CC BY
67
внутреннем мире, о культурных традициях, о менталитете русского этноса.
1. Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. Избранные труды. М., 1995. Т. 2. С. 39.
2. Брагина А.А. Диахрония в синхронии как процесс развития языка // Русский язык: исторические судьбы и современность. Труды и материалы I Междунар. конгресса. М., 2001. С. 8-9.
3. Энштейн А. Влияние Максвела на развитие представлений о физической реальности // Собр. науч. тр. М., 1967. С. 36.
4. Шмелев А.Д. Русская языковая картина мира: мнимые противоречия // Русский язык: исторические судьбы и современность. Труды и материалы II Междунар. конгресса. М., 2004. С. 55.
5. Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания. СПб., 1994. С. 274.
6. Соколова Т.С. Очерки по русской лингво-фольклористике: монография. Белгород, 2002. С. 67.
7. Телия В.Н. Первоочередные задачи и методологические проблемы исследования фразео-
логического состава языка в контексте культуры // Фразеология в контексте культуры. М., 1999.
8. Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М., 1986. С. 40.
9. Колесов В.В. Жизнь происходит от слова. СПб., 1999. С. 81.
10. Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 2000.
11. Гильфердинг А.Ф. Онежские былины. Москва; Ленинград, 1949. Т. 1. С. 97.
12. Топоров В.Н. Русский Святогор: свое и чужое (к проблеме культурно-языковых контактов) // Славянское и балканское языкознание. Проблемы языковых контактов. М., 1983. С. 90.
Поступила в редакцию 12.05.2009 г.
Sokolova T.S. Folklore version of linguistic picture of the world. The article reveals a number of the specific signs of the linguistik picture of the world in the folklore genres, which appears as one of the variants of picture of the world of national language.
Key words: folklore language; picture of world; specific signs.
УДК 81:39; 81'27; 398
ДИМИНУТИВНОСТЬ КАК ЭТНОПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН В РУССКОМ ПЛАЧЕ
© Л.Ю. Резниченко, Л.И. Резниченко
В статье обсуждается возможность построения этнопсихотипа через призму диминутивности в русском плаче. Тексты причета рассматриваются как особый тип фольклорного дискурса. Этническая обусловленность познания и эмоционального поведения языковой личности позволяет исследовать особенности национальной языковой личности, национального характера, связанные со спецификой психического поведения этнической общности, заложенной в системе представлений и кодов поведения. Диминутивы представляют средства эмоциональной экспрессии и отражения картины мира, являются маркерами и проводниками национально-культурной специфики, выступая также в функции трансляторов этноконнотации.
Ключевые слова: диминутивность; этнопсихотип; русский плач; этноконнотация.
В фокусе рассмотрения в рамках заявленной темы материалы фольклорных текстов [1; 2] русского плача (причета), представляющие специфический тип фольклорного дискурса. Плачи неоднократно становились объектом исследования в различных аспектах, постоянно приоткрывая новые грани данного национально-культурного феномена. Повышенная концентрация диминути-
вов в тексте причета (в среднем 22 димину-тива на 29 строк причета) заставляет задуматься о том, что они не просто являются характерной чертой русского фольклорного дискурса, но и специфическим образом характеризуют как этот дискурс, так и языковую этническую личность, что в конечном итоге дает определенную возможность получения доступа к дополнительной информа-
ции для построения модели этнопсихотипа. В причете диминутивы в подавляющем большинстве не связаны с семантикой размера, а передают эмоционально-субъективную оценку, маркируя точки эмоциональной напряженности, таким образом, с одной стороны, выполняя сигнальную функцию в тексте, с другой - являясь показателями этнической личности (этническая личность - универсальная сущность, представляющая единство индивидуальной, национальной и общечеловеческой культуры). Существование этнической обусловленности познания, эмоционального поведения индивида, его языка и речи давно не вызывает сомнений. Дими-нутивы, являясь средствами отражения и концептуализации картины мира национальной языковой личностью, могут транслировать национально-культурную специфику. Исследование национальной языковой личности, национального характера, национального духа связано с исследованием особенностей психического поведения этнической общности, заложенных в системе представлений и кодов поведения. Таким образом, возможной оказывается попытка построения модели этнопсихолингвистического типа, представляемого как интеллектуально-эмоциональный тип личности со специфической структурой речевого и неречевого коммуникативного поведения, определяемого культурными особенностями общества, связанного с различными этническими стереотипами, а диминутивность рассматривать как особый психоэтнический феномен.
