CC BY
47
С.В. РАКИТИНА (Волгоград)
ДИСКУРСИВНОСТЬ НАУЧНОГО ТЕКСТА (на материале научных произведений В. И. Вернадского)
Обсуждается актуальная для современной теории текста проблема — дискурсивность научного текста. Эта категория, выступая текстообразующим фактором, имеет особую релевантность для осмысления семантического пространства научного текста. Материалом статьи являются тексты В.И. Вернадского.
В них обнаружено сопряжение научного и поэтического мышления известного ученого.
Укрепление в современной лингвистике антропоцентрического направления открывает новые возможности в изучении научного текста с позиций его создателя (Л.М. Алексеева, Е.А. Баженова, Н.В. Быкова, О.П. Воробьева, Н. В. Данилевская, М.Н. Кожина, М.П. Котюрова, Т.В. Кочеткова, В.В. Красильникова, Л.М. Лапп, С.Л. Мишланова, Н.П. Пешкова, В. А. Са-лимовский, Л.В. Славгородская, Р.К. Те-решкина, Е.В. Чернявская и др.). В исследованиях последних лет акцентируется внимание на проявлении в научных текстах особенностей творческого мышления автора, способов представления им целей, мотивов, оценки своей познавательной деятельности; на его способности к рефлексии, самовыражению в процессе изложения собственной научной позиции, ориентированности на адресата и т.д.
В связи с этим можно говорить о дис-курсивности научного текста, которая, вслед за В.А. Шаймиевым (1999), понимается как соотнесенность его с процессом творения автором и с фактом восприятия читателем. Выступая текстообразующим фактором, особую важность приобретает эта категория в осмыслении семантического пространства научного текста.
В творчестве известного ученого-эн-циклопедиста Владимира Ивановича Вернадского, тексты работ которого мы используем при исследовании проблем формирования научного текста, в частности при изучении закономерностей проявления дискурсивности в ходе изложения научной информации, отмечена его способность на сопряжение научного и поэтического мышления.
Являясь высокообразованной и талантливой языковой личностью, В.И. Вернадский передавал свои мысли не только доступно, оригинально, экономно, но и порой поэтично, для чего напрямую обращался к речевым образам известных поэтов. Среди русских и зарубежных авторов стихотворных произведений разных времен, образы которых запечатлены в его научных трудах, можно назвать И. В. Гёте, Е. А. Баратынского, Г. Р. Державина, Ф. И. Тютчева и др. Органическое соединение научного и поэтического мышления настолько естественно, что ученый будто бы специально не искал, искусственно не подбирал нужных ему поэтических фрагментов настолько органично они вплетались в ткань его научной речи.
Интертекстуальные связи (параллели, ассоциации) с поэтическими, художественными образами возникали сами по себе, пронизывали все его творчество, выступая характерной чертой идиостиля. Включение поэтических образов в научные тексты служило прежде всего средством актуализации доминантных смыслов, помогающих автору ярче, доходчивее, более емко выразить научные представления о действительности. Поскольку научный текст определенным образом соотнесен с процессом его создания, использование в нем поэтических фрагментов указывает на особенности речемышления автора, на появление в его сознании индивидуального образа, отражающего умение соотносить появившуюся, мелькнувшую мысль с поэтическим образом; безошибочно, мгновенно находить его в обширном потоке своего поэтического знания. В такой ситуации ученый предстает как человек, способный на субъективные переживания, а используемые им поэтические тексты помогают наиболее полно выразить личностные смыслы, рожденные в индивидуальной научной картине мира.
Часто в научных произведениях известный естествоиспытатель цитирует одного из своих любимых поэтов Ф. И. Тютчева. Так, его строка Мысль изреченная есть ложь не оставляет ученого как в моменты размышлений о смысле жизни, так и при подведении итогов научного поиска, оформлении научной мысли. К примеру, в его дневнике после прочтения романа Мартена дю Гара от 22 июня 1923 г. со-
Ракитина С. В., 2006
держится следующая запись: «Вещь сильная и глубокая. А между тем то общее впечатление, которое я не могу никогда выразить в ясных образах, но может быть ясно чувствую мысль изреченная есть ложь. Но я ее чувствую очень ясно внутренней своей сущностью. Вся жизнь и все ее наиболее сильные переживания — мгновенны и далеко не достигают хотения. В любви, в мыслях, в успехах, в достижениях, в глубочайших переживаниях и подъемах личности всегда, когда начинает подходить разум, чувствуешь мгновенность и недостаточность пережитого по сравнению с внутренней сущностью. ...
И вот написавши эти строки, вижу, что выразить мысль не удалось. И нет сейчас воли и умения выразить яснее. Но можно ли это выразить образами и словами (Вернадский 1993: 219).
В этом отрывке из записей содержится «открытие», которое подтверждается всей его жизнью и жизнью окружающих его людей: знания, чувства, переживания человека не могут быть выражены полностью с помощью слов. С позиций когнитивной семантики это происходит потому, что концептуальная информация не может быть до конца выражена языковыми средствами: концепты, выступая в качестве элементов сознания, «автономны от языка», т.е. языковые значения передают лишь некоторую часть наших знаний о мире (Болдырев 2000: 39 40).
