Научная статья на тему 'Диктатура как форма реализации суверенитета (по К. Шмитту)'

Диктатура как форма реализации суверенитета (по К. Шмитту) Текст научной статьи по специальности «Право»

CC BY
687
81
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Юристъ - Правоведъ
ВАК
Область наук
Ключевые слова
ВЕРХОВЕНСТВО / ВЛАСТЬ / ИДЕОЛОГИЯ / СУВЕРЕНИТЕТ / СОСЛОВИЯ / ТЕОРИЯ ДЕЦИОНИЗМА / ОРИГИНАЛЬНОСТЬ / ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТЬ

Аннотация научной статьи по праву, автор научной работы — Романова Л. М.

Авторитет не истина, создает закон. Современная либеральная наука в основном некритично восприняла классические, естественноправовые постулаты приоритетной институционализации суверенитета.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Диктатура как форма реализации суверенитета (по К. Шмитту)»

Романова Л.М.

ДИКТАТУРА КАК ФОРМА РЕАЛИЗАЦИИ СУВЕРЕНИТЕТА

(ПО К. ШМИТТУ)

Возвышение идеи «верховенства права» над государством состоит в том, что никакой правовой порядок не имеет оснований в самом себе. Единственным основанием власти закона является акт его провозглашения, но особого рода, соответствующего историческому действию. Своим утверждением и установлением всякий правовой порядок обязан опыту «коллективной воли» и «властного решения», опыту реального суверенитета.

Правовое государство выступает как идеология абсолютизации правового порядка, идеологический инструмент закона, скрывающего свою подвешенность в политико-правовом акте провозглашения.

Эта основополагающая проблемность обеспечения правового порядка в области его онтологических условий в сильнейшей степени подвержена логике развития политической ситуации, т.к. вызов бросается той инстанции, чьим авторитетом установлен данный правовой порядок.

«Правовое государство» описывает эту чрезвычайную ситуацию в терминах нормальной ситуации -логика правового порядка есть всегда лишь логика «нормальной ситуации». Как следствие, власть ведет борьбу от имени права в то время, когда затронут сам источник любого возможного права. Ситуация не прочитывается по существу, и сам суверенитет «правовым государством» не принимается всерьез. От реальности суверенного существования сообщества идеология правового государства постулирует номинальную суверенность. В последнем качестве суверенитет уже вполне становится внутренним элементом правового порядка. Суверенитет воспроизводит двойственность фактического и номинального, логика верховенства права, напротив, трактует о формальном суверенитете.

В качестве концептуального преодоления одномерности идеологии государственности выступил децизионизм (от французского «decision» - решение) как развитие рационально-этатистской интерпретации аксиологического основания суверенитета.

Еще Ж. Боден связывал понятие «суверенитет» с критическим, т.е. исключительным, случаем, «суверенитет есть абсолютная и непрерывная власть государства, кроме того, касающаяся наличия или отсутствия диалектической связанности суверена законами и обязательствами перед сословными представителями» [1, с. 44].

Решающее в рассуждениях Ж. Бодена заключается в том, что рассмотрение отношений между государем и сословными представителями он сводит к простой дилемме, благодаря указанию на существование случая крайней необходимости. Он включил решение как сущностный признак в понятие суверенитета, формулируя главный политико-правовой вопрос компетенции суверена: упраздняют ли обещания, которые дает государь сословным представителям или народу, его суверенитет? Отвечая на этот вопрос, он указывает, что в определенном случае необходимо действовать вопреки таким обещаниям, изменять или совсем упразднять законы сообразно политическим условиям.

Всеобщее и конкретное полномочие прекратить действие закона - это в боденовской концепции подлинно отличительный признак суверенитета, из которого можно выделить все его остальные признаки и свойства (объявление войны и заключение мира, назначение чиновников на должности и т.д.).

Т. Гоббс развил теорию децизионизма, дополнив ее классической формулировкой: «Autoritas non veritas facit legem» - авторитет, не истина, создает закон (лат.) [2, гл. 26, с. 297].

Он сформулировал решающий аргумент, связывающий децизионизм с персонализмом и отклоняющий все попытки заменить конкретный государственный суверенитет абстрактно действующим порядком. Обозначается требование подчинения мощи государства духовной власти, поскольку духовная власть представляет собой порядок более высокого уровня сложности. Если власть должна быть подчинена другой, то это лишь означает, что тот, у кого есть власть, должен быть подчинен тому, у кого есть другая власть, «т.к. подчинение, начальствование, право и власть суть акциденции не властей, но лиц» [2, гл. 26, с. 312]. Таким образом, правовая форма институционализации суверенитета заключается в конкретном решении, исходящем от определенной инстанции. При самостоятельном значении решения его субъект имеет самостоятельное значение наряду с содержанием решения.

