CC BY
37Раздел II
ЭТНОЛОГИЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА
УДК 930.2
А. А. Авдашкин
Региональный центр оценки качества и информатизации образования, Челябинск (Россия)
ДИАСПОРОСТРОИТЕАЬСТВО НА УРАЛЕ: ОТ «ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКИХ ОБЩЕСТВ» ДО ТРАНСГРАНИЧНЫХ МИГРАНТОВ
В формировании этнокультурного ландшафта Урала большую роль играли процессы интеграции представителей мигрантских, религиозных и этнокультурных меньшинств. Мигранты применяли как индивидуальные, так и групповые механизмы интеграции в принимающее общество. Целесообразно рассматривать групповые стратегии адаптации как процесс диаспоростроительства. Опыт формирования и развития диаспор-ных групп наглядно демонстрирует возможность различных культурных оснований для этого процесса, как конфессиональных, так и собственно этнических. В представленной статье обобщается динамика диаспоростроительства на Урале, сформулированы основные проблемные поля для проведения дальнейших исторических изысканий. Коллективные стратегии интеграции меньшинств продемонстрировали, что диаспора не является данностью. Это прежде всего специфический уклад жизни, организация социальных и культурных коммуникаций. Диаспоральность показывает не только огромное разнообразие идентификационных и институциональных вариантов развития, но и динамику внутренней трансформации. В середине XIX — начале XXI в. ми-грантские сообщества стали неотъемлемой частью этнокультурной мозаики уральского края. Диаспоральная стратегия и практика их адаптации подразумевала создание социальных институтов и жизненных практик, основанных на представлениях о единстве судьбы и места исхода, ценности памяти о «стране исхода» или «исторической родине».
Ключевые слова: Урал, этническая история Урала, диаспоры, переселенцы, трансграничные миграции, стратегии адаптации.
A. A. Avdashkin
Regional Center for Evaluation of Education Quality and Informatization, Chelyabinsk (Russia)
CONSTRUCTION OF DIASPOR IN URAL: FROM THE "SOCIETY OF MIGRANTS" TO TRANSBOUNDARY MIGRANTS
In the formation of the ethno-cultural landscape of the Urals, the processes of integration of representatives of migrant, religious and ethnocultural minorities played an important role. In parallel, both individual and group integration mechanisms were applied. It is advisable to consider group adaptation strategies as a process of diaspora construction. The experience of the formation and development of diaspora groups clearly demonstrates the possibility of various cultural grounds for this process, both socially-confessional and actually ethnic. The presented article summarizes the dynamics of diaspora-building in the Urals, formulated the main problem fields for further historical research. Collective strategies for the integration of minorities have demonstrated that the diaspora is not a given. First and foremost, this is a specific way of life, the organization of human relations and ties. Diasporality demonstrates not only a huge variety of identification and institutional options, but also an amazing dynamics of internal transformation. In the middle of the XIX — beginning of the XXI centuries, migrant have become an integral part of the ethno-cultural mosaic of the Urals. The diaspora strategy and adaptation practice was based on social institutions and life practices. They were based on the idea of the unity of fate and the place of exodus, the value of memory about the «country of exodus' or "historical homeland".
Keywords: Ural, ethnic history of the Urals, diaspora, settlers, transboundary migrations, adaptation strategies.
DOI: 10.14258/nreur(2018)4-04
Авдашкин Андрей Александрович, кандидат исторических наук, методист отдела обеспечения оценки качества образовательных программ Регионального центра оценки качества и информатизации образования, Челябинск (Россия). Адрес для контактов: [email protected]
Урал является не только индустриальным краем, но и социальной общностью, особым исторически сложившимся типом человеческих отношений и межкультурных связей. Изначально это «переселенческое общество». В его основе лежал и в значительной степени происходит сейчас сложнейший процесс межэтнической интеграции, протекавший между переселенческим и местным населением в культурной, экономической и социальной плоскостях. Исследователи уделяют существенное внимание вопросам идентичности, социальной и пространственной организации культурных и этнических различий. Все более пристальный интерес историков привлека-
ет тема диаспор, однако до настоящего момента многие аспекты образа жизни в диаспоре остаются дискуссионными. Недостаточно проработан теоретико-методологический инструментарий. На страницах научных изданий до сих пор можно встретить вопросы «Что есть диаспора?», «Каковы ее характеристики?», «Когда и где начинается история российских диаспор?» «Как историку изучать диаспоры?» и др.
