CC BY
66
Г.В. Калиткина
ДИАЛЕКТНЫЕ СЛОВАРИ КАК ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК:
ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ ТРАДИЦИИ (статья 1)
Диалектные словари представляют собой гипертекст традиционной культуры. Комплекс среднеобских словарей позволяет реконструировать отдельные звенья традиции и проследить ее деформацию в течение XX в.
В 2003 г. под редакцией О.И. Блиновой вышли в свет два новых словаря, описывающих говоры русских старожилов Среднего Приобья. С 1964 г., когда был создан первый среднеобский лексикон, значительно пополнился архив, на базе которого создавались словарные картотеки, появились новые аспекты лексикографических описаний, рационализированы принципы подачи вариантной лексики, в словарную статью введены статистические показатели и т.д.
Настало время по-новому определить место и роль уникального среднеобского лексикографического проекта.
В последнее десятилетие справедливо говорят о необходимости создания представительных и тщательно выстроенных корпусов диалектных текстов, ведь дальнейшие исследования во многом будут характеризовать то, что архаический тип русских говоров стремительно исчезает и этот процесс совершенно необратим. Помимо собственно фиксации диалектных текстов подобные корпусы, конечно, должны сопровождаться дополнительными данными: расшифровкой коммуникативной ситуации, породившей текст; отражением внетекстовых элементов; отсылками к фоновым знаниям [1]. Но это -дело будущего, и имеющиеся на сегодняшний момент записи диалектной речи доступны только узкому кругу исследователей.
Однако развитие диалектной лингвокультуроло-гии и этнолингвистики связано с решением вопросов диалектной языковой картины мира, крестьянской концептосферы и т.д., и подобные исследования должны строиться на определенных текстах. Здесь нельзя не разделять позицию Ю.С. Степанова, который писал, что «подлинное и истинное» существование концепта возможно лишь в тексте [2]. Поскольку говоры как подсистема национального языка бесписьменны, исследователи располагают широко доступными текстовыми источниками трех типов (диалектология более раннего периода интересовалась источниками не диалектных текстов, а скорее, диалектной лексики). Охарактеризуем современные текстовые источники несколько подробнее:
1. Запись «крестьянской речи», сделанная не диалектологами и даже не лингвистами. В качестве яркого примера можно назвать полевые записи, осуществленные в 1990-2000 гг. в рамках социологического проекта под руководством Т. Шанина. Одним из результатов исследования стала книга «Г олоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах», где собраны наиболее яркие рассказы респондентов. Составители отмечают: «Мы пытались охватить очень широкий круг тем: воспоминания наших
современников об их детстве и юности, их мечты, надежды, страхи, радости и страдания, которые они испытали; их учеба, работа и военная служба; роль в их жизни перемен, происходивших в России от имперской эпохи до эпохи Г орбачева и Ельцина; их отношения с друзьями, родственниками и начальством; их концепция семейной жизни, понятие о справедливости, отношение к религии и политике; их понимание места и времени, короче говоря, - система их взглядов на мир» [3. С. 5-6]. Широта охвата, на первый взгляд, уравнивает ценность представленных записей с материалами диалектологических экспедиций. К сожалению, тексты сборника не являются аутентичными: после записи крестьянских «мемуаров» интервьюеры привели в порядок и организовали материал в связные и логичные истории, исключив из них собственные вопросы, контактные реплики и т.п. С точки зрения интересов социологии материалы сохранили релевантность, но как источник для лингвистических исследований подобные тексты несостоятельны.
2. Художественные произведения, воспроизводящие крестьянский мир России. При всей их эстетической ценности нельзя рассматривать полученные на сегодняшний день результаты исследований, на них опирающихся, как достоверные. Примером может стать «Русская деревня - XX век: Культурологический словарь» [4], составленный на основе произведений М. Шолохова, В. Астафьева, В. Белова, В. Распутина и др. Вопреки актуальному подзаголовку, издание не соответствует критериям даже классического толкового словаря, т.к. принцип отбора его единиц остается совершенно неясным, несмотря на декларации составителей: «Первая часть словаря содержит общеупотребительную лексику деревенской тематики, которая традиционно обслуживает сферы трудовой, культурной, обрядовой, бытовой жизни русской деревни» [4. С. 6]. Так, в словарь помещена вокабула «козий», но нет статьи «коровий» и т.д. Словарная статья «хлеб» фиксирует следующие значения: 1. Зерна хлебных злаков; 2. Продукт питания, выпекаемый из кислого теста; 3. Растения на корню, из зерен которых изготавливаются мука и крупы; злаки. При этом первое значение иллюстрирует контекст, где слово «хлеб» употреблено в третьем, третье же значение не иллюстрируется вовсе. Таким образом, данный словарь уступает в информативности даже «обычному» толковому словарю1, но при этом претендует на качественно иной уровень экспликации информации. А ведь в ходе дискуссий о лингвокультурологических словарях как о лексиконах совершенно нового типа
были определены их критерии. Кроме того, издание грешит многочисленными неточностями и прямыми ошибками. В целом подобные источники не могут рассматриваться в качестве эмпирической базы диалектной лингвокультурологии в силу своей принципиальной вторичности.
