CC BY
86
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 34 (288). История. Вып. 53. С. 10-14.
ДИНАМИКА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ НАСЕЛЕНИЯ СТЕПНОЙ И ЛЕСОСТЕПНОЙ ЗОН В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ I ТЫС. Н. Э.
Исследование выполнено при финансовой поддержке гранта Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг., направление научных исследований «Поддержка развития внутрироссийской мобильности научных и научно-педагогических кадров путем выполнения научных исследований молодыми учеными и преподавателями в научно-образовательных центрах в области исторических наук, в том числе истории политики, фальсификации истории и способов противодействия фальсификации истории в науке и образовании» по теме НИР: «Динамика народонаселения
Южного Урала с древности до конца XIX в.»
Рассматривается динамика взаимодействия кочевников и населения лесостепи Южного Урала во П-1¥вв. н. э. Исходя из археологических и антропологических данных, делается вывод о существовании экономических и брачных связей в начале этапа и частичных миграциях в его финале. В целом в рассматриваемый период этническая ситуация в лесостепи кардинально не изменялась.
Ключевые слова: позднесарматская культура, гунно-сарматская культура, Приуралье, курганы, миграции, кочевники, оседлое население.
Полоса лесостепи - Большая климатическая ось Евразии - не только географическая природная зона, но и своеобразная историко-культурная территория, разделяющая и соединяющая два этнокультурных полюса: степной и лесной. С древнейших времен это место разнообразных контактов двух массивов населения.
Актуальность рассмотрения динамики контактов степного и лесостепного населения в первой половине I тыс. не теряется со временем, учитывая своеобразный характер выделенного периода (особенно заключительной части). Это время - конец господства в степи ираноязычных кочевников, смена их номадами гуннского конгломерата племен. В лесостепной и лесной ойкумене - это также появление самобытных памятников, не являющихся «продуктом» местного автохтонного вызревания и увязывающихся с миграционными процессами. Большая часть изменений в материальной культуре падает на середину тысячелетия и исторически соответствует времени Великого переселения народов, что и послужило мотивацией более пристального изучения взаимодействия «кочевой степи» и леса в эту эпоху на примере ярких археологических памятников (типа Тураево, Харино, турбаслинской культуры и др.). Работ, посвященных контактам номадов и жителей леса во второй четверти тысячелетия, на порядок
меньше, а разработок начала эры почти нет (хотя в последнем случае это, вероятно, объективно связано с отсутствием контактов как таковых).
Причины физико-географического и историко-культурного порядка позволяют следующим образом очертить район исследования.
В его основе - Южное Приуралье - регион по обеим сторонам от Уральского хребта и его продолжения, массива Мугоджар. Предура-лье и Зауралье локализуют территорию к западу и востоку от Уральской горной страны1. Западную границу Предуралья, как правило, проводят по восточной части Русской равнины на севере и долготному отрезку течения р. Урал до ее впадения в Каспийское море, с юга - р. Эмба2. Южное Зауралье входит в более крупную единицу - урало-казахстанские степи, наряду с Северным и Центральным Казахстаном, восточную границу этого образования проводят по долине Иртыша на востоке3. В рамках урало-казахстанских степей Южное Зауралье с востока ограничивают р. Иргиз и меридиональным отрезком р. Тобол до широты г. Троицк4.
Граница лесостепи и степи в рамках выделенной территории при учете состояния в доагрикультурном прошлом реконструируется исследователями следующим образом. От впадения р. Самары в Волгу на западе к южным отрогам Бугульминско-Белебеевской
возвышенности; далее - на север, занимая центр и восточную часть Бельско-Демского междуречья и затем опять на юг по левобережью р. Белой; от ее излучины - на восток, огибая южные отроги Уральских гор и поднимаясь вверх по течению р. Сакмара5. В Зауралье современная граница зон проводится по течению р. Уй, однако по данным А. И. Левита юг Челябинской области в I тыс. н. э. представлял собой лесостепь6.
В степной полосе, при отсутствии естественных границ, на первый план выступают различия историко-культурного порядка.