В статье предпринята попытка обобщить динамику и выявить основные тенденции диаспоростроительства на Урале, сформулированы теоретические вопросы для дальнейших исторических изысканий.
Религиозные и этнокультурные меньшинства — неотъемлемая часть населения Урала. Это представители уже исторически укоренных в России этнических групп, таких как евреи, немцы, украинцы, белорусы и выходцы из Прибалтики, так и постсоветские мигранты из государств Центральной Азии и Закавказья. Историков интересует не разнообразие судеб и жизненных путей членов меньшинств, а их самоорганизация. На просторах Урала накоплен интересный исторический опыт диаспоростроительства.
Под переселенцами понимаются представители этноконфессиональных меньшинств, прибывшие на Урал в дореволюционный и советский периоды. Это торговцы, евреи-кан-тонисты, ссыльные поляки, немецкие колонисты и мастера, строители индустриальных гигантов, переселенцы из западных частей Российской империи, а позднее СССР и др. Разумеется, перечень «переселенцев» названными группами не исчерпывается.
Трансграничные мигранты — иноэтничные мигранты постсоветского периода из ближнего и дальнего зарубежья. Сюда включены как вынужденные и трудовые мигранты, так и различные категории добровольных переселенцев. Разделение носит условный характер. На каждом хронологическом этапе наблюдалась своя специфика переселений и адаптации на новом месте, но эти детали остаются за рамками нашего обзора.
Признавая, что эвристический потенциал диаспоральных исследований еще далеко не исчерпан, отметим несколько важных моментов, которые требуется учесть при обращении к заявленной теме. Этничность (или, точнее, «общая этничность») является лишь потенциальной возможностью для создания групп(ы), задает одну из внешних рамок. Проблема диаспор и диаспоростроительства служит тому иллюстрацией. Факт проживания за пределами «исторической родины» некого числа представителей того или иного «этноса» (категории) еще не означает формирование диаспорного сообщества (группы). Однако в общественно-политическом дискурсе и управленческих практиках органов власти происходит следующее отождествление: этничность = этническая группа, этническая группа за пределами страны происхождения = диаспора. Исходя из этого складывается обширный и сложный массив конструктов, включающий «национально-культурные общества», «общины», «автономии» и другие виды формальных и неформальных институций. Эти конструкции удобны, поскольку позволяют связывать абстрактную и сложную для управления категорию этноса с многогранной социальной реальностью. Как следствие, проживающие, к примеру, в Челябинске таджики определяются как консолидированная группа («таджикская диаспора»). При этом очевидна социальная дистанция между различными категориями мигрантов, имущественное расслоение и иные факторы, затрудняющие столь высокую степень единства.
Диаспоральная стратегия и практика адаптации подразумевают формирование сети социальных связей и системы взаимоотношений, жизненных практик и культурных
норм, основанных на представлениях о единстве судьбы и места исхода, ценности памяти о «стране исхода» или «исторической родине» [Дятлов, 2015: 178-179]. Диаспо-ростроительства стало характерной стратегией адаптации для евреев, немцев, украинцев, белорусов, поляков, эстонцев, представителей народов Юго-Восточной Азии (китайцев и корейцев), азербайджанцев, армян, грузин, таджиков и узбеков. Разумеется, этот перечень включает только основные исследованные группы, которые могут служить наглядной иллюстрацией.
Названные выше мигранты попадали на Урал в результате добровольного и недобровольного переселения, это происходило индивидуально и в составе групп. Процессы миграции протекали неравномерно как хронологически, так и по интенсивности.
Теоретически можно предположить существование «плавильного котла». Это выражалось в преобладании индивидуальных стратегий, ориентированных на ассимиляцию и полное растворение в принимающем обществе. Однако на практике обустройство протекало с помощью групповых стратегий адаптации. Диаспора — не просто рассеяние и пребывание представителей некой этнической группы вне своего «национального очага» в роли меньшинства. Неизбежен вопрос: «Этничностью ли только инициируется и регулируется диаспоральность»?
