CC BY
38
Б.Ф. Чалаби
DIKE И ЗАКОН В СОЧИНЕНИЯХ АНТИФОНТА РАМНУНТСКОГО*
Позволим себе краткое предуведомление. Озаглавливая статью, мы руководствовались двумя главными соображениями. Во-первых, слово «dike», среди русских эквивалентов которого «справедливость» и «право», вошло в обиход в VII-VI вв. до н.э. одновременно с появлением в Греции писаного права, т.е. закона в собственном смысле. Уже в «Трудах и днях» Гесиода dike и его дериваты встречаются в среднем в 20 раз чаще, чем в гомеровской «Одиссее», что, по нашему мнению, объясняется не только «поучительным» жанром сочинения Гесиода1, но и общим изменением мировоззрения греков. Тогда же утрачивает значение другой «юридический» термин - «themis», обозначавший неписаное право гомеровского общества. Во-вторых, слово «dike» укоренилось в правовом быту классических Афин: наряду с «правом» оно стало обозначать частноисковой судебный процесс в формально-юридическом смысле, а также легло в основу термина «dikastes» (судья)2.
«Юридизация» dike не является цеховой для правоведов: правовой аспект этого многомерного понятия выделяют как ведущие западные, так и российские антиковеды, и особо показательны здесь статьи историка философии Д.В. Бугая, исследовавшего понятие «dike» на основе относящегося к раннему периоду его смыслового оформления материала3.
* Статья рекомендована к печати доктором юридических наук, профессором В.Г. Графским.
1 См.: Бугай Д.В. Категория 5iKq в ранней греческой мысли (Гомер и Гесиод) // Культура и форма: к 60-летию А.Л. Доброхотова. М., 2010. С. 25.
2 Анализ этимологически связанных с dike терминов, в том числе древнейших, см.: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995. С. 303-305.
3 См.: Бугай Д.В. Указ. соч.; он же. Правовое мышление в архаической Греции: Dike у ранних элегиков // Вопросы философии. 2012. № 1; Ga-92
Труды Института государства и права Российской академии наук № 2/2013
Привлечение внимания современной историко-правовой науки, вменяющей себе в обязанность изучение не только правовых институтов, но и идей4, к Антифонту Рамнунтскому обусловлено уникальным составом его наследия. Антифонт - один из немногих писателей V в. до н.э., чьи сочинения дошли до нас не только в пересказах, и он же - один из двух известных судебных логографов того времени. Наряду с речами наследие Антифонта, как показывает большинство новейших исследований5, включает ранее приписывавшиеся его тезке-софисту философские сочинения. Успешный логограф, известный мыслитель и влиятельный политик, предводительствовавший при олигархическом режиме Четырехсот и казненный после его падения, он зарекомендовал себя едва ли не главным идеологом афинской аристократии. Без особого преувеличения можно сказать, что на основе его сочинений возможно реконструировать разделявшиеся значительной частью афинской знати политические и, что очень важно, правовые представления. Практическое воплощение эти представления нашли в судопроизводстве по делам об убийствах, которое в V в. до н.э. оставалось в руках судей-аристократов. Тезис, в поддержку которого мы выступаем, состоит в следующем: идея справедливости (dike) в правосознании афинской аристократии была менее всего связана со следованием законам. Поэтому при вынесении судьями-аристократами справедливых решений требование законности было второстепенным и подчиненным соображениям религии, морали и политической целесообразности. Подобные идеи с недавних пор получили распространение в отечественной историографии6, однако впервые отстаиваются на основе сочинений Антифонта.
garin M. Dike in the Works and Days // Classical Philology. 1973. Vol. 68. P. 81-94.
4 См., например: Рулан Н. Историческое введение в право. М., 2005. С. 180.
5 См.: Суриков И.Е. ANTIPHONTEA II. Антифонт-оратор и Антифонт-софист: два лица или все-таки одно? // Studia Historica. VII. М., 2007. С. 28-43.