Погребальные комплексы позднесармат-ской эпохи рассредоточены на территории от бассейна р. Урал на западе до р. Иргиз, верховьев Тобола и его левобережных притоков на востоке, от побережья Каспия и р. Эмба на юге, на севере - по уже очерченной зональной границе7. Таким образом, восточная археологическая граница распространения памятников фактически совпадает с природ-но-ландшафтной. К востоку от очерченной территории - Притоболье, инокультурный район, западная часть «саргатской вуали»8. Неоднозначность этнокультурной принадлежности ряда Ишимских комплексов т. н. «огнепоклонников» (Берлик, к. 2; Кенес, к. 11), дискутируемая среди исследователей, на наш взгляд, не позволяет объединить эти памятники с южноуральскими. Вероятно, здесь имеет смысл говорить о зоне неких культурных контактов сарматского и саргатского населения, характер и направленность которых пока неясны9.
В культурно-историческом отношении западная граница южноуральских кочевнических памятников II—IV вв. трактовалась по-разному. По А. С. Скрипкину территория к западу вплоть до низовий Дона объединена в обширный регион Азиатской Сарматии, куда входит и Южное Приуралье как его восточная периферия10. М. Г. Мошкова отмежевала южноприуральский регион от нижневолжского, выделив их как два локальных варианта позднесарматской культуры11. С. Г. Бо-талов выдвигает концепцию преобладания на территории урало-казахстанских степей в II—IV вв. населения, генетически связанного с миграцией гуннов и смешавшегося с местным сарматоидным пластом12. Западную границу этого объединения исследователь проводит сначала по предуральским степям, а затем заволжским; при этом рубеж размыт, гунно-
сарматские этнокультурные маркеры градиентом сходят на нет, перетекая в позднесар-матские (нижневолжские)13. Т. о., несмотря на принципиальные различия в трактовке этнокультурной ситуации в южноуральском регионе14, исследователи отмечают его отличие от нижнеповолжского, выделяя Заволжье как буферную, контактную зону между двумя группами кочевников. Определенную объективность в данном отношении дают итоги статистической обработки памятников Азиатской Сарматии П-^ вв. Результаты проведенных статистических процедур размежевали весь позднесарматский комплекс памятников на два локальных варианта: западный (междуречье Волги-Дона) и самаро-уральский (Заволжье и Приуралье). Последний, более монолитный, по средним значениям ведущих признаков погребального обряда статистически разделяется на Заволжскую и Приуральскую группы15.
По данным автора, на сегодняшний момент известно около 65 могильников и одиночных курганов второй половины II - начала IV в. Это - объекты с исследованными погребальными комплексами. Существенно дополняют картину некрополи, выявленные дистанционными методами, в первую очередь в результате дешифрирования аэрофотоснимков. Ключом к предварительному отнесению памятника к рассматриваемому периоду является наличие в структуре могильника своеобразных сооружений - фигурных насыпей: гантелевидные и длинные курганы, кольцеобразные и подковообразные валы-оградки. Датировка подобных сооружений II-IV вв., принятая в литературе16, не вызывает нареканий. Учитывая полную схожесть этих зауральских этнокультурных маркеров с их аналогами на раскопанных памятниках степных районов Западного Казахстана (имеется в виду, прежде всего Лебедевский комплекс памятников), представляется закономерным вывод о тождестве вмещающего ландшафта на обеих территориях, т. е. преобладании степей на территории Зауралья, в противовес наблюдениям почвоведов. Т. о. границу лесостепи для периода П-ГУ вв. следует провести по ее современному состоянию - по широте р. Уй. Так, самый северный могильник с фигурными насыпями в Челябинской области (Кассельский) находится на широте г. Верхнеуральск, т. е. к югу от отмеченной границы.
Можно выделить несколько разнопорядковых уровней взаимодействия номадов и оседлого населения лесостепи.
Картографирование могильников с суммой основных характеристик погребального обряда кочевников II—IV вв. (некрополи, в большинстве случаев, с широтной ориентировкой цепочек курганов; присутствие фигурных насыпей; индивидуальные основные захоронения; ориентировка погребенных в северный сектор, искусственная деформация головы) показывает их расположение в пределах ландшафтной зоны степей, не выходя за ее рамки. Ряд памятников находятся у ее границ, в районах восточных предгорий Урала (Бекешево III, курганные группы Комсомольский IV и VI). Круг памятников номадов, традиционно относимых ко II—IV вв., существенно расширится, если исключить введенные характеристики структуры могильника и наличия в нем особых сооружений. В этом случае много памятников с этими и иными отклонением от классического погребального канона окажется на границе с лесостепью или в ее пределах. Это относится к коллективным захоронениям Темясовского и II Селивановского могильников, каменным насыпям I Хворостянских курганов.
