я стала ученицей десятилетней средней школы Хэнтэй-ского аймака и немного стала понимать, что представляет собой папина работа. Первого сентября между мамой и папой возник жаркий спор о том, кому провожать меня в школу. Отец не хотел провожать, говоря: «Если я поведу ее, все узнают, что она дочь Нямаа. А это плохо: найдутся подхалимы, которые испортят девочке характер». Мама же была в полном расстройстве из-за того, что ее не отпускал начальник на работе: «Слишком балуете ребенка. До школы-то всего пять шагов, зачем еще провожать». Дело кончилось тем, что меня — всем известную в аймачном центре «дочь директора Нямаа» в школу повела старенькая бабушка, ворчавшая: «Совсем не думают о детях, помешались на работе». Я же смотрела и слушала отца, выступавшего с приветственной речью на открытии нового учебного года, не скрывая гордости и восхищения: «А папа-то у меня большой начальник!»
Я с восьми лет училась, а дома пилила дрова, ходила за водой. Когда мы с мамой в сумерках, измученные, пилили огромные сырые бревна, к нам на помощь приходили соседские мальчишки лет 12—14. Наверное, они жалели меня, совсем маленькую. В то время обычной картиной монгольской жизни, и в первую очередь жизни худонской, была соседская взаимопомощь. Можно было одолжить пять-десять тугриков, пользоваться совместно бытовыми предметами, выходить на общие работы. Сегодня я не только не дружу со своими соседями, но даже не знаю, как они выглядят.
Отец работал с утра до ночи, но не перекладывал все домашние заботы на маму. Он вставал рано, разводил огонь в очаге, варил кирпичный чай с молоком, после будил нас. Несколько необычным было для сельской местности 1970-х годов видеть его моющим полы в юрте и стирающим свое белье10. Мы, дети, хорошо помним слова отца о том, что домашними делами должны заниматься и мужчины, и женщины в зависимости от наличия свободного от основной работы времени, а если ими занята одна женщина — это «пережиток феодализма».
Мне приятно сейчас слышать от многих бывших учеников десятилетней школы центра Хэнтэйского аймака слова о том, что время,
когда мой отец был там директором, было «эпохой Возрождения» нашей школы. А ведь отец получил школу, в которой до него ни один директор не смог задержаться на сколько-нибудь продолжительное время, — буквально развалины, если говорить хлестко. Отец поразмышлял два дня о том, с чего начать, и решил превратить спортивный зал и актовый зал (фактически то был зал художественной самодеятельности) в образцовые во всем аймаке. Его коллеги-учителя вспоминали, как он, закатав до локтя рукава своей белоснежной рубашки, взял топор и так принялся сразу за дело, что даже самые ленивые и нерасторопные учителя, известные бездельники, не смогли устоять на месте. И действительно, через три месяца о двух залах школы заговорили в аймаке, поскольку там стали с завидной методичностью проводиться спортивные соревнования и очень интересные мероприятия кружков художественной самодеятельности.
Чтобы отметить окончание ремонта актового зала, отец предложил провести совместный вечер преподавателей и учеников старших классов. Эта инициатива была встречена завучем и другими коллегами со скепсисом: «Да Вы что выдумываете! Ведь у нас есть многолетний опыт в этих делах. Ни разу нам не удавалось провести нормального школьного вечера. Все хулиганы аймачного центра сразу соберутся у дверей школы и в отместку за то, что их не пустят внутрь, перебьют окна». Но отец такие возражения парировал: «А почему вы их не пускали на вечера? Нужно держать двери школы окрытыми. Пусть приходят все желающие. Но нам надо, чтобы старшеклассники были одеты как можно лучше. Пусть даже оставят школьную форму дома. Тряхнем культурой!» Тут же были развешаны объявления: «В десятилетней школе состоится вечер. Приглашаются все желающие». Пришли действительно многие жители центра и, конечно же, все отъявленные хулиганы. Кое-кто из них не выдержал вида только что отремонтированного зала, вдоль стены которого выстроились в ряд принаряженные красавицы-ученицы, и убежал. Но некоторые, кто был посмелее, остались. Они сделались постоянными участниками вечеров, стали одеваться поприличнее, приобщаться к культуре. Так вечера в аймачном центре стали обычным делом, причем для этого не потребовалось никаких материальных затрат.
Сам в прошлом лыжник и конькобежец, обладатель разряда по волейболу, отец уделял большое внимание спортивной подготовке, проведению в школе различных соревнований. Помню, как два только что закончивших институт молодых учителя физкультуры
получали от отца всевозможную помощь. Была поставлена задача: наша школа должна побеждать на ежегодных аймачных соревнованиях по различным видам спорта. И через два года все учителя, школьники и их родители с гордостью увидели результат — мы уже лидировали с большим отрывом. Вскоре команда нашей школы по легкой атлетике начала добиваться успехов на Всемонгольской спартакиаде студентов и школьников, привозить из Улан-Батора золотые, серебряные и бронзовые медали, завоеванные в командном зачете. Слава нашего учителя и тренера Рэнцэна докатилась до всех уголков Монголии.