Большим когнитивным потенциалом обладает подход, при котором диаспора понимается как особый тип человеческих взаимоотношений, специфическая система формальных и неформальных связей, жизненных стратегий и практик людей. Эти связи, стратегии и практики основаны на общности исхода с «исторической родины» (или представлениях, исторической памяти и мифах о таком исходе), на приложении усилий по поддержанию образа жизни в качестве меньшинства в иноэтничном принимающем обществе. Диаспора — не монолит и не данность. Ее возникновение, существование и исчезновение может стать ситуативным ответом на вызов времени.
Основным условием диаспоростроительства является прибытие достаточно значительного количества соэтников. Это необходимо для формирования устойчивой социальной группы, поддержания ее коллективной идентичности. Это могут быть и отдельные организованные «ядра», к которым тяготеют представители дисперсно рассеянной группы. Без этого невозможно создание институтов (светских и религиозных), формирование достаточно интенсивных сетей связей и отношений, поддержание контактов с исторической родиной, сохранение и развитие исторической памяти, языка и других элементов материальной и духовной культуры.
Представителям меньшинств было проще сохранять традиционный уклад и образ жизни при переселении в сельскую местность. Так складывались сельские общины. Компактность проживания, консервативность и особенный ритм сельской жизни становились мощным механизмом поддержки, основой групповой самоорганизации и идентичности [Черных и др., 2013: 63-143; 2010: 97-150; Вайман и др., 2008].
Жизнь в диаспоре для ряда меньшинств была нормой и ранее. Евреи, как в черте оседлости, так и вне ее, российские немцы в качестве иноэтничного и инорелигиозно-го меньшинства накопили большой опыт и навыки жизни в диаспоре. Они привнесли этот опыт и на Урал.
Организация жизни в рамках сельских сообществ — не единственная стратегией адаптации. Наиболее полно и ярко это показывает формирование еврейских об-
щин [Прощенок, 2000; Денисов и др., 2015:9-58; Вайман, 2016:18-22]. Формировались устойчивые общины с эффективными механизмами внутреннего контроля, поддержки и регулирования, воспроизводства культурных норм.
На всех этапах российской истории умения и навыки, необходимые для выстраивания отношений с представителями этнического большинства, иными меньшинствами и местными органами власти, были важны. Но еще более важным становились ценности идентификации. В дореволюционный период на первый план выходила религия. Только формирование собственной религиозной общины становилось залогом сохранения прежней социальной организации. Это была именно конфессиональная община. И то, что часто рассматривается как еврейская община, могло быть по сути общиной иудейской, в свою очередь немецкая и польская — католической и лютеранской [Кириллов и др., 2009: 55; Жарова, 2014: 33].
Несмотря на то, что китайцы и корейцы — меньшинства, более характерные для восточных районов страны, в дореволюционный период на Урале также появились и они. В основе своей китайцы были временными трудовыми мигрантами или транзитными торговцами. Кроме того, Пермский край в годы войны с Японией стал одним из мест «водворения» корейцев, китайцев и японцев [Каменских, 20166: 14].
Советский период можно в целом охарактеризовать так: диаспоры «уснули» или ушли в «подполье». В советское время классовый критерий и в меньшей степени этничность брали в качестве одной из основ переформатирования общества. В этот период происходят эксперименты с социальной инженерией. Создаются и переформатируются «национальности». Каждый член общества прочно приписывался к этнической группе через целый ряд бюрократических практик (постановка вопросов переписи населения, графа «национальность» в различных анкетах и др.). К самоопределению побуждало и понятие «национальность» в общественно-политическом дискурсе.
Кроме того, многие этнические группы подвергались репрессиям по этническому признаку. Это могло вести к консолидации соответствующих групп, развитию внутри-групповых связей, неформальных сетей и структур. Депортации выступили катализаторами процессов этнизации отношений и формирования этнического взгляда на мир. Нередко он включал «образ врага», создавались новые политические практики. Потомков лиц, переселившихся в Россию еще до создания Германии как государства, власти и общество начинают воспринимать частью немецкого народа и Германии, как вероятного внутреннего врага. Формируется соответствующее отношение и дискриминационные практики. Политический маятник в отношении российских немцев колебался от предоставления им права на республику до коллективных репрессий.
