CC BY
50
____________ВЕСТНИК ТОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА_____________
№ 296 Март 2007
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ И ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 882Ж-95
И.А. Айзикова
ДИАЛОГ РУССКО-НЕМЕЦКИХ ТРА ДИЦИЙ ФИЛОСОФСКО-ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ В МИРОВОЗЗРЕНИИ И ТВОРЧЕСТВЕ В.А. ЖУКОВСКОГО (О РЕЦЕПЦИИ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ Ф. АНСИЛЬОНА)
Предлагаются новые материалы библиотеки В.А. Жуковского, связанные с его рецепцией «Эссе о философии истории» Ф. Ансильона. Широкий круг проблем - философско-исторических, нравственно-этических и эстетических, который позволяет поставить обращение к этому материалу, организуется центральной идеей нравственного смысла истории, играющей важнейшую роль в мировоззренческом и художественном становлении первого русского романтика.
Ю.М. Лотман, несколько перефразировав А.С. Пушкина, назвал Н.М. Карамзина «Колумбом русской истории», В.Г. Белинский, как известно, назвал «Колом-бом русского романтизма» В.А. Жуковского. Думается, что эти два феномена открытия не случайно были определены одним образом - Колумба, который не просто обнаружил новые земли, а изменил способ мышления европейцев. Открытия Карамзина и Жуковского, историзм мышления и романтизм как сложные комплексы новых идей о мире и человеке - явления, тесно связанные. Романтическая философия и творчество Жуковского во многом опирались на карамзинские представления об истории.
Вместе с тем Карамзин-историк, естественно, был не единственным фактором, способствовавшим выработке принципов романтической эстетики. Корнями своими они уходят и в западноевропейскую философскую и историческую мысль. В частности, чрезвычайный интерес, на наш взгляд, представляет восприятие Жуковским трудов прусского историографа, профессора истории при Берлинской военной академии, а затем члена Академии наук Фридриха Ансильона (1767-1837)1. В библиотеке русского поэта были собраны многие его сочинения: «Философские эссе, или новая “смесь” литературы и философии» (Париж, 1817. Т. 12), «Обзор революций в политической системе Европы» (Париж, 1823. Т. 1-4), «Новые очерки о политике и философии» (Париж, 1824. Т. 1-2), «Мысли о человеке, его отношениях и интересах» (Берлин, 1829. Т. 1-2)2.
Во всех книгах - многочисленные пометы и записи Жуковского. Это очень большой материал, позволяющий поставить целый ряд проблем, касающихся социально-политических, философских, педагогических взглядов Жуковского. В данной статье остановимся на рецепции Жуковским «Эссе о философии истории» Ансильона, единственном сочинении в первом томе «Философских эссе», привлекшем внимание поэта. Чтение эссе датируется, вероятно, 1820-ми гг., когда Жуковский лично познакомился с Ансильоном (во время своего первого заграничного путешествия, 31 октября 1820 года, на обеде у принцессы Александрины Жуковский, по его словам, «сидел за столом подле Ансильона, с которым познакомился»3), много раз
встречался с ним, общался во время своих заграничных путешествий. Судя по дневнику Жуковского, только в ноябре 1820 г. состоялись три его встречи с Ансильо-ном (2, 5 и 21-го)4.
Так, Жуковский описывает в своем дневнике обед, проходивший 2 ноября 1820 года в доме русского посланника при Берлинском дворе Д.М. Алопеуса, на котором присутствовал и Ансильон. В этой записи находим следующую характеристику Ансильона: «<...> имеет ум и знания и любезный характер добродушия. Ансильон, мне кажется, изображен как нельзя лучше счастливым словом княжны Туркестановой: “Il a beaucoup d’esprit, beaucoup de connaissance et d’éloquence, mais il fait sur moi l’effet d’un home qui dicte”. “Et d’un home, qui dicte bien”5, надобно прибавить. Этот человек много знает, из приобретенного сделал нечто целое и порядочное, одарен памятью, и в нем, кажется, до сих пор сохранился прежний пропо-ведник<...> Знакомство с ним есть узнание редкости...»6.
Судя по дневниковой записи, разговор Жуковского с Ансильоном касался в тот день Бонапарта, о котором Ансильон говорил, по словам Жуковского, «не просто как человек, а как человек, имеющий место у двора». Он приводит высказывание Ансильона, относящееся к Наполеону, Франции и Европе7: «Il faut avouer, qu’il a un beau jardin à cult^r, mais il n’a pas su le conserver»8. Еще одной темой для разговора с Ансильоном, воспитателем будущего короля Фридриха Вильгельма IV, была фигура В. Ниенштета, воспитателя принца Альбрехта Прусского. Все затронутые в беседе темы оказываются тесно связанными органичной для Жуковского логикой: история, великие исторические деятели и формирование их личности.