«Наши спортсмены должны быть самыми элегантными», — считал отец. Многие неодобрительно отнеслись к его предложению на педсовете потратить определенную сумму денег на приобретение маек, шорт, материала, лучших выкроек и на пошив приличной одежды для спортсменов нашей школьной команды. Однако, когда команда эта появилась на традиционной спартакиаде разодетой и стройно прошла по залу, на трибунах раздались бурные аплодисменты и возгласы одобрения. Те, кто, как я, учились тогда в младших и средних классах, помнят, как в следующие годы ученики сомон-ных школ приезжали в центр аймака в совершенно новой одежде, сшитой по заданному нами образцу. Это было демонстрацией новой культуры. Такого рода меры в области культуры и спорта положительно влияли на молодых учителей, которые, окончив институт или техникум, приезжали в сельскую местность отнюдь не по доброй воле, а «по призыву партии и ревсомола» и работали без особого энтузиазма. И то, что в нашей школе, где прежде никогда педагоги не задерживались, вдруг многие молодые учителя остались надолго, говорит о действенности методов работы отца.
Разумеется, поднимать десятилетку отцу пришлось отнюдь не в идеальных условиях. Кое-кому из тех людей, которые погрязли в кумовстве и землячестве, пришлось не по нраву здоровое отношение к работе, которое продемонстрировал какой-то урянхаец11, неведомо откуда появившийся в этих краях. Появлению всевозможных сплетен способствовали и такие качества отца, как его резкость и некоторая неуклюжесть в общении, бескомпромиссность в отношениях с бездарными учителями. Два раза в партийный комитет аймака поступали доносы с требованием снять его с поста директора под предлогом того, что он «груб в общении и ведет работу методами, не совместимыми с социалистическим образом жизни». Однажды я подслушала разговор отца с матерью. Отец в тот день пришел
домой в очень приподнятом настроении: «Мой вопрос обсуждался на заседании аймачного партийного комитета, и меня спасло только то, что руководитель советской делегации, побывавшей в нашей школе, очень высоко отозвался о нашем опыте. Об этом вспомнил председатель аймака, который прямо заявил, что нечего всякими ерундовыми придирками подрывать энтузиазм приехавшего к нам издалека молодого человека, сумевшего так быстро поднять развалившуюся школу».
Действительно, за месяц до этого заседания в школе торжественной линейкой и концертом встречали посетившую наш аймак советскую делегацию, в составе которой находились партийные секретари из Иркутска, Улан-Удэ, Якутии и Читинской области, а также артисты, приглашенные руководством Улан-Батора и трех восточных аймаков — Хэнтэйского, Сухэбаторского и Восточного. На концерте учеников школы одна заслуженная артистка СССР после выступления юной певицы, исполнившей протяжную монгольскую песню, обняла ее и расплакалась. Потом, уже в аймачном комитете партии на встрече с руководством возглавлявший делегацию партийный начальник из Иркутска так подвел итоги визита: «Мы объездили много мест, многое увидели. Побывали в нескольких школах Улан-Батора, а также в школах аймачных центров в Восточном и Сухэба-торском аймаках. Но нигде нас не принимали так организованно и по-человечески тепло, как в десятилетней школе центра Хэнтэй-ского аймака. Особая благодарность наша директору этой школы». И та артистка, о которой упомянуто выше, прервала речь начальника словами: «Да, да!»
1975—1977 учебные годы (рис. 1) были для отца насыщены приятными событиями. Работа его школы была отмечена как хорошая, и он отправился на месяц в Москву на директорские курсы. Отец был не только хорошим учителем, но и хорошим докладчиком, публицистом. Его рассказов о Москве — в самых ярких красках, словно «вживую», — с нетерпением ждали не только дети, но и взрослые. А весной 1976 года наша семья переехала в квартиру нового 32-квартирного дома. Я очень радовалась вместе с мамой. Из глав семей, въехавших в этот дом, самая низкая должность была у папы. Наша семья из семи человек (после переезда в Хэнтэйский аймак родились еще трое детей) жила теперь в доме «аймачной элиты».
