CC BY
17ДИСКУССИЯ
И.И. Глебова: Благодарю, уважаемые докладчики. Мне кажется разумным выделить из сообщений несколько блоков проблем для первоочередного обсуждения.
Первое: что есть архив в нашем обществе, какую «смысловую нагрузку» он несет? Коллеги говорили о культурно-гуманитарной интерпретации архива, которая пришла к нам с Запада и воспринимается пока как метафора. У нас большей частью преобладала технологическая, управленческая, служебная, я бы даже сказала «подсобная» интерпретация архива. В России - дореволюционной и особенно советской - архив понимали как нечто вторичное, функциональное, но не как полноценный институт памяти. Если заострить проблему для дискуссии, то получим такую оппозицию: архив как институт памяти в обществе, которое формируется и воспроизводится памятью, или архив как некая функция, подсобная структура, «складирующая» ретроспективную информацию. Можно сформулировать иначе: архив - это гуманизирующий культурный институт, в опоре на который происходит общественная самоидентификация, или преимущественно технологии хранения? Какая из этих моделей подходит для нашего общества, точнее - какая из них доминирует?
Второе: как оценивается архив, его возможности «изнутри», т.е. как видится образ архива самим архивистам? И почему их оценки входят в противоречие с позицией архивоведов, которые отстаивают широкую, культурологическую, культурно-гуманитарную интерпретацию архива? В выступлении Евгения Васильевича <Старостина> прозвучала красивая формула: «Архивист должен быть врачом памяти». То есть в идеале он должен врачевать общество, способствовать его оздоровлению. Способен ли у нас архивист быть врачевателем памяти, творцом культурных ориентиров для общества?
И третье: ведомственность и ограничение свободы доступа как проблемы архивной истории нашей страны. Здесь возникают два вопроса: каковы механизмы воспроизводства этих проблем;
37
являются они преодолимым или непреодолимым наследием прошлого?
Вот такие три проблемы: что есть архив (как он воспринимается обществом), как архив понимается его работником и каковы традиционные проблемы наших архивов. Последние, кстати, преимущественно трактуются как болезнь, негативное наследие (когда-то царизма, теперь советизма). То есть как нечто ненормальное, внеположное цивилизационным нормам. В конечном счете мы пытаемся выяснить, в чем норма существования архива в нашем обществе. А значит - каковы приемлемые стратегии его развития, его адаптации к новому, современному, постоянно меняющемуся миру.
Е.В. Старостин, ИАИ РГГУ: Все зависит от того, как мы толкуем слово «архив». Дело в том, что в 1983 г. собрались лучшие эксперты ЮНЕСКО и ООН на конференцию по государственным архивам и государственным долгам. Они неделю спорили и так и не договорились, что такое государственные архивы. Неделю! Лучшие умы.
Есть два определения - и в зависимости от того, какое мы возьмем, будем «плясать» в ту или в другую сторону. Архив - это собрание документов, сложившееся в процессе деятельности физического или юридического лица. Западное определение. Архив -государственное учреждение, комплектующее, описывающее, сохраняющее документальное наследие. Наше определение. Если мы выберем первое - это одна позиция, если второе - другая.
| И.И. Глебова: Все это так. Но ведь Вы, Евгений Васильевич, выступаете с позиции более высокого, что ли, порядка. Вы говорите об архиве как институте памяти. Но тогда и общество должно быть более высокого порядка, чтобы породить такой институт. Не секрет, что у нас преобладает понимание архива как чего-то технологического, управленческого, информационного. Такая «подсобная» интерпретация архива ориентирует его на задачи первого (не скажу низшего) порядка - исключительно технологические. Это задачи выживания (этакий технологический минимум), но не развития. Если же мы говорим о культурно-гуманитарной интерпретации - об архиве, гуманизирующем общество, - это бо-
38
лее высокая планка, развивающая ориентация. И надо понять, что же соответствует нашему обществу, на какую модель архива оно ориентировано и что в связи с этим можно о нем сказать? Итак, уважаемые коллеги, есть ли вопросы к докладчикам?
| А.Д. Степанский, ИАИ РГГУ: У нас, коллеги, сейчас такая про-
• блема: мы - архивисты в библиотеке. О соотношении архивов и библиотек сегодня говорилось, но я хочу обратить внимание на то, что не только меня непосредственно касается, но и всех нас сближает. Мы должны придать большее значение публикации исторических источников. Это очень существенное, «пограничное» направление: оно находится на грани, где смыкаются архив и библиотека. Может быть, стоит в дальнейшей работе Центра россиеведения как-нибудь остановиться на этой проблеме - и с точки зрения книговедения, и с точки зрения исторической науки и архивного дела. Это некоторое дополнение к тому, о чем здесь уже говорилось.
^ В.Ю. Афиани, Архив РАН: У меня вопрос к Евгению Василь-
• евичу Старостину. Что Вы скажете о ведомственной практике в архивах Франции? Вот, скажем, в Министерстве иностранных дел - каковы сроки передачи документов в Национальный архив?
Е.В. Старостин: Франция - это страна, сидящая на убоже-
ской, так скажем, централизации. Есть Национальный ар-
хив - и пять-шесть архивов в составе министерств, которые хранят у себя документы вечно. Они не передают документальные материалы в Национальный архив, а держат их у себя. Но во Франции есть понятие «публичные бумаги» (это что-то типа «народной» бумаги): архивы должны их использовать, т.е. они не имеют права держать их у себя и не предоставлять пользователям - в читальные залы и т. д.
Я понимаю, о чем Вы говорите: конечно, ведомственность жива и живуча во Франции. И, кстати, французы постоянно ее критикуют. Но можно одну маленькую деталь? Допустим, я прихожу в наш архив Министерства иностранных дел, меня принимает моя бывшая дипломница и спрашивает: «Евгений Васильевич, что Вам
39
нужно?» И я отвечаю: описи за 1918-1919 г., хочу узнать, как Чичерин относился к ленинскому декрету о централизации архивного дела. А она не выдает эти описи, а предлагает подобрать мне подходящие - с ее точки зрения - материалы. Такое решение проблемы доступа сильно отличается от французской практики.
И.И. Глебова: То есть получается конфликт - ведомственности и публичности. В рамках этого конфликта и возникают вопросы: что преобладает в нашем архиве - режим доступа или режим охраны? Ориентация на открытость, публичность, не вредящая хранению, или на охрану? В чем наша норма - в режиме публичности, широкой доступности или в режиме охраны?