Свои мысли на этот счет В.И. Вернадский выражает, находясь как бы попеременно в смысловых пространствах, ядром которых являются глаголы выразить и чувствовать, употребленные в этом контексте по три раза. Если проследить за функционированием глагола выразить, то можно увидеть, что в анализируемом фрагменте он представлен в контексте, актуализирующем невозможность сделать полным воплощением речи содержащиеся в индивидуальном сознании образы и мысли. Средствами выражения в тексте этого ощущения ученого выступают форма вопросительной конструкции (Но можно ли это выразить образами и словами?), как бы настраивающая читателя на размышление, и предложения с отрицанием (не могу выразить, не удалось выразить, нет воли и умения выразить). При этом невозможность обнаружить во внешнем проявлении (выразить) того, что находится в
мыслях, подчеркивается использованием наречий никогда, яснее; перформативного глагола вижу, выступающего словом, к которому присоединяется изъяснительная конструкция с союзом что, имеющая в своем составе сказуемое не удалось выразить, т.е. удачно, полно завершить высказывание.
Что касается глагола чувствовать, употребляемого в значении «уметь воспринимать, понимать» (Ожегов 1987: 725), то он используется В.И. Вернадским исключительно в утвердительных конструкциях с распространителями ясно, очень ясно; впечатления, мысль, мгновенность, недостаточность пережитого; внутренней сущностью.
К этой же цитате ученый обращается в книге «Философские мысли натуралиста» (Вернадский 1988а: 305 306). Стремясь убедить читателя в том, что «в философии, несмотря на ее глубочайшее значение в жизни человечества, нет общеобязательности признания понятия каких бы то ни было ее положений ...», он пишет: «Если к эмпирическому понятию ученый подойдет только с одним логическим анализом, «ложь» слова выявится с чрезвычайной яркостью. ... «Слово» есть аппарат несовершенный, развитие и уточнение которого в ходе исторической жизни мы можем уже сейчас научно исследовать» (Там же: 306). Если в данной части монографического исследования использована такая форма интертекстуальности, на основе которой можно лишь предполагать поэтический контекст, стоящий за цитируемыми словами ложь и слово1, то в дальнейшем изложении Вернадский прямо называет имя автора, строку и стихотворение, к которому он обращается: «Никогда ни одно научно изучаемое явление, ни один научный эмпирический факт и ни одно научное эмпирическое обобщение не может быть выражено до конца, без остатка, в словесных образах, в логических построениях ... . В предмете исследования науки всегда остается неразлагаемый рационалистически остаток ... Глубокая мысль, в яркой, красивой форме выраженная Ф. И. Тютчевым «Мысль изреченная есть ложь» (в стихотворении «Silentшm»), все-
1 Как сердцу высказать себя? / Другому как понять тебя? / Поймет ли он, чем ты живешь? / Мысль изреченная есть ложь. / Взрывая, возмутишь ключи. / Питайся ими и молчи.
гда сознательно или бессознательно чувствуется испытателем природы и всяким научным исследователем...» (Вернадский: 308).
Обращение к строке Ф. И. Тютчева объясняется, по-видимому, тем, что при помощи ее ученый в свернутом виде стремится передать главную мысль своих рассуждений о несовершенстве слова как аппарата для кодирования развивающегося знания, связей изучаемого явления с другими природными явлениями. Давая оценочную характеристику выраженной поэтом мысли, В.И. Вернадский как ученый называет ее глубокой, потому что заключенный в ней смысл осознавали, понимали сами исследователи природы, ученые в процессе проводимых научных обобщений (испытатели природы, всякие научные исследователи). Как истинный ценитель прекрасного, знаток поэзии, он определяет форму представления этой мысли, используя эпитеты, выраженные прилагательными яркая (выдающаяся по силе выражения), красивая (привлекающая внимание, доставляющая наслаждение при восприятии, полная внутреннего содержания, гармоничная).
Ту же самую мысль Вернадский выражает, употребляя открытый ряд словоформ с отрицательно-усилительным союзом ни ... ни, повтором лексемы один, постановкой местоименного наречия никогда в начало фразы. Используя названные средства, он экспрессивно выражает свое понимание ограниченности возможностей слова для передачи знаний об объективной действительности, подводя адресата к осознанию этого неоспоримого факта.
Как видим, в привлечении поэзии В. И. Вернадский как языковая личность не только реализует свою уникальность, но и находит образы, понятные и известные широкому кругу людей, делая тем самым более доступной предлагаемую информацию. Отсюда включение в научный текст поэтического фрагмента выполняет регулятивную функцию, состоящую в способности текста воздействовать на читателя, направлять его познавательную деятельность на понимание авторской концепции.
В. И. Вернадский использует приведенную цитату Ф. И. Тютчева и в первой части раздела «Пространство и время в неживой и живой природе» названной выше работы (1988а), проводя разграничение эмпирических и обычных понятий: Эмпирические понятия резко отличаются
от обычных понятий, от понятий философии, в частности тем, что они в науке непрерывно подвергаются не только логическому анализу как слова, но и реальному анализу опытом и наблюдением как тела реальности.
