CC BY
106
И.А. Белоконь
ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ БОРЬБА П.Н. ВРАНГЕЛЯ ЗА ПЕРЕБРОСКУ РУССКОЙ АРМИИ В БОЛГАРИЮ И КОРОЛЕВСТВО СХС
(1921 - 1922 гг.)
В ноябре 192 0 г., предвидя неизбежность военной катастрофы, генерал П.Н. Врангель не только заблаговременно приготовился к эвакуации остатков отступавшей армии, но добился ее успешной реализации. На судах к берегам Турции отправилось около 100 тыс. воинских чинов, половина которых принадлежала к строевым частям Русской армии и Флота.
Жесткие меры командного состава по укреплению дисциплины в частях эвакуированной армии помогли уберечь ее от распада, постепенно избавив ее ряды от лиц, либо идейно разошедшихся с Белым движением, либо морально опустившихся, а также откровенно маргинальных элементов путем их перевода на «беженское положение». Однако уже в январе 1921 г. выявившиеся расхождения во взглядах на грядущую судьбу чинов армии послужили источником напряженности в отношениях между врангелевским штабом и военными представителями Франции. По мнению командира французского оккупационного корпуса в Константинополе генерала Шарпи, «сохранение известного авторитета русского командования поможет сохранить порядок и дисциплину, при условии, конечно, чтобы этот авторитет не препятствовал нам при расселении беженцев».1 Штаб Врангеля исходил из совершенно иных целей: сберечь армию, чтобы в ближайшем будущем вновь вступить в войну с большевиками.
Для Врангеля задолго до крымской эвакуации стало очевидно, что Белое движение вступило в фазу агонии. По сути, единственное, что сумел сделать для него последний главком, это организовать достойный исход из России: Крым покинули не обезумевшие толпы, а сохранившие дисциплину части армии, уступившей свои позиции с немалым уроном для противника. С годами в сознании генерала все яснее проступала горькая мысль: судьбе было угодно сделать самым важным делом его жизни именно это спасение. Каким ничтожным тогда должен был казаться ему результат его нечеловеческих усилий, растраченных нервов, брошенных в горнило бойни тысяч и тысяч чужих жизней. Он желал спасения России, а всего лишь увел от сабель и пуль полтораста тысяч изнемогших в неравной борьбе воинов и напуганных обывателей. Дальнейшая жизнь грозила превратиться в изматывающее душу бесконечное ожидание и смиренное упование: на «благородную» Францию, чье милосердие измерялось прижимистостью ее налогоплательщиков, на подаяние «мировой буржуазии», в агенты которой давно и не без успеха его зачислила большевистская пропаганда, на то, что народ русский, «переболев» большевизмом, одумается и позовет его «орлов» как
спасителей. Надежд на это почти не осталось. Но вопреки всему Врангель искал почву под ногами для себя и своих подчиненных. Вопреки всему готов был противостоять настроениям и идеям, рост которых в рядах армии был неизбежен: с оставлением родины потерял смысл привычный армейский порядок, ведь армии без страны не существует. И внушить всем: их сила - в сохранении привычного единства, раз жива армия, значит жива идея, а дальше будет видно.
Французы, в свою очередь, наглядно убедились в том, что белые безвозвратно проиграли Россию большевикам. Колыхание боевых знамен на скалистых островах и в песчаных пустынях с каждым днем превращалось для них во все более абсурдное и дорогостоящее зрелище. В правительственных кругах Франции стали звучать призывы положить конец финансированию Врангеля, на нужды которого из государственного бюджета к январю 1921 г. утекло 100 млн фр. К марту эти расходы выросли вдвое.
С весны 1921 г. французские военные власти приступили к «разгрузке» лагерей в обход Врангеля, тайно агитируя против него в частях и отправляя чинов армии и беженцев крупными партиями в Советскую Россию и страны Латинской Америки.
В этих обстоятельствах Врангель стал искать возможность размещения армии на территории любого государства на условиях ее дальнейшего сохранения.
Правительство Венгрии в завязавшейся дипломатической переписке с представителями Врангеля поначалу высказало острую заинтересованность в присутствии его войск на своей территории.2 От готовности пойти на взаимовыгодный контакт с Врангелем венгерское политическое руководство удержала в целом невысокая оценка венгерским регентом боевых качеств Русской армии.