Т.С. Волкова, ИАИ РГГУ: Проблема доступа к архивам вообще представляется ключевой в организации и функционировании архивной системы в любой стране. Для России, как собственно и для других стран, норма должна быть в балансе, точнее - в соблюдении баланса режимов доступности документов и их охраны. Самое трудное - выработать правовые, административные, научные, финансовые, технические механизмы обеспечения такого баланса. Здесь полезно обращение к опыту теоретического и практического решения этой задачи в государствах, где открытость административного процесса рассматривается как гарантия ограждения граждан от произвола бюрократии, базовый демократический принцип жизнедеятельности общества, но где при этом установлены разумно обоснованные и понятные гражданам пределы гласности правительственной деятельности.
Представление о том, как проблема достижения баланса решается, например, в США, можно получить, просто взяв в руки архивное дело, содержащее официальные документы. В деле обычно встречается некоторое количество «вкладышей» яркого розового цвета. Я сейчас покажу вам ксерокопию одного из них, любезно предоставленную мне американскими коллегами в период стажировки в Мичиганском университете в Анн-Арборе в 1994 г. Это так называемый лист изъятия, имеющий специальный федеральный номер регистрации. В данном случае это «лист изъятия» документа в одном из дел, хранящихся в президентской библиотеке
40
Дж.Р. Форда. «Лист изъятия» служит не только для учета изъятого из общедоступного архивного дела документа, имеющего режим ограниченного доступа, но и для информирования пользователя о существовании такого документа в принципе, а также о его возврате в сферу публичного доступа по истечении срока действия ограничений.
Причем важно, что пользователь не просто информируется. «Лист изъятия» является одним из важнейших инструментов в реализации прав пользователя, предоставляемых законом «О свободе информации». В частности, права подачи в суд иска к держателю информации на предмет проверки обоснованности изъятия документа из свободного доступа, даже если он изъят на основании принадлежности содержащейся в нем информации к категории секретных сведений. Именно «лист изъятия» содержит все необходимые данные о документе (причина изъятия, заголовок, вид, сведения об авторе и адресате, дата создания, объем, номера дела, серии, фонда и др.), необходимые для составления искового заявления по установленному судом образцу.
По опыту могу сказать, что у американцев очень много документов ограниченного доступа; архивные дела буквально нашпигованы «листами изъятия». Но все же они пытаются выдерживать баланс режимов доступности и охраны. Одним словом, без стремления к балансу невозможно решить проблему, проистекающую из глубокого внутреннего противоречия между интересами государства в обеспечении своей информационной безопасности и интересами его граждан в реализации права на доступ к информации.
Е.В. Старостин: Баланс есть баланс, но историку, как я понимаю, для того, чтобы написать работу, необходимо получить весь научно-справочный аппарат и все материалы. Иначе он - не ученый, он занимается самообманом. Совершенно очевидно: если из ста документов один может указать на ошибку или позволит подойти к разумному решению, все остальные окажутся своего рода макулатурой. Потому, наверное, баланс должен быть в пользу исследователя. У нас такие балансировки не складываются. Но, кстати, очень симптоматично, что определение «архив как институт памяти» зафиксировалось в языке, вошло в наш вокабу-
41
лярий. Так формируется традиция, в рамках которой возможно некоторое изменение балансировок. Потому что такое представление об архиве заставляет сам архив корректировать свои стратегии, открываться пользователю.
| Ю.С. Пивоваров, ИНИОН РАН: Я - первый из говорящих се-
• годня, кто к архивному делу никакого отношения не имеет. Поэтому смотрю на происходящее несколько со стороны. И вот, мне кажется, что архивные люди слишком много на себя берут, утверждая, что архив - это институт национальной памяти, инструмент формирования общественного сознания и т.д. Здесь вы явно пользуетесь метафорами. Мы сейчас находимся в здании Института научной информации по общественным наукам, который «генетически» связан с большой библиотекой - более 14 млн. единиц хранения. Если и здесь воспользоваться метафорой, можно сказать: архив - это память общества, а библиотека - это сознание общества. Сказать можно, но и то и другое будет неправдой. Это нам так хочется, нам так кажется.
Вы говорите, что архив - это национальная память, которая формирует общество... А я скажу: ерунда все это. Вот Вы, Евгений Васильевич <Старостин>, говорите - исследователю нужно знать архивы, чтобы написать правду. Лев Николаевич Толстой в Исторической библиотеке - это зафиксировано - прочел все, что тогда было написано о Бородинском сражении: на всех языках, ему доступных, и все книги, которые там собрали. И полное вранье написал про Бородинское сражение. Понятно, почему: то, что русские победили под Бородино, он знал заранее. Во всем мире это принято считать поражением русских, но после Толстого и Лермонтова ничто, никакие архивные материалы не вычеркнут из нашего сознания победное Бородино. Конечно, из истории военного дела точно известно, что русские несокрушимы, но все-таки под Бородино мы потерпели поражение - отошли, оставили столицу...
И с архивом - случай тот же, что с библиотекой. Для нас архив - это национальная память, библиотека - сознание общества. Но ведь наше-то общество читает вовсе не те книги, которые здесь, в научной библиотеке, хранятся. Понимаете, какая штука? Выйдите
42
после этого семинара к метро и, если не очень холодно, увидите: там продают книги, которые формируют совершенно иное сознание.
Доступ в архивы, ведомственные или неведомственные, работа историков с архивными документами - и что? Вот, в 1990-е годы архивы приоткрылись, историки стали писать в опоре на них. Но по сей день народ как считал Сталина своим главным героем, так и считает. И т.д., и т.п. Мне представляется, что архив - это все-таки подсобное хозяйство, как и библиотека. А дело в том, что обществу, в общем-то, архив не нужен. Участь архивов, библиотек, музеев в нашем обществе, к сожалению, очень скромная. И очень скромно они формируют наше общество.
Ведь дело не только в состоянии архивного или библиотечного дела, или музейного дела. Видимо, дело в природе самого общества, в его потребностях, запросе и заказе. Дело в том, что оно хочет или не хочет знать. Если завтра по телевидению показать документы, разоблачающие товарища Сталина, вы думаете, те 95%, которые его любят, перестанут любить? Будут все равно! И какие бы издания к нам в ИНИОН ни приходили, общество все равно будет читать книги Фоменко, изданные огромными тиражами. Если, например, В.П. Булдаков напишет новый труд о революции, его прочтет сто человек, а Фоменко - миллион. И как вы здесь сформируете общество, память? Как-то это все по-другому происходит. Архив - подсобное хозяйство пока, как и библиотека. Как вы понимаете, я специально заостряю проблему для дискуссии, так сказать, провоцирую вас.