К сожалению, счастливая жизнь нашей семьи не была долгой. В сентябре 1978 года умерла от тяжелой болезни моя сорокалетняя мама. Отцу тогда было 44 года, и на руках у него осталось пять оси-
Рис. 1. Вместе с учениками. Хэнтэйский аймак, 1976 год. В первом ряду слева направо: директор школы Н. Нямаа, заслуженная артистка МНР Дзагдсурэн, пионервожатая Бизлок. Фото из семейного архива автора
ротевших детей в возрасте от года до тринадцати лет. Нужно было перебираться поближе к старшей сестре папы и к братьям и сестрам мамы. Отец написал заявление о переводе в Улан-Батор. Вот когда сбылось обещание министра: «Поезжайте на два годика, а потом я вас оттуда обратно вытяну в столицу». А на деле прошло восемь лет! В Улан-Баторе мы поселились в квартале юрт на окраине города — в Зайсанской пади, на огороженном участке сестры отца. Мы с сестрой стали ходить в плохонькую восьмилетку, где учились в основном дети из рабочих семей. Мне, 13-летней девочке, здесь пришлось пройти тяжелые «университеты»: пилить и рубить дрова, таскать из далекого колодца воду, ухаживать за младшими детьми, горевать по маме, тосковать по оставленным в Хэнтэе друзьям-однокласникам, учиться в нищей школе на окраине. Два года папа проработал преподавателем в педучилище, а в 1980 году был назначен секретарем партийной организации столичной школы № 52 имени кубинского революционера Хосе Марти, куда после восьмого класса перешла и я. Там я проучилась два года и закончила десятый класс. Если в маленькой школе на окраине я считалась одной из лучших учениц,
особенно в знании русского языка, то попав в нормальную школу в центре города, с трудом дотягивала до прежних отметок, а мой русский оказался на среднем для класса уровне. Это заставило меня сильно задуматься о будущем и взяться за учебу всерьез, благодаря чему я без лишней головной боли сдала вступительные экзамены в институт. Когда же я получила направление на учебу в Советский Союз, отец радовался этому, пожалуй, больше меня. Блата у меня не было, и я не попала в университеты Москвы или Ленинграда, но совсем не жалею о том, что закончила Иркутский университет; более того, я благодарна судьбе за это: с ним связано многое из того, что я достигла в жизни.
На ниве педагогики мой отец проработал без перерывов 43 года, из них 30 с лишним лет — в общеобразовательных средних школах: заведующим воспитательной работой, секретарем партийной организации, директором. В 1995 году он вышел на пенсию по возрасту, но не оставил привычную работу: в 1997/98 учебном году он работал в школе № 42, которая находится на западной окраине Улан-Батора и где учатся в основном дети из юрточных кварталов. Он был классным руководителем самого «проблемного» 10 класса и сумел так организовать работу коллектива, что этот его последний класс пришел к выпуску с большими успехами. За время работы директором он подготовил к руководящей работе свыше 30 человек. Из работавших под его руководством учителей трое получили звание Заслуженного учителя Монголии.
Бывшие выпускники десятилетки в центре Хэнтэйского аймака, учившиеся в тот период, когда папа находился на пике своей карьеры, решили в 1999 году, через 21 год после окончания школы, отметить «Трудовую Славу» отца. И тогда я поняла глубокую правоту слов: «Добрые деяния человека не забываются не столько государством, сколько простыми людьми»; тогда по-настоящему уяснила, что нужно жить, оставляя после себя хорошую память. В тот день по инициативе учеников было решено выдвинуть кандидатуру папы на присвоение ему звания «Заслуженного учителя». Правда, в процессе прохождения бумаг по инстанциям уровень награды снизился: отца наградили орденом «Полярной Звезды» (рис. 2). Помню, как в один их холодных ветреных весенних дней мы с сестрой и несколькими бывшими учениками из Хэнтэя встречали папу, возвращавшегося из Дома правительства после получения этой награды...
В 1999 году, уже будучи пенсионером, мой отец вдруг решил «заняться бизнесом» и однажды вечером позвал нас с сестренкой к себе.
Рис. 2. На фоне Великого Белого Стяга в Доме правительства после вручения ордена «Полярной Звезды». Слева направо: один из первых учеников Н. Нямаа проф. Н. Ядамсурэн, Н. Нямаа, его старшая дочь Галиймаа. Фото из семейного архива автора
Мы после работы поспешили к нему и услышали: «Я, ваш отец, не могу без дела сидеть дома. Срочно найдите мне 400 долларов. Один из моих учеников стал крупным бизнесменом и предложил мне открыть собственную торговую точку. Я подсчитал, и выходит, что для приобретения первой партии товара нужно иметь 400 долларов. Найдите мне их. А я вам через несколько месяцев верну уже 800». Мы с сестрой, хотя и изумились, но вынуждены были покорно согласиться и раскошелиться. Бизнес-эпопея продлилась у папы дольше, чем мы с сестрой предполагали, — целых три месяца. Кончилась она тем, что весь товар был из торговой точки привезен на такси домой. Внуки целый месяц пировали на остатках товара, а папа нашел новую работу — начал писать стихи.