Плач определяется как сильная эмоциональная реакция на физические и душевные страдания, стресс. Это также средство облегчения страдания. Плач - концептуальная основа для названия русской обрядовой словесной традиции. Тремя основными типами плача (причета) на Руси являются - погребальный (наиболее древний), свадебный и рекрутный (более поздний). Историческая перспектива плача уходит корнями в до-письменную языческую традицию, первые письменные свидетельства древнерусского плача встречаются в «Слове о Полку Игоре-ве» (Золотое слово Святослава (плач по павшим): «Тогда великый Святъславъ изрони злато слово с слезами смешено», плач Ярославны: «Ярославна рано плачетъ въ Путив-ле на забрале, аркучи»), а также в «Повести
Временных лет». Плач соответствует эмоциональному типу русской этнической личности («тип русской души»). Поэтому Карна (сестра Жели > желети - «лишаться чего, терять» > жаль, сожаление, см. далее о концепте ‘жалость) - Богиня печали и скорби -среди наиболее почитаемых (7 апреля) божеств у древних славян (упоминается в «Слове о Полку Игореве»: «А Игорева храб-раго плъку не кресити! За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли»). Многие факты свидетельствуют об актуальности концепта плач в русском языковом сознании. Е. Евтушенко характеризует плач как «российский гений»: «...Есть гений российский -рыдать... Когда на душе - ни засова, рыдание как благодать... Что прячет он, русский наш причет? - Все боли России - в себе, когда, словно кречет, он кличет товарищей в синеве» [3]. Самое русское дерево, являющееся олицетворением России, береза, тоже плачет («...то плачут березы, то плачут березы...»); образ березы-плакальщицы -прецендентен в русской поэзии, литературе, песенном дискурсе. Плачет и русский народный инструмент жалейка («жаломейка»), этимологически, вероятно, также восходящий к корню -жаль-. Как наказ звучит призыв Окуджавы не стесняться сентиментальности и естественности проявления чувств: «Давайте горевать и плакать откровенно, то вместе, то поврозь, а то попеременно» [4].
Северный плач (причет) - до настоящего времени сохранившаяся словесная часть ма-гико-ритуальной практики в северной обрядовой традиции (похоронный причет в д. Веркола, Архангельской области). Описание языковой личности (этнической личности) и ее психотипа (этнопсихотипа) связано с определением порождаемого ей дискурса. Мнение В.П. Руднева о том, что ритуальномифологические тексты являются праисточ-никами современного обсессивного дискурса [5], наводит на размышление, что плач (причет) также может относиться к обсессивному типу дискурса. Термин «обсессия» появился благодаря исследованиям в области психологии и психиатрии и был введен немецким психиатром Рихардом Крафт-Эбингом (KraftEbing Richard, 1840-1902). Возможность определения причетного дискурса как обсес-сивного основана на том, что обсессия часто определяется как защитный ритуал, а плач
(этимологически восходящий к ст. слав. плакати) представляет защитный механизм и тип реагирования личности на проблемную или травмирующую ситуацию в целях сохранения личностного «я». В общем смысле, представляет защиту от депрессии и эмоционального срыва. В.Н. Топоров, со ссылкой на К. Леви-Строса, связывает архаический ритуал с «мотивом тревоги»: «Ритуал не есть реакция на жизнь. Он есть реакция на то, что из жизни сделала мысль; он соответствует лишь тому образу, в котором человек мыслит мир...» [6]. Невротическая черта обсессии -психастеническая акцентуация характера личности (тревога, фатализм). Обсессия причетного дискурса проявляется в двух типах страха: страхом смерти и страхом перед неотвратимостью Судьбы (имеющей особое значение в русской ментальности и проявляющейся в фатализме как психоэмоциональной черте русской языковой личности). Плач