Для реальности правовой жизни важно то, кто принимает решение наряду с вопросом о компетенции. Проблема адекватности юридической формы заключается в противоположности субъекта и содержания решения, а также и в самостоятельном значении субъекта. Юридическая форма не имеет априрной пустоты трансцендентальной формы, ибо она возникает как раз из юридически

конкретного. Она также не является формой технической точности, ибо последняя подчинена объективному, безличному целевому интересу.

По мнению К. Шмитта, представление о личности и ее связи с формальным авторитетом возникло из специфически-юридического интереса, составляющего сущность правового решения. В юридической школе последователей К. Шмитта был выбран специальный термин «решение» («еntscheidung»), с помощью которого постулировалось, что решение является неотъемлемой, элементарной частью любого политико-правового процесса.

В ходе своей реализации идея права в процессе любого правового мышления трансформируется в иное агрегатное состояние с добавлением четкого, волевого, политико-правового элемента, который не выводим из содержания применяемой позитивной правовой нормы.

Каждый конкретный политико-правовой процесс содержит такой волевой элемент, т.к. юридическое заключение невозможно механически вывести из его правовых предпосылок. Именно поэтому необходимость принятия правового решения является важной составляющей правового процесса, значимость которой состоит в конкретном оценивании конкретного правового явления, причем в качестве критерия оценки используется абстрактный правовой принцип.

Таким образом, любая абстрактная правовая идея не способна сама себя реализовать, хотя бы в силу отсутствия указания на конкретного субъекта применения этой идеи.

Определение того, какое индивидуальное лицо или какая конкретная инстанция может пользоваться авторитетом применения, невозможно вывести из одного лишь правового качества формулы права. Это та трудность, которую постоянно игнорируют либерально ориентированные правоведы.

В самой идее права решение заключено так, что вообще не может быть никаких абсолютно декларативных решений. Решение мгновенно становится независимым от аргументирующего обоснования и обретает самостоятельную ценность. Неправильные и ошибочные решения должны иметь правовые последствия [3, с. 56-100].

Правовая сила решения представляет собой нечто иное, чем результат обоснования. Вменение происходит не с помощью нормы, напротив, лишь исходя из некоторой точки вменения определяется, что есть норма и какова нормативная правильность.

Из нормы следует не то, какова точка вменения, но только качество содержания. Формальное в специфически-правовом смысле противоположно этому содержательному качеству, а не количественной содержательности каузальной взаимосвязи, ибо последняя противоположность не принимается правоведением во внимание.

Специфическая оригинальность правовой формы должна быть осознана в его чисто юридической природе. Либеральная традиция определяющим элементом правовой формы институционализации суверенитета считала только всеобщее положение права.

Формула права как норма решения только определяет, как должно решать, но не кто должен решать. Поэтому вопрос в данном случае стоит о компетенции; его невозможно сформулировать исходя из содержательного правового качества формулы права и на него тем более нельзя ответить исходя только из этого качества.

То, что это была инстанция, компетентная принимать решение, делает решение относительно, а при определенных обстоятельствах, и абсолютно независимым от правильности его содержания.

Децизионистская форма институционализации суверенитета заключается в конкретном решении, исходящем от определенной инстанции. Наряду с вопросом о компетенции проблема юридической формы заключается в противоположности субъекта и содержания решения и в самостоятельном значении субъекта.

Современная либеральная наука в основном некритично восприняла классические, естественноправовые постулаты приоритетной институционализации суверенитета.

Поэтому можно констатировать, что децизионисткая институционализация суверенитета есть результат суммарного влияния внешних государственно-правовых и политических детерминант в условиях правовой нестабильности.

По К. Шмитту, правовая нестабильность вытекает из принципа «исключительных обстоятельств» («еrnstfaП» - серьезный случай), возведенного в ранг политико-юридической категории.