В 1998 году я улетала в Японию в Университет Гакуин в Кобе, где мне предложили поработать приглашенным профессором. Папа провожал меня в аэропорту и в последний момент дал мне письмо, сказав, чтобы я его прочитала уже в самолете. Письмо оказалось длинным, и в нем были такие слова: «Как в сказке о птенце лебедя, у которого вырастают крылья и он летит через три моря, так и ты, сиротинка — дочь овдовевшего бедного учителя, крепко встала на ноги и летишь в Японию читать лекции. Не успею я на стареньком ПАЗике доехать до школы № 42, что на западной окраине Улан-Батора, в Толгойте, как ты уже сойдешь на землю островов Японских. Хорошее дело — развитие страны. В этом есть и плоды демократического общества... Будь благодарна маме, родившей тебя, такую способную... »
В этом письме о себе он не написал ни слова! Отец был не из тех, кто себя хвалит, разглагольствует цветастыми фразами на митингах и собраниях. Он не раз повторял: «Пора монголам прекратить хвалить себя до безобразия». Когда я училась в школе, он мне говорил: «Ты получаешь пятерки. Я твои отметки не выпрашивал ни у кого. Но в некоторых отметках есть и мое влияние. Ты не отличница. Объективно, без выпрашиваний, ты — хорошистка». Я, будучи студенткой, поняла, что это была самая точная оценка моих способностей. В день отъезда в Иркутск я собиралась взять такси до вокзала. Папа меня рассердил и обидел своими словами: «Дочка моя, погоди. Зачем суетиться, подражая кому попало? Поедем на автобусе». В то время не найти было человека, который, впервые выезжая за границу, прибыл бы на вокзал на автобусе. Пожалуй, это воспитание, полученное от отца, позволило нам с сестрой не быть слишком высокого мнения о себе, хвастливыми, хитрыми, «по жизни хваткими», как это сейчас называется.
В 2000 году я по монгольскому обычаю устраивала банкет по случаю защиты диссертации. Папа тогда сказал: «Стол должен быть хорошим. Я скажу пару слов, и на этом речи оставим. Зачем специально выступать кому-то? Пусть все сидят раскованно, свободно ведут беседу. Ты ведь не собираешься устраивать так, чтобы тебе славословили? Я стесняюсь этого». В тот момент папа, хотя и был очень слаб, еще не знал, что болен раком печени и что болезнь уже перешла в последнюю стадию. На следующий день я была у него, и он мне сказал: «После смерти твоей мамы я радовался два раза. Это когда ты, окончив Иркутский государственный университет, приехала с голубым русским ромбиком и когда женился мой единствен-
ный сын. Защита диссертации — это не тот случай, чтобы очень радоваться. Это обыкновенная работа, обязательная для преподавателя университета. Но, видя успешную защиту своей дочери, я не могу не быть довольным». После этих слов он меня поцеловал, и это был последний поцелуй моего отца. Только будучи лежачим больным, он, наконец, рассказал о себе и маме многое, о чем раньше никогда не говорил.
Не могу не выразить еще раз своего восхищения крепостью духа отца, который в годы, покрытые для него мраком тоски и печали, сумел выдержать, не сломаться, тратил последние десять тугриков не на табак и водку, а на хлеб, отдавая и всего себя без остатка своим детям.
Папа, мы пять Ваших детей, получив Ваше воспитание, будем и дальше идти по избранному пути, трудиться с чистыми помыслами, верить в то, что правда на свете есть.
Перевод с монгольского Александра Железнякова
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Аймак (аймаг) — административно-территориальное подразделение, соответствующее российской области.
2 То есть в сельской местности (от монг. хедее — степь, провинция).
3 Сомон (суман) — административная единица, примерно соответствующая российскому району.
4 Дзанга (занга) — командир, начальник (сомона, пограничного караула и т. д.).
5 Баг (баг) — низовая административная единица, объединяющая 50 аилов; аил (айл) — здесь: несколько совместно кочующих семей.
6 Хур (хуур) — смычковый музыкальный инструмент.
7 Шууз — мясо, засоленное в собственном соку, подсушенное и утрамбованное.
8 То есть ревсомола (Монгольского революционного союза молодежи) — аналога комсомола в СССР.
9 Надом (Наадам) — отмечающийся 11 — 12 июля монгольский национальный праздник, во время которого проводятся «Три игры мужей»: соревнования по монгольской борьбе, стрельбе из лука и скачки.
10 В монгольской традиции мытье полов, вынос мусора, ранний подъем утром с готовкой чая для семьи и вообще приготовление пищи считаются сугубо женским делом.
11 Урянхаец (урианхай) — монгольский экзоэтноним для обозначения тувинцев.