Слова, такой реальности отвечающие, в словах изреченный научный факт и фактам отвечающая научная мысль научное понятие, всегда подвергаются не только логическому анализу нашего мыслительного аппарата, неизбежно проникнутого личностью, они одновременно подвергаются в течение поколений, непрерывно опыту и наблюдению; ими, а не одной логикой исправляются; при этом в опыте и в наблюдении стирается проявление индивидуальности, личности.
“Мысль изреченная есть ложь” в великом образе в стихотворении сказал Федор Иванович Тютчев. В науке мысль, выраженная в изречении, непрерывно соприкасается реальным научным трудом со своим исходом, с землей-мате-рью, говоря образно, с тем, от чего она отнята в момент, когда она рассматривается только как изречение.
Верный и глубокий образ Тютчева к научной мысли не относится. Изречение ее не всю охватывает. Динамически опыт и наблюдение непрерывно восстанавливают ее связь с реальностью. Эта особенность эмпирического понятия есть такое же логическое следствие признания реальности мира, как общеобязательность научных выводов.
В этом основном ее свойстве заключается отличие научной мысли от всякой другой философской в том числе» (Вернадский 1988а: 234 — 235).
Как видим, данный фрагмент текста построен на сопоставлении эмпирических и обычных (философских) понятий. В. И. Вернадский уточняет, что при таком сопоставлении обычные понятия и понятия философии в его трактовке синонимичны. Это, возможно, объясняется тем, что «на человека и общество, на социальные отношения и философские вопросы... он смотрел как натуралист, через призму естествознания и его задач, ... считал, что для философа нужно ... только сознательно жить в своих собственных рамках, размышлять над своим «я», углубляться в себя, уходя совершенно от событий внешнего мира. При таком понимании задач философии последняя ока-
зывается не особой формой общественного сознания, но представляет собой плод индивидуального восприятия действительности данным мыслителем. Именно поэтому, по мнению В. И. Вернадского, философские учения и не могут иметь смысла общезначимых, объективных истин ...» (Кедров 1988: 456 457).
Основываясь на данной характеристике мировоззрения В.И. Вернадского, можно предполагать, что именно эмпирические понятия, с его точки зрения, сформировавшиеся в результате опыта и наблюдения, анализируемые как тела реальности, можно рассматривать в качестве логического следствия признания реального мира, как общеобязательность научных выводов. В приверженности к этой позиции ученый непоколебим, отсюда категоричность его суждений, включающая «убежденность, интеллектуальный напор, настойчивость в процессе защиты своей концепции» (Котюрова 1999: 134). В приведенном фрагменте категоричные суждения выражены следующими языковыми средствами: резко отличаются; непрерывно (2 раза), всегда, одновременно подвергаются (4 раза), непрерывно соприкасается, непрерывно восстанавливают (Вернадский 1988а).
Сопоставление названных понятий осуществляется на уровне проводимого анализа (для обычных понятий логический анализ, для эмпирических понятий логический и реальный анализ опытом и наблюдением) и рассматриваемых объектов (соответственно слова и тела реальности). При этом примечательно использование ученым для указания на различие в характере анализа эмпирических и обычных понятий модели простого предложения с градационно-сопоставительными отношениями, выражающимися с помощью двухместного союза не только ... но и и устанавливающими различный объем составляющих каждого из видов анализа.
На протяжении всего фрагмента с помощью ключевых слов и словосочетаний наука, научный факт, научная мысль (3 раза), научное понятие, научный труд, составляющих суть эмпирических понятий, В.И. Вернадский подчеркивает, что именно они опираются на факты науки. Эмпирические понятия в соответствии с его концепцией подлинно научные понятия, которые кодируются в слова; понятия, отвечающие реальности, содержащие научную
мысль, выступающие результатом реального научного труда, строящиеся на научных фактах. Высказывая мысль о различиях анализа эмпирических и научных понятий, ученый применительно к обоим его видам употребляет глагол подвергаться, который уточняется соответственно актуализаторами всегда и одновременно, непрерывно. Весь абзац, рассматривающий эти различия, наполнен повторами, концентрирующими внимание читателя на актуальности представленного в повторяемых лексемах смысла: слова (2 раза), научный (3 раза), факт (2 раза), подвергаются (2 раза), личность (2 раза), опыт (2 раза), наблюдение (2 раза).
Обращаясь снова к цитате из стихотворения Ф. И. Тютчева Мысль изреченная есть ложь, проводя тем самым диалог с определенной смысловой позицией, выраженной поэтом, а не ученым, В. И. Вернадский, в чем-то даже противореча себе, если сравнивать это высказывание с высказыванием, приведенным ранее, говорит о том, что к научному понятию это изречение не относится, поскольку в процессе опыта и наблюдения научная мысль наполняется новым содержанием. Актуа-лизатор динамически характеризует непрерывность развития как особенность процесса, происходящего с научной мыслью.