Особые надежды Врангель возлагал на возможность размещения армии на территории образованного в декабре 1918 г. Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Вчерашняя Сербия, потери которой, в относительных цифрах, были самыми большими в минувшей войне, благодаря поддержке Антанты превратилась в бесспорного лидера на Балканах. В годы Гражданской войны королевское правительство направляло в помощь белым воинские контингенты, оружие и другое военное имущество. В период решающих сражений в Северной Таврии и Крыму, где, по словам современника из врангелевского окружения, «каждая тряпка была подспорьем, не то что груженый пароход», через сербский порт Катарро Антанта направляла Врангелю военные грузы.
Королевские власти активно привлекали войска для их своевременной разгрузки на своей территории.3 Кроме того, на содержание королевской казны поступили 20 тысяч беженцев, покинувших юг России еще весной 192 0 г.
Шанс разместить воинские части в пределах монархического государства, где 47 % населения исповедовало православие, казался многообещающим не только потому, что сулил обретение духовно родственной атмосферы. Внешнеполитическая доктрина Королевства СХС напрямую отвечала замыслам Врангеля
возобновить военные действия с Советской Россией в союзе с любым ее внешнеполитическим противником: она определялась вступлением сербов в так называемую «Малую Антанту» (оборонительный союз с Чехословакией и Румынией), одной из задач которой стало предотвращение экспансии большевизма в глубь Европы.4
В свою очередь, королевское правительство, принимая участие в судьбе Русской армии, исходило из объективных национально-государственных интересов, диктовавших необходимость обеспечения формирующегося государственного аппарата квалифицированными научно-техническими и военными кадрами. В отличие от западноевропейских стран, Королевство СХС признавало полученные в гражданских и военных учебных заведениях Российской империи свидетельства имеющими законную силу. О том, какую ценность для молодого балканского государства могли иметь русские эмигранты, свидетельствуют данные статистики, согласно которым 13 % из них составляли лица с высшим образованием и 62 % - со средним.5
Одновременно Врангель и его штаб рассчитывали найти приют в соседней Королевству СХС, но крайне враждебной к нему Болгарии, куда для проведения переговоров весной 1921 г. был направлен военный представитель главкома генерал-лейтенант В.Е. Вязьмитинов. Возможность воспользоваться гостеприимством болгар рассматривалась как параллельный вариант на случай непредвиденных неудач за столом переговоров с их соседом. За минувшие три - четыре десятилетия слишком много негативного успело накопиться в отношениях между Российской империей (и Сербским королевством), с одной стороны, и Болгарией - с другой: выступление Болгарии на стороне Германии в мировой войне было трудно вычеркнуть из совместных воспоминаний.
Известная доля вины за роковой шаг этой страны, весь строй которой являлся как бы сколком с российского образца, лежала на счету царской дипломатии6, великодержавный настрой которой породил метод поочередного покровительства правительствам двух южнославянских стран - своеобразную систему «политических качелей», в которой Болгарии отводилась так и не оправдавшая себя роль «задунайской губернии».7
Промахи российской дипломатии пошли на пользу ее австрогерманским конкурентам, с успехом игравшим на межнациональных противоречиях балканских государств. В результате Болгария была ввергнута в полосу войн, длившихся с небольшими перерывами с 1912 до 1918 гг., причем в стане противников этнически близкой ей Сербии. Уже в годы Первой мировой войны Болгария - страна крестьян и мелких собственников - достаточно обескровила себя, чтобы выглядеть на мирных переговорах с союзниками в Нейи (близ Парижа) в 1919 г. политическим и экономическим калекой.
Условиями договора в Нейи территория Болгарии была урезана более чем на 11 тыс. кв. км. Часть Македонии, входившая ранее в ее состав, перешла к Королевству СХС, которому, согласно одной из статей договора, в продолжение
пяти лет болгарское правительство обязывалось поставлять по 50 тыс. тонн угля ежегодно. Болгарии запрещалось содержать вооруженные силы, превышающие 20 тыс. Между тем во внешнем мире положение Болгарии, некогда обладательницы самой крупной армии на Балканах, характеризовалось складыванием вдоль большей части ее сухопутных границ системы недружественных государств - Королевства СХС, Румынии и Греции.
Реальной властью в стране при номинальной роли монарха -сына австрийского ставленника Фердинанда Кобургского Бориса III (1918 - 1943 гг.) - обладал кабинет, сформированный из представителей мелкобуржуазной партии Болгарский земледельческий народный союз (БЗНС) во главе с его лидером А. Стамболийским.