Юридические нормы описывают только нормальную политико-социальную реальность, протекающую равномерно и непрерывно, без разрывов. Только к такой сугубо нормальной ситуации применимы в полной мере понятие «права». Существуют, конечно, регламентации «чрезвычайного положения», но эти регламентации определяются, чаще всего, исходя из критериев нормальной политической ситуации. Классическая юриспруденция тяготеет, по мнению К. Шмитта, к абсолютизации критериев нормальной ситуации, к рассмотрению истории общества как одномерного юридически конституируемого процесса [3, с. 112].

Исключительные обстоятельства - это момент, когда принимается политическое решение в ситуации, которая не может более быть регламентированной обычными юридическими нормами.

Решение «исключительных обстоятельств» предполагает соединение множества разнородных органических факторов, относящихся как к традиции, историческому прошлому, культурным константам, так и к спонтанному волеизъявлению.

Правовое решение принимается именно в состоянии «разрыва» юридических и социальных норм: и тех, что описывают естественное течение политических процессов, и тех, что начинают действовать в случае «чрезвычайного положения».

Эта дефиниция может быть справедливой для понятия суверенитета только как предельного понятия*. Соответственно, его дефиниция должна быть привязана не к нормальному, но только к крайнему случаю.

Чрезвычайное положение в высшей степени пригодно для юридической дефиниции суверенитета именно как систематическое, логически-правовое основание. Решение об исключении есть именно решение в высшем смысле. Ибо всеобщая норма, как ее выражает нормально действующая формула права, никогда не может в полной мере уловить абсолютное исключение и, следовательно, не способна также вполне обосновать решение о том, что данный случай - подлинно исключительный.

Децизионизм главный акцент делает именно на «исключительных обстоятельствах», так как в это мгновение нация, народ, элиты демонстрируют свою культурную самоидентичность, политическую адекватность и государственную самобытность.

К. Шмитт, развив «теорию исключительных обстоятельств», показал также, что утверждение всех юридических и социальных норм происходит именно в периоды «исключительных обстоятельств» и изначально основывается на спонтанном и предопределенном одновременно принятом решении.

Прерывный момент одноразового волеизъявления ложится позднее в основу той нормы, которая продолжает существовать до возникновения новой ситуации «исключительных обстоятельств». Поэтому принятие или отрицание той или иной юридической модели должно быть сопоставлено с волей того конкретного народа или государства, к которым это предложение или волеизъявление обращено.

Концепция решения и ее сверхюридическая направленность, а равно как и сама природа решения, сопряжены с теорией «прямой власти» и «косвенной власти». Решение принимается не только в инстанции «прямой власти» - власти королей, императоров, президентов и т.д., но и через «косвенную власть», примером которой можно назвать религиозные, культурные или идеологические организации, влияющие на историю народа и государства не так явно, как решения правителей, но гораздо более глубоко и серьезно.

К. Шмитт считает, что «косвенная власть» отнюдь не всегда негативна, но решение, идущее вразрез с волей народа, чаще всего принимается и осуществляется именно путем «косвенной власти». По его мнению, нет никакой практической или теоретической разницы, признавать или нет абстрактную схему, которая предлагается для дефиниции суверенитета, надо спорить о конкретном применении, т.е. о том, кто принимает решение в случае конфликта.

Таким образом, исключительный случай, случай, не описанный в действующем праве, может быть охарактеризован как случай крайней необходимости угрозы существованию государства или что-либо подобное, но не может быть описан по своему фактическому составу. Лишь этот случай актуализирует вопрос о субъекте суверенитета, т.е. вопрос о суверенитете как таковом вообще. Невозможно не только указать с ясностью, позволяющей подвести под общее правило, когда наступает случай крайней необходимости, но и перечислить по содержанию, что может происходить в том случае, когда речь действительно идет об экстремальном случае крайней необходимости и его устранении.

Предпосылки и содержание политико-правовой компетенции здесь необходимым образом неограниченны. Конституция может в лучшем случае указать, кому позволено действовать в такой ситуации. Если это действование не подконтрольно никому, если оно каким-либо образом не распределено, в конституционной практике правового государства между различными, друг друга сдерживающими и взаимно уравновешивающими инстанциями, то и так ясно, кто суверен. Он принимает решение не только о том, имеет ли место экстремальный случай крайней необходимости, но и о том, что должно произойти, чтобы этот случай был устранен. Суверен стоит вне нормально действующего правопорядка и все же принадлежит ему, ибо он компетентен решать, может ли быть т toto (в целом - лат.) приостановлено действие конституции. Все тенденции современного развития правового государства ведут к тому, чтобы устранить суверена в этом смысле [3, с. 17-18]. Таким образом, главный вывод концепции децизионистской формы институционализации суверенитета состоит в том, что суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении.