6 См., например: Суриков И.Е. О некоторых особенностях правосознания афинян классической эпохи // Древнее право. № 2(5). 1999.
93
Трактат «Об истине»7 опубликован уже около века назад, а оживленная дискуссия относительно взглядов его автора не стихает. Антифонту приписываются политические взгляды широчайшего спектра - от крайне правых (олигархических) до ультралевых (анархистских)8. А вот в юридической науке, особенно российской, отношение к Антифонту весьма прохладное. По представленному в статье Л.В. Батиева распространенному мнению, в творчестве этого софиста ярко выражены «разделение и противопоставление природы и закона, а также сферы моральности и сферы легальности, релятивизм и утилитаризм»9. Данное мнение нуждается в существенной корректировке, поскольку в его основе лежит изолированное прочтение некоторых цитат из трактата, прежде всего следующих: «Предписания законов произвольны (искусственны), (веления же) природы необходимы», «многие (предписания, признаваемые) справедливыми по закону, враждебны природе (человека)», «что же касается полезных (вещей), то те из них, которые установлены (в качестве полезных) законами, суть оковы (для человеческой) природы, те же, которые определены природой, приносят (человеку) свободу» (44. А1-4; здесь и далее пер. А.О. Маковельского). В действительности дело обстоит иначе.
Разберемся, что есть для Антифонта природа (рЬу818). Ее исследование в трактате открывается знаменитым пассажем -«по природе мы все во всех отношениях равны, притом (одинаково) варвары и эллины» (44. В1). «Природу» современники Ан-
С. 34-41; Кудрявцева Т.В. Народный суд в демократических Афинах. СПб., 2008. С. 392-424.
7 Самая полная публикация: Gagarin M. Antiphon the Athenian: Oratory, Law and Justice in the Age of the Sophists. Austin, 2002. P. 183-187. Рус. пер. трактата см.: Софисты / Сост. А.О. Маковельский. Вып. 2. Баку, 1941. С. 43-47.
8 См. соответственно: Luginbill R.D. Rethinking Antiphon's Пер! 'AXnSeia^ // Apeiron. 1997. Vol. 30. № 3. P. 165; Лурье С.Я. Антифонт -творец древнейшей анархической системы. М., 1925.
9 Батиев Л.В. Диалектика природы и закона в Древней Греции (от до-рефлексивной философии до средней классики) // Философия права. 2011. № 4. С. 35.
94
тифонта часто понимали абстрактно. Даже такие разные мыслители, как Платон и Фукидид, связывали ее с имматериальными свойствами, устремлениями человека; показательно, что кардинальные различия греков и варваров, т.е. потенциальных рабов, ими не оспаривались. Но Антифонт в том же фрагменте четко разъясняет свое ведение природы: она совершенно конкретна и сводится к физиологии. А вот значение законов оказывается «культурным»: если от природы, т.е. физиологически, греки и варвары одинаковы, то что, как не законы, обусловило культурные различия? Словом, варвары подобны грекам разве только физиологически, а «веления природы», о которых говорится в трактате, не более чем минимальные требования, игнорирование которых всегда чревато физическим вредом. К счастью, эти требования исполняются непроизвольно и не требуют никаких усилий к самоконтролю. Благодаря своей необременительности человеку они приносят только свободу10. Пример требования такого рода - необходимость дышать.