- Шум и оживленные споры в зале -
Е.В. Старостин: Нет, это в корне неправильная точка зрения. И я полагаю, она бытует в среде администраторов, которые управляют мэриями и т.д., кончая высшими нашими деятелями. Она появилась и прижилась с ХУШ-Х1Х вв. Но за это время наша политическая аристократия как-то воспитывалась и пришла к мысли о том, что страна нуждается в обновлении. А обновить страну можно, только обращаясь к истокам. Архивы хранят элементы нашей памяти. И должны существовать автономно, чтобы не указывали «сверху», что уничтожать и что сохранять. Вот,
43
например, когда нужны были полочки для документов совнархозов, администраторы взяли и уничтожили церковные документы.
Я понимаю, что защищать свою профессию чрезвычайно сложно, потому что архивы не обладают большими бюджетами и значительной численной силой, вес архивистов в обществе совершенно ничтожный. Я выступал на одном конгрессе с докладом, где выделил несколько врагов архивов. Первый - это чиновник, который говорит: а, ну его - все эти хранилища памяти - к чертовой матери! Потом - историк, который говорит: мы можем о Бородинской битве написать гораздо лучше, чем Лев Николаевич Толстой. Наконец, сам архивист является противником, даже врагом, потому что он никогда ничего не просит, его всегда задвигают в дальний угол. Но парадокс заключается в том, что в любом случае архивные документы - оставшиеся, сохранившиеся - являются нашим спасением, нашим якорем, который все-таки вытащит нашу идентичность на воздух. Используя именно материалы архивов, мы лучше осознаем, кто мы, куда и зачем идем, какие ошибки совершили. Иначе нам постоянно будут врать.
| И.И. Глебова: Я бы не ставила на этом точку. Сможет ли архив, взгляд через архивную призму изменить наше желание «врать», как Вы выражаетесь, самим себе? Или приукрашивать себя, используя для этого какую-то часть архива и забывая о другой. Дело не в том, что нам врут (о прошлом и настоящем), а в том, что подавляющее большинство граждан хочет этой лжи. Точнее, никогда не разменяет их возвышающийся обман на «низкие истины». А это гораздо хуже, чем если бы людям лгали, а они понимали это и жаждали правды - о себе. Нам правда не по силам - она ни к чему ни управляющим, не управляемым. Наше время это демонстрирует очень ярко - по-своему не менее отчетливо, чем советская эпоха.
В.П. Булдаков, ИРИ РАН: У меня вот какой - неожиданный,
• может быть, - вопрос. Наверное, всем известно, что в нашей социальной среде слово «архивариус» звучит несколько иронично. Это человек, который занимается чем-то непонятным и непонятно, для чего. Вот, скажите, пожалуйста, во Франции, в Штатах - я никогда не интересовался этим сам - так же относятся к архивистам
44
или, может быть (надеюсь), как-нибудь по-другому? И вообще, возможно ли, в принципе, то общество, где к архивисту относились бы с некоторым пиететом?
И.Л. Беленький, ИНИОН РАН: Когда вы говорите о балансе
между доступностью и ограничением, как обосновывается положение об открытости? Что такое открытость - представление о некоем доступе, нереальном или реальном? Ведь никакой открытости в принципе быть не может. Ни в одной стране. Потому что архив - социально-политический институт, который в каждом конкретном случае действует по-разному, но нацелен все-таки на сохранность любой ценой.
^ И.И. Глебова: Но, позвольте, зачем же тогда хранить - для
кого и для чего? В чем смысл сохранности любой ценой, если наша цель - закрытый архив?
В.П. Булдаков: Минуточку, пожалуйста. Дополнение к во-• просу Иосифа Львовича <Беленького>. Где-нибудь, в какой-нибудь стране существуют архивисты, которые горели бы желанием предоставить материалы пользователю - как, грубо говоря, продавец предлагает свой товар: «Ради Бога возьмите, это хорошо и интересно»?
^ Ю.И. Игрицкий, ИНИОН РАН: У меня вопрос, скорее, в дополнение к предыдущим. В силу своих редакторских обязанностей (Ю.И. - редактор журнала «Россия и современный мир») я проявляю живой интерес к тем материалам (историческим и неисторическим), в которые введены архивные документы. И у меня всегда возникал вопрос: какова интенсивность использования тех или иных архивов? Когда мы говорим об обращении к архивам, естественно, возникают проблемы свободы доступа, некоммерческого использования. Но вот еще одна сторона вопроса: человек, который читает книги, статьи, обращает особое внимание на то, к каким архивам обращались авторы. Так у него формируется представление о важности того или иного архива. Есть ли данные, которые позволяют установить своеобразный рейтинг, судить о сте-
45
пени использования того или иного архива? Мне кажется, эта проблема очень важна для развития народа, страны, нации в определенном культурном контексте. Такого рода знание способствует формированию собственной культурной традиции: ведь в архивы идут для выявления каких-то исторических фактов, исторических тенденций, рассказа о нас самих, в конце концов.
Т.И. Хорхордина, ИАИ РГГУ: По поводу вопроса об открытости архивов. В принципе, спецхраны - это не только российская специфика. Они есть в любом зарубежном архиве. В мировом архивоведении принята такая практика: комплексы документов засекречиваются до определенного времени (по условиям их владельцев) и сдаются в спецхраны. Это нормально, и архивисты обязаны выполнять условия владельцев документов.
В чем же наша, российская специфика? Во всем мире все очень просто: доступ исследователей к архивам осуществляется на основании действующего законодательства. Формально и у нас так. В разных странах существуют разные сроки секретности - от 30 лет до 50 (подчеркиваю: и в странах с демократическими традициями). Что же у нас произошло? В 1991 г. мы декларировали, что наши архивы открыты, публичны. Принцип публичности был зафиксирован в Постановлении «О временном порядке доступа к архивным документам и их использовании» от 19 июня 1992 г., а также во временном Положении «О порядке доступа к архивным документам и правилах их использования» в конце 1992 г. И даже в 1993 г., в первом в истории отечественного архивоведения законе «Основы законодательства об архивном фонде РФ и архивах», был установлен 30-летний срок секретности. Мы, исследователи, плясали, можно сказать, от радости, что теперь можем поработать с документами, которые были ранее на секретном хранении.