отражает три основных переходных момента в жизненном цикле русского человека, связанном с приобретением нового социального статуса, и тем самым характеризуется лиминальностью (переходом от старого статуса к новому: вдовство, замужество, служба, сопровождаемые сильным эмоциональным состоянием). Плачи (причеты), таким образом, выступают как эмоциональная рефлексия лиминального состояния. Соответственно, причетный дискурс также может в какой-то мере характеризоваться как лими-нальный дискурс. Проявление обсессии соответствует различным типам причета: похоронный - обусловлен свершившимся фактом, необратимостью действительности (уже ничего нельзя изменить, а умершего вернуть невозможно), соответственно, он призван урегулировать адаптацию психики к восприятию грани между бытием и небытием; свадебный и рекрутный причет как бы обусловлены тревожной мнительностью в отношении возможных, но не обязательных, маловероятных несчастий и неудач и адаптации к новым условиям (самоадаптация и адаптация оплакиваемого), а горевание приобретает игровые черты. Обсессия как преодоление коллективного невроза - свойство или «прием» архаического сознания, этому «приему» соответствуют определенные типы фольклорного дискурса (например, заговор) [5]. Причетный дискурс как проявление невроти-
ческой защиты в этом плане направлен на коррекцию / адаптацию мира (в проекции внутренний мир / внешний мир) от неблагоприятного и болезненного состояния к более комфортному состоянию (мир изменить нельзя, но можно к нему адаптироваться) и имеет, таким образом, психотерапевтический аспект как средство восстановления эмоционального равновесия. К обсессивной черте причетного дискурса можно отнести циклическое повторение (псих. «эффект застревания») одних и тех же слов, реализующееся в тавтологиях, повторяемости формул и предложений, дотошном перечислении
предметов, событий, повторяемости сценария, стилистически выполняющих функцию интенсификации. Это явление напоминает механизм вытеснения как психический процесс адаптации, особенно характерный для причета погребального, возможно, подсознательно связанного скрытым проявлением влечения к смерти [7], реализующийся в виде ритуального смакования ее неизбежности через душевную боль. Обрядовый плач совпадает по времени с объективной первой стадией горевания - шоком [8], продолжающимся 2-3 дня после смерти близкого человека, сопровождающимся психическим страданием в виде сверхсильного эмоционального напряжения, при котором могут отмечаться изменения ясности сознания, частично находящие отражение в обрядовом плаче: возникает легкое чувство нереальности и ощущение увеличения эмоционального расстояния, поглощенность образом утраченного, чувство вины (рассматриваемое далее во 2 примере похоронного причета), идентификация с утратой: «Дайте волюшку споряд-ныи соседушки, не жалейте-тко печальноей горюшицы, не могу терпеть победная головушка. Как долить тоска великая тоскичуш-ка: со кручинушки смеретушка не придет, со кручинушки душа с грудей не выдет, мое личушко ведь есть да не бумажное... Подой-дите-тко сиротны малы детушки вы ко этой колоде белодубовой. ко родителю ко батюшку. вам ведь в ком искать великого желаньице и ласковых прелестных слове-чушек, уж так мне победноей тошнешень-ко...» Сильное эмоциональные напряжение вызывает дурноту или тошноту как физиологическое проявление срыва, требующего излияния: «... как надо порою до рвоты хотя бы
немножко повыть» [3]. Когнитивный образ горевания в других типах причета, подпитываемый эмоциями утраты, несколько другого характера - временный и неокончательный, таким образом, отличается от похоронного, хотя и имеет схожий сценарий. В этом случае возможно говорить об игровой (людиче-ской) обсессии, выходящей за рамки рассмотрения данной статьи.