Интертекстуальность, выступая одним из основных текстообразующих механизмов научного текста, реализуется здесь в форме прямого цитирования чужого текста. Эксплицитно представленный фрагмент четко отделен от авторского текста путем использования различных средств маркировки интертекстуальности кавычки, ссылки на автора, указания на название стихотворения. Нельзя не отметить при этом стремления ученого подчеркнуть аутентичность чужой речи. Это достигается им путем полного представления в самой работе (а не в сноске, как чаще всего делается в научном тексте) автора цитируемого отрывка (Федор Иванович Тютчев), названия стихотворения, данного не в переводе, а так, как в собрании сочинений поэта ). Если в предыду-
щем контексте В. И. Вернадский, используя цитату Ф.И. Тютчева, дает оценку заключенной в ней мысли (глубокая) и формы ее выражения (красивая, яркая), в анализируемом фрагменте текста она представляется ученому как образ. Данная лексема употребляется в значении «живое, на-
глядное представление о чем-нибудь» (Ожегов 1987: 349). Оценочность включенной в текст строки поэта выражается эпитетами к лексеме образ, представленными прилагательными великий («превосходящий общий уровень, обычное значение; величайший»), верный («соответствующий истине, правильный, точный»), глубокий («достигший полноты своего проявления, высшего предела, сильный») (Там же: 60, 62, 109).
Рассматривая цитацию как форму интертекстуального взаимодействия в научном тексте, В. Е. Чернявская (2005: 52 53) выделяет ее функции (аргументирующую, подменяющую, иллюстративную) и, соответственно, типы цитат: цитату-аргумент, цитату-заместитель, цитату-пример. В анализируемом нами фрагменте текста В. И. Вернадского цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева выполняет скорее оппонирующую функцию. Смысл, заложенный в этой части стихотворения поэтом-фи-лософом, вызывает возражение ученого. В данном случае это не просто цитата, подтверждающая, аргументирующая или иллюстрирующая научное положение автора, а определенный «квант знания», актуализированный в его индивидуальном сознании, известная Вернадскому философская мысль поэта, глубокая, интересная, великая, но не совсем верная, по его мнению, в приложении к научному тексту, научной мысли. Для выражения этой позиции ученым используются общеотрицательная (Верный и глубокий образ Тютчева к научной мысли не относится) и частноотрицательная (Изречение ее не всю охватывает) конструкции; высказывание, включающее детерминант динамически; ключевые для характеристики научной мысли лексемы опыт и наблюдение, наречие непрерывно, относящееся к глаголу восстанавливать и еще более подчеркивающее его значение «вновь представить что-нибудь» (в тексте связь с реальностью). В процессе рассуждения об этом В. И. Вернадский, нарушая стилистическую целостность, включает в ткань текста лексику из обсуждаемого фрагмента слова устаревшего лексического регистра: изреченный, изречение (3 раза). Поскольку оформленная в слова мысль трактуется учёным в рамках эмпирического понятия, на синтагматическом уровне рассматриваемая лексема представлена в сочетании со словоформами научная (3 раза), в науке.
Кроме того, в данном фрагменте проводится различие и на уровне проявления личности в формировании сравниваемых понятий. По мнению Вернадского, логический анализ, с помощью которого происходит становление философских понятий, проникнут личностью. Научное же понятие формируется не только в процессе логического анализа, но и наблюдения, опыта, научных обобщений многих ученых, сделанных в разное время, в результате чего «стирается проявление индивидуальности, личности». В тексте выражается идея о роли субъекта в формировании философских и научных понятий. В связи с этим ученый высказывает убеждение в том, что в процессе становления философских понятий субъект речи явно присутствует, выражая свое отношение к излагаемому. В этом смысле можно не согласиться с Вернадским и говорить о наличии субъекта применительно и к научным понятиям, поскольку носителем определённой научной концепции, содержание которой составляют научные понятия, является конкретный ученый (субъект). С точки зрения обыденной жизни, в этом высказывании находит выражение скромность автора, считающегося основоположником ряда наук (биогеохимии, генетической минералогии, радиогеологии, биосферологии, науковедения), творцом новых научных течений. Общеизвестно, что такие понятия, как ноосфера, биосфера, живое вещество и др. сегодня ассоциируются с именем В. И. Вернадского, его вкладом в развитие заложенных в них идей.
Что касается высказанной мысли об отсутствии субъекта в становлении научных понятий, то она, по нашему мнению, интуитивно соотносится с представленным в категориальном аппарате дискурсивной теории понятием интердискурса, рассматривающимся как уровень описания высказывания-результата и представляющим собой порождающее смыслы пространство. В соответствии с данной теорией, в интердискурсе проявляется «внешний характер высказываемого по отношению к субъекту акта высказывания, когда субъект акта высказывания присваивает в момент говорения уже существующие высказывания- преконструкты (Куртин 2002: 98 99), теряя при этом свою конкретность и индивидуальность. В этом дискурсивном пространстве, определяемом как «об-
ласть памяти» (М. Фуко), в которой раздается «голос, не имеющий имени», по справедливому замечанию Ж.-Ж. Куртина, «субъект не имеет никакого специально отведенного для него места» (Куртин: 99), чем можно обосновать и правомерность высказывания В. И. Вернадского в отношении бессубъектности научных понятий.