С другой стороны, в пределах лесостепи среди комплексов караабызской и имендя-шевской культур в период П-ГУ вв. на ряде памятников (Шиповский могильник, Имен-дяшевское городище) также фиксируются появление элементов инокультурного характера - северная ориентировка костяков, обычай искусственной деформации головы, типы вещевого инвентаря, аналогичные широко распространенным в степи17. При этом возникновения ключевого индикатора степняков - курганного обряда захоронения - не зафиксировано. Таковой отмечен в глубине леса Камско-Бельского междуречья в Старо-Муштинском курганно-грунтовом могильнике. Однако совокупность признаков погребального обряда и антропологических характеристик не позволила исследователям вывести носителей подкурганных погребений из круга кочевников позднесар-матского/гунно-сарматского времени. Сарма-тоидный компонент с примесью уралоидных признаков, захороненных в Старо-Муштин-ском могильнике, наиболее близок серии из караабызского Шиповского могильника18.
Наконец, в правобережье среднего течения Белой II Ахмеровский и Салиховский кур-
ганный могильник давно обращают на себя внимание исследователей. Сарматская составляющая некрополей не вызывает сомнений, как и наличие местных инокультурных компонентов19. Вероятно, к этому же списку стоит отнести два кургана Камбулатовского могильника в том же районе20 и единичные погребения в лесной части Зауралья Байрам-гуловского и Малковского могильников.
Еще одним источником по вопросу взаимодействия лесостепных и степных племен II-IV вв. являются сами памятники кочевников. Анализируя комплекс импортных предметов из захоронений могильника Покровка 10 (традиционно: фибулы, предметы ременных гарнитур, зеркала, бусы и гончарная посуда), авторы монографии пришли к выводу о существовании двух этапов в динамике культурных связей номадов степного Урала. На первом - вторая половина II - середина III в. - основные вектора сосредоточены в западном - юго-западном (контакты с кочевниками и оседлыми центрами Северного Причерноморья, Нижнего Подонья и Северного Кавказа) и в юго-юго-восточном (с населением Средней Азии) направлениях. Второй этап отмечен разрывам традиционных связей с западной частью Азиатской Сарматии в силу разгрома Танаиса и, с сохранением восточного направления, переориентацией контактов кочевников. С середины III в. активизируются связи в северо-северо-западном азимуте -с населением лесостепи, что археологически отразилось в росте встречаемости в захоронениях ременных гарнитур и фибул т. н. «при-камского» типа, находящих аналогии в древностях леса и лесостепи Предуралья21.
Помимо предметов материальной культуры показателен краниологический анализ серии позднесарматских черепов могильника, выявивший неоднородность состава населения. Два из трех выявленных компонентов относятся к пришлому населению из районов Закавказья и Средней Азии или Казахстана, один - местного, приуральского происхождения. Этот компонент представлен наиболее массово, при этом в основном женскими индивидуумами. Примечательно, что в серии мало метисных форм, рассматриваемая популяция существовала непродолжительное вре-мя22. Эти данные дополняют выводы о поли-морфности небольшой серии из зауральского могильника Соленый Дол, где также зафиксирован схожий с покровским приуральский
антропологический комплекс у женского черепа23. Количество обработанных антропологами материалов недостаточно для экстраполяции результатов на весь известный объем данных, но выводы напрашиваются сами.
В итоге представляется следующая картина динамики взаимодействия кочевой степи и оседлого населения лесостепной зоны в II-IV вв. н. э. Появившись в пределах южноуральской степи, кочевники достаточно быстро заняли свою ландшафтную нишу по обеим сторонам Урало-Мугоджар, чему способствовал спад периода аридизации и отсутствие конкурентов внутри уральского участка степного пояса. Достаточность территорий и отсутствие внешнего врага заставляет предполагать достаточно мирный характер начала позднесарматской эпохи этого региона24. В условиях отмечаемой исследователями диспропорции полов с преобладанием мужчин над женщинами возникала необходимость поиска брачных контактов извне25 - в данном случае, вероятно, среди лесостепного населения убаларской, а позднее имендяшевской культур Предуралья. Тенденция к контактам с лесостепью усилилась с середины III в. соображениями хозяйственно-экономического характера. III в., вероятно, стал этапом инфильтрации некоторых групп кочевого населения в лесостепь, что фиксируется материалами Шиповского могильника. С. Г. Боталов этот этап характеризует как начало доминирования над племенами лесостепи культурных приоритетов кочевой верхушки26.