Приведем еще пример. Политическая кампания по борьбе с космополитизмом и дело врачей больно ударили по советскому еврейству. Общество охватывала атмосфера страха и недоверия. В особенно трудном положении оказались советские граждане еврейской национальности. Их увольняли с работы и исключали из партии. Евреи постоянно находились в состоянии повышенного психологического напряжения, активизировался и бытовой антисемитизм. Многие опасались возможных погромов, упорно ходили пугающие слухи о грядущей депортации [Кимерлинг, 2000: 14].
Советская власть и в более поздний период приложила усилия для максимального искоренения самой возможности неконтролируемой государством самоорганизации
и самодеятельности граждан. В особенности это касалось сферы национально-культур-ного развития. Представители этнических меньшинств, определяемые соответствующими отметками в паспортах и других документах («пятый пункт»), лишились любых возможностей для институционализации своих этнических потребностей. Были устранены возможности создания национальных школ, общественных организаций и культурных учреждений. Практически ликвидировались религиозные общины. Не поощрялись, а зачастую и преследовались неформальные сети и отношения по этническому признаку [Немецкое население..., 2013: 145-192].
Широко была представлена в этих условиях и иная модель поведения. Этническое своеобразие не подчеркивалось, а иногда скрывалось, вытеснялось в сферу семейной памяти и традиций. Для многих это был путь к ассимиляции, при которой о «национальности» предков мало что напоминало.
Между тем уже в начале перестройки сформировалась неформальная элита, выступающая от имени той или иной группы и выдвигающая требования, в том числе политического характера. Актуализируются проблемы «исторической родины», необходимости возрождения родного языка и культуры. Если при советской власти все эти процессы протекали замедленно, то с ее уходом они приняли более динамичный характер.
Постсоветский период характеризуется бурным ростом миграционной активности, прежде всего в трансграничном измерении. Интенсивные процессы «национально-культурного возрождения» после крушения социализма свидетельствовали о «живучести» диаспор. По всей стране возникают национально-культурные объединения и автономии. Некоторые из них объединяются в общероссийские организации [Тиш-ков, 2012: 407-411]. Их численность, степень организованности, направления и формы деятельности были различны. Однако сам факт их существования является ярким примером проявлений этничности и существования диаспоральной жизни. Ощутимо возросла интенсивность отношений с «исторической родиной». Раздавались призывы к осуществлению массовых кампаний по репатриации. Уникальные по масштабам и степени влияния на принимающее общество трансграничные миграции из «старого» и «нового» зарубежья привели к формированию массовых мигрантских сообществ диа-спорального типа. Это дает основание говорить о появлении в России вообще и на Урале в частности «новых» диаспор. В целом же коллективные стратегии интеграции меньшинств продемонстрировали, что диаспора — это не данность и не предопределенность. Как специфический образ жизни и тип человеческих отношений этот феномен показал широкое разнообразие вариантов и динамику внутренних трансформаций.
Большинство старожильческих диаспорных групп оказались вовлечены в процессы возрождения языка, культуры, налаживание и восстановление связей с исторической родиной. Одними из первых стали образовываться, а в некоторых случаях, как выразился один из респондентов, «выходить из подполья» еврейские и немецкие культурные общества. Образовывались национально-культурные центры [Галигузов, 2000:504-509; Моргунов, 2013:109-115]. К примеру, образование независимой Украины подтолкнуло к воспроизводству «украинскости». Возрождение белорусской идентичности привело к организации целого ряда белорусских историко-культурных центров и обществ (подробнее см.: [Амелин, 2015; Этнокультурные процессы..., 2015: 75-94]). Это были уже не переселенческие группы, они не пополнялись вновь прибывшими из этнической ме-
трополии. Напротив, их численность сокращалась. В отношении них «плавильный котел» уже действительно срабатывал.