В другом своем научном труде В.И. Вернадский обращается к цитате из стихотворения Ф.И. Тютчева «Певучесть есть в морских волнах»1 (1865). В нем ученого привлекают такие строки:
«Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник
Точнее, им используется метафора поэта мыслящий тростник. Мыслящий тростник, человек в поэзии Ф. И. Тютчева, вырастает в работе В.И. Вернадского «Научная мысль как планетное явление» (1991) в создателя науки в биосфере. Ученый проводит мысль о том, что с появлением человека «в одной из оболочек земной коры биосфере» и его разума как результата этого процесса «впервые геологические эффекты жизни становятся ясными в исторической их длительности, проявляются в краткие сроки исторического времени. «Мыслящий тростник» создатель науки в биосфере здесь может и должен судить о геологическом ходе явлений по-иному, ибо сейчас впереди он научно понял свое положение в организованности планеты. Ибо можно ясно видеть, что с его появлением в истории планеты выявился новый мощный геологический фактор» (Там же: 52).
Данный фрагмент является подтверждением того, что в ходе мыслительной, в нашем случае теоретико-познавательной, научной, деятельности, в индивидуальном научном сознании ученого за счет знаний, приобретенных им в результате научного познания, происходит расширение содержания признаков концепта «человек». Человек как «создатель науки в биосфере», в представлении В. И. Вернадского, понимает «свое положение в организован-
1Певучесть есть в морских волнах,/ Гармония в стихийных спорах,/ И стройный мусикий-ский шорох/ Струится в зыбких камышах. // Невозмутимый строй во всем, созвучье полное в природе. / Лишь в нашей призрачной свободе/ Разлад мы с нею сознаем. // Откуда, как разлад возник?/ И отчего же в общем хоре / Душа не то поет, что море, / И ропщет мыслящий тростник?
ности планеты» и способствует тому, что «в истории планеты выявился новый мощный геологический фактор». Именно указанный концептуальный признак репрезентируется ученым с помощью цитаты из стихотворения Ф. И. Тютчева. При этом определяющим для его понимания является лексема мыслящий, подчеркивающая особую роль человека, его разума в изучении и преобразовании природы. Данный пример свидетельствует о том, что поэтические образы в научных текстах Вернадского выступают средством, расширяющим суъективные и объективные характеристики концепта, насыщающим его содержание индивидуальными концептуальными признаками.
Иногда В.И. Вернадский прибегает к образному поэтическому слову, чтобы выразить основную мысль целого произведения. Эпиграфами к двум очеркам из книги «Биосфера» (1994) становятся созвучные пониманию природы ученым строки из тютчевской поэзии. В качестве эпиграфа к первому очерку «Биосфера в Космосе» Вернадский опять берет строки из стихотворения «Певучесть есть в морских волнах»:
«Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе».
Тонкое понимание природы Тютчевым, осознание себя частью Космоса было близко не только чувствам, но, что особенно важно, научным воззрениям ученого, соотносилось с открытым им законом об организованности биосферы, ее неизменном порядке, гармоничном равновесии.
В начале второго очерка «Область жизни» он использует следующие строки из стихотворения Ф. И. Тютчева «Сон на море» (1833):
«... В лучах огневицы развил он свой мир,
Земля зеленела, светился эфир ...»
Они перекликаются с мыслью Вернадского о том, что «лик планеты биосфера получает энергию, вызывающую в ней изменения из космической среды, от Солнца», что в космической среде «есть приспособления, которые передают эту действенную солнечную энергию в глубь биосферы», что живые организмы, имеющиеся в биосфере, «приспособились к окружающим условиям, выработали нужные для жизни вещества и строение» (Вернадский 1994: 357, 365). В указанном очерке научное мышление обращено в структуру земной коры, в формы нахождения
в них химических элементов, в вычисление составов бесчисленных организмов, в анализ наблюдаемых явлений. Вместе с тем рядом с научным чувствуется поэтическое восприятие природы, навеянное строками Тютчева.
В научном творчестве ученого, тонкого и глубокого мыслителя, в качестве эпиграфов встречаются стихи и других поэтов. Так, в используемом вместо введения к книге «Живое вещество» фрагменте «Два синтеза Космоса» (Вернадский 1994: 26 32) он обращается к сти-
хотворению Е.А. Баратынского, написанному на смерть И.В. Гёте:
«С природой одною он жизнью дышал, Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна. Изведан, испытан им весь человек».
В анализируемом фрагменте научного текста, повествующем о вкладе ученых в разработку вопросов «о научных, а не философских построениях Космоса», созвучной выраженной в стихотворной цитате мысли можно считать следующие слова В. И. Вернадского: «Есть всегда ученые, которые ярко чувствуют и охватывают эту живую, реальную природу нашей планеты, всю проникнутую вечным биением жизни, и для которых это понимание единой Природы является руководящей нитью всей их научной работы» (Там же: 28).