Как известно, при установлении диалогических связей между различными национальными культурами особенно важной оказывается интерпретация явления, личности, традиции и т.д. реципиентом. В таких случаях диалог начинает функционировать в самых сложных и плодотворных своих формах, не сводимых к «заимствованиям» и «влияниям», но позволяющих скрещивать разные позиции, трансформировать их и порождать новые смыслы старых идей, по сути, новые идеи.
В связи с вышесказанным прежде всего следует обратиться к самому предмету изученного Жуковским
труда Ансильона, обозначенному в его заглавии. Под философией истории автор понимает философское исследование общих законов исторического процесса, отвлеченно взятого, т.е. Ансильон подводит под общий знаменатель две самостоятельные области знания -историю и философию, его интересует их соприкосновение. Уже это оказывается принципиально близко Жуковскому, который еще в ранних письмах к А.И. Тургеневу писал о том, что «...хорошее понятие об истории» нужно для «приобретения философиче-
9
ского взгляда на происшествия в связи» .
Вместе с тем уже в 1810-е гг. история для Жуковского - это необходимый ориентир в творчестве. Она не только «возвышает душу, расширяет понятие» писателя, утверждает Жуковский, но и «предохраняет от излишней мечтательности, обращая ум на существенное»10. Потому столь важной представлялась Жуковскому утвержденная Карамзиным мысль о сопряжении истории и поэзии. Позднее, во многом под влиянием западной романтической историографии, сближавшей историю с поэзией (Ба-рант, Минье, Гизо), а с другой стороны, - «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина, в которой, как известно, Жуковский всегда видел высокохудожественное литературное произведение, история и философия истории будут осмысливаться им как одна из принципиальных основ прозы, как богатейший источник ее материала, тем и проблем и как фундамент их осмысления и изображения.
Не менее важно для Жуковского было и изначальное стремление видеть «происшествия в связи», чему он начинал учиться еще в 1800-е гг. у западных историков Шлецера и Мюллера. Универсальность процесса познания и понимания истории станет предметом полемики 1820-х гг. об «Истории.» Карамзина, которая охватила чуть ли всю творческую интеллигенцию России и в которой непосредственное участие принял Жуковский. Все это закономерно выльется в 1830-е гг. в многозначность самого понятия истории у Жуковского, включающего в его границы и философский, и социально-политический, и художественный подходы. Поздние прозаические статьи Жуковского, посвященные истории, запечатлели историческое мышление автора, понимающего все события (близкой и далекой истории, общие и личные, внешние и внутренние) в их глубинных истоках и закономерностях.
Общие историко-философские построения Ансиль-она основываются на мысли о том, что в целостном бытии универсума всегда «различались два вида действий: действия природы и разума, т.е. человека. <...> Они перекрещиваются, взаимодействуют, потому что имеют разный характер» (здесь и далее перевод мой. -И.А.)11. Это положение, заключающее в себе самое ядро авторской философии истории, и привлекает внимание читателя. Он с интересом следит за его дальнейшим развитием, в ходе которого доказывается, что «природа - это империя необходимости», а действия человека, отчасти подчиненного тем же законам, что и природа, все же являются «действиями свободы»12.
Все это было очень близко Жуковскому, особенно в 1820-е гг., а потом в 1830-1840-е гг., когда он именно под таким углом зрения разрабатывал концепцию ис-
тории вообще и русской истории, сосредоточиваясь прежде всего на моральном смысле исторических событий, связанном со свободным нравственным выбором человека. Это нашло очень яркое отражение в его творчестве, в частности, в повороте поэта к эпосу, к прозе, в поисках нового содержания для прозы, связываемого им с философско-историческими темами.
В свете названных выше идей история человечества рассматривается Ансильоном как вечная борьба между свободой и необходимостью, что определяет, по мысли автора, «вечное условие развития человеческого ду-ха»13. Здесь еще одно объяснение необычайно горячего и положительного восприятия Жуковским философии истории Ансильона. Автор эссе видит смысл движения истории в наиболее полном разворачивании человеческой природы. Для него человек ни в коем случае не мыслится пассивным продуктом истории. Отталкиваясь от идеи стихийного хода истории, Ансильон считает, что человек, наделенный самой природой свободной волей, способен не только вливаться в историю, но и делать ее. Судя по пометам, это полностью разделяется Жуковским, всегда отстаивавшим важную роль человека в историческом развитии.