Французы, постепенно уловившие несомненную для себя выгоду в размещении войск Врангеля в Болгарии, по негласным каналам вели нажим на «земледельческое» правительство
А. Стамболийского, сильно зависимое от масштабного коммунистического движения внутри страны. Тем самым французы надеялись внести в раскаленную социальную атмосферу хищнически обобранной победителями Болгарии «умиротворяющий» фактор вооруженного присутствия послушной себе силы.8
Несмотря на обещания принять русские части на государственную службу, данные Врангелю в апреле 1921 г. главой правительства Королевства СХС Н. Пашичем, зыбкая почва финансово-хозяйственного расстройства этой страны надолго отодвинула возможность реального их воплощения. Неоднократные заверения русской стороны в ближайшей перспективе заполучить денежные средства взамен на опережающее сроки уплаты принятие «воинских контингентов» не воспринимались королевскими министрами в качестве реальной гарантии. Правоту собственных сомнений кабинет не единожды подкреплял ссылкой на опыт содержания 20 тыс. беженцев «французской эвакуации», навязанного сербской государственной казне. Скупщина (правительство) предпочла раз и навсегда застраховать тощий бюджет королевства от новой обременительной ответственности и ждать от Врангеля необходимых денежных поступлений. Таков был общий фон полугодовых (с апреля 1921 по январь 1922 гг.) усилий русской дипломатии по отысканию средств и перевод частей Русской армии в Королевство СХС.9
Между тем весной 1921 г. члены Русского совета в письме, адресованном правительству Королевства СХС, в подобающих просительному тону выражениях обращались с ходатайством, суть которого была в следующем: «Видя разрушение армии, столь нужной России, в эту минуту мы не можем не сделать последней попытки обратиться к Вам, Представителям Братского Народа, во имя Вашего и нашего будущего: дайте приют Русской Армии на славянской земле».10
В Белграде менее всего хотели обременять себя заботой о чужой армии без государства и подданства. За демагогическими рассуждениями Русского совета о том, что шатающуюся и готовую вскоре упасть «жестокую и бессмысленную» власть большевиков
будет призвана сменить их «дисциплинированная армия», явно просвечивало стремление взвалить на королевское правительство ответственность в игре случайностей, развернувшейся в далекой Советской России. Кронштадтский мятеж и антоновщина вызвали в эмиграции такую бурю надежд на скорое возвращение на Родину, что даже известие об их подавлении не успело остудить накала иллюзий: казалось, крах советского режима стал очевидностью. Однако цепь «случайностей» не замкнулась. В марте 1921 г. в Лондоне был подписан англо-советский торговый договор, а официальный Париж счел Белое движение окончательно приговоренным.11
В подобной обстановке колебания королевского правительства по вопросу принятия врангелевских войск были естественны. Поэтому в своем послании Скупщине Русский совет попытался обозначить политические цели вождя и заодно отвести подозрения парламентских социалистов в его реставраторских замыслах. Скупщину просили о милосердии к армии, «повинующейся разумной воле, твердо знающей, чего она хочет и одинаково чуждой крайностей, как безумных социальных утопий, так и отживших форм старой русской жизни».12
Подобные туманные формулировки не были способны удовлетворить сербов: в правительственных кругах открыто заявляли, что «антибольшевистские культурные силы» сумели бы принести своей стране «несомненно большую пользу в самой России». Резонные возражения о неизбежности трагического исхода в случае их возвращения на родину парировались циничным соображением: «если 25 % возвращающихся погибнет, то остальные
7 5 % будут вести антисоветскую политику и тем ускорят падение большевиков».13
13 апреля в Белград прибыл начальник штаба главкома генерал П.Н. Шатилов: представиться Н. Пашичу и вручить тому личное послание Врангеля для королевича Александра. Престолонаследник дал аудиенцию русскому генералу. На словах Шатилов вновь изложил то, о чем в изысканных фразах ранее писал Врангель: о славянском единстве, грядущей и неминуемой гибели большевизма и надежде на братское гостеприимство сербов.14
Хотя Сен-Жерменский мирный трактат 1919 г. наделял Королевство СХС обширными территориями, их хозяйственная интеграция не успела набрать нужных оборотов, а в Черногории проявлялось антисербское движение. Свирепствовала инфляция.
В забастовочное движение вовлеклось свыше 200 тыс. работников различных предприятий, многие из которых простаивали. В парламенте Королевства проходили жаркие дебаты по поводу доработки новой конституции. Приближалось открытие Учредительного собрания, что грозило Скупщине отставкой. Министру внутренних дел Драшковичу, только накануне пережившему неудавшееся покушение на собственную персону, теперь предстояло держать ответ перед новоявленным парламентом за вскрывшиеся злоупотребления.