Одной жизнью с природой «дышали», по мнению В. И. Вернадского, Пристли, Лавуазье, Кавендиша, Сенебье, Ингенга-уза, де Сосюра, внесшие свой вклад в решение проблемы «питания зеленых растений, установления разницы между животными и растениями», того «круговорота вещества, который вызывается на нашей планете их совместным существованием» (Там же: 29). Фостер, по определению В. И. Вернадского, яркий натуралист, проникнутый чувством природы», давший нам впервые возможность прояснить «значение организмов уже животных в строении известковых пород, в геохимической истории углерода, кислорода, кальция, отчасти магния». К таким ученым Вернадский относит и итальянских натуралистов XVIII в. Дженерили, Марсильи, Донати, Бальдассари, Кортезе,
Спалланцали и др., начавших изучать механизм образования известняка из беспоз-вочных; немецкого натуралиста Эренбер-га, «человека того же типа охвата Природы как целого, как и Г. Фостер», который «выяснил на строении мела и всех известняков роль микроскопических организмов», доказал «органическое происхождение ряда железных руд и слоев конкреций кремния и кремнистых сланцев»; это Ламарк и Стеффенс, «два выдающихся крупных исследователя, являвшихся не только учёными, оставившими свой след в науке своего времени, но и философами, и характерными яркими личностями в работах которых, несмотря на ошибочность, по мнению В. И. Вернадского, некоторых научных гипотез, представлен «широкий взгляд на живую материю, как на основу всех геохимических процессов биосферы и даже более глубинных слоев Земли — метаморфической оболочки» (Вернадский 1994: 29 32).
Зная о вкладе этих ученых в развитие ноосферы, об оценке их труда В.И. Вернадским, можно понять, почему при выборе эпиграфа к указанной выше части научной работы ученый остановился именно на этом фрагменте стихотворения Е. А. Баратынского.
Включенные в научные тексты В.И. Вернадского поэтические образы, стихотворные отрывки, ссылки на мысли известных поэтов не только свидетельствуют о величайшей эрудиции ученого, но и выполняют аргументирующую функцию, подчеркивают глубину исследуемого вопроса как части системы, в которой все осмыслено, целесообразно, логически связано, проникнуто различными ассоциациями.
Рассматривая организованность биосферы, живого вещества как равновесие, колеблющееся в историческом и геологическом времени около точно выражаемого среднего, В. И. Вернадский (1988а: 23) высказывает свою убеждённость в том, что никогда какая-нибудь точка (например, атом или химический элемент) не возвращается в зоны веков тождественно к прежнему положению». В подтверждение неоспоримого, с его точки зрения, вывода он приводит рассуждения не только учёных, философов, но и обращается к поэзии. Например, он пишет: «Очень ярко и образно выразил эту характерную черту биосферы в одном из своих философских рас-
суждений Лейбниц (1646 — 1716), кажется, в “Теодицее”. В конце XVII в., вспоминает он, он находился в большом светском обществе в большом саду и, говоря о бесконечном разнообразии природы и о бесконечной четкости ума, указал, что никогда два листа какого-нибудь дерева или растения не являются вполне тождественными. Все попытки большого общества найти такие листья были, конечно, тщетны. Лейбниц здесь рассуждал не как наблюдатель природы, впервые открывший это явление, но как эрудит, взявший его из чтения. Можно проследить, что именно этот пример листа появился в философском фольклоре столетия раньше» (Вернадский 1988а: 23 24).
Здесь В. И. Вернадский в качестве прецедентного текста имеет в виду философскую поэму Лукреция Кара «О природе вещей», где в стихотворной форме излагаются материалистические воззрения древности, в том числе касающиеся и неповторимости природы. Упоминая о выраженной в данном произведении мысли римского поэта и философа, ученый тем самым еще раз подчеркивает, что неповторимость является характерной чертой биосферы. А говоря об эрудиции Лейбница, оценивая в нем это качество, он вместе с тем обнаруживает, что сам из той же плеяды.
Концепция о неповторимости всего, что есть в живой природе, подтверждается прямым высказыванием ученого, в котором он выделяет ключевые слова: «... в обыденной жизни это проявляется для нас в личности, в отсутствии двух тождественных индивидуальностей, не отличаемых друг от друга. В биологии проявляется оно тем, что каждый средний индивидуум живого вещества химически отличим как в своих химических соединениях, так, очевидно, и в своих химических элементах и имеет свои особые соединения» (Там же: 24) (выделено В.И. Вернадским. С.Р.).
Среди западноевропейских поэтов особенно восхищала В. И. Вернадского проникнутая глубочайшим философским смыслом и высокой художественностью поэзия И. В. Гёте. Упоминание о нем можно часто встретить в научных трудах ученого, ему он посвящал специальные разделы своих произведений, отдельные статьи. Так, во второй части книги «Пробле-
мы общей истории науки» содержится раздел «Мысли и замечания о Гёте как натуралисте» (Вернадский 1988б: 224 — 265). Давая оценку его творчеству, ученый писал: «И.В. Гёте не только был великим писателем немецкого народа. Он был первым немцем-писателем, значение и влияние которого охватили весь мир, перешли за пределы культуры немецкого народа, стали общим достоянием человечества. ... В немецкой культуре за сто лет после Гёте не явилось поэтов и писателей, по мировому влиянию и мировому захвату равных Л. Толстому или Ф. Достоевскому. Гёте стоит и сейчас один среди немцев, чего не сознавал немецкий народ при его смерти и что он начал понимать много лет позже» (Там же: 224 — 225). Как следует из приведенного текста, говоря о Гёте-писа-теле, Вернадский называет его великим, первым писателем немецкого народа, имеющим мировое значение (значение и влияние охватили весь мир, стали общим достоянием человечества).