Одной из центральных для русского романтика в 1830-1840-е гг. становится проблема возможных путей человечества к прогрессу. С одной стороны, Жуковский постоянно размышляет о революции как историческом явлении, как порыве общества к свободе. С другой стороны, он постоянно говорит о христианстве как некоем идеале, основе, которую можно и нужно противопоставить революционному вмешательству человека в ход истории. Попытка писателя решать политические вопросы неизменно уводила его в область философии истории, веры, этики и эстетики. В центре при этом всякий раз оказывается мысль о нравственном совершенствовании личности и ее нравственной свободе.
Логика размышлений Жуковского о революции неизменно приводит его к вопросу о подлинной и мнимой свободе. Философия истории, политика, нравственность замыкаются в один круг. В центре его оказывается концепция личности. В своих поздних статьях он настойчиво отрицает революцию как мнимое освобождение. Так, в статье «О происшествиях 1848 года» Жуковский развивает сокровенную мысль о том, что «мнимые освободители», «самовольные действователи, вмешавшиеся с такой самонадеянностью в дело Провидения», «для того провозглашают свободу, самодержавие народа, <. > независимость мысли и слова», чтобы только «украсить мятеж»14. В статье «Что будет?» автор восклицает: «Это всеобщее отвержение всякой святыни называется теперь свободою, движением вперед, торжеством человечества, освобождением разума»15. В биографическом очерке «Иосиф Радовиц» Жуковский прямо назовет революцию и все ее «так называемые благоприобретения» ложью16.
«Мнимой свободе» Жуковский неизменно противопоставляет утверждение нравственной свободы, которая является прочным фундаментом веры и смирения человека перед Богом и его волей, а также основой общественного прогресса. В письме наследнику престола от 29 января 1849 г. Жуковский, сравнивая Великую
Французскую революцию и «теперешнюю», прямо пишет о том, что «та революция, которая бесится перед глазами нашими, есть не иное что, как отвратительное
17
детище эгоизма» .
Единственной силой, способной вернуть человека на землю, отвратить его от абстракций к реальности, от теорий и идей к натуре человека, признается вера в Бога, которая диктует одну для всех нравственность, не ломающую, а напротив, укрепляющую личность. На этой оппозиции - христианства и эгоизма, которая, как справедливо отмечает Ф.З. Канунова, становится центральной идеей творчества Жуковского 1840-х гг., строится его поэма «Странствующий жид»18, которую поэт сам называл своей лебединой песней, подчеркивая, что в ней «за-
19
ключены последние мысли» его жизни .
Вводя в свою философию истории как одно из основных понятие свободы и рассматривая проблему ее соотношения с необходимостью, Ансильон настаивает на историческом подходе к самим этим категориям. Свобода на первых этапах истории человечества означала, по мнению автора, очень заинтересовавшему Жуковского, «возможность действовать или не действовать <. .> Затем свобода превратилась в возможность подчиняться добровольно различным законам и посвящать физический инстинкт моральному». Именно действие в сочетании с сознательным отказом от него, в зависимости от нравственно-этических обстоятельств, называется
Ансильоном «настоящей свободой», понимаемой в эссе
20
как важнейший двигатель истории .
Жуковскому особенно важной, по-видимому, представляется, в свете историко-философских рассуждений, мысль о способности человека отказаться от какого-либо безнравственного действия. Он записывает на полях страницы 93: «Отказ есть в какой-то мере свобода совести самой по себе, принявшей решение страдать, но не быть дурной, сраженной нравственно». Жуковский всегда стремился соединить свою философско-историческую систему с идеей самоконтроля и саморегуляции личности, которая была чрезвычайно важна для него с самого начала творчества. В 1820-е гг. в этот комплекс идей органично вливается теория страдания, которая формируется в связи с религиозно-нравственными исканиями Жуковского и становится все более значимой для него в последний период творчества. Не случайно мысль о нравственной свободе человека как вечной основе истории Жуковский освещает в своей поздней прозе важнейшей для него темой Царства Божия, «в котором нет врагов, а есть один союз народов для общего благоденствия» («Русская и английская политика)21. Здесь очень показателен призыв автора «переменить основные правила политики и опереть ее не на языческих понятиях метафизического государства, а на христианских понятиях Царства Божия»22.