Эти проблемы государственного масштаба, казалось, отодвигали решение с приемом русских частей на территорию Королевства на задний план. Поэтому стало большой неожиданностью, что уже в первый день встречи с Шатиловым Н. Пашич дал согласие на прием 5 тыс. русских воинских чинов на службу в Пограничную стражу Королевства, привлечение такого же числа на строительство шоссейных магистралей и до 2 тыс. -на железнодорожную службу.
К перевозке первой, пятитысячной, партии для дорожностроительных работ было решено приступить уже 2 8 апреля. С целью организации ее приема на железнодорожной ветке Гевгели -Ниш штаб Врангеля отрядил комиссию в лице помощника начальника отделения личного состава штаба генерала Н.Ф. Эрна, доктора Сычева и ротмистра Яненко.15
2 6 апреля с борта своей яхты «Лукулл» Врангель послал секретный приказ № 6183 командирам 1-го Армейского, Донского и Кубанского корпусов, атаманам Донского, Кубанского и Терского казачьих войск, в котором сообщал как о свершившемся факте о согласии славянских правительств теперь же принять:
Королевства СХС - 10 - 11 тыс. человек на иждивение командования, Болгарии - 5 - 6 тыс. (без оглашения условий). Главком подчеркивал, что к июню 1921 г. правительство Сербии «обещало» увеличить втрое число чинов, принятых на службу в Пограничную стражу при условии, что «ныне отправляемые части вполне зарекомендуют себя безукоризненно: поведением, отличной службой и добросовестной работой».16
Для укрепления дисциплины приказ предписывал: 1) немедленно перевести из направляемых в Сербию частей в беженские батальоны всех неподходящих элементов; 2) беженские батальоны временно, впредь до особого распоряжения, оставить в нынешних лагерях; 3) части отправлять с существующей организацией; 4) ввиду необходимости разгрузить прежде всего остров Лемнос в первую партию назначить по личному усмотрению генерала Ф.Ф. Абрамова одну из Кубанских дивизий с доведением ее численности до 5 тыс. за счет штаба корпуса, Кубанского технического полка и кубанских рабочих сотен; 5) в Пограничную стражу назначить: личный конвой Врангеля с включением Кубанского гвардейского дивизиона, который переформировать в сотню, и 1-ю Донскую дивизию с увеличением ее состава за счет 2-й Донской дивизии до необходимых 5 тыс.17
Эти спешные приготовления неожиданно затормозились: в день отдачи данного приказа число принимаемых на работы чинов было снижено кабинетом Королевства до 4 тысяч. А спустя месяц, 27 мая, оно уменьшилось еще на 500 человек.18
Тем не менее Врангель, преследуя цель как можно скорее сосредоточить части армии в Сербии, возбудил 29 апреля ходатайство перед российским посланником в Королевстве СХС
В.Н. Штрандтманом, касавшееся экипировки направляемых туда частей. Через Штрандтмана Врангель намеревался получить остатки недораспределенного имущества, вывезенного на судах из Крыма и находившегося в руках французов. Они представляли
собой внушительный запас одеял - 25 тыс. штук, обуви - 8 тыс. пар, гетр - 20 тыс., различного белья и полотенец - 35 тыс. Он рассчитывал получить и лежавшее на константинопольском таможенном складе Русско-французского торгового общества обмундирование, заказанное еще летом 1920 г. и доставленное туда пароходом «Текла-Болен». «Имущества этого достаточно, -конфиденциально сообщал главком, - для полного обмундирования (кроме обуви) армии в 20 - 25 тысяч человек. Соответствующие письма были отправлены генералу Шарпи и Пелле, верховному комиссару Франции в Константинополе, а также собственному представителю в Париже генералу Миллеру соответствующих сношений. Лично на Штрандтмана главком возложил миссию представить королевскому правительству «особое самостоятельное ходатайство перед правительством Франции» о высылке имущества в Сербию «для распределения между русскими беженцами, имея в виду перевод туда наших войск».19
