CC BY
138
УДК 32:1 1(091)
Р. В. Светлов **
ДМИТРИЙ МОИСЕЕВИЧ ПЕТРУШЕВСКИЙ И ИССЛЕДОВАНИЕ ПРИРОДЫ «СРЕДНЕВЕКОВОГО ЛИБЕРАЛИЗМА» **
Статья посвящена толкованию Великой хартии вольностей и истории средневекового конституционного процесса в Англии. Знаменитый российский медиевист Д. М. Петрушевский рассматривал ее в контексте природы феодализма. Вместе с тем Петрушевский, находившийся под влиянием методологии М. Вебера, понимает Хартию вольностей как предпосылку формирования либерального законодательства.
Ключевые слова: Либерализм, российская медиевистика, Великая хартия вольностей.
R. V. Svetlov
Dmitry Moiseevich Petrushevsky and the study of the nature of «medieval liberalism»
Annotation: The article is devoted to the interpretation of the Magna Carta and medieval history of the constitutional process in England. The famous Russian medievalist Dmitry Petrushevsky considered it in the context of the nature of feudalism. However Petrushevsky, who was influenced by the methodology of M. Weber, treated Magna Carta as a premise of the formation of liberal regulatory framework.
Keywords: Liberalism, Russian medieval studies, Magna Carta.
В творчестве Д. М. Петрушевского эволюция английского конституционализма занимала важное место уже начиная с исследования «Ордонанса о рабочих и слугах» Эдуарда III [9]. Рассмотрение Великой хартии вольностей было лишь одним из элементов его общего научного интереса. Однако
* Светлов Роман Викторович — доктор философских наук, профессор, Санкт-Петербургского государственного университета, spatha@mail.ru
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 15-33-11190 «Роль политических идеологий в истории России и проблема национально-государственной безопасности».
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 2
211
перевод Петрушевским Magna Carta Libertatum и обсуждение ее природы [7] стали важным стимулом для обсуждения российским научным сообществом природы британской конституции и тех принципов либерализма, которые в ней были заложены (естественно, мы говорим о либерализме в том смысле, который вкладывали в это понятие в XIX — начале XX столетий).
Специфика английской конституции привлекала внимание думающих людей в России уже в XVIII столетии. Так, в рукописи «Опыт об английском правлении», которая была создана в 1789 г. и, судя по всему, принадлежит перу А. Н. Радищева, о Хартии говорится следующее:
Возмущение, случившееся при Иоганне Безземельном, окончилось тем, что он принужден был подписать Лесную грамоту и Большую грамоту / Charta magna/, которая и ныне почитается первым основанием Аглинския вольности [10, с. 190].
В XIX в. академические русские ученые в курсах по истории средних веков, а также по истории политико-правовых идей неоднократно обращаются к Хартии. Так, Т. И. Грановский утверждает вслед за Радищевым, что именно Великая хартия легла в основу английской конституции. Впрочем, он вполне закономерно полагает, что конституционное движение в Англии связано также с историей последующих толкований, королевских подтверждений и дополнений Хартии [6, с. 136]. К Хартии обращались Б. Н. Чичерин, М. Н. Петров, Н. А. Осокин и другие ученые.
Однако переводы средневековых античных текстов, связанных с формированием конституционного поля в Англии, совершенные в конце XIX — начале ХХ столетий Д. М. Петрушевским, а также его исследования всего процесса средневекового конституционализма сделали эту тему «открытой» для значительно более широкой аудитории. Отметим только некоторые из трудов Петрушевского, связанные с этой темой и неоднократно переиздававшиеся: «Восстание Уота Тайлера. Очерки из истории разложения феодального строя в Англии», «Очерки из истории английского государства и общества в средние века», «Великая Хартия вольностей», «Очерки из истории средневекового общества и государства», «Великая Хартия Вольностей и конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII века».