Вопрос об активности личности в историческом процессе ставится Ансильоном и в аспекте роли великих людей в истории и ее соотношения с действиями народа. Автор «Эссе о философии истории» не настаивает на их противопоставлении. Напротив, он утверждает, что великие люди, как и все остальные, не могут стоять вне общества, и потому, именно в силу своей гениальности, избранности они должны, считает Ансильон, больше дру-
гих заботиться о своем «моральном состоянии». Жуковского, с самого начала творчества проявлявшего принципиальный интерес к образу сильной личности, привлекает именно этот поворот мысли Ансильона. Стержнем всех героев с сильным характером, созданных Жуковским, является богатство внутреннего мира, тонкая душевная организация, высокий уровень нравственности. Таковы герои его ранней прозы - Ильдегерда, Вильгельм Телль, Вадим Новогородский и т.д.
В период творческой зрелости эти идеи становятся для Жуковского ведущими. Так, представляя в статье конца 1820-х гг. «Черты истории государства Российского» русскую историю как общенациональный процесс, Жуковский ставит в качестве основного вопрос о роли отдельных личностей в ее течении. Неслучайно обе части статьи представляют собой галерею портретов русских князей. Жуковский дает им яркие, индивидуальные, нравственно-психологические характеристики, которые соотносятся с авторской идеей об общем ходе исторического развития. Рисуя один за другим портреты князей, Жуковский подчеркивает вклад каждого в общую историю и одновременно передает ее динамику, смысл которой он видит прежде всего в нравственном развитии.
Особое место в истории государства российского отводится Жуковским княгине Ольге и князю Владимиру, который давно привлекал внимание писателя и в «Чертах истории.» назван «преобразователем и самого себя, и России». С точки зрения автора, жизнь Ольги и Владимира и управляемой ими страны делит на две части принятие христианства. В одной - необузданность и разъединение, в другой - «укрощение диких нравов, просвещение ума, образование гражданское»,
23
«твердый союз отечества нашего» .
В статье «Воспоминание о торжестве 30 августа 1834 года», в которой описывается день открытия Александровской колонны, важное место отводится фигуре Александра I и связанному с нею вопросу о роли личности в истории. И здесь деятельность Александра рассматривается автором в двух тесно переплетающихся аспектах - в собственно историческом и в нравственном. Образ Александра в статье явно романтизирован и мифологизирован: он - воплощение победы русской армии над Наполеоном, память о Бородине, о «всенародном Лейпцигском бое, Париже, Наполеоновом гробе», и вместе с тем Жуковский рисует образ великого царя как смиренника, закрывшего свои глаза «в стороне от всякого блеска царской славы»24.
Начало новейшей истории России Жуковский связывает с именем Петра I, повернувшего страну к Западу, преобразовавшего «самовластье» в самодержавие, «в благотворную власть закона». Интересно, что в статье 1838 г. «Пожар Зимнего дворца» Жуковский проводит историческую параллель между Петром Великим и Николаем I. Николай I представлен как царь, реализующий «замышленное Петром», как символ перемен, необходимого обновления России. Он не просто сознательно идеализирован, в нем представлен идеал монарха, как его понимал Жуковский: отец, хранитель Семьи, Дома. Причем эти понятия - семья, дети, дом, отец - наполняются глубоким символическим смыс-
лом, связанным и с политикой, и с историей, и с философией, с такой ее категорией, как соборность, которая многое определяла в русской литературе XIX в. Кроме того, Николай I изображен Жуковским как защитник русской культуры, как просвещенный монарх. В связи с этим в статье подчеркиваются исключительные усилия царя, направленные на спасение сокровищ Эрмитажа, «которые в течение стольких лет были собираемы государями русскими и коих утрату ничто бы не заменило»25. Император Николай Павлович выведен в этом плане продолжателем не только Петра I, но и Екатерины II, в связи с именем которой в статье называются такие деятели русской истории и культуры XVIII в., как Потемкин, Суворов, Державин. Всё это в статье Жуковского столь же конкретные имена, сколь символы, определяющие лицо эпохи, суть русской ментальности, направление развития России. Галерея портретов русских императоров завершается обликом наследника русского престола, воспитанием и просвещением которого занимался сам Жуковский.