Но тут сработала наша российская специфика: как это, к сожалению, не раз бывало в истории нашего государства, демократические нормы закона от 7 июля 1993 г. были уже через полмесяца перечеркнуты законом «О государственной тайне», принятом 21 июля 1993 г. Самое печальное, что этот закон лишил российские архивы права самостоятельно рассекречивать документы, которые давно уже потеряли свою секретность. Архивам было предложено
46
рассекречивать их только с участием учреждений-фондообразова-телей. Но мы же с вами прекрасно знаем, какая ситуация сложилась в стране в начале 1990-х годов. После 1991 г. многие учреждения и предприятия приказали долго жить, а правопреемников не имели. И архивы оказались в тупике.
Документы, которых в каждом архиве скопилось несколько сот тысяч и больше, было предложено рассекречивать комиссиям по рассекречиванию, созданным при Президенте Российской Федерации, потом комиссиям по рассекречиванию документов КПСС и т.д., и т.п. По российской традиции, эти комиссии - вы только вдумайтесь, комиссии по рассекречиванию - работали до последнего времени в таком режиме секретности, что никакой информации об их деятельности научная общественность не имела. Это во-первых. А во-вторых, даже при всем желании члены комиссий, которые собирались раз в месяц, могли рассекретить десять, пусть даже сто дел (больше за одно заседание просто физически не получалось). Но это была капля в море, потому что в одном только Государственном архиве РФ (ГА РФ) скопилось несколько сот тысяч дел. С.В. Мироненко, директор ГА РФ, выступая на каждом форуме, на каждом «круглом столе», с болью говорит о ненормальной ситуации, которая сложилась с рассекречиванием документов. Он даже приводил пример: несколько лет назад он попробовал, несмотря на этот закон и другие подзаконные акты, предоставить материалы родственникам французских военнопленных (срок секретности этих документов давно уже истек - 60 лет прошло). Но, как он говорит, его буквально затаскали по судам и конца края им нет. Вот такая ненормальная ситуация сложилась в российских архивах в деле рассекречивания документов. И здесь не вина архивов и архивистов. Они и рады бы рассекретить документы, срок секретности которых истек, да права не имеют. То есть архивы оказались заложниками ситуации.
Теперь что касается практики американских архивов, о которой говорила Тамара Серафимовна <Волкова>. Помните: если в деле есть какой-то секретный документ, то он просто заменяется чистым листком, на котором фиксируется вся информация (когда документ будет рассекречен, чему он посвящен и т.д.). У нас же, если в деле есть документ, находящийся на специальном хранении,
47
то засекречивается, как правило, все дело. И исследователи здесь бесправны.
Т.С. Волкова: Здесь прозвучал вопрос об отношении к архивистам, архивному делу в других странах. У нас многих коробит слово «архивист», тем более «архивариус». С этим сталкиваешься даже в стенах Историко-архивного института, причем не в студенческой среде. Вспоминаю, например, такой случай. В середине 90-х годов готовился новый пятилетний учебный план специальности «историко-архивоведение». В одном из его вариантов, разработанных коллегами с исторических кафедр, первое слово в квалификации выпускника «историк-архивист» было набрано крупным жирным шрифтом - тем самым как бы подчеркивалась незначительность, второсортность, что ли, второго. И смех, и грех.
С таким отношением к людям нашей профессии в странах, где пришлось побывать, лично мне встретиться не довелось. В США, например, «управляющий документацией и архивами» -довольно уважаемый специалист. Это связано с тем, что само умение профессионально «вести» документированную информацию на всех стадиях ее жизненного цикла, т. е. создавать ее, хранить и использовать, там считают важнейшей составляющей процесса управления, сопоставимой с умением управлять финансами и людскими ресурсами. Более того, относят к показателям уровня развития административной культуры. Поэтому многие университеты США и Канады готовят соответствующие кадры высшей квалификации. Например, Мичиганский в Анн-Арборе, Британской Колумбии и другие университеты славятся магистерскими программами «Архивные исследования» (Master of Archival Studies). Их выпускники востребованы в архивохранилищах публичного и частного сектора.
Как, вы думаете, называется должность руководителя американского федерального архивно-документационного ведомства? -Архивист Соединенных Штатов Америки (и это закреплено законодательно). Архивист США относится к категории высших должностных лиц государства, назначаемых президентом «по совету и с согласия сената». Это означает его прямую ответственность перед
48
главой государства за порученное дело, дает ему право непосредственного обращения к президенту для обсуждения проблем отрасли без какого-либо посредника в лице вышестоящего министра и т.п. Это говорит о статусе профессии, об отношении к архивному делу и работе с документами вообще на самом высшем уровне. А внимание государства, конечно же, чувствуется обществом. О корректном отношении свидетельствует и создание благоприятных условий для выполнения архивами их «миссии», как там принято говорить. Достаточно увидеть комплекс зданий Национального архива в Вашингтоне, в Колледж-парке: архитектура, дизайн, оснащенность и т.п. Все это тоже воспитывает в гражданах уважение к архивам, способствует пониманию важности работы архивистов для общества.
Е.В. Старостин: Я дополню. Во Франции архивисты являются чиновниками Министерства культуры. И они получают заработную плату по рангу Министерства культуры. Они -госслужащие, их оплата приравнена к профессорской, к зарплате преподавателей и профессоров вузов. Поэтому они неплохо живут. Если они и ощущают свою экономическую второразрядность, то это несравнимо с нашей социальной приниженностью.
Т.И. Хорхордина: Прежде чем ответить на вопрос уважаемого коллеги о степени использования архивов, я скажу буквально реплику о ведомственности. Ведомственность ведомственности рознь. В нашем семинаре участвует уважаемый директор ведомственного архива - Архива Российской академии наук. Но это две большие разницы - ведомственность, скажем, Архива Министерства иностранных дел и Архива академии наук. Академический архив очень любят исследователи на протяжении уже нескольких веков, потому что у него - давно сложившиеся научно-исследовательские традиции, свой коммуникативный стиль. И это отнюдь не случайность.
По поводу степени использования архивов. По моему, этот вопрос смыкается с вопросом о том, что архив - хранилище памяти. Я бы сказала так: все зависит от степени готовности общества. Продемонстрирую свою мысль на историческом примере. В 1956 г.
49
вышло постановление о рассекречивании - «О мерах по упорядочению режима хранения и лучшему использованию архивных материалов министерств и ведомств». Многие необоснованно засекреченные материалы, целые документальные комплексы были переведены на открытое хранение. И, казалось бы, историки, и определенная часть общества могли ждать всплеска публикаций. На самом деле этого не произошло. Хотя количество исследователей в читальных залах архивных учреждений и увеличилось с трех до девяноста тысяч человек, они как исследовали дореволюционную историю, так и продолжали исследовать (притом что целые комплексы документов по истории ХХ в. уже были открыты).