О законе (nomos) «вообще» и тем более о «сфере легальности» в трактате речь не идет. Поэтому говорить о каком-то противопоставлении «сфер» не следует. Обсуждаются лишь отдельные законы, причем, как верно отмечает Т. Сандерс, Антифонт осуждает их «не потому, что они законы, а потому что они враждебны природе, невыгодны и бесполезны»11. Первая причина из выделенных Т. Сандерсом - одновременно и самая важная. Если требования природы необременительны, а потому не несут ничего, кроме удовольствия и свободы, то предписания законов указывают, что следует видеть и не видеть глазам, слышать и не слышать ушам, что языку говорить, а что нет; находятся предписания даже для мысли (44. A3). Все это требует напряжения, а любое напряжение причиняет человеку неудобство и, следовательно, страдание. Антифонт приводит враждебные природе предписания: нельзя нападать первым, но можно только защищаться; нужно быть добрым к плохим родителям; приходится
10 Cm.: GagarinM. Antiphon the Athenian... P. 68-70.
11 Saunders T.J. Antiphon the Sophist on Natural Laws (B44DK) // Proceedings of Aristotelian Society, New Series. 1977-1978. Vol. 78. P. 227.
допускать противника на суде к даче клятвы (44. А5). Причины критического отношения Антифонта к этим требованиям связаны не только с его философской позицией, но и с политическими взглядами. Как и большинство аристократов своего времени, Антифонт наверняка считал законодателей из экклесии и заседателей народных судов людьми простыми и негодными, подверженными манипуляциям и ошибкам. Аристократы были убеждены: «дела человека прямо исходят из его личности, а личность наследуется от предков»12, поэтому человек хорошего происхождения и благородный (оба качества соединялись в понятии «аристократ») должен больше полагаться на собственные идеалы, нежели на следование законам; надо полагать, именно такие люди составляли читательскую аудиторию греческого софиста. А вот акты демократических Афин давали предписания для всех ситуаций сразу, «без разбора», что влекло страдания, по крайней мере, в некоторых случаях. Конечно, закон совершенно правильно допускает лишь оборону, но насколько верен запрет превентивных действий против готовящегося напасть заведомого преступника? Необходимо помогать добрым родителям, но нужно ли требовать помощи родителям дурным? И то и другое явно враждебно природе, а равно «невыгодно» и «бесполезно». Заметим, что эпоха, в которую жил Антифонт, вообще была непростой в правовом отношении. Ее условным началом стала лишившая ареопаг права надзора за законами реформа 462 г. до н.э., за которой последовала череда злоупотреблений ничем не ограниченных демократических судебных учреждений, а условным окончанием - ревизии законов 410-399 г. до н.э., давшие судам относительно четкие правовые установки. Тем не менее идея Антифонта не потеряла актуальности и сегодня: он, можно сказать, увидел недостаток позитивного права в отсутствии «индивидуального подхода». Вполне современна и другая причина неэффективности законов: преступающий их и сохраняющий свое преступление в тайне остается безнаказанным.
12 Ober J. Mass and Elite in Democratic Athens: Rhetoric, Ideology, and the Power of the People. Princeton; New Jersey, 1989. P. 288. 96
Вся «аристократическая» критика законов Антифонтом разворачивается в качестве аргумента против мнения его оппонентов, видимо, демократических: «Справедливость (заключается в том, чтобы) не нарушать законы государства, в котором состоишь гражданином» (44. BI). Исходя из этого, можно ли назвать Антифонта идеологом справедливости «без закона», в противоположность справедливости «законной»? К. Мултон, исследовательница наследия софиста, с этим вполне согласна. Она считает, что справедливость для софиста имеет с правом мало общего, и представляет собой «идеал, объединяющий истину с целесообразностью и концепцией взаимного ненападе-ния»13. Но в действительности все не так однозначно: неприятие Антифонтом отдельных законов не свидетельствует о полном отказе от позитивного права. Правда, он не объясняет, как исправить его недостатки: в известных нам фрагментах мыслитель скорее критикует, чем предлагает. Можно лишь предположить, что ключ к решению проблемы лежит в разработанной софистом в специальном трактате идее «единомыслия»: так, пифагореец Ямвлих, свидетельство которого обычно приводится в этой связи, сообщает, что «единомыслие... заключает в себе общность и единение (людей) одинакового образа мыслей. это (понятие) распространяется на города и все дома» (44a). Таким образом, главное условие эффективности позитивного права - общее согласие следовать его установлениям, т.е. единомыслие. Другое условие ясно прослеживается по антифонтовской хвале аристократическим ценностям: законодательствовать должны только достойные. И еще одна любопытная деталь: Антифонт ведет речь о справедливости в двух контекстах. Первый из них мы назовем «отвлеченным», и связан он с весьма абстрактными размышлениями о предписаниях природы, удовольствии и страдании. Именно в этом контексте приводится упомянутая дефиниция. Понятие справедливости в ней выражено производным от dike словом «dikaiosyne», которое, как указывал Э. Хейвлок, имеет смысловой оттенок «лично претворяемой деятельности»,
13 Moulton C. Antiphon the Sophist, On Truth // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1972. Vol. 103. P. 364.