Т. о. большая часть периода позднесар-матского/гунно-сарматского времени маркирует мирный характер взаимодействия степи и лесостепи, выраженный в экономических, брачных контактах, обменом (вероятно, однонаправленным - от кочевников к оседлым племенам) культурных стереотипов и возможной инфильтрацией части кочевого населения в лесостепь (оседание маргинальной части номадов?). В целом же, ни для лесостепи, ни для степного пояса этот этап не являлся временем серьезных изменений этнокультурного характера.
Иначе выглядит ситуация на рубеже III-IV и IV вв. Ряд крупных могильников появляется сначала в лесостепной части Прибелья, затем единичные погребения с сарматскими чертами фиксируются в Зауралье. Сохраняя ряд сарматских черт, эти памятники несут и компоненты местного имендяшеского и ка-
шинско-прыговского культурного ареала. Возникает новая модель взаимодействия иного характера - незначительные в масштабах, но четко выраженные миграционные процессы. При этом мигранты сохраняют свою этнокультурную идентификацию. Причины передвижений в лесостепь части населения пока четко не ясны, очевидна лишь их связь с политическими событиями в степи (как правило, увязываемые с оттоком основного населения на запад в составе гуннской орды). По большому счету эти осколочные миграции на фоне общей стабильности в лесостепи IV - первой половины V столетия не оказали сильного влияния на ситуацию в регионе. В данном случае важен сам факт их возникновения как нового витка в ходе взаимодействия степи-лесостепи.
Исходя из вышеизложенного, представляется, что лесостепь в первой половине I тыс. н. э. являлась контактной зоной для взаимодействия племен степи и леса, однако глобальных изменений в ее этнической картине не происходило вплоть до конца V в., когда в Предуралье и Прикамье появляются турбас-линская культура и памятники типа Тураево и Харино27.
Примечания
1 Учитывая что Приуралье может быть и западным, и восточным, использование в этом случае термина 'Зауралье' становится нелогичным, а термина 'Приуралье' недостаточно определенным. Поэтому в данном контексте 'Приуралье' - термин общий, а 'Предуралье' и 'Зауралье' - указание на местоположение относительно Уральского хребта. Подобной формулировки придерживается ряд географов, см.: Русскин, Г. А. Физико-географическое районирование Оренбургского Предура-лья // Физико-географическое районирование и ландшафтное картографирование Урала. Свердловск, 1983. С. 64.
2 См.: Кадильников, И. П. Физико-географическое районирование Южного Урала // Проблемы физической географии Урала. М., 1966.С. 108.
3 См.: Таиров, А. Д. Ранние кочевники урало-казахстанских степей в VII-II вв. до н. э. : автореф. дис. ... д-ра ист. наук. М., 2005. С. 3.
4 См.: Кадильников, И. П. Указ. соч. С. 108.
5 См.: Иванов, В. А. Динамика «кочевой степи» в Урало-Волжском регионе в эпоху древ-
ности и средневековья // Курганы кочевников Южного Урала. Уфа, 1995. С. 21.
6 См.: Левит, А. И. Степные и лесостепные ландшафты юга Челябинской области и их трансформация / А. И. Левит, Н. П. Мироны-чева-Токарева. Челябинск, 2005. С. 65.
7 См.: Мошкова, М. Г. Проблемы культурной атрибуции памятников евразийских кочевников последних веков до н. э. - IV в. н. э. / М. Г. Мошкова, В. Ю. Малашев, С. Б. Боле-лов // Рос. археология. 2007. № 3. С. 121.
8 См.: Могильников, В. А. Саргатская культура // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М., 1992. С. 296.
9 См.: Мошкова, М. Г. Проблемы культурной атрибуции... С. 121, 123.
10 См.: Скрипкин, А. С. Азиатская Сарматия в II-IV веках (некоторые проблемы исследования) // Сарматы и Восток : избранные труды. Волгоград, 2010.