Короткий период оттепели, в том числе и в архивном деле, показал, что реальность сложнее наших представлений о ней: не все зависит от исследователей или от состояния научно-справочного аппарата архивов. Прежде всего, общество должно быть готово к определенным изменениям, к новым предложениям со стороны архива. Известно, как в 1950-е годы в советской науке ощущалось давление конъюнктурных обстоятельств. Свободно исследовать историю советского общества и публиковать правдивые научные труды было очень трудно из-за того, что историки испытывали прессинг господствовавших в то время идеологических установок. Что касается публикационной деятельности архивов, то архивисты постоянно сталкивались с объективными трудностями: в каждом конкретном случае оценивалось историческое и политическое значение документа, публикация должна была производиться без личных подписей так называемых врагов народа и т.д.
Но многое все-таки зависит еще и от архивов. Ведь чтобы исследовать какие-то проблемы или целые пласты истории, необходимо в идеале брать фонд во всей целостности и публиковать, учитывая генетические, логические, естественноисторические связи составляющих его документов. И не специалисту очевидно, что это невозможно. Тогда нужно было бы публиковать весь архив, что просто физически нереально сделать. Поэтому я думаю, что степень готовности общества принять в целостности свою историю, как и степень готовности архивов удовлетворить этот запрос, - вещи взаимосвязанные. Чем больше архив издает справочников, путеводителей, обзоров и т.д., т.е. обеспечивает исследова-
50
телей качественным научно-справочным аппаратом, тем больше общество, ученые подготовлены к взаимодействию с архивом.
И.И.Глебова: У нас без ответа остались два вопроса: о «рейтинге» архивов и архивных стратегиях, цель которых -«поймать» потребителя. Я хотела бы попробовать на них ответить, если коллеги позволят. Мне кажется, эти вопросы тесно связаны, так как нацелены на выявление коммуникативной функции архивов. «Рейтинг» использования во многом есть отражение специфики хранения, т.е. «рейтинга» архивов в системе. Традиционно самыми востребованными у нас были (и остаются) архивы государственные (а не ведомственные, «общественные» или личные), центральные (а не местные). Это обусловлено централизованным характером хранения.
Хотя, конечно, случаются периоды, когда растет популярность региональных хранилищ (вместе с интересом к местной истории). Так же периодически интенсифицируется исследовательский запрос «на» определенные исторические эпохи и проблемы. Скажем, в 1920-е и 1990-е годы, на пике социальных изменений, чрезвычайно востребованной стала история «вчерашнего дня» -«романовского самодержавия», революционного движения, затем КПСС, советского общества и т.д. В такие моменты ХХ в. теснит «древность», «Средневековье», «Новое время», спрос на которые традиционно высок. Потом интересы так или иначе выравниваются. В любом случае документы эпох, хронологически близких к современности, разрабатываются менее интенсивно - это понятно. Существуют у исследователей и «проблемные» приоритеты. Так, традиционно любим был (и есть) РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства). В целом сведения об интенсивности использования архивов собираются Федеральным архивным агентством. Не знаю, считает ли оно необходимым придавать их гласности. Резон в публичности таких данных, безусловно, есть.
Метафора «погони» архивиста за исследователем на практике реализуется в опережающих стратегиях информирования -об архиве и хранимых им документах. Как создается запрос, формируется пользователь? Просветительской деятельностью - выставки, работа со школьниками, студентами и пр. Если историко-
51
документальные выставки стали в последнее время важным средством публичного продвижения архива, то «выращивать» пользователя пока не получается - нет ни встречного интереса, ни средств. Здесь, пожалуй, даже на местах (в рамках краеведения) больше возможностей, чем у центральных архивов.
Что же касается движения навстречу исследователю, его подготовки к встрече с архивным документом, то здесь все еще сложнее. Как можно формировать исследовательский спрос? Приведением в известность научно-справочного аппарата архива, его публикацией. Конечно, в 1990-е годы архивы (центральные и региональные, новейшего времени и «исторические») совершили значительный прорыв в этом направлении. Речь идет прежде всего о справочниках-путеводителях. Сложнее архивам выйти на уровень документа - через издание описей. Хотя и такие планы существуют: ГА РФ, скажем, занимается переводом бумажных описей в электронный формат. Это и есть агрессивные (в лучшем смысле) стратегии продвижения архивов, «заманивания» исследователей.
На этом пути есть, конечно, препятствия, в том числе культурного, ментального характера. Архивы по-прежнему отличает владельческая психология: я не только «держу» и «распоряжаюсь», но и «владею». Этот комплекс монополиста способствует сохранению конфликта архивиста и историка: один не хочет выдавать, другой не может получить. Преодолевается этот комплекс только на правовом пути. Действуют и социальные ограничения - и не только в отношении архива, но и исследователя. Само общество готовит его спрос, ориентируя на определенные периоды, проблемы и формируя их восприятие. В результате исследователь часто оказывается не в состоянии адекватно отреагировать на архивное предложение: архив открывается, запускает в научный оборот новые, неизвестные документы, а их нового прочтения не происходит. Социальное давление превосходит и нейтрализует те возможности, которые предоставляет исследователю архив. Об этом Татьяна Иннокентьевна <Хорхордина> уже говорила.
Е.В. Старостин: Давайте вернемся к проблематике памяти. Я хотел подчеркнуть следующее. Сейчас речь идет о кризисе исторической памяти в целом. Вот, у меня много знакомых
52
директоров архивов, и они говорят, что современные исследователи менее активно, чем раньше, работают с архивными материалами. Если руководящие верхи меньше обращают внимания на исторические прецеденты, это можно расценивать как кризис исторической памяти. Если публикуются материалы только на основании неокантианской парадигмы и «высасываются» сведения из трудов ближайших сотрудников, то это тоже кризис исторической памяти. Мне выход видится так: надо работать с источниками. Вот и все.
И.И. Глебова: Когда я училась в Историко-архивном институте, нам говорили, что у отечественных архивов есть проблемы, больные «места», которые надо «лечить», исправлять. Потом выяснилось, что такие же проблемы были у наших архивов и раньше; остались они и в постсоветское время. Какие это проблемы?
Во-первых, доступа, ликвидации ведомственности. Эта проблема органически присуща любому архиву, но у нас она ярко специфична. Понятно ведь, что и в рамках ведомственности можно выстроить эффективные коммуникации архива с обществом, выдерживая пресловутый баланс между необходимостью сохранить наследие и готовностью предоставить его пользователю. У нас ведомственность и режим доступа имеют целью предохранить человека от свободного владения информацией.