Чинимые французами препятствия принуждали Врангеля идти на обман. Вчерашние союзники и русская эмигрантская общественность, разошедшаяся с главкомом, превратились в молот и наковальню, между которыми оказались главком и его окружение. «Белград, - сетовал в этой связи Штрандтман,-является зеркалом, отражающим все происходящее в Париже и Константинополе». Позже Штрандтман услышал от Пашича слова, произнесенные не без искреннего сочувствия: он (Пашич) «не
знает, кто бы сумел выдержать то, что он, Штрандтман, здесь
2 0
выдерживает».20
8 мая с борта «Лукулла» на имя Пелле было послано обращение, в котором Врангель, во-первых, настаивал на эвакуации в первую очередь казаков с острова Лемнос, во-вторых, просил не отказать в принятии мер по обеспечению перевозимых частей продовольствием на весь срок переезда, осуществив расходы на счет французского правительства до самой сербской границы, в-третьих, поднимал вопрос о переводе в Сербию 8 - 10 тыс. офицеров и солдат уже из Галлиполи «при условии сохранения указанными контингентами их палаток, походных кухонь, госпитальных и хозяйственных оборудований, а также снабжения их продовольствием на весь переезд».21
У французов крепло опасение, что Врангель почувствовал себя чересчур самостоятельным. Пелле реагировал жестко и весьма определенно: «Я позволю себе напомнить, что сербское правительство до сих пор всегда подчеркивало свое намерение оказать приют беженцам, а не армии, - отвечал Врангелю верховный комиссар. - Важность этого различия с международной точки зрения не может от Вас ускользнуть. Поэтому я считал бы недопустимым, чтобы имущество, которое возьмут беженцы, нашло характер военного груза».22
В иные моменты, быть может, Врангель отступил, принявшись бы вновь играть словами, но теперь, когда были столь удачно, как ему казалось, проторены первые пути в диалоге с Белградом и Софией, он не имел права испытывать терпение своих войск. И он решился пойти на неприкрытые угрозы. 16 мая 1921 г. он
писал Пелле: «Желание французского правительства, чтобы "русские в лагерях" не выполняли приказаний своих начальников, несомненно разделяемое Вашим Превосходительством, отнюдь не может быть обязательным для "русских в лагерях", и пока "лагери" существуют, русские офицеры и солдаты едва ли согласятся в угоду французскому правительству изменить своим
23
знаменам и своим начальникам».23
Впрочем, по вопросу разгрузки Лемноса, где условия существования стали подлинным бедствием, верховный комиссар уступил быстро. 14 мая русский посол в Париже В.А. Маклаков отправил своему белградскому коллеге телеграмму: «Для генерала Врангеля: французское правительство разрешает отправлять в Сербию с Лемноса».24
Но вопрос о принятии чинов Русской армии в Пограничную стражу надолго остался висеть в воздухе. Прежде всего, кресло военного министра Королевства СХС пустовало. Главной же причиной стал почти коллективный протест правительства на внесенное Пашичем предложение занять русских в Пограничной страже. Представители командования догадывались о том, что сербских министров заботила не столько денежная сторона вопроса (хотя и она занимала немаловажное место в правительственных дискуссиях), сколько навеянные высказываниями сторонников и противников Врангеля и перехваченные чутким слухом министров сомнения в способности обнищавших казаков и солдат охранить границы от контрабандистов. И хотя первоначальные намерения широко задействовать русские части на границах королевства подстегивалось вообще неохотным желанием самих сербов поступать на эту опасную службу, эта министерская инициатива значительно ослабла.25
Сохранялась, впрочем, надежда, что нужда в технических кадрах проявит себя сильнее, тем более что в Скупщине пункт об использовании русских специалистов на строительстве и восстановлении шоссейной и железнодорожной сетей королевства подвергся основательному обсуждению. Но и тут не обошлось без разногласий. План, выработанный в стенах Министерства общественных работ, по отправке одной партии русских на шоссейное строительство в сторону болгарской границы был отменен по настоянию Военного министерства по политическим мотивам: сербы сомневались в стойкости русских чинов относительно болгарской пропаганды, будь то большевистской или любой иной.