иногда носящей политический характер14. В текстах V в. до н.э. dikaiosyne мало связывалось с правом, и сочинение Aнтифонта не стало исключением. Тем не менее, хотя dikaiosyne не сводится к соблюдению законов, правовой нигилизм Aнтифонт не разделяет: властные установления необходимы, иначе он не говорил бы впоследствии, что «нет ничего хуже для людей, чем анархия» (61). Взвешенным представляется мнение M. Гагарина: справедливо исполнять законные установления на людях, но ничто не мешает вдали от глаз следовать предписаниям природы15.
Такова «теоретическая» позиция мыслителя. Но Aнтифонт -отнюдь не теоретик: его наблюдения над перипетиями афинской судебной системы и выводы составляют более «прикладной» контекст рассуждений о справедливости. Он подмечает, что «вплоть до настоящего времени право не препятствовало ни обижаемому терпеть несправедливость, ни обидчику совершать несправедливость». Причина такого положения дел - в том, что «в случае перенесения (дела) в суд у потерпевшего нет никакого особого преимущества перед причинившим (обиду)... успех зависит от того, насколько именно силен дар убеждения у того, кто обвиняет, у потерпевшего и у причинившего (несправедливость), ибо победа (на суде) достается и посредством речей» (44. A6-7). Последнее особенно интересно, поскольку по античной традиции Aнтифонт считается основателем логографии - написания судебных речей под заказ (на это поприще Aнтифонт ступил уже известным софистом (Ps.-Plut. Mor. Vita X orat. S32b-S33). «Убедительные» цели речей предполагают отражение в них разделяемых судьями правовых взглядов и ценностей, т.е. наиболее характерных черт правосознания. До нас дошли 15 датируемых последней четвертью V в. до н.э. речей авторства Aнтифонта, три из которых действительно произнесены на процессах, а остальные вошли в корпус тетралогий - трех собраний по четыре речи, две обвинительные и две защитные, представляющих собой учебные образцы. Поскольку речи посвящены делам об убийствах, судебные коллегии в двух из трех «реаль-
14 См.: Havelock E.A. The Greek Concept of Justice. From Its Shadow in Homer to Its Substance in Plato. Cambredge (Mass.), 197S. P. 29S.
15 См.: GagarinM. Antiphon the Athenian. P. 74. 9S
ных» случаев были аристократическими, а во всех тетралогиях воображаемая аудитория также состояла из аристократов. Анализ всего корпуса текстов, из которого на русский язык переведена лишь одна тетралогия16, - дело будущего. Здесь мы остановимся лишь на трех сочинениях, имеющих непосредственное отношение к заявленной теме.