Примером использования В. И. Вернадским поэтического творчества Гёте может служить фрагмент из монографии «Очерки геохимии» (1954). В нем ученый, прослеживая историю становления геохимии как науки, отмечает большие достижения в этой области уже к XIX в., однако с сожалением свидетельствует о том, что сложилась геохимия лишь в ХХ в., поскольку до этого времени никто не смог обобщить изученное («охватить весь материал сразу»). Причину такого положения он видит в своеобразии создавшейся атмосферы «геологической работы в то время», которая мешала проведению обобщений. Характеризуя эту атмосферу, Вернадский пишет: «Это было время замиравшего, но еще не законченного спора неп-тунистов и плутонистов, захватившего в XVIII XIX вв. ученых трех поколений. Одни нептунисты считали, что окружавшая их земная природа создана силами воды и сложилась при необычных температуре и давлении. Теснейшим образом связанная с водой жизнь имела свое почетное место в созидании окружающей нас природы. Другие плутонисты не придавали никакого серьезного значения силам и явлениям земной поверхности. Они полагали, что огромные силы, находящиеся внутри планеты, которую они представляли себе еще находящейся в ста-
дии расплавленной горячей магмы, создают окружающую нас природу. Жизнь в ней при всем ее разнообразии и кажущемся значении является мелкой частностью, не отражающей основных явлений существования планеты. Силы, деятельность которых проявляется в вулканах, гейзерах, землетрясениях, термах, образуют все основные черты лика Земли, связаны с образованием гор, горных пород и скоплений воды и газов. Эти два противоречащих представления о нашей планете действительно затрагивали основные черты миропонимания. Выбор между ними приводил к противоположным умозаключениям, имевшим глубокое жизненное значение. Вопрос шел о значении жизни и строении космоса.
Можно понять значение этих старых споров в чуждой нам умственной жизни того времени, обратив внимание на творчество великого натуралиста и поэта, яркого и страстного нептуниста, каким был
В. Гёте. Второй том его “Фауста”, где он пытался в течение всей своей жизни выразить свои представления о будущем и о задачах человеческой жизни, весь в основном проникнут отражениями и отголосками этого спора» (Вернадский 1954: 22).
Если обратиться к указанному фрагменту произведения Гёте, то можно, действительно, почувствовать атмосферу спора, в котором представители разных взглядов пытались выяснить, как происходила эволюция земной поверхности. Видимо, спор философа Анаксагора, выражающего идею плутонизма, и древнегреческого мудреца Фалеса, сторонника нептунизма, имел в виду Вернадский, упоминая об известном произведении Гёте. В нем есть строки, созвучные научному тексту ученого. Фалес убежден, что «вся жизнь проистекла из влаги» (Гёте 1978: 305), т.е. водные пространства, с позиций нептунистов, являются источником жизни. Восхваляя их, поэт метафорически выражает свою приверженность этой концепции: «на праздник моря поспешить должны мы, / Где от души нам каждый будет рад». Являясь, по выражению Вернадского, ярким и страстным нептунистом, Гёте в начале описываемой сцены («У верховьев Пенея, как прежде») вводит хор сирен, которые поют:
«С камня бросимся в Пеней,
Воду плеском рук запеним,
Грусть людей разгоним пеньем,
Чтоб жилось им веселей.
Без воды была б напасть» (Там же: 294). Нептунисты считали, что изменения, происходившие на земле, проистекали медленно, постепенно, что выражается в следующих словах Фалеса: «Во всем большом есть постепенность, / А не внезапность и мгновенность». В противоположность такому пониманию особенностей эволюции земной поверхности плутонист Анаксагор признает в ней именно внезапность: «Но здесь внезапный был толчок. / Плутон внутри огонь зажег,/ Равнину газами Эол / Взорвал, и холм произошел». Плутонисты, по словам Вернадского, считают, что «создают окружающую нас природу... огромные силы, находящиеся внутри планеты ..., деятельность которых проявляется в вулканах, гейзерах, землетрясениях, термах». Эта же мысль выражается философом Анаксагором:
Из недр горы явились мирмидоны, Пигмеи, муравьи, народ смышленый, Трудолюбивый, хоть и мелкота,
И заселили впадины хребта».
(Гёте 1978: 306) и аллегорическим персонажем Сейсмосом (по-гречески «землетрясение»):
«В конце концов признать пора Мои труды, толчки и встряски.
Без них могла ль земли кора Такой прекрасной быть, как в сказке Отдавая должное Гёте как ученому-на-туралисту, глубоко вникшему в проблему спора нептунистов и плутонистов, отсылая читателя к его «Фаусту», где устами героев поэт раскрывает сущность этих споров, Вернадский объясняет одну из причин затянувшегося становления геохимии как науки.