Российский военный агент в Королевстве СХС генерал Д.Н. Потоцкий еще в апреле проинформировал сербского министра путей сообщения о том, что в Галлиполи насчитывается: инженеров различных специальностей - 50, офицеров, механиков и техников с законченным образованием - 440 человек, 4 инженерные роты и команды подрывников количеством 4 60 человек. Из чинов технического полка и инженерного училища (995 офицеров и 8 65 солдат и юнкеров) 14 0 были с «хорошей технической подготовкой».26
Таким образом, готовых сразу приступить к работе специалистов было 1 090 человек. «Они представляют исключительно подготовленный технический персонал, годный для службы по эксплуатации железных дорог, по изысканиям и ремонту путей и постройке новых линий», - резюмировал подсчеты Потоцкий. И даже выдвигал предложение еще до прибытия в Сербию создать артели рабочих, техников и механиков, снабженных кухнями и палатками, под руководством инженеров в группах числом не менее 300 человек в каждой, а сербам заготовить для них продукты и хлеб «по расчету солдатского рациона».27
Сообразуясь с желанием главкома избежать значительного распыления войск и концентрации их преимущественно в Королевстве СХС, Штрандтман прибег к игре на самолюбии сербов. 22 мая он сообщил Пашичу о намерении французов «ценнейший по своим высоким качествам технический полк» отправить не в Сербию, а в Болгарию, заметив при этом: «Потерю этих сил для Королевства я считал бы весьма прискорбною, если бы она имела место». Причиной возможной потери Штрандтман называл отсутствие прямого указания королевского правительства о желании получить полк для нужд своих железных дорог.28
Между тем сербские министры ждали от Врангеля предварительного внесения сумм, достаточных для пропитания его частей в течение двух лет из расчета по 400 динаров ежемесячно на человека. Немедленно отыскать требуемую сумму в размере 2 3 040 000 динаров (для 24 тыс. человек) было непросто. А продовольственные трудности в лагерях нарастали, как и недовольство союзниками. В.А. Маклаков, известный склонностью к холодному анализу, поделился своими откровениями со Штрандтманом: «Ведь если вся эпопея защиты Крыма кончится пролитием крови на Галлиполи, эта кровь ляжет на всех, и на русских, и на французов, и даже на сербов; когда кадетские ученики деникинской армии, спасаясь от большевиков, вступили в Бессарабию, румыны в них стреляли, когда отдельные люди бежали в Финляндию, финляндцы выселяли их назад. Нечто подобное наступает с этими лагерями».29
Призрак голодных бунтов в лагерях витал перед сознанием Пелле задолго до визита Шатилова в Белград, а 17 апреля 1921 г., когда тот уже завершил свои переговоры, верховный комиссар заявил о прекращении раздачи русским чинам пайков. За этим последовал еще ряд ультимативных нот, правда, не имевших никаких последствий, ибо Пелле отложил чреватое неприятными сценами решение на неопределенный срок. К лету 1921 г. атмосфера в Галлиполи и в особенности на Лемносе достигла критической отметки, а между тем ни Королевство СХС, ни Болгария не торопились с приемом остатков Русской армии. «Разноречивые и постоянно меняющиеся данные о принятии контингентов, - телеграфировал посланник в Константинополе А.А. Нератов своему парижскому коллеге М.Н. Гирсу, - вселяет полную неуверенность в дальнейшей судьбе».30
Весна - лето 1921 г. прошли в лихорадочных поисках денег. Некоторые суммы удалось выпросить и получить. Так, в июле
русский посол в Вашингтоне Б.А. Бехметев предоставил в распоряжение штаба остатки военного имущества из русских заказов, пылившихся на американских складах и оцененных в 1 390 658 долл.31 Приступив ради спасения армии к реализации ценностей Петроградской ссудной казны, вывезенной с юга России и хранящейся теперь в Катарро, командование Русской армии предложило в качестве надежной гарантии имевшуюся в ней «редчайшую, уникальную в мире коллекцию монет и медалей огромной нумизматической ценности». В итоге кропотливых торгово-финансовых операций, проведенных с величайшей честностью (не был обойден выплатой ни один из владельцев-эмигрантов), командованию удалось создать «военный фонд» в
3 674 522 365 динаров.32 Подкачка средств не замирала до того мгновения, пока подавляющее количество войск, предназначенных к размещению в Королевстве СХС, не оказалась на его территории (январь 1922 г.).
2 6 августа 1921 г. генерал Миллер донес из Парижа, что Финансовый совет (орган, созданный русскими послами) перевел Штрандтману 30 600 фр. на содержание лиц бывших центральных учреждений и 129 000 фр. на командный состав (54 000 фр. на штаб главкома и 7 5 000 фр. на войсковые штабы).33 Такие и тому подобные поступления со стороны существенно выручали перевезенные в королевство части армии, опасение за будущность которых в иные часы достигало в штабе Врангеля форм натурального отчаяния. Так, в середине лета 1921 г. Шатилов телеграфировал Штрандтману, что, невзирая на старания увеличить наличные денежные средства на содержание армии, в ближайшей перспективе таковой возможности не предвидится.34
Первую брешь в завесе неизвестности сумел проделать посланник в Софии А.М. Петряев при активном содействии российского военного представителя генерала Вязьмитинова. 12 мая болгарское правительство дало свое согласие на прием тысячи кубанских казаков с острова Лемнос. Заботу об их размещении приняло на себя Министерство общественных зданий, дорог и благоустройства.