Приведенные наблюдения не сводятся, однако, к проведению прямой параллели между обсессивным дискурсом и обсессивной личностью (личность скорее имеющая лишь некоторые черты обсессии, сильноэмоциональная и гиперчувствительная). Русская эмоциональность порождает три основных типа плача / причета (и ряд более мелких фольклорных форм) как средство эмоциональной саморегуляции (в других национальных традициях преобладает или является единственным похоронный плач), и это не избыточность, а необходимость этнопсихологической самоидентификации.
Плач аккумулирует не только личные, субъективные переживания и горести, но часто горести народные, осмысленные как коллективные, пропущенные через коллективное эмоциональное сознание. Плач воспринимается национальным сознанием как естественное проявление эмоций и душеиз-лияния: «В заколдованной области плача, в тайне смеха - позорного нет!» [9].
Диминутивы в плаче представляют собой опорные эмоциональные структуры -сигналы, как сгустки эмоционального заряда. Их повторяемость имеет не только формальную основу (как может показаться на первый взгляд), но и определенную функциональную основу: диминутивы фиксируют акцентуацию наиболее значимых фрагментов текста причета, представляющих когнитивную / прагматическую значимость. Намечается внутренне мотивированная связь между формой и содержанием: фиксация проявляется как на просодическом уровне (рифморитмическом выделении), реализующаяся в конечном итоге в специфике смысловой организации текста причета, основанном на переливе (рифме) диминутивных огласовок: «смертушку-векушко», «за велико прегре-шеньце тяжело неможеньице» (часто для реализации явных или скрытых причинноследственных связей), «победныих голову-
шек - законных сдержавушек - малых детушек»; так и на семантическом: в тексте плача диминутивы объективируют очаги го-ревания - диминутивизации подвергаются объекты горевания (имеют разную направленность) и все, что связано с объектами го-ревания. Диминутивы плача вплетаются в устойчивые эпитеты, идиоматизирующиеся и имеющие постоянную воспроизводимость, веками сохраняющуюся в этническом ментальном пространстве. Помимо вышеотме-ченных, функции диминутивов в плаче распадаются на целый ряд семантически связанных функций, по сути обусловленных широким диапазоном эмоций, транслируемых ди-минутивами. Диминутивы запускают адаптивный механизм утешения (в т. ч. самоутешения), реализующийся в экспликации ласковости, имеющий психологическую основу, отрабатываемую онтогенетически и резуль-татирующуюся в подсознательном программировании на позитив и позитивные эмоции. Диминутивы, транслируя национальные эмоции (порождаемые «типом души»), одновременно объективируют ряд русских культурных концептов, сформированных в процессе развития этнической культуры и народного менталитета, посредством эмоциональной выделенности, отражающих значимость для русской ментальности. Концепт ‘ жалость синонимичен и прототипичен самому плачу-жалобе. Данный концепт можно определить как ассоциативно-образный поликонденсат, объединяющий множество семантически изоморфных (и смежных) субконцептов и концептов, запечатленных в русском ментальном коде (среди которых судьба - долюшка, судьбинушка; тоска - кручина (сочетающая боль и грусть), кручинушка, тоскинушка, тоскичушка (.зеленая, гложет, беспросветная)). Только в русской ментальности могла возникнуть светлая грусть-тоска по усопшему (например, у А. Ахматовой: «я не знаю ты жив или умер, на земле тебя можно искать или только в вечерней думе по усопшем светло горевать» [10]). Связь тоски и грусти порождает особый психоэмоциональный тип русской души - «нежность грустную русской души» [3], создающую особую лиричность, что позволяет говорить о поэтике диминутивно-сти, пронизывающей всю канву плача, создающей, в итоге, и поэтику причета. Триада