Любопытно, что внимание Петрушевского к Великой хартии совпало со временем фундаментальной общественной перестройки, происходившей при жизни нашего исследователя в России. Хотя сам Петрушевский понимал, что общественную и правовую актуальность Хартия приобрела лишь благодаря апелляциям к ней английских сторонников парламентаризма в XVII столетии и позднейшим либеральным ее интерпретациям, тем не менее сам интерес к тексту, «генетически» связанному с важнейшими общественными преобразованиями в Европе, был вполне в духе времени. Недаром Р. Ю. Виппер в своей статье «Пятьдесят лет дружбы с Д. М. Петрушевским» писал о том, насколько серьезен был интерес к этой теме у студенчества в годы выхода первых работ Петрушевского по истории Средних веков: в них искали параллелей и объяснений схожим процессам, происходившим в то время в России [2, с. 28].
Февральская и Октябрьская революция только подогрели интерес к истории революций прошлого. Однако поскольку в пришедшей к власти партии
большевиков было принято неоднократно высказанное В. И. Лениным мнение, что либерал — это буржуа, добивающийся, соответственно, буржуазных свобод и не более того, увлечение политическими идеалами, которые начали формироваться в эпоху принятия Хартии, оказалось в мгновение ока архаичным и даже вредным заблуждением. Хотя Петрушевский остался в революционной России и имел здесь серьезный академический статус, однако для советского политического режима либеральная традиция оказалась актуальна лишь в общеисторическом смысле — в отличие от революционных идеологий порабощенных классов.
В итоге труды академика Петрушевского переиздавались, их читали и изучали исследователи средневековья, однако и сам подход, и оценки Петрушев-ским той же Великой хартии считались «официальной наукой» устаревшими и даже ошибочными. Вот с чего начинается текст «От издательства», предваряющий четвертое издание книги Д. М. Петрушевского «Очерки из истории английского государства и общества в Средние века» (вышедшей в 1937 г., т. е. еще при жизни автора):
Книга академика Петрушевского — немарксистская. Ей чужда теория общественных формаций. Феодализм для автора — не общественная формация, а лишь определенная форма политического устройства, представляющая систему соподчиненных сословий, организуемых государством для своих целей [8, с. III].
При всех достоинствах книги, упоминаемых в самом конце данного предисловия, идеи Петрушевского были расценены как чужие и даже чуждые «советской науке».
Конечно же у Петрушевского имелось большое количество учеников, которые очень высоко оценивали его вклад в отечественную медиевистику. Так, вышедший в 1946 г. второй выпуск альманаха «Средние века» (где была опубликована упомянутая выше статья Р. Ю. Виппера) оказался посвящен памяти Д. М. Петрушевского. Его вклад в историческую науку оценивался очень высоко, как и его образ настоящего вдумчивого ученого. Однако в рецензии на этот сборник, изданной в первом номере «Вопросов Истории» за 1947 г., З. В. Мосина, признавая немалые заслуги покойного, писала:
Мы всё же не можем обойти вопрос о методологической концепции, положенной Д. М. Петрушевским в основу его широких исторических построений. Как раз в поздних изданиях «Очерков по истории средневекового общества и государства» и в «Очерках из экономической истории средневековой Европы» Д. М. Петрушевский больше всего отдал дань увлечению модными тогда буржуазно-реакционными теориями. В своем введении к «Очеркам из экономической истории» Д. М. Петрушевский сочувственно цитирует и излагает враждебные марксизму, идеалистические теории Риккерта, Макса Вебера, Виндельбанда... [5, с. 118]
Интересно, что авторы «От издательства», как и З. В. Мосина, в главном правы — взгляд Петрушевского и на феодализм, и на Великую хартию был совсем не марксистским. Общим местом является признание неокантианского воздействия на методологические подходы Петрушевского (см., например,
на его труд «К вопросу о логическом стиле исторической науки», Пг., 1915). Однако, по нашему мнению, во взглядах выдающегося отечественного медиевиста наиболее сильно проявилось влияние «понимающей социологии» М. Вебера [ср. 4, с. 53-54]. Напомним, что Д. М. Петрушевский был редактором перевода таких трудов Вебера, как «Социальные причины падения античной культуры» (издан в 1904 г.) и «Аграрной истории древнего мира» (1925). В духе вебериан-ского подхода Петрушевский рассматривает феодализм в двух аспектах — как особую организацию экономической жизни (в частности, выражавшуюся в роли манора в средневековом обществе) и как политическую структуру, где определенная целесообразная организация определялась нуждами и потребностями государства. И то, и другое не нуждалось для объяснения своего существования (как и начавшегося в XIII-XIV столетиях кризиса феодализма) в концепции классов, классовой борьбы и классовой природы собственности [ср. 3, с. 321-322].