Пока между представители главкома и официальным Белградом происходил безрезультатный обмен аргументами «за» и «против» принятия русских частей, в среде членов Донского и Терского кругов и Кубанской рады зародилось движение, поставившее целью вырвать казаков из-под влияния Врангеля, увезти их из лагерей и расселить по странам Балканского полуострова.35 Решимость вождей движения, оформившегося как Общеказачий
сельскохозяйственный союз, перековать мечи на орала не только расположила к нему Американский Красный Крест, но способствовала гораздо скорейшему, чем это удалось Врангелю, сближению позиций с «земледельческим» правительством Болгарии.
Врангелю удалось предотвратить первую же крупную акцию союза, добивавшегося от кабинета Стамболийского разрешения на переезд в Болгарию в обход воли главкома партии казаков. Когда комендант острова Лемнос генерал Бруссо отдал приказание прислать ему тысячу человек, желающих трудиться в Болгарии,
ему был выставлен образцовый Гундоровский полк во главе с генералом А.К. Гусельщиковым (всего 1 120 человек), который и прибыл 2 3 мая 1921 г. в Бургас. Полк был тепло встречен местным населением, и в короткий срок казаки приступили к работам.36
В переговорах с болгарами представители Врангеля не гнушались и надуманными ссылками на интересы Антанты. Так, в июне 1921 г. генерал Шатилов, обращаясь к Стамболийскому, прибег к такой формулировке своих требований: «Как Ваши интересы, так и интересы союзников настоятельно требуют как можно скорее рассредоточить Русскую Армию в Балканских странах. Позволяю себе, господин премьер-министр, обратить Ваше внимание и внимание Совета Министров на чрезвычайную остроту момента».
Суть окончательного договора, заключенного Петряевым и Вязьмитиновым 2 5 июня 1921 г. с начальником штаба болгарской армии полковником Топалджиковым и министром финансов Турлаковым, сводилась к следующему: 1) части Русской армии должны были вступить в страну без оружия, но с существующей воинской организацией, с присущей ей строгой дисциплиной, с собственной военной юстицией; 2) численность их обуславливается вместимостью свободных к 1 июля 1921 г. казарм, при некотором стеснении способных вместить до 7 тысяч человек; 3) по мере прибытия эшелонов и их размещения эта цифра может быть увеличена; 4) части должны содержаться исключительно на средства русского командования, которое обязано заблаговременно внести в Болгарский национальный банк сумму в размере 13 млн левов, или 300 тыс. долл.37
Стороны договорились о взаимном невмешательстве в дела друг друга. При этом все дела уголовного и гражданского характера подлежали болгарскому суду. Договор никогда не публиковался в болгарской печати, а для широких обывательских кругов врангелевцы преподносились местной властью как беженцы, не принявшие новую российскую власть.38
Июнь ознаменовался успешным завершением переговоров и с правительством Королевства СХС, которое, благодаря неимоверным дипломатическим усилиям Штрандтмана и Шатилова, согласилось наконец на вступление русских частей на территорию страны. Однако дело не обошлось без конфликтов и недоразумений, поскольку сербов спонтанно посещала уже знакомая русским нерешительность: выстоит ли их бюджет под напором готовых влиться в страну войск Врангеля. Например, когда в июне 1921 г. в Грецию была доставлена Кубанская казачья дивизия, сербский консул поспешил заявить, что количество прибывших в Солоникский порт казаков слишком велико и излишек предстоит вернуть обратно. Лишь срочно организованное ходатайство российского посланника перед МИДом королевства предотвратило эту кощунственную акцию. Энергичность Штрандтмана наряду с бескорыстием греческих властей, обеспечивших бесплатный проезд кубанцев до пограничного Гевгели, сумели устранить задержку
войск на территории промежуточного государства и угрозу вторичного водворения казаков на Лемнос.39
По прошествии месяца, в те дни, когда эшелоны с кубанскими частями направлялись из Гевгели в город Вранье, правительство королевства удовлетворило запрос штаба Врангеля о принятии ее чинов на службу по охране границ государства. Генерал Шатилов узнал об этом в тот самый день, когда изливал накопившееся отчаяние по поводу бедствующей половины войск на Лемносе и Галлиполи в срочном письме на имя Штрандтмана: «Положение армии ухудшилось до крайности. Вместе с тем штабу главнокомандующего союзным командованием в определенной форме даны указания о необходимости принятия незамедлительных мер по снятию русских контингентов с Галлиполи, Лемноса, Кабоджи.