Обстоятельства крушения советского государства привели к тому, что сотни тысяч людей оказались вынуждены покидать места своего проживания, спасаясь от войн, преследований, колоссальной по своим масштабам экономической разрухи. В конце XX — начале XXI в. резко возросла роль миграций и, как следствие, скорость процессов диаспоризации. Россия не стала исключением. Она притягивала к себе мигрантов как из бывших союзных республик, так и из стран дальнего зарубежья [Каменских, 2011:214-219; Валеев, 2008]. Это привело к формированию, пополнению и развитию в Уральском регионе среднеазиатских и закавказских диаспор [Габдрафикова др., 2009; Амелин, 2013: 9, 26-28; 2014: 66-89; Вайман и др., 2016: 21-23; Каменских, 2015а: 19; 20156: 17; 2016а: 19-21].
На данном этапе самоидентификация диаспорных сообществ наиболее пластична, подвержена трансформациям. Примером служат еврейские общины, в рамках которых сложились и ярко заявили о себе светские учреждения и сообщества. Наряду с этим в большинстве крупных городов существуют религиозные общины (как ортодоксальные, так и реформистские). Неоднородна и социальная структура «новых» диаспор, в рамках которых выделяются старожилы еще советского времени и недавние мигранты. Очевидно социальное расслоение между этноэлитой, обычно занятой в бизнесе, и основным числом трудовых мигрантов. Последние представляют собой нестабильную по своему составу группу, во многом изолированную от принимающего общества. Отметим, что это вовсе не означает неорганизованности. «Новые» диаспоры пронизаны плотной коммуникативной сетью норм, связей, отношений, формальных и неформальных институтов. Эффективно действуют механизмы взаимной поддержки и контроля.
Содержание, основные результаты и этапы конструирования диаспорных групп на Урале позволяют говорить о том, что диаспоростроительство протекало неравномерно. В силу того, что советский период истории характеризуется закрытостью страны, отсутствием масштабных внешних миграций, наиболее плодотворными вехами самоорганизации мигрантских меньшинств Урала стал рубеж Х1Х-ХХ и ХХ-ХХ1 вв. Подчеркнем, что проведенная систематизация лаконична и проводилась скорее для уточнения актуальных вопросов этнической истории Урала. Интерпретация этих конструктов (диаспор) историками обусловила появление целой серии макро- и микроисторических исследований, объектом внимания в которых оказываются этнические и иные социальные группы, мигрантские меньшинства.
Вышеизложенное показывает, что исследование диаспоростроительства необходимо дтея понимания динамики этнокультурного развития Уральского региона и изучения отечественной истории в целом. История демонстрирует, что наличие диаспор — важный фактор развития для отправляющего и принимающего обществ. Диаспоры образуют инфраструктуру социальных связей, принимают участие в динамичных обменах информацией, культурными ценностями и материальными ресурсами. Положение диаспорных групп на стыке культур, традиций и этносоциумов превращает их в идеального посредника. В эпоху глобализации значение этих функций и их носителей ощутимо возрастает. Диаспоры могут становиться как активным участником, так и источ-
ником идеологических кампаний, направленных на «собирание нации», объединение «разделенного народа» и борьбу за его права. Такие идеологические кампании имеют внутригосударственное назначение, служат реальным инструментом внутренней этнической консолидации. Отметим, что мировая история полна примеров манипуляций проблемой «соотечественниками за пределами основного этнического массива». Диаспоры тем самым превращались не только в активного участника интеграции между странами и народами, но и часто становились «яблоком раздора».
Таким образом, укоренение этнических меньшинств, прибывших на Урал, могло протекать посредством групповых стратегий адаптации. Диаспоры чутко реагировали на смену исторической обстановки. В дореволюционный период даже в небольших городах региона формировались религиозные общины, возводились костелы, синагоги и молитвенные дома. Организовывались светские и культурно-просветительские организации. В советское время первостепенное значение приобретали неформальные коммуникации, общинная жизнь или исчезала вовсе, или вытеснялась в «подполье». Этничность трансформировалась и видоизменялась. Постсоветские годы отмечены активизацией этнического самосознания, резким ростом трансграничных миграций и межкультурных контактов. Старожильческие диаспоры приступили к возрождению своего культурного наследия и репатриации, в то время как «новые» диаспоры ступили на путь укоренения в принимающем обществе.
В дальнейшем историкам требуется в ходе компаративистских и межрегиональных исследований ответить на следующие вопросы:
Как диаспоростроительство становилось источником и механизмом социальной организации культурных различий? Иными словами, где пролегает грань между «диаспора = рассеяние как действие, факт миграции» и «диаспора = рассеяние как образ жизни, социальная организация»?
Насколько велика роль этничности как объединяющего фактора?
В каком соотношении переселенцами и трансграничными мигрантами применялись индивидуальные или коллективные практики вхождения в принимающее общество?
И, наконец, каковы были мотивы, условия и механизмы групповой консолидации попавших в разное время на Урал представителей меньшинств?
Каковы механизмы функционирования сформировавшихся общин, наблюдалась ли внутренняя динамика, трансформация этих механизмов?
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Амелин В. В., Денисов Д. Н. Армяне в Оренбургском крае. Оренбург, 2014. 126 с.
Амелин В. В. Таджики в Оренбуржье (Очерки современных этносоциальных процессов). Оренбург, 2013.104 с.
Амелин В. В., Молощенков А. Н. Украинцы на Южном Урале. Оренбург, 2012. 190 с.
Вайман Д. И., Каменских М. С. Узбеки Перми: история и культура. СПб., 2016. 64 с.
Вайман Д. И. Евреи Перми: история и культура. СПб., 2016. 64 с.
Вайман Д. И., Черных А. В. Немецкие хутора Прикамья: история и традиционная культура (XX — начало XXI в.). СПб., 2008. 224 с.
Валеев А. В. Вьетнамская диаспора в Республике Башкортостан : дис. ... канд. ист. наук. Уфа, 2008. 155 с.
Габдрафиков И. М., Хуснутдинова Л. Г. Этнические общины и мигранты в Башкирии: особенности интеграции // Новые этнические группы в России. Пути гражданской интеграции. М., 2009. С. 283-293.
Галигузов И. Ф. Народы Южного Урала: история и культура. Магнитогорск, 2000. 573 с.
Денисов Д. Н., Моргунов К. А. Евреи в Оренбургском крае: религия и культура. Оренбург, 2015. 126 с.
Дятлов В. И. Динамика диаспоростроительства в переселенческом сибирском обществе: от конфессионально-сословного к этническому основаниям // Польские ссыльные в Сибири во второй половине XVIII — начале XX века в восприятии российской администрации, переселенцев и коренных народов Сибири. Омск, 2015. С. 177-184.
Жарова А. С. Возникновение и развитие польской общины в Курганском уезде Тобольской губернии во второй половине XIX — начале XX вв. : дис. ... канд. ист. наук. Курган, 2014. 185 с.
Каменских М.С. Азербайджанцы Перми: история и культура. СПб., 2016а. 64 с.
Каменских М.С. Корейцы Перми: история и культура. СПб., 20166. 64 с.
Каменских М.С. Армяне Перми: история и культура. СПб., 2015а. 64 с.
Каменских М.С. Грузины Перми: история и культура. СПб., 20156. 64 с.
Каменских М. С. Китайцы на Среднем Урале в конце XIX — начале XXI в. СПб., 2011. 352 с.
Кимерлинг A.C. Политическая кампания «Дело врачей» в провинции, 1953 год: на материалах Молотовской и Свердловской областей : дис. ... канд. ист. наук. Пермь, 2000. 231с.
Моргунов К. А. Создание и практика этнокультурной деятельности национально-культурных общественных объединений Челябинской области (1988-1991 гг.) // Этнокультурный и межконфессиональный диалог в Урало-Поволжском полиэтничном пространстве: исторический опыт и современность. Оренбург, 2013. С. 108-117.
Немецкое население на Южном Урале в военные и послевоенные годы (к 70-летию депортации немецкого населения СССР) : материалы межрегиональной научно-прак-тической конференции. Оренбург, 2013. 230 с.
Немцы на Урале XVII-XXI вв. Нижний Тагил, 2009. 288 с.
Прощенок Т. В. Еврейское население Урала в XIX-XX вв.: демографическое и этнокультурное развитие : дис.... канд. ист. наук. Екатеринбург, 2000. 316 с.
Тишков В. А. Этнополитика в истории постсоветской России // Этнический и религиозный факторы в формировании и эволюции российского государства. М., 2012. С. 380-444.
Черных А. В., Голева Т. Г., Каменских М. С., Шевырин С. А. Белорусы в Пермском крае: очерки истории и этнографии. Пермь, 2013. 288 с.
Черных А. В., Голева Т. Г., Шевырин С. А. Эстонцы в Прикамье: очерки истории и этнографии. СПб., 2010. 244 с.
Этнокультурные процессы на Южном Урале в XX — начале XXI в. СПб., 2015.156 с.
REFERENCES
Amelin V. V., Denisov D. N. Armjane v Orenburgskom krae [Armenians in the Orenburg region]. Orenburg, 2014. 126 s. (in Russian).
Amelin V. V. Tadzhiki v Orenburzh'e (Ocherki sovremennyh jetnosocial'nyh processov) [Tajikistan in Orenburg region (Essays on modern ethno-social processes)]. Orenburg, 2013. 104 s. (in Russian).
Amelin V. V., Moloshhenkov A. N. Ukraincy na Juzhnom Urale [Ukrainians in the Southern Urals]. Orenburg, 2012.190 s. (in Russian).
Vajman D. I., Kamenskih M. S. Uzbeki Permi: istorija i kul'tura [Uzbek Perm: history and culture]. SPb., 2016. 64 s. (in Russian).
Vajman D. I. Evrei Permi: istorija i kul'tura [Jews of Perm: history and culture]. SPb., 2016. 64 s. (in Russian).
Vajman D. I., Chernyh A. V. Nemeckie hutora Prikam'ja: istorija i tradicionnaja kul'tura (XX — nachalo XXI v.) [German farms of the Kama region: history and traditional culture (XX — the beginning of the XXI century)]. SPb., 2008. 224 s. (in Russian).
Valeev A. V. V'etnamskaja diaspora v Respublike Bashkortostan. Diss. kand. ist. nauk [The Vietnamese diaspora in the Republic of Bashkortostan: Diss. cand. hist, sciences]. Ufa, 2008. 155 s. (in Russian).
Gabdrafikov I. M., Husnutdinova L. G. Jetnicheskie obshhiny i migranty v Bashkirii: osobennosti integracii. Novye jetnicheskie gruppy v Rossii. Puti grazhdanskoj integracii [Ethnic communities and migrants in Bashkortostan: features of integration. New ethnic groups in Russia. Ways of civil integration]. M., 2009. S. 283-293 (in Russian).
Galiguzov I. E Narody Juzhnogo Urala: istorija i kul'tura [Peoples of the Southern Urals: History and Culture]. Magnitogorsk, 2000. 573 s. (in Russian).
Denisov D. N., Morgunov K. A. Evrei v Orenburgskom krae: religija i kul'tura [Jews in the Orenburg region: religion and culture]. Orenburg, 2015.126 s. (in Russian).
Djatlov V. I. Dinamika diasporostroitel'stva v pereselencheskom sibirskom obshhestve: ot konfessional'no-soslovnogo k jetnicheskomu osnovanijam // Pol'skie ssyl'nye v Sibiri vo vtoroj polovine XVIII — nachale XX veka v vosprijatii rossijskoj administracii, pereselencev i korennyh narodov Cibiri [Dynamics of diaspora-building in the resettled Siberian society: from confessional-class to ethnic grounds. Polish exiles in Siberia in the second half of the XVIII — beginning of the XX century in the perception of the Russian administration, immigrants and indigenous peoples of Siberia]. Omsk, 2015. S. 177-184 (in Russian).
Zharova A. S. Vozniknovenie i razvitie pol'skoj obshhiny v Kurganskom uezde Tobol'skoj gubernii vo vtoroj polovine XIX — nachale XX vv. Diss. kand. ist. nauk. [The emergence and development of the Polish community in the Kurgan district of the Tobolsk province in the second half of the XIX — early XX centuries. Ph.D. Thesis in History]. Kurgan, 2014. 185 s. (in Russian).
Kamenskih M. S. Azerbajdzhancy Permi: istorija i kul'tura [Azerbaijanians of Perm: history and culture]. SPb., 2016a. 64 s. (in Russian).
Kamenskih M. S. Korejcy Permi: istorija i kul'tura [Koreans of Perm: history and culture]. SPb., 2016b. 64 s. (in Russian).
Kamenskih M. S. Armjane Permi: istorija i kul'tura [Armenians of Perm: history and culture]. SPb., 2015a. 64 s. (in Russian).
Kamenskih M. S. Gruziny Permi: istorija i kul'tura [Georgians of Perm: History and Culture]. SPb., 2015b. 64 s. (in Russian).
Kamenskih, 2011 — Kamenskih M. S. Kitajcy na Srednem JJrale v konce XIX — nachale XXI v [Chinese in the Middle Urals in the late XIX — early XXI century.]. SPb., 2011. 352 s. (in Russian).
Kimerling A. S. Politicheskaja kampanija "Delo vrachej" vprovincii, 1953 god: na materialah Molotovskoj i Sverdlovskoj oblastej. Diss. kand. ist. nauk [Political campaign "The Doctors' Deed" in the province, 1953: on the materials of Molotov and Sverdlovsk regions. Diss. cand. hist, science]. Perm', 2000. 231 s. (in Russian).
Morgunov K. A. Sozdanie i praktika jetnokul'turnoj dejatel'nosti nacional'no-kuVturnyh obshhestvennyh ob#edinenij Cheljabinskoj oblasti (1988-1991 gg.). Jetnokul'turnyj i mezhkonfessional'nyj dialog v Uralo-Povolzhskom polijetnichnom prostranstve: istoricheskij opyt i sovremennost' [Creation and practice of ethno-cultural activity of national cultural societies of the Chelyabinsk region (1988-1991). Ethnocultural and interconfessional dialogue in the Ural-Povolzhsky polyethnic space: historical experience and the present]. Orenburg, 2013. S. 108-117 (in Russian).
Nemeckoe naselenie na Juzhnom Urate v voennye i poslevoennye gody (k 70-letiju deportacii nemeckogo naselenija SSSR). Materialy Mezhregional'noj nauchno-prakticheskoj konferencii [The German population in the Southern Urals in the military and post-war years (to the 70th anniversary of the deportation of the German population of the USSR). Materials of the Interregional Scientific and Practical Conference]. Orenburg, 2013. 230 s. (in Russian).
Nemcy na Urate XVII-XXI vv. [The Germans in the Urals XVII-XXI centuries]. Nizhnij Tagil, 2009. 288 s. (in Russian).
ProshhenokT. V. Evrejskoe naselenie Urala vXIX-XXvv.: demograficheskoe ijetnokul'turnoe razvitie. Diss. kand. ist. nauk [Jewish population of the Urals in the XIX-XX centuries: demographic and ethno-cultural development, diss. cand. hist, sciences]. Ekaterinburg, 2000. 316 s. (in Russian).
Tishkov V. A. Jetnopolitika v istorii postsovetskoj Rossii. fetnicheskij i religioznyj faktory v formirovanii i jevoljucii rossijskogo gosudarstva [Ethnopolitics in the history of post-Soviet Russia. Ethnic and religious factors in the formation and evolution of the Russian state]. M., 2012. S. 380-444 (in Russian).
Chernyh A. V., Goleva T. G., Kamenskih M. S., Shevyrin S. A. Belorusy v Permskom krae: ocherki istorii i jetnografii [Belarusians in the Perm Territory: Essays on History and Ethnography]. Perm', 2013. 288 s. (in Russian).
Chernyh A. V., Goleva T. G., Shevyrin S. A. festoncy v Prikame: ocherki istorii i jetnografii [Estonians in the Kama region: essays of history and ethnography]. SPb., 2010. 244 s. (in Russian).
Jetnokul'turnye processy na Juzhnom Urate v XX— nachale XXI v. [Ethnocultural processes in the South Urals in the XX — early XXI century]. SPb., 2015. 156 s. (in Russian).