Таким образом, либеральные идеи, высказанные или предугаданные в Великой хартии вольностей, вызывались не классовой борьбой, но необходимой перестройкой структуры английского государства, начавшейся, по Петру-шевскому, уже вскоре после норманнского завоевания. Хотя Петрушевский и трактует Хартию вольностей как «феодальный договор» между Иоанном Безземельным и баронами, тем не менее появление подобного соглашения вполне предсказуемо в рамках той политической структуры, которую историк обнаруживает в средневековой Англии после нормандского завоевания. И, что самое главное,
несмотря на свой ярко выраженный характер именно феодального документа, Великая Хартия явилась важнейшим фактором дальнейшего развития английского общества в качестве широкой и вполне реальной программы, в которую жизнь вкладывала все более и более новое содержание [3, с. 321-322].
Бароны, по мнению Петрушевского, требуя от Иоанна Безземельного соблюдения их прав, были вынуждены вовлечь в этот процесс более широкие круги «свободных людей». Это вовлечение вызывалось необходимостью сохранения структурной целостности государственного строя, который размывался излишней авторитарностью и тираничностью государей, подобных Иоанну. Но, в итоге, подобная конституционная новация в иных исторических и политических условиях стала базой для формирования собственно либеральных структур — как экономической и политической жизни, так и обеспечивающих их идеологии. В связи с этим Д. М. Петрушевский традиционно выделял знаменитый 39-й параграф Хартии (современные исследователи видят некое подобие концепциям «либеральных» прав личности и в других разделах Хартии [11, с. 258-260; 1, с. 318-323]).
Подобная объясняющая модель позволяла Петрушевскому, с одной стороны, указывать на некоторую внеисторическую структурно-политическую возможность появления предпосылок либеральных идей даже в совсем не либеральные эпохи. С другой стороны, она давала возможность избавиться от упреков в анахронистичности оценок такого явления, как Magna Carta.
ЛИТЕРАТУРА
1. Астафьев И. М. Великая Хартия 1215 г.: английский миф? // Вестник ТГУ — 2009. — Вып. 11 (79). — С. 318-324.
2. Виппер Р. Ю. Пятьдесят лет дружбы с Д. М. Петрушевским // Средние века. — Вып. 2. — М., 1946. — С. 29-33.
3. Данилов А. И. Эволюция идейно-методологических взглядов Д. М. Петрушевского и некоторые вопосы историографии Средних веков // Средние века. — 1955. — Вып. 6. — С. 297-323.
4. Кареев Н. И. Перед возникновением социологии в России. — М., 2007.
5. Мосина З. В. «Средние века» Сборник // Вопросы истории. — 1947. — № 1 — С. 116-122.
6. Мягков Г. П. Magna Carta Libertatum в поле российской науки: зарождение традиции изучения // Вестник экономики, права и социологии. — 2015. — № 2. — С. 134-139.
7. Петрушевский Д. М. Великая Хартия Вольностей и конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII века. — М., 1915.
8. Петрушевский Д. М. Очерки из истории английского государства и общества в Средние века. — М., 1937.
9. Петрушевский Д. М. Рабочее законодательство Эдуарда III. — Киев, 1889.
10. Польской С. В. Неизвестное произведение А. Н. Радищева «Опыт о аглинском правлении» // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. — 2012. — Т. 14, № 3. — С. 187-192.
11. Романовская В. Б. Magna Carta Libertatum в контексте современной проблемы прав личности // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. — 2009. — № 5. — С. 258-261.