Первая речь, известная как «Против мачехи», содержит обвинение в умышленном убийстве. Поэтому она должна была слушаться в ареопаге, самом почтенном из афинских судов: аре-опагиты пользовались большим уважением как бывшие архонты, а также обладали изрядным юридическим опытом председателей народных судов17. Сократ, к примеру, полагал, что нет судей, которые «при решении судебных дел и во всей вообще своей деятельности поступали бы с большим благородством, соблюдением законов, достоинством, справедливостью», чем аре-опагиты» (Xen. Mem. 3.5.20; пер. С.И. Соболевского). Однако допущение того, что заказчик и автор речи видели шансы на успех - а иначе и быть не могло, ведь Антифонт имел репутацию лучшего в Афинах советника в суде (Thuc. VIII. 68. 1-2), -делает эту характеристику необъективной. Истец, обвиняющий мачеху в отравлении отца, в действительности голословен: живые свидетели отсутствуют, рабыня, руками которой якобы был влит яд под видом приворотного зелья, ни под пыткой, ни даже перед казнью не выдала «заказчицу», а весь иск строится на предположении, высказанном сыну умирающим отцом (I.1). Основной «факт», трактуемый истцом в свою пользу, - отказ ответчика выдать других рабов для свидетельской пытки - является, по мнению М. Гагарина, скорее «правовой фикцией, чьей функцией и целью не было (и не могло быть) извлечение правды из рабов»18. У. Виламовицем-Меллендорфом высказывалась гипотеза, что весь иск - суть вынужденное исполнение последней
16 См.: Греческая литература в избранных переводах / Сост. В.О. Ни-лендер. М., 1939. С. 431-437.
17 См.: Harrison A.R.W. The Law of Athens. Procedure. Oxford, 1971. P. 38-39.
18 Цит по: Кудрявцева Т.В. Указ. соч. С. 222.
отцовской воли , но едва ли «сыновья почтительность» - единственный мотив: ложное обвинение в убийстве было делом опасным и грозило судом уже над самим обвинителем. Надо полагать, юноша собирался идти до конца, и подготовленная речь полностью отвечала этому намерению. Прежде всего в ней звучали риторические требования «отмстить оскорбление законов» и покарать за смерть, а чуть ниже следовала мольба о покровительстве со стороны судей и справедливости (1.3-4). Затем Антифонт, за отсутствием твердых доказательств, строит полное драматизма повествование, где несчастный юноша мстит вероломной, коварной и не в первый раз посягающей на человеческую жизнь женщине, - и все ради снятия с города скверны за убийство невиновного. Слово «скверна» звучит в речи очень часто - не иначе как для усугубления свойственного афинянам убеждения в природной склонности женщин к осквернению. Насколько убедительна была эта аргументация для заседателей ареопага? Мы считаем, что вполне убедительной. Ареопаг, как следует из сохраненного в «Эвменидах» Эсхила предания, был учрежден Афиной для суда над героем Орестом: тот обвинялся в убийстве матери, царицы Клемнестры, ранее расправившейся со своим мужем Агамемноном. Правота Ореста была доказана, чем так эффектно и воспользовался Антифонт: его история почти в точности следует бесспорно знакомому и близкому каждому из судей преданию. В одном из пассажей обвиняемая даже прямо названа «Клемнестрой». Правда, вся эта «трагедия» получает вполне легальное обрамление: юноша требует от судей исполнения законов, «унаследованных от богов и предков, которые позволяют наказывать виновных так, как делали они» (1.3). Между тем боги в самый первый день ареопага создали для всех будущих судей прецедент решения подобного дела, что вновь возвращает нас к преданию об Оресте, а законы предков, т.е. дра-контовские, предусматривали за убийства суровые наказания: смерть или изгнание.