Но и весь социальный организм, все государственные структуры устроены так, чтобы обеспечить обязанности личности, а не ее права. Обязательства-долги - вот главное, что творит систему; права и свободы в ней факультативны. Это касается не только пользователя. Ведь и архив в отношениях с государством и обществом руководствуется обязанностями и не может добиться, чтобы обеспечивались его права. Все это единая коммуникативная система.
Наш архив, скорее, отчужден от человека, чем нацелен на него. Процесс комплектования и доступ к архиву преимущественно определяются политической необходимостью, экономической целесообразностью, общественными потребностями (вполне прогнозируемыми - как социальный запрос), государственными нуждами и только в последнюю очередь интересами конкретного человека.
53
Это отразилось и на составе хранимого - не случайно в эпоху «архивной перестройки» появился Народный архив.
В СССР-России не документ охраняется от ликвидации, от гибели, а архив охраняется от пользователя, от общества. Главное для традиционного «режима охраны» - контролировать доступ; задача сохранности документа, которой многое оправдывается, вторична. И мне представляется, что это не болезнь, а органика нашей системы. Здесь очевидна связь: ограниченный доступ предполагает неравноправие пользователей по отношению к архиву как государственному институту, а ведомственность предполагает неравноценность самих архивов в системе. Иерархия архивов, помноженная на ведомственные ограничения доступа, создает такую ситуацию, в которой говорить о единстве архивно-информационного пространства становится очень проблематично.
Следующее. В числе проблем студентам-архивистам в 1980-е годы называли (как называют и сейчас) улучшение технической базы и материального обеспечения архива, а также повышение социального статуса архива и его хранителя. Это какие-то вечно неразрешимые задачи архивного ведомства. Но, возможно, они действительно неразрешимы. И то, что мы называем болезнями, на самом деле - наша норма? Скажем, пресловутый низкий статус архива - не соответствует ли он общественной культуре, потребностям? У нас ограничен спрос на память, но есть спрос на информацию. Архив нужен обществу как поставщик полезной информации: обществу - для того, чтобы улучшить социальное самочувствие, а власти - для того, чтобы управлять обществом. Память, сверенная с «правдой» архивного документа, здесь несущественна -она может только помешать.
Среди «вечных» архивных задач числятся воспитание в обществе «архивного сознания», а также минимизация репрессивной, контрольной функций власти в отношении архивов. Они потому вечны, что всегда актуальны - как будто их никто никогда не решал. Может, и это тоже наша норма? И тогда понятно, почему «заемная» идея об архиве как институте памяти - идея замечательная -воспринимается исключительно как метафора. У нас не приживается связанная с этой метафорой культурологическая, гуманитарная модель архива. Ведь что за ней стоит? Культурная свобода и
54
институциональная независимость архива. Они у нас невозможны, а значит, и эта модель нам не подходит. Она соответствует свободному обществу, осознающему самоценность человека и его наследия. Все это для нас метафоры.
Норма жизнедеятельности нашего архива - в прогрессирующей ведомственности, в низком статусе хранителей, в постоянном контроле использования извне, в подмене режима доступа режимом охраны. Не следует ли перестать рассматривать их как болезни, изъяны, подлежащие исправлению? Может, согласиться с тем, что это «родовые», естественные для нынешней архивной системы черты - и из этого исходить?
Е.В. Старостин: Но Вы же понимаете, что это риторические вопросы.
| И.И. Глебова: Я так понимаю, что, отвечая таким образом,
Вы, скорее, соглашаетесь со мной.
В.Ю. Афиани: Я - представитель не только архивного, но и С» «презренного» ведомственного «племени». Я бы предложил вернуться к той теме, которая сформулирована докладчиками. Мне тоже чрезвычайно импонирует идея о том, что архив, библиотека, музей являются институтами социальной памяти, национальным достоянием. Хотелось бы, чтобы все носились с архивом, назначали большие зарплаты и относились с уважением к его хранителям. Кстати, примеры подобного отношения в нашей стране есть. Моя первая научная конференция была в Армении. Ехали мы туда поездом. И когда очень неприятный мальчишка, который был на побегушках при проводнике, узнал что мы едем в Матенадаран, он восторженно сказал: «О, конференция в Матенадаране!» Мы сразу стали для него уважаемыми людьми. Потому что Матенадаран для армян связан с национальной памятью - исполняет роль хранилища национального наследия, национального архива.
Конечно, наши преподаватели обязаны говорить студентам такие красивые вещи: общество - память, архив - институт памяти. Но реальность несколько иная. Вот, здесь затрагивался вопрос об особой роли государства в архивной истории - в силу специфики
55
развития нашей страны и ее архивного дела. Как известно, по разным историческим причинам - сейчас не будем в них углубляться -до революции и в послереволюционный период роль государства сильно отличалась от того, что принято в странах европейских. Соответственно, несоизмеримы масштабы государственных бумаг -ведь государственным было все, гораздо больше, чем в какой-нибудь Франции. Что влекло за собой это огосударствление?
Никто из коллег не произнес малоинтересное слово «функция». Каждый государственный институт имеет набор неких функций. Одни являются главными, системообразующими, другие -второстепенными. В функциональном отношении государственный архив - это, во-первых, ведомственность, во-вторых, обеспечение администрации, власти. Вот главные функции отечественных архивов. Этим очень многое определяется: в ориентации на эти «го-сударственнические», «обслуживающие» функции все выстраивается в нашей архивной системе. Правильно это - неправильно, здесь мы можем спорить. Но это факт. Сейчас государство сильно потеснилось. Оно ушло из многих областей - в частности, из промышленности, экономики: появились акционерные общества, частные банки и т.д. Конечно, как правило, ситуация сохранности их документов, особенно на начальной стадии, далеко не всегда хороша. Но она меняется - в том числе потому, что иностранный капитал пришел в обработку архивов.
Вернемся еще к одной составляющей роли архива в обществе. О ней сегодня тоже много и красиво говорили, что мне было очень приятно. Это роль идентификационная: архив, хранящий память, есть инструмент национального самоопределения. Давайте отвлечемся от России и обратим внимание на наших ближайших соседей. Нужны им архивы для национальной идентификации -для самопонимания прежде всего? И если они используют архивы, то как? Ведь везде, на всем постсоветском пространстве, происходит одно и то же. Архивы не являются источником исторической правды - скорее, служат поставщиками лжи, фальсификаций. Архивы не превращаются в фундамент понимания своего исторического пути. Да, архив может служить неким документальным фундаментом - поставщиком информации для какого-то исторического исследования, хранилищем фактов, которые можно извлечь и по-
56
разному использовать. Например, широко этим пользуется телевидение. Историческая память уже стала отдельной темой для средств массовой информации. И здесь тоже вопрос: как она разрабатывается, чему служит.