3. «Традиционные» диалектные словари, описывающие семантику (полные и дифференциальные по типу), эпидигматику, парадигматику. К середине 1990-х гг. стало ясно, что в отечественной диалектологии последовательно сменяются научные парадигмы - становление ее шло в рамках структурного подхода, затем зародился функциональный, а в настоящее время наряду с ними развивается и коммуникативная парадигма. Заслугой функционального направления стал «гигантский объем накопленных в русской диалектологии словарных данных, рассматриваемых с точки зрения проявления в лексике народного видения мира, отражения в ней крестьянского фокуса культуры, свойственных этой культуре традиций в области номинативной детализации явлений действительности и выделения актуальных тематических групп» [1. С. 11-12]. С 1990-х гг. российская областная лексикография переживает расцвет. Это касается и томской диалектологической школы: в этот период создаются пять словарей, и среди них - уникальное 7-томное описание одного говора. Известно, что в отечественной практике на сегодняшний день нет подобных завершенных проектов.
Иллюстративную часть диалектных словарей можно рассматривать как гипертекст бесписьменной традиционной культуры. При этом он носит спонтанный, неподготовленный характер, что позволяет увидеть языковое сознание народа и именно ту его сферу, где проявляется отношение к миру, его видение, его оценка. Конечно, словарные иллюстрации чаще всего невелики по объёму и отрывочны по характеру. Не секрет, что информативность некоторых контекстов весьма сомнительна. От этого недостатка не свободны и среднеобские словари, например: «Гулубица растёт» [ГУЛУБИЦА, I]2; «Ухват, сковородень» [СКОВОРОДЕНЬ, II]; «Супонь. Верхник. Есь чересседельник. Седёлки. Кобылки. И ети скобочки задеваются и чересседельник продёргиваются» [ВЕРХНИК1, VI]; «Сгрёб её там да волтузил, волтузил. Больше не захочешь ворожить» [ВОЛТУЗИТЬ, V]. Однако в целом подобные рода примеры в среднеобских словарях являются исключением точно так же, как изредка помещаемые развернутые «рассказы»: «У меня и сейчас старинны! деньги есть, вот такими стопами лежат. Это давнош-ная деньга. Раньше обычай был в угол дома деньги ло-жить. С первого угла пустой угол не должен быть. Нужно было скотину сдавать, паводок подошёл. Вдруг увидела - такая деньжища лежит» [ДЕНЬЖИЩА, V]; «Змеёй называют большинство человека. Молчажли-вого человека, ты понимаешь, он молчит и молчит вот. Но он молчит, а на кого-то зло имет: то, что всёрав-но так ли иначе я тебе дам. Вот и говорят, он шипит, как подколодная змея, говорят, но он всё равно своё дело сделает. Зло человеку сделает. Исподтишка шипит. Он не говорит ничаво, а своё дело продолжат и всё» [МОЛ-ЧАЖЛИВЫЙ, V]; «Ловили слопцом и волков. Рубился
лес и делалась круглая хата вышиной метра в два. Лес ставился торчмя вплотную, туда садили поросёнка или телёнка. Сантиметров через пятьдесят делалась еще одна загородь, только с воротцами. Воротца делались впритирочку с первой стенкой. Волк туда зайдёт, оббежит круг, нажмёт на воротца, а они закроются. Так он и бегает кругаля целый день, а повернуться не может - узко там» [СЛОПЕЦ, VII]; «Ну и увезли нас дёргать лён. Старьшего никого с нами не было, целый день пробаловались. «Где, гыт, надёргали?» А мы говорим: «Вон там, за колком». А Татьяна наша гыт: «Нет, никого не дёргали», - гыгт Татьяна. Мы на её драться налетели. А он гыт: «Нет, не троньте, я всё, всю вашу коммерцию расскажу, чё вы делали целый день». Как мы баловались, он всё нам рассказал. И заставил нас норму выдергать» [КОММЕРЦИЯ, VI]; «А можно и так вылечить. Я-то не знаю. Молчанну воду. Молчать надо. Сходить на реку и процедить от на пороге и этим умывать. И она не будет тосковать. Молча чтобы!. Ни с кем, ни с кем не говорить. И так пройти, вот так. Человек скажет, что попадёт стре-чу-то, а ей молчать надо. Вот это молчанна вода. Дак молчанну воду можно попозже принести» [МОЛЧАН-НЫЙ, VI]