Сами войска в лагерях истомились до крайности. Недоедание, жара и недохват воды подорвали силы людей». Ниже, как бы отвлекаясь от неотвязной проблемы кредитования, состояние которой он обрисовал посланнику в довольно мрачных тонах, Шатилов сокрушенно продиктовал: «Нет сомнения, что со временем дальнейшее поступление кредитов дало бы возможность постепенно увеличивать число контингентов наших в Королевстве и заветная мечта главнокомандующего - видеть всю армию собранной на территории братского сербского народа - наконец осуществилась бы. Но ждать долее невозможно».40
Спустя месяц премьер Пашич сообщил Шатилову о готовности его кабинета принять в Пограничную стражу 3 581 человека. Из его слов стало понятно, что благоприятному разрешению вопроса окончательно способствовала необходимость заполнить русскими кадрами пограничные заставы, оголившиеся по причине перевода значительной части своих в подкрепление полиции, сосредоточившейся на охране персоны королевича-регента после недавнего покушения. Подобные обстоятельства, как рассказал Пашич, принудили капитулировать даже тех из министров, которые особенно рьяно упорствовали в недопущении русских к охране границы. Но даже эта аргументация (покушение на наследника) была не в состоянии затушевать предубежденности кабинета к врангелевцам, как к якобы опасно зараженным большевистской пропагандой и едва ли не разложившихся под ее влиянием. С другой стороны, в ходе дискуссии относительно постановки их на тяжелые строительные работы придирчивость министров находила доводы в «аристократичности», а следовательно, неприспособленности их к физическому труду.41
Причем, ссылаясь на новопринятую конституцию, Пашич заметил, что, согласно ей, поступающие на службу по охране границ королевства чины Русской армии будут подвержены общему правилу поступления иностранцев на королевскую службу по контрактам. При этом Шатилова обескуражила не только названная теперь Пашичем цифра привлекаемых по найму чинов, почти на полторы тысячи меньшая обещанной им в апреле (5 тыс.), но и сам факт требуемого от них отказа
от принадлежности к частям Русской армии. Правда, в вечерней беседе с военным министром Хаджичем Шатилов уловил надежду на
доведение со временем урезанного числа до первоначального. При этом Хаджич просил Шатилова держать в строгом секрете информацию о решении своего правительства во избежание «каких-либо протестов, а в случае надобности указывать, что они прибывают на работы».42
Таким образом, П.Н. Врангелю, преодолевшему на время ряд препятствующих цели сохранения армии обстоятельств (агитация в военных и беженских лагерях против него лично, вспышки пробольшевистских настроений в частях, действия французов по распылению армии путем перевода ее чинов на беженское положение или возвращения в Россию), удалось перебросить части армии в Королевство СХС и Болгарию. Прибегнув при этом к изощренным дипломатическим маневрам, обращениям к чувствам братского долга славян, давлению на правительство Болгарии, изысканию денег и оплате переброски частей в Королевство СХС.
Примечания
1 Раковский Г. Конец белых. Прага, 1921. С. 236.
2 ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 1. Д. 50. Л. 271.
3 ГА РФ. Ф. 6817. Оп. 1. Д. 2. Л. 52
4 Югославия. Белград, 1931. С. 77.
5 Тесемников В.А. Российская эмиграция в Югославии (1919 - 1945) // истории. 1988. № 10. С. 128.
6 Русские в Болгарии. София, 1923. С. 18.
7 Соловьев Ю.А. Воспоминания дипломата. М., 1959. С. 202 - 205.
8 Калинин И.М. В стране братушек. М.; Л., 192 3. С. 3.
9 ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 2. Д. 13. Л. 377 - 378.
10
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 53.
Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М., 1987. С. 32.
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 4.
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 52. Л. 93об.
Даватц В.Х. Годы: Очерки пятилетней борьбы. Белград, 1926. С. 137 ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 19.
Там же.
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 165об.
Даватц В.Х. Указ. соч. С. 139
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 187об.
Там же. Л. 2 62.
Там же. Л. 129 - 129об.
Даватц В.Х. Указ. соч. С. 140.
Там же.
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 131.
Там же. Л. 93.
Там же. Л. 131.
Там же.
Там же. Л. 172.
Там же. Л. 209об.
Там же. Л. 194.
Там же. Л. 66.
Даватц В.Х. Указ. соч. С. 118.
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 247.
Там же. Л. 67.
Калинин И.М. Указ. соч. С. 4.
Казаки за границей: 1921 - 1925 гг. София, 1925. С. 3.
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 2. Д. 13. Л. 41.
Калинин И.М. Указ. соч. С. 63.
Даватц В.Х. Указ. соч. С. 139.
ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 50. Л. 77.
Даватц В.Х. Указ. соч. С. 137.
Вопросы
42 ГА РФ. Ф. 5942. Оп. 4. Д. 5О. Л. 72.