11 См.: Мошкова, М. Г. К вопросу о двух локальных вариантах или культурах на территории Азиатской Сарматии в II-IV вв. н. э. // Проблемы истории и культуры сарматов. Волгоград, 1994. С. 22-23.
12 См.: Боталов, С. Г. : 1) Большекараганский могильник II-III вв. н. э. Кочевники Урало-казахстанских степей. Екатеринбург, 1993; 2) Гунны (попытка реконструкции культуроге-неза) // XIV Уральское археологическое совещание : тез. докл. Челябинск, 1999.
13 См.: Боталов, С. Г. : 1) Гунно-сарматы урало-казахстанских степей / С. Г. Боталов, С. Ю. Гу-цалов. Челябинск, 2009. С. 158; 2) Гунны и тюрки. Челябинск, 2000. С. 244, 252, 255, 279.
14 Далее понятия 'гунно-сарматы' и 'поздние сарматы' используются равнозначно, как носители материальной культуры кочевников II-IV вв., т. к. вопрос о природе этого кочевого образования не является объектом этой статьи.
15 См.: Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии / отв. ред. М. Г. Мошкова. Вып. 4. Позднесармат-ская эпоха. М., 2009. С. 134, 145-149, 164-165.
16 См.: Боталов, С. Г. Гунно-сарматы урало-казахстанских степей. С. 122, 123, 152, 161.
17 См.: Овсянников, В. В. Этнокультурная ситуация в Среднем Прибелье в гунно-сар-матский период (по материалам Шиповского грунтового могильника) // Взаимодействие народов Евразии в эпоху Великого Переселения народов. Ижевск, 2006.
18 См.: Сунгатов, Ф. А. Приуралье в эпоху великого переселения народов (Старо-Муш-
тинский курганно-грунтовый могильник) / Ф. А. Сунгатов, Г. Н. Гарустович, Р. М. Юсупов. Уфа, 2004. С. 77-80.
19 Ср. выводы первых и последних исследований: Васюткин, С. М. Салиховский курганный могильник конца IV-V в. в Башкирии // Совет. археология. 1986. № 2. С. 194-195; Шмуратко, Д. В. Культурогенез харинского населения Верхнего Прикамья в эпоху великого переселения народов (по данным статистического анализа) // Вестн. Челяб. гос. унта. 2011. № 1 (216). История. Вып. 43. С. 12.
20 См.: Горбунов, В. С. Новые памятники ранних кочевников в Южном Приуралье / В. С. Горбунов, В. А. Иванов // Проблемы хронологии сарматской культуры. Саратов, 1992. С. 105-106, 108.
21 См.: Малашев, В. Ю. Ранние кочевники Южного Приуралья (по материалам могильника Покровка 10) / В. Ю. Малашев, Л. Т. Яблонский // Археологические памятники раннего железного века юга России. М., 2004. С.124-126.
22 См.: Малашев, В. Ю. Степное население Южного Приуралья в позднесарматское время / В. Ю. Малашев, Л. Т. Яблонский. М.,
2008. С. 77.
23 См.: Китов, Е. П. Краниология могильника Соленый Дол позднесарматского времени в Южном Зауралье / Е. П. Китов, А. А. Хохлов // Уфим. археолог. вестн. Уфа, 2012 (в печати).
24 Хотя необходимо упомянуть о высокой степени военизированности позднесарматского общества, широко представленных в антропологическом материале травм боевого характера со смертельным исходом, показатели смертности мужчин в молодом возрасте. См.: Перерва, Е. В. Палеопатология поздних сарматов из могильников Есауловского Аксая // OPUS : междисциплинарные исследования в археологии. М., 2002. С. 145-148.
25 См.: Балабанова, М. А. Половозрастная структура населения позднесарматского времени Нижнего Поволжья // Рос. археология.
2009. № 3. С. 86.
26 См.: Боталов, С. Г. Изучение археологии гуннской эпохи Урала. Итоги и перспективы // Археологическая экспедиция : новейшие достижения в изучении историко-культурного наследия Евразии. Ижевск, 2008. С. 141.
27 Возможно, впервые эту мысль высказал
B. А. Иванов. См.: Иванов, В. А. Указ. соч.
C. 29.