19 См.: Willamowiz-Möllendorf U. von. Die Erste Rede des Antiphon // Hermes. Bd. 22. H. 2. 1887. S. 198. 100
Вердикт судей нам неизвестен, однако с большой достоверностью можно предположить, что именно это дело описал Аристотель в «Большой этике»: тогда ареопагиты признали женщину виновной, «квалифицировав» убийство как непреднамеренное - женщина действительно не знала, что принятие приворотного зелья может стать фатальным (1188Ь25-40). Но даже такое «мягкое» решение представляется необъективным при полном отсутствии фактических доказательств. Первый вывод таков: даже многоопытные судьи ареопага в V в. до н.э. ценили отсылки к мифу наравне с фактами. Из этого безобидного и описанного еще А.Ф. Лосевым в «Диалектике мифа» явления следует второй вывод, уже правовой: восстанавливаемую древними судьями справедливость едва ли можно назвать «законной». Современный исследователь правила законной справедливости верно отмечает, что «справедливость в качестве главной гарантии надлежащего порядка и законности обеспечивается формальными равенством и относительной свободой участников правового общения»20. В нашем же случае вместо формального равенства имеет место иррациональная, но, тем не менее, имеющая определяющее значение закрепленность ролей в мифе, иерархия положений сторон, которая делает невозможной и их относительную свободу. Такую справедливость вполне можно назвать политической, т.е. полезной обществу, в некотором роде даже правовой, но никак не законной. Сходное отношение к законной справедливости прослеживается в другом образце анти-фонтовской судебной логографии - Второй тетралогии. Ничуть не умаляет значения тетралогии то, что она никогда не произносилась на суде. Напротив, зафиксированная в ней аргументация была «дидактической», т.е., с точки зрения ее автора, образцовой и эффективной во всех подобных ситуациях. Предмет речей тетралогии - непредумышленное убийство: мальчик, упражнявшийся в метании дротика, нечаянно нанес своему сверстнику смертельную рану. Обвинение, согласно драконтовскому закону, требует изгнания (111.1.3), защита выбирает весьма оригиналь-
20 Графский В.Г. Право как результат применения правила законной справедливости (интегральный подход) // Государство и право. 2010. № 12. С. 12.
ную стратегию, суть которой состоит в доказывании, что метавший дротик соблюдал все предосторожности, а вот погибший сам ошибся в своих действиях и, не вовремя встав на пути дротика, непреднамеренно сам себя убил. Кара над убийцей уже свершилась, поэтому для метателя дротика всякая ответственность исключается (III.2.4-9, 4.8). Но, с точки зрения Антифонта, обе эти аргументации не были достаточно весомы без внеправо-вых доводов. И защита, и обвинение постоянно обращаются к богобоязненности судей, намекают на возможность привлечения скверны на город за отсутствие мщения за кровь или, наоборот, за наказание невиновного. Дилемма воображаемого суда представляется очень непростой. Любой приговор будет законным, коль скоро внешние обстоятельства дела и содержание закона ясны, а судьи достаточно квалифицированы (дела по непреднамеренным убийствам разбирались эфетами, предположительно судьями из состава ареопага21). Однако законность приговора -не значит справедливость. От законного, но несправедливого вердикта пострадает весь полис, поэтому во Второй тетралогии именно выбор единственного справедливого решения из двух одинаково законных составляет главный предмет заботы суда.
Конечно, на практике клиенты Антифонта не были заложниками его философской теории. Пример - защитная речь «О хористе». На ее заказчика, влиятельного афинянина, вероятно, даже соратника Антифонта в политической борьбе22, была возложена литургия подготовить хор мальчиков к предстоящему фестивалю. Один из нанятых учителей дал хористу Диодоту микстуру для улучшения голоса, приняв которую тот скончался. После такого скандального происшествия несшего ответственность руководителя хора обвинили в непредумышленном убийстве (состава преступной халатности афинское право не знало). Обвинительная речь наверняка красочно описывала преступные ошибки обвиняемого, а вот клиент Антифонта ничем подобным не ответил, лишь дважды засвидетельствовав, что никак не участвовал в выдаче микстуры и даже не знал о ней (VI.15, 17):
21 См.: Harrison A.R. W. The Law of Athens Procedure. P. 37.
22 См.: Erbse H. Über Antiphons Rede Über den Choreuten // Hermes. 91 Bd., H. 1. 1963. S. 19.