Главный политический вопрос состоит в том, кому придется принимать решения в чрезвычайной ситуации, поскольку кризисные ситуации могут быть преодолены лишь усилиями трезвого, волевого и хорошо оснащенного политического руководства. Субъектом суверенитета является не парламент, не конституция и не законы, а индивид (или малая группа), принимающий решение под влиянием извне. В чрезвычайных ситуациях ни медлительные совещательные ассамблеи, ни анонимные конституции не

в состоянии подсказать решения. Только политические лидеры могут по-настоящему защитить государство и закон, без промедлений и без воззваний.

Это утверждение К. Шмитт конкретизирует, выделяя две существенно отличающиеся друг от друга формы суверенного руководства: «суверенную диктатуру» и «уполномоченную диктатуру» [4]. Движущей силой суверенной диктатуры является неприятие существенного положения вещей. Она сражается за свержение прежнего конституционного строя и за установление нового, более «истинного» политико-правового строя. Конечной целью суверенной диктатуры является создание условий, при которых будет возможно принятие такой конституции, которую эта диктатура сочла бы истинной.

Она действует именем народного суверенитета и от лица субъектов суверенной диктатуры, которая рассматривается как нечто временное, длящееся лишь до тех пор, пока не будет осуществлен переход к другому государственно-правовому типу.

Принципиально отличается от суверенной формы диктатуры уполномоченная диктатура. Она объявляет себя другом существующего конституционного строя, цель ее - противостоять кризису и восстанавливать нормальные условия. Хотя уполномоченная диктатура устанавливается лишь на время - срок ее действия ограничен продолжительностью кризиса, - это не означает, что у нее ограничена компетенция. Уполномоченная диктатура может быть сколько угодно сильной. Хотя она и защищает верховную власть и, следовательно, не может изменить ни существующего правительства, ни законов, ни конституции, она вправе пользоваться всеми мерами, которые сочтет необходимыми для восстановления правопорядка, включая и приостановление действия некоторых положений конституции.

Когда наступает кризисная ситуация, уполномоченный диктатор должен проявить нетерпимость к ассоциациям гражданского общества. Выше всего должна быть суверенная власть, обладающая огромными возможностями и декларирующая максимальное благо.

Но по завершении своей миссии уполномоченная диктатура освобождается от должности хранителя того института, например парламента, который правит в нормальное время. Диктатура вновь становится частью политико-правового строя, фактически она прекращает свое существование до следующего кризиса.

В национальном государстве может царить либо суверенная диктатура, либо конституция; одно исключает другое, поэтому для разрешения политических кризисов нужна уполномоченная диктатура, а не парламентские решения.

В чрезвычайной ситуации граждане должны смотреть на государство со страхом и благоговением, любое сопротивление государству однозначно осуждается. За защиту от внешних и внутренних врагов граждане должны платить безусловным, хотя и временным, повиновением диктаторской власти суверенного политического руководства.

Однако разделение диктатур на уполномоченные и суверенные недостаточно адекватно. Временным диктатурам свойственен обычай превращаться в постоянные институты. Вечно находясь под давлением со стороны потенциальных (реальных или воображаемых) противников и имея в своем распоряжении разнообразные орудия власти - от дезинформации и демагогии до убийства, пыток и заключения в тюрьму, они зачастую прокладывают путь к суверенной диктатуре.

Уполномоченные диктатуры часто являются предтечами суверенных диктатур. Они чрезвычайно усиливают военно-полицейскую основу государственной власти, приучают граждан к условиям диктатуры, подталкивают их к эгоистическому поведению, а также позволяют суверенной диктатуре обеспечить самооправдание путем ссылок на предшественников.

Следуя гоббсовскому утверждению, согласно которому государства обязаны обеспечивать своим гражданам безопасность в обмен на послушание, К. Шмитт всегда отдавал предпочтение легально установленной государственной власти в качестве фундаментальной заповеди.

Литература

1. Боден Ж. Сочинение о государственной власти. М., 2001.

2. Гоббс Т. Левиафан. М., 2001.

3. Шмитт К. Политическая теология: Сборник / Пер. с нем., заключит. статья и составление А. Филиппова. М.: КАНОН-пресс-Ц, 2000.

4. Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы / Пер. с нем. Ю.Ю. Коринца; под ред. Д.В. Кузницына. СПб.: Наука, 2005.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.