жалость-судьба-тоска образуют герменевтический круг, замыкающийся на средоточии эмоционально-жизненной сущности - душе. Трансляция диминутивами экспрессии и эмоциональной напряженности в плаче достигается усилением степени интенсивности признака, действия, оценки. Их нагнетание в тексте создает специфический жалостный колорит плача. Особенностью русской ментальности является жалоба на судьбу, долю, но не ее проклятие, как можно было бы ожидать, а ее принятие через диминутивизацию, что находит отражение в русском смирении и долготерпении. Национально-культурные
концепты в плаче сами активно вовлекаются в диминутивизацию: ‘душа’, ‘доля-судьба’, ‘тоска’, ‘воля’, ‘поле’, ‘кровь’, ‘жалость’, и отражают ментально-психологическую специфику характера и ценностную ориентацию русского народа. Концепт жалость объединяет в себе и эмоцию, и чувство. Жалость входит в концептуальную структуру концепта ‘диминутивность’, раскрывая ее разные грани, подробное описание которых невозможно в рамках статьи, отметим в этой связи лишь некоторые аспекты. Причет построен на различных типах объективации концепта ‘жалость’: «жалость к себе», «жалость к объекту причета», «жалость вселенская, всепоглощающая» (близкая по сути и связанная с концептом тоска, кручина). Жалость как основная системоорганизующая структура причета реализуется во всех трех типах причетного дискурса: в свадебном, похоронном и рекрутном. В похоронном причете намечается два типа с выраженной акцентуацией.
1. Жалость к себе доминирует над жалостью к покойному:
«И на кого же ты меня оставила сиротинушку. И что хоша приде ко мни, сиротинушке, велико большо горюшко, только не к кому сиротинушке, пришануть буйной головушки» (плач по матери).
2. Жалость к покойному преобладает, сокрушение о несделанном, порожденное острым чувством вины: «.обувать то твоих резвых ноженек, одевать то твоих девочих плеченек; Теби не было все, белая лебедушка, по ноженькам-то не было обуточки, по плеченькам - одеточки... не было покупочек, обновочек, летних украшеньицев, зимних согреваньицев» (плач по дочери).
В свадебном причете жалость в основном объективируется в форме «жалость к себе», реже «жалость к невесте со стороны родни». Векторы диминутивизации как рефлексия сильно-эмоционального состояния реализуются следующим образом.
1. Пространство-время относительно субъекта (параметрические наречия, передающие интенсивность зеркально состоянию субъекта): «Гляда, мне молодешеньке сходит сонце низехонько, белы дни коротехоньки, идет време скорехонько...», «во все четыре сторонушки... разобьет то погодушкой».
2. Личное пространство, «я физиче-
ское»: «У меня, молодешеньки, ноженьки подгибаютсе, да рученьки вниз опускаютсе, да захватило сердеченько: не могу сказать-то словеченька». Свадебный причет отличается широтой референции (родители, родня, гости, подруги, жених, сваха, будущая родня). Основной прагматической стратегией свадебных причитаний является эмоциональный протест против утраты девичьей вольной жизни (имеющей высокий ценностный индекс в русской ментальности), подпитываемый страхом перед «чужими» - женихом и его родней в причете и характеризуемый драматизмом эмоционального надрыва: с
чужими - «не отмовить словечушка», «недо-рослой травоньки», «недозрелой ягодки» (плач невесты).
Конкретные семантико-психологические и эмоционально-эстетические реализации концепта ‘диминутивность’ определяются особенностями языкового сознания личности. Русская языковая личность как обобщенный символ / образ носителя и проводника культурных, языковых, коммуникативно-деятельностных поведенческих реакций, ценностей, знаний, установок и традиций представляет особый русский этнопсихотип, специфически отраженный в причете посредством диминутивной проекции как сильно-эмоциональный психотип, а диминутивы, как средства эмоциональной экспрессии и отражения картины мира, являются маркерами и проводниками национально-культурной специфики, выступая также в функции трансляторов этноконнотации.