102
по замечанию переводчиков речи, раскрытие фактов могло навредить ему или его близким23. Апелляции к природной справедливости и власти законов в этой речи также не принципиальны и подчинены соображению совсем другого рода, в последующем ставшему главным во всей афинской политико-правовой риторике - политической целесообразности. Оказывается, обвинители подали иск, просто желая уйти от ответственности: ранее они были уличены самим обвиняемым в коррупции и недоимках, т.е. в причинении значительного вреда афинскому государству; в то же время сам «хормейстер» на публичной службе показал себя ревнителем афинских интересов. Кстати, факты общественной деятельности осветили (разумеется, в своих интересах) и обвинители (У1.9). Самому убийству внимания уделяется не слишком много, и причина этого - преобладание в правовом сознании судей-аристократов публичного интереса над частным (обвинение в убийстве было частным иском). Антифонт понимал, что разговоры о привлечении скверны в этом деле не пойдут на пользу клиенту, поэтому религиозное содержание речи им было заменено на «политическое» (в современном смысле). В конечном итоге судьи были заинтересованы в поддержании политического порядка не меньше, чем религиозного.
В философском плане Антифонт вряд ли был оригинален: исследователь античного законоведения А. Диле отмечает, что идея «жестокости» закона к природе разделялась почти всеми софистами и восходила еще к Гесиоду24. Очевидно также, что раз судебной деятельности Антифонта сопутствовал успех, содержание его речей должно было отвечать настроениям аристократической аудитории. Выходит, что удел закона на судах по делам об убийствах был весьма незавидным, несоразмерным выделявшемуся в системах великих философов античности. Причин этому несколько, но важнейшая, с нашей точки зрения, кроется в системе управления Афин V в. до н.э. По сообщению
23 Cm.: WolpertA., KapparisK. (eds., transl.). Legal Speeches of Democratic Athens: Sources for Athenian History. Indianapolis, 2011. P. 2-3.
24 Cm.: Dihle A. Der Begriff des Nomos in der griechischen Philosophie // Nomos und Gesetz: Ursprünge und Wirkungen des griechischen Gesetzesdenkens. Göttingen, 1995. S. 121.
Аристотеля, до реформы 462 г. до н.э. функции ареопага не ограничивались надзором над законами: в действительности он распоряжался большинством важнейших дел в государстве (Ath. Pol. I.2.6). Реформы, конечно, не могли пресечь многовековой традиции управления, подкреплявшейся еще и высоким в целом уровнем правосознания членов ареопага. И в конце рассматриваемого периода они продолжали блюсти политическую справедливость. Законы служили не лучшим подспорьем - в новых «демократических» актах царила путаница, а древние предписания были туманны, не говоря уже об обилии пробелов в законодательстве. Более эффективным для поддержания справедливости воспринималось следование моральным нормам, религиозной догме и вызовам политической жизни - как, по крайней мере, познаваемым и четким. Антифонт лишь пользовался этой особенностью аристократического правосознания. В следующем, IV в. до н.э., появились существенные новшества в восприятии законов как аристократами, так и афинским обществом в целом. Однако рассмотрение этих новшеств выходит за рамки данной статьи.
И.А. Лисицын-Светланов ЗНАЧЕНИЕ ОБЫЧАЯ КАК ИСТОЧНИКА ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ В СЕТИ ИНТЕРНЕТ*
В сложившихся условиях стремительного развития электронных коммуникаций возрастает необходимость выработки правовых подходов к регулированию правоотношений в сети Интернет.
Интернет отражает пространство связи, что предполагает наличие соответствующего правового регулирования. Однако в соответствии со ст. 2 Закона РФ от 27 декабря 1991 г. № 2124-I «О средствах массовой информации»1 сеть Интернет не относится к СМИ.
* Статья рекомендована к печати доктором юридических наук Е.В. Алферовой.
1 Ведомости РФ. 1992. № 7. Ст. 300. 104