Как видим, обращение В.И. Вернадского к поэзии не случайно, и эта сторона его творчества еще требует серьезных исследований. В его произведениях ощущается многообразие «миров», что объясняется, на наш взгляд, редким сочетанием имеющихся у него знаний художественной литературы, искусства, поэзии с подлинно научной деятельностью, научными достижениями. Иногда привлечение в научных трудах фрагментов поэтических произведений, имен известных писателей, поэтов, ассоциаций с поэтическими и художественными образами служило коммен-
тарием к выражению оформляющейся научной мысли, порой опережающим ее.
Очень точно подметил эту особенность научной деятельности ученого Д. С. Лихачев: «В.И. Вернадский был эстетически чрезвычайно одаренным человеком. Именно эта одаренность и развила в нем научную интуицию. Наука была для Вернадского своего рода художественным творчеством. И он субъективно не мог не придавать большого значения той области, в которой чувствовал себя творцом, созидателем и, если хотите, художником» (Лихачев 2000: 97). Подтверждением этой мысли являются и строки из письма самого ученого жене Н. Е. Вернадской от 15 июня 1886 г.: «Разве можно узнать и понять, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых обширных фантазий. Говорят: одним разумом можно все постигнуть. Не верьте!.. Те, которые говорят так, не знают, что такое разум, они не понимают, что волнует, что интересует в этих работах, какие считаются одними умственными работами. Мне представляются разум и чувство тесно-претесно переплетенным клубком; одна нить разум, а другая чувство, и всюду они друг с другом соприкасаются ...» (Вернадский 1988в: 40).
Это соприкосновение разума и чувства проявляется в обращении ученого при создании научного текста к поэтическим образам, наделенным им такими функциями, как а) актуализирующая доминантные смыслы; б) аргументирующая научные воззрения автора; в) оппонирующая неразделяемую точку зрения; г) регулятивная, направляющая познавательную деятельность адресата; д) насыщающая индивидуальными концептуальными признаками содержание концептов; ж) характеризующая способность на сопряжение научного и поэтического мышления.
Литература
Болдырев, Н. Н. Когнитивная семантика / Н.Н. Болдырев. Тамбов: Тамб. гос. ун-т, 2000. 123 с.
Вернадский, В. И. Очерки биохимии /
В.И. Вернадский // Избранные сочинения. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1954. Т. 1. С. 7 392.
Вернадский, В. И. Пространство и время в живой и неживой природе / В.И. Вернадский // Философские мысли натуралиста. М.: Наука, 1988а. С. 210 381.
Вернадский, В. И. Труды по всеобщей истории науки / В.И. Вернадский. М.: Наука, 19886. 336 с.
Вернадский, В. И. Письма Н. Е. Вернадской (1886 1889) / В.И. Вернадский. М.: На-
ука, 1988в. 304 с.
Вернадский, В. И. Биосфера / В.И. Вернадский // Живое вещество и биосфера. М.: Наука, 1994. С. 315 401.
Вернадский, В.И. Два синтеза Космоса (вместо введения) / В.И. Вернадский // Живое вещество и биосфера. М.: Наука, 1994.
С. 26 - 32.
Вернадский, В.И. Научная мысль как планетное явление / В.И. Вернадский. М.: Наука, 1991. 271 с.
Вернадский Владимир. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков / сост. Г.П. Аксенов. М.: Современник, 1993. 688 с.
Гете, И.В. Фауст. Трагедия / И.В. Гете; пер. с нем. Б. Пастернака. М.: Худож. лит., 1978. 510 с.
Кедров, Б. Ф. К вопросу об эволюции мировоззрения В.И. Вернадского / Б.Ф. Кедров // Философские мысли натуралиста. М.: Наука, 1988. С. 456 459.
Котюрова, М. П. Категоричность ... не-категоричность как свойство индивидуального стиля ученого / М.Н. Котюрова // Текст: узоры ковра: науч.-метод. семинар Textus»: сб. ст. СПб. Ставрополь, 1999. Вып. 4, ч. 2. Актуальные проблемы исследования разных типов текстов. С. 133 136.
Куртин, Ж.-Ж. Шапка Клементиса (заметка о памяти и забвении в политическом дискурсе) / Ж.-Ж. Куртин // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 2002. С. 95 104.
Лихачев, Д. С. Ответы на вопросы редакции журнала «Наука в СССР» / Д.С. Лихачев // Вернадский В. И. pro et contra: Антология литературы о В. И. Вернадском за сто лет (1898 — 1998) / под общ. ред. акад. РАН А. Л. Яншина. СПб.: РХГИ, 2000. С. 96 98.
Ожегов, С. И. Словарь русского языка /
С.И. Ожегов; под ред. Н. Ю. Шведовой. М.: Рус. яз., 1987. 750 с.
Чернявская, В. Е. Интерпретация научного текста: учеб. пособие / В.Е. Чернявская. М.: КомКнига, 2005. 128 с.
Шаймиев, В. А. Метадискурсивность научного текста (на материале лингвистических произведений): монография / В.А. Шаймиев. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 1999. 281 с.