Вообще, сегодня много проблем затронуто, очень важных проблем. Но мне кажется, что мы немножко ушли в сторону. Конечно, больных проблем много. Но общество у нас не является сугубо здоровым, абсолютно беспроблемным. А любой социальный институт отражает те проблемы, которые существуют в обществе. И здесь методологически важно не впадать в крайности - не проводить такой резкой грани между светом и тьмой: свет - в Европе, тьма - у нас. На самом деле, ситуация сложнее. Хотя по некоторым позициям, конечно, европейское архивное сообщество нас превосходит.
Национальный архив, национальная библиотека, национальный музей - это три столпа нации, которых у нас нет. И нам это, безусловно, мешает. Почему это произошло - вот вопрос? Может быть, у нас не стояла так остро проблема самоидентификации и выработки национального самосознания? После революции - понятно: тогда не формировалось национальное сознание, так как стояли интернациональные задачи. Потом поиск шел, но в явно извращенном виде. И в конечном счете своей национальной самоопределенности в памяти мы не нашли. Попытка была в 1990-е. Р. Г. Пихоя одно время был главным архивистом страны - его назначал Б.Н. Ельцин.
Что касается нашей административной системы, то архив, действительно, занимает в ней далеко не первое место. Но и другое верно: наш архив имеет точно такие же функции, как любой другой. Правда, происходят разные вещи. Вот, нашему архиву дали еще статус научно-исследовательского института, от которого нам только дополнительная головная боль - и никакой пользы. Правда, это особый случай, потому что мы - архив Академии наук - находимся в академической системе. Для меня, кстати, было новостью, что главный библиотекарь Академии не является научным сотрудникам. И вот сейчас, когда зарплату повысили слесарям, главному библиотекарю тоже резко ее подняли. Ну ладно, это академическая система...
57
Что же касается архива в целом, то, невзирая на «особость» наших практики и традиций, мы имеем право осмыслить, что такое архив, какую роль он играет в обществе. Это в равной степени важно и для библиотеки, музея. Вероятно, в последнюю очередь -не в первую, а именно в последнюю - какую-то функцию сохранения и развития национальной памяти они выполняют.
И последнее - каким должен быть архив в будущем. Вот, говорят об информационном обществе. Я считаю, что музей, библиотека и архив, не теряя полностью своей специфики, все больше превращаются в центры хранения, использования и распространения ретроспективной информации. В полной мере это реализуется еще только в очень далеком будущем. Но это уже происходит и сейчас. С появлением новых технологических средств, новых информационных технологий, как мне представляется, снимутся проблемы с доступностью нашего архива. Ведь помимо ведомственности есть еще масса ограничений доступа - причем вполне естественного порядка: не каждый человек пойдет в архив, захочет научиться пользоваться им. С внедрением новых технологий доступность на порядок возрастает.
Это мы испытали на себе. С тех пор как мы своими силами создали (и сейчас развиваем) сайт архива Российской академии наук, уровень востребованности нашей информации вырос просто на порядок. Ну, сколько исследователей посещает наш читальный зал? За год двести человек бывает. А количество посещающих сайт за год прыгнуло на десятки тысяч. Это реальная возможность расширения (и интенсификации) доступности - и приведения ее в соответствие с тем, как понимаются новое место и роль библиотеки, музея, архива в информационном (читай: современном) обществе. Причем, эти процессы - медленнее, может быть, чем нам хотелось бы, - но меняют роль архива. Очевидно, что востребованность ретроспективной информации увеличивается. И ее использование в политических, пропагандистских целях растет. Соответственно этому медленно, но все же будет меняться роль этих социальных институтов, их востребованность в обществе.
И.И. Глебова: Спасибо. Может быть, кто-то еще хочет выступить? И мы будем завершать.
58
Ю.Л. Троицкий, Историко-филологический факультет РГГУ: Можно конечно, конечно, ограничиться формулой «каждое общество имеет те архивы, которые...» Понятно, да? Но я думаю, это непродуктивно. Полемическая реплика Юрия Сергеевича <Пивоварова> по поводу крайности такой позиции на самом деле заострила проблему. Так вот, я думаю: здесь мы не можем даже обсуждать - за бесполезностью - высокие управленческие решения, связанные с архивами. Но мы все же можем поговорить о конкретных вещах, связанных с изменением общественной роли архива и его коммуникативных стратегий, даже несмотря на убогое юридическое, материальное и прочее обеспечение. Если сравнить современную практику трех постоянно упоминаемых сегодня институтов - библиотеки, архива и музея, - то становится очевидно: музей - наиболее подвижная институция. Заметна близость музея и театра, например. Музейная экспозиция сейчас все больше и больше приближается к «странному» статусу инсталляции. Это уже не собственно музейная экспозиция, а нечто другое. Библиотека же все больше и больше входит в союз с кафе, книжным магазином и т.д.
Мне кажется, архивы - несмотря на всю свою специфику -могли бы изменить характер своего позиционирования и тем самым коммуникативные отношения с внешней средой. Новые способы продвижения известны - Интернет, виртуальные каналы. Почему бы, например, не подумать о создании такого суперпроекта -наподобие американского «Память Америки». Я помню, как в первый раз поразился, когда нам это все показали. Конечно, это доро-гущий проект, десятки миллионов оцифрованных единиц. Но все-таки, можно было бы сыграть в будущем на формировании пресловутой национальной идеи, а заодно сделать полезное дело. Рабочее название проекта - «Память России». Можно назвать и по-другому -неважно. Мне кажется, такой проект позволяет обратиться на соответствующем управленческом уровне к руководителям фондов -РГНФ, РФФИ. Сейчас предлагается масса исследовательских программ по музеям - и практически ничего нет по архивам. Почему бы не предложить научным фондам целевые, конкурсные исследовательские программы по архивному делу? Мне кажется, это вызвало бы активность исследователей, возникли бы интересные предложения. Тем более что профессиональная конъюнктура (если
59
говорить об историках) вполне благоприятна. В Институте русской истории только что закончилась конференция (даже целый конгресс, который подготовили Ирина Петровна Репина и ее коллеги) по интеллектуальной истории. Там было целое направление (серия докладов) в русле так называемой новой интеллектуальной истории. Докладчики особо подчеркивали: интерес сейчас вызывают не просто документ с его контентом, а весь его образ - вплоть до внешнего вида: бумага, графика текста, отсылки, маргиналии и пр. Наверное, этот запрос - не только историков, но и общества в целом - вполне могут использовать архивисты.