В своих поздних статьях Жуковский постоянно обращается к фигуре Наполеона, в отношении к которому исследователи выделяют несколько этапов26. В конце 1830-х - 1840-е гг., указывает Ф.З. Канунова, «...наполеоновский сюжет и сам образ Наполеона у Жуковского укрупняются, принципиально мифологизируются, приобретают историческую значительность, наполняются глубоким философско-символическим смыслом раздумий о судьбе великой исторической личности, о ее ответственности перед миром, о ее трагических ошибках, о подлинном и мнимом бессмертии»27. В отношении к поздней прозе это утверждение можно дополнить. Наполеон введен здесь в большой социальнополитический и исторический контекст и выступает символом великого нарушения вечных законов бытия, за которое десятилетиями расплачиваются его потомки. С точки зрения Жуковского, именно первая французская революция и «завоевательный деспотизм Наполеона» пробудили «самоубийственный деспотизм народного самодержавия», узаконили «дух буйства» и поколебали самое «основание гражданского порядка» -религию, уважение народа к власти, покорность долгу, публичную и частную правду («Иосиф Радовиц»)26.
В связи с этим весьма примечательно, что на протяжении всего творческого пути Жуковского волнует вопрос о пробуждении народного сознания, становлении национального самосознания. Так, идейное содержание, пафос и художественное своеобразие одного из ранних его прозаических переводов - повести «Вильгельм Телль, или освобожденная Швейцария, сочинение И. Флориана, с историческою картиною» (1802 г.) - определялись положенной в его основу категорией «народ», которая, как известно, уже через несколько лет станет особенно актуальной в романтической философии истории и в романтической эстетике, а позднее многое будет определять в русской классической прозе. С одной стороны, в основу понимания этой категории Жуковским положены классические философские построения XVIII в. (например, Руссо, Гердера), согласно которым все люди от рождения равны в своих свойствах и, следовательно, народ - это, по точному выражению
Ю.М. Лотмана, «сумма отдельных людей, количественно
29
умножающая свойства отдельного человека» . С другой стороны, для Жуковского очень важно такое понятие, как «национальный дух», новое в русском общественном сознании, укоренившееся в нем именно в эпоху предро-мантизма и романтизма. «Национальный дух» невозможно механически разложить, как сумму, на равные слагаемые. Именно это повлекло за собой пристальный интерес русских романтиков к вопросу о роли личности в национальной истории. Жуковский оказывается на этом пути первопроходцем.
Герои рассматриваемой повести названы Жуковским уже в двойном ее заглавии. Это, прежде всего, швейцарский народ, находящий свою силу в единстве и потому оказывающийся двигателем истории, и легендарная личность - Вильгельм Телль. Обе темы тесно переплетаются: Жуковский мастерски переводит все массовые народные сцены и при этом создает целую галерею героев из народа. Особенно значительным для автора перевода является, конечно, образ Вильгельма Телля. Главным нервом этого образа становится абсолютное единство в нем личного и общественного. Внутренний мир героя-борца отражает его разумную нравственную силу, многократно умножаемую органичным слиянием с настроениями, этикой, философией народа. За свои заслуги перед отечеством Телль хочет только одного: «...чтобы я опять вступил в сан простого воина, опять сравнялся с вами, сограждане! <...> я не хочу, я не требую, не приемлю от вас ничего, кроме священного имени брата вашего». В финале Телль, Вернер, Мелькталь «получают в награду своих подвигов дубовые венцы и приобщаются к народу»30.
Таким образом, выделив человека как решающую силу истории и обратившись в связи с этим к внутреннему миру отдельной личности, Жуковский одновременно осмысливает народ как важнейшую единицу истории. Это убеждение писателя пройдет через все его творчество. Например, в поздней статье Жуковского «Воспоминание о торжестве 30-го августа 1834 года» одним из важнейших образов-символов оказывается древнейший культурный образ поля, воплощающий Россию. Поле «богато и бодрым народом, и землею» и со всех сторон защищено Божьей Правдой. Образ поля, как видим, Жуковский связывает прежде всего с «мыслью народной». Выражение Л.Н. Толстого здесь очень кстати, поскольку его концепция истории как жизни народа очень близка традициям Жуковского. Народ представлен в данной статье как одно из главных действующих лиц истории. Он осмысляется как прочный фундамент России, ее «одушевленная ограда». Р.В. Ие-зуитова справедливо указывает на то, что «из опыта военных лет» Жуковский «вынес высокое уважение к народу, понимание его силы и значения». В этом отношении исследователь видит «общность позиций» писателя с декабристами31. Квинтэссенцией народной силы является в «Воспоминании... » русское войско, колонны которого «вдруг из всех улиц, как будто из земли рожденные»32, двинулись к площади. За описанием русского народа и русской армии, в которых Жуковский подчеркивает силу, непобедимость и в то же время упорядоченность и покорность, стоит понимание
истории как неостановимого процесса жизни народа, имеющего всеобщий, часто представляющийся отдельному человеку таинственным, высший смысл.
Именно убеждение Ансильона в целостности истории, покоящейся на общечеловеческих законах, позволяет ему шагнуть вперед, по сравнению со многими своими современниками, в отношении одного из главных историософских вопросов о правомерности философского конструирования истории а рпоп. Он расставляет здесь очень важные новые акценты, как раз и заинтересовавшие Жуковского. Мы имеем в виду размышления Ансильона о соотношении всеобщей истории и истории отдельных народов, которые для автора эссе уже не есть только части некоторого высшего целого, они - самостоятельные целые. В их жизни, конечно, могут и должны действовать общие законы исторического развития, но это отнюдь не означает существование некоторого общего плана, реализуемого, так сказать, поодиночке отдельными народами. Ансильон настаивает на том, что история одного народа не может повторять историю других. Нужно сказать, что Жуковский довольно рано начал интересоваться историей отдельных народов, в первую очередь, конечно, русского.
При этом, если в ранних прозаических переводах и сочинениях писателя («Вильгельм Телль, или Освобожденная Швейцария», «Ильдегерда, королева Норвегии», «Вадим Новогородский») ставились общие вопросы о национальном духе, определяющем историческое развитие отдельного народа, то в 1840-е гг. из статьи в статью переходят мысли об особом историческом пути России, во многом определяющие системность поздней прозы Жуковского. Например, в статье «О стихотворении «Святая Русь» читаем: «Россия шла своим особенным путем, и этот путь не изменился с самого начала ее исторической жизни <. >. Две главные силы властвовали и властвуют ее судьбою; они навсегда сохранят ее самобытность <...>. Эти две силы суть церковь и самодержавие»33. Или в статье «О происшествиях 1848 года»: «Россия вступит в ее особенный, ее историею, следственно самим Промыслом ей проложенный путь; она не будет Европа; не будет Азия, ибо она государство христианское, она будет Россия - самобытный, великий мир <. > судьба России за-
34
ключается в развитии самодержавия» .
В яркой статье «О стихотворении «Святая Русь» Жуковский пишет: «Оглянувшись на запад теперешней Европы, что увидим?.. Дерзкое непризнание участия Всевышней власти в делах человеческих выражается во всем, что теперь происходит в собраниях народных. <. > У нас - целы те главные, основные элементы, которыми держится бытие государств христианских. Наша церковь не изменилась <...>; а неизменяемость церкви сберегла и упрочила неизменяемость власти державной, которая, несмотря на все волнения государственные, осталась не-потрясенною в своем основании, то есть в понятии о божественности ее происхождения и в исторической ее законности. Русский народ <. > остался равномерно верен и власти державной <. >. В его истории мы видим перемены властителей, но власть и уважение к ней во всякое время оставались неизменными; бывали мятежи народные, но никогда не бывало провозглашаемо право мятежа. <. .> Мы видим <. .> сквозь все века протянута одна
35
непрерывная цепь наследственной власти <...>» .
Точки сближения и расхождения Жуковского с теориями славянофилов очевидны. Он не только подчеркивает самобытность развития России, в которой монархия как форма политического устройства общества определяется, как это хорошо понимал Жуковский, в первую очередь особенностями национального сознания, основывающегося на идее целостности духа, на приоритете внутренней свободы, на религиозности миропонимания в целом. Наряду с этим Жуковский, как и Гоголь (впоследствии их поддержит и Достоевский), говорит о необходимости синтеза восточного и западного начал «как сторон одного и того же предмета»36.
Возвращаясь к Ансильону, укажем, что Жуковский с большим вниманием отнесся и к его мысли о том, что исторические факты требуют аналитического подхода, разложения их на некоторые простейшие элементы. В частности, объяснения истории того или иного народа, полагает прусский историк, не может быть без учета влияния природных условий на нее. Эта идея находит отклик у Жуковского, который в собственных статьях решает эту же проблему. Так, например, статья «Черты истории государства Российского» открывается большой цитатой из Карамзина, в которой ставится вопрос, представляющийся обоим авторам одним из самых важных и сложных историко-философских вопросов о России: «как земли, разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, хладными и жаркими климатами, как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия могли составить одну державу с Москвою?»37.
Эта таинственная, трудно постигаемая разумом обширность территории, помноженная на сложнейшие климатические условия России, многое определяет, по мнению Жуковского, в ее истории, которая всегда была устремлена к созиданию целостности. Кроме того, Жуковский явно разделяет мысль Ансильона о том, что задатки будущей истории каждого народа заключены в его физическом и особенно психическом своеобразии. Хотя в большей мере Жуковского, по-видимому, интересовала «обратная связь» - влияние истории на национальный характер. Не останавливаясь на этом подробно, напомним, что еще в 1810-е гг., в связи с замыслом поэмы «Владимир» обратившись к изучению русской истории, Жуковский писал А.И. Тургеневу: «.в истории особенно буду следовать за образованием русского характера, буду искать в ней объяснения настоящего морального образования русских»38.
Обратив внимание на важность природных и антропологических условий исторического развития, Ан-сильон осмысливает и традиционную точку зрения о существовании некой высшей надличной силы, двигающей историю вперед. Из нее, как и из допущения вечного всеобщего закона истории, но со своей спецификой, также вытекает мысль о бесконечности истории и ее целостности. Идея транцендентного смысла истории, привлекавшая внимание Жуковского на протяжении всего творчества, в 1820-е гг. легла в основу построения русским романтиком модели всемирной истории, внимание к которой возникло почти одновременно у многих его современников. В ряде своих статей, среди которых следует назвать прежде всего «Обо-
зрение всемирной истории», Жуковский много рассуждает о Провидении, божественном Промысле, с чем он связывает и периодизацию истории, и понимание ее процессуальности и целостности.
В развитии человечества Жуковский предлагает вычленять периоды, эпохи и века. При этом он выделяет в истории одно самое важное событие, от которого и отталкивается в периодизации. Таким событием называется рождение Христа, определившее высокий нравственный смысл человеческой истории. Жуковский повсюду полемизирует с материалистическими концепциями XVIII в., опровергая уподобление человека части природы, полностью ею детерминированной, и сближается с Гоголем, Батеньковым, бр. Киреевскими. Батеньков, например, писал, что только «воля, разум и намерение», имея в виду Бога, могут «изъяснить» происхождение мира и человека. В другом письме он называет Бога математиком и поэтом, наполнившим вселенную «своею славою, величием, гармонией и красотою»39. Для Жуковского 1830-х гг. все это тоже было очень характерно и важно, означая поворот к реальности, таинственность которой писателю становилась все очевиднее и познание и изображение которой в искусстве он все теснее связывал с проникновением внутрь отдельной человеческой души, внутрь общенационального, общенародного духа. Такое мироощущение определяло и поэтику творчества Жуковского, и поэта, и прозаика, его психологизм, внимание к символике, мифопоэтике.
В «Отрывке письма из Швейцарии» (1833), во многом посвященном размышлениям автора о сути истории, повторяется мысль о том, что жизнь общества, представляющая собой «бурю страстей» и «минутных волн», в конечном итоге «покорствует одному общему движению» в направлении к гармонии, целостности. Верховным двигателем истории называется Провидение, потому что только оно «действует в целом».
При этом понять историю в трансцедентном смысле и для Ансильона, и для Жуковского вовсе не означает оставить эмпирическую историю, проходящую сквозь живую душу человека, сквозь его ежедневную жизнь. В связи с этим очень интересно вспомнить исторические сочинения Жуковского, в которых в первую очередь внимание проявляется к нравам, историческому быту, а не к собственно историческим событиям. И здесь можно выстроить целый ряд оригинальных и переводных произведений - начиная от переводов начала 1800-х гг. из Коцебу и Флориана и кончая поздними статьями «Пожар Зимнего дворца», «Воспоминание о торжестве 30 августа 1834 года», «Бородинская годовщина».
В качестве заключения обратим внимание на еще один момент: чтение эссе Ансильона Жуковский начинает с очень характерного уточнения своей позиции в отношении истории. Рассуждения автора о том, что философия - «наука принципов», а история - «наука фактов»40, Жуковский подытоживает на нижнем поле страницы очень важной записью: «Я не знаю, можно ли называть историю наукой, она занимает середину между наукой и искусством». В представлении Жуковского неразрывными оказываются не только философия и история, но и искусство. Философию истории Жуковского, думается, можно назвать именно поэтической, заключающей в себе некоторые принципиальные для него как для поэта субъективные элементы. Как показывают пометы в эссе прусского историографа, вполне соотносимые с творчеством Жуковского, философия истории первого русского романтика постоянно расширяется в сторону этики, психологии, гносеологии, эстетики, религии. И это было весьма характерно для Жуковского, чье сознание изначально складывалось как универсальное, устремленное к синтезу.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В августе 1810 г. Ансильон отказался от должности проповедника и от своей профессорской кафедры, приняв на себя воспитание кронпринца.
2. См.: Библиотека В.А. Жуковского (Описание) / Сост. В.В. Лобанов. Томск, 1981. № 547, 548, 2576, 2577.
3. Жуковский В.А. ПССиП.: В 20 т. М., 2004. Т. 13. С. 147.
4. Встречи продолжались зимой-весной, осенью 1821 г. В основном, это были встречи на обедах у короля или у кронпринца. Перечисляя тех,
кого он встретил, Жуковский всегда отмечает в дневнике Ансильона. См.: [3. C. 155, 161, 233, 234, 236]. То, что это не были мимолетные встречи, доказывает, например, запись от 18 января 1822 года: «Ужин у кронпринца. Жаркий спор с Ансильоном о греках. Вспыльчивость» [3. C. 237]. Впоследствии, бывая в Германии, Жуковский неоднократно посещал Ансильона (в июле 1826 года, в сентябре 1827 года) или опять-таки встречался с ним у кронпринца. См.: [3. C. 250, 293, 295, 296].
5. У него много ума, много знаний и красноречия, но он производит на меня впечатление человека, который проповедует. - И который хорошо
проповедует.
6. Жуковский В.А. ПССиП... С. 148.
7. Там же.
8. Нужно сознаться, что у него был для возделывания прекрасный сад, но он не сумел его сохранить.
9. Письма В.А. Жуковского к А.И. Тургеневу. М., 1895. С. 75.
10. Там же.
11. Ancillon Fr. Essais philosophiques, ou nouveaux mélanges de literature et de philosophie. Paris-Genève, 1817. Vol. 1. Р. 86.
12. Там же. С. 86-87.
13. Там же. С. 88.
14. Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1902. Т. 10. С. 117.
15. Там же. С. 139.
16. Интересный и большой материал, связанный с проблемой отношения Жуковского к революции, ее роли в европейской истории, дает его чтение
«Обзора революций в политической системе Европы» Ф. Ансильона (Т. 1^, Париж, 1823). Однако этот материал требует отдельного разговора.
17. Русский Архив. 1885. № 4. С. 529.
18. См. об этом подробно: Канунова Ф. З. Проблема взаимодействия онтологии и поэтики в поэтическом завещании В.А. Жуковского («Странствующий жид») // Проблемы литературных жанров: Матер. Х Междунар. науч. конф. Томск, 2002. Ч. 1. С. 100-110.
19. См. письмо к П.А. Плетневу от 13 сентября 1851 года (Жуковский В.А. Соч.: В 6 т. 7-е изд. СПб., 1878. Т. 6. С. 601), письмо А.П. Елагиной от 3/15 января 1852 года (Уткинский сборник. М., 1904. С. 86). См. также: В.А. Жуковский в воспоминаниях современников. М., 1999. С. 453.
20. Ancillon Fr. Essais philosophiques... С. 92.
21. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. ... Т. 11. С. 45.
22. Там же.
23. Там же. Т. 10. С. 34.
24. Там же. С. 30.
25. Там же. С. 70.
26. См.: Канунова Ф.З. Оппозиция наполеонизма и христианства // Канунова Ф.З., Айзикова И.А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия. С. 102 и далее.
27. Там же. С. 106.
28. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. ... Т. 11. С. 48.
29. Лотман Ю.М. Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII - начала XIX столетия // Лотман Ю.М. О русской литературе. С. 289.
30. Вильгельм Телль, или освобожденная Швейцария, сочинение И. Флориана, с историческою картиною. М., 1802. С. 164-165, 167.
31. Иезуитова Р.В. Жуковский и его время. Л., 1989. С. 150.
32. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. ... Т. 10. С. 29.
33. Там же. С. 123.
34. Там же. С. 107.
35. Там же. С. 123.
36. Гоголь Н.В. Соч.: В 7 т. М., 1986. Т. 6. С. 252.
37. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. ... Т. 10. С. 32.
38. Письма В.А. Жуковского... С. 59.
39. Батеньков Г.С. Сочинения и письма. Иркутск, 1981. Т. 1. С. 238, 282. О взаимоотношениях Жуковского и Батенькова, общности их религиозно-эстетических исканий см. гл. 6, написанную Ф.З. Кануновой, в нашем совместном исследовании «Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия».
40. Ancillon Fr. Essais philosophiques... С. 89.
Статья представлена кафедрой русской и зарубежной литературы филологического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Филологические науки» 3 февраля 2006 г, принята к печати 10 февраля 2006 г.