1. Причитания Северного края, собранные Е.В. Барсовым. М., 1872.
2. Обрядовая поэзия Пинежья. М., 1980.
3. Евтушенко Е. Плач по плакальщицам // В начале было слово. Десять веков русской поэзии. Антология. М., 2008 Т. 1.
4. Окуджава Б. Пожелание друзьям. иКЬ: http://www.bards.ru/Okoudjava. Загл. с экрана.
5. Руднев В.П. Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология. М., 2002.
6. Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988. С. 57.
7. Фрейд З. Психопатология обыденной жизни // Психология бессознательного. М., 1990.
8. Моховиков Н., Дыхне Е.А. Кризисы и травмы. М., 2007. Вып. 1.
9. Блок А. «О, весна без конца и без краю» // Блок А. Избранное. М., 1969.
10. Ахматова А. «Я не знаю, ты жив или умер.» // Библиотека поэзии. иКЬ: http://ahmatova.ouc. ш/іа-пе^ти-гі-^-іІі-итег.ктІ. Загл. с экрана.
Поступила в редакцию 14.09.2009 г.
Reznitchenko L.Yu., Reznitchenko L.I. Diminutiveness as ethno-psycholinguistic phenomenon in Russian lamentation. The possibility of construction ethnic psychotype through a prism of diminutiveness in Russian lamentation is under discussion in this article. Texts of lamentation are considered a special type of a folklore discourse. Ethnic conditionality of knowledge and emotional behavior of the linguo-person allows investigating features of the national linguo-person, national character, connected with specificity of mental behavior of the ethnic communion incorporated in the system of representations and codes of behavior. Diminutives are means of emotional expression and reflectors of world-image, being the markers and conductors of national-cultural specificity, thus acting in the function of compilers of the ethnic connotation.
Key words: diminutiveness; ethnic psychotype; Russian lamentation; ethnic connotation.
УДК 482
НЕКОТОРЫЕ СТРАНИЦЫ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ РОССИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII - НАЧАЛЕ XXI в. ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ДВИЖЕНИЯ РУССКО-ПРАВОСЛАВНОГО ИМЕННИКА (ЗВУК [Л] В ИСТОРИЧЕСКОМ ДВИЖЕНИИ РУССКИХ ЖЕНСКИХ ИМЕН)
© Е.В. Трофимова
В статье прослеживается движение разнообразия женских имен в городе и селе на непрерывном отрезке в ХУШ-ХХ1 вв., развитие нашего «ономастического богатства», а также объясняются некоторые фонетические процессы, стоявшие за особенностями и изменениями письменных форм русских имен.
Ключевые слова: движение женских имен; разнообразие женских имен; [Л] в женских именах.
В данной статье мы остановимся на анализе причин исторического движения совокупности женских имен со второй половины XVIII в. до наших дней. Движение мужских имен мы будем использовать лишь для необходимых сравнений.
Первая обязанность исследователя непрерывных длительных социальных процессов -работать с надежными и репрезентативными массовыми источниками. В случае с именами таковые источники формируются в России с середины XVIII в. с повсеместным введением приходских метрических книг, в которых среди очень важной и связанной информации записывались даты рождения и имена православных. После революции 1917 г. принципы
и структуру церковного учета подхватила статистика советских отделов ЗАГС.
Числа имен и дат рождений конкретных людей (или указаний возраста для вступавших в брак) в «метриках» и загсовских карточках более чем достаточно для исследования любых срезов непрерывного движения совокупности имен на отрезке в два с половиной века. Чтобы получить общероссийскую картину и возможность сравнения именников в разных пространствах, времени и социальных срезах, мы дополняем уже названные источники исторического движения имен именными списками различных Книг памяти, персоналиями энциклопедий и биографических словарей, содержащими имена,