Можно было бы подумать над созданием неких гибридных форм общественного позиционирования архивов, шире привлекать, скажем, студентов. Я постоянно просматриваю дипломные работы студентов нашего факультета и замечаю опасную тенденцию: все меньше и меньше студентов используют неопубликованные материалы, все больше и больше привлекают опубликованные документы. Это, конечно, не основной показатель качества работы, но все-таки тревожный сигнал.
л ф Е.В. Старостин: Дело в том, что есть такие проекты, про-/>■ граммы. Действует, например, компьютерная программа
описания архива Сталина. Выполнен прекрасный проект, который вызвал восхищение зарубежных коллег, - описание документов Коминтерна. Завершена программа по описанию документов еврейского народа в архивах России, Украины, Белоруссии. Есть программа, которую ведет наша кафедра, - Архивы Русской православной церкви. Удельный вес небольшой, но для таких программ вполне достаточен. Другое дело, что общество (даже Русская православная церковь) не проявляет особого, выдающегося интереса к таким программам. Нам говорят: «Пожалуйста, подарите». И все. Однако следует учитывать главное - за любой программой стоят люди, источники финансирования. Мы, скажем, хотели бы вести программы по истории архивов буддизма, ислама. Это очень важно для страны, но заинтересованных сил пока не нашлось.
И.И. Глебова: Мне все же кажется, что перекос между должным и сущим при оценке потенциала отечественных архивов
60
у нас есть. Вот, Юрий Львович <Троицкий> говорил о программах. Но любая программа, как указал Евгений Васильевич <Старостин>, нуждается в средствах. Средства же распределяются в соответствии с той иерархией, которая сложилась в системе управления. Архив в этой иерархии занимает далеко не первое место. Если вернуться к идее архива как института памяти (т.е. национального достояния - памятника, но очень специфического), следует признать: ну, не получается у нас полноценного института памяти. О чем это говорит? Об отсутствии полноценного, самостоятельного, разнообразного, внеположного власти общества. Пока не вырастет общество, не будет и архива как полноценного института памяти.
Мне кажется, что перспективы нашего архива таковы: он останется государственным учреждением, обслуживающим социальные нужды, и институтом памяти власти. Если она выделит ему деньги или согласится поддержать какие-то архивные проекты, только тогда они и будут существовать. Полезны будут культурные проекты для нужд власти, тогда она поддержит начинания архива.
Пытаясь говорить об архиве как институте памяти, мы забываем, что у нас воспроизвелась модель советского архива в новых исторических условиях. А о советских архивах присутствующие всё хорошо знают: они ориентированы не на публичность, а на охрану, причем охрану от пользователя. В них минимизированы просвещенческая функция, гуманитарная и культурная связь с пользователем. Они и сейчас затруднены. Советские доминанты в постсоветском архиве сохранились.
Правда, в нашей истории случаются такие нехарактерные эпохи, которые потом называют смутными, распадными и анархическими. Мы забываем, что в 1990-е годы перемены были названы «архивной революцией» (В.Ю. Афиани уточняет: архивно-археографической революцией). Они были связаны с либерализацией архивной системы, так как были ответом на общественную либерализацию.
От той архивной революции остался некий набор общественных свобод и несколько либерализировавшийся советский архив. Видимо, этим объясняются его перспективы. Наш архив (вместе с обществом) двигается в возвратно-поступательном ритме: ры-
61
вок в «светлое будущее» - откат в «светлое прошлое» - «покой», как-то примиряющий революционные и консервативные тенденции. Нынешний «покой» - это шаг вперед от советского архива. Но два шага назад от архива эпохи «архивно-археографической революции».
На его перспективы влияет зацикленность современного общества на идее стабильности, обращающей его в прошлое. Наше общество требует «изобретения» поддерживающих его, снимающих комплексы, умиротворяющих традиций. Поэтому в нем актуализируется идея архива - собрания подлинных документов, как бы «гарантирующих» историческую правду. В действительности речь сейчас идет о виртуализации правды истории - и идеи архива. По существу, это близко советской практике фальсификации истории - с помощью архива.
Ю.С. Пивоваров: Могу я, как человек сугубо не архивный, прокомментировать то, что здесь произошло? Вот, Тамара Серафимовна <Волкова> восхищалась зданием Национального архива в Вашингтоне. Так у них там и здание суда хорошее и вообще хорошие здания. Все, что вы рассказываете, касается всех сфер нашего общества. Можно поменять слово «архив» на слово «суд» - и будет все то же самое. Все, что случилось с архивами, происходит сейчас с судами, парламентом, выборами (собственно их больше нет), политическими партиями, профсоюзами. Архивные проблемы -это проблемы всего российского общества. Мне это совершенно очевидно. И эти проблемы не решатся программой «Память России». Можно создать такую программу - одноразовую и прекрасную - и даже будет захватывать дух от того, как все здорово выглядит. Но в целом ситуация не изменится. Можно построить великолепное здание Верховного суда, но суд будет таким же отвратительным, как суды предыдущих десятилетий. Все дело в нашем обществе. А оно не хочет ни суда, ни парламента, ни архива, ни библиотеки.
Вот, говорят: в архив стали меньше ходить и меньше вводить архивные документы в научный оборот. И в библиотеку стало меньше людей ходить. Не потому, что библиотека стала хуже, нет. Значит, в обществе происходят какие-то процессы - очень глубо-
62
кие, очень серьезные. Уважаемые докладчики говорили об информационном обществе, разработке коммуникативных стратегий архива в таком новом мире. Наше общество, конечно, может стать современно-информационным, но только по названию. Потому что останется при этом абсолютно лишенным знания - настоящего, глубокого, серьезного. И понимания самого себя. Поэтому я думаю, что сегодняшняя беседа очень хороша для тех целей, которые ставит Центр россиеведения ИНИОН РАН: выслушивать и обсуждать различные темы и преобразовывать дискуссии в какие-то работы, статьи, посвященные как отдельным профессиональным проблемам, так и общей теме - выявлению российской «эссенции».
И.И. Глебова: Спасибо. Центр россиеведения и ИНИОН РАН признательны уважаемым докладчикам и уважаемым коллегам, которые к нам пришли. Мы надеемся, что вы будете у нас еще не раз и наше общение будет плодотворным.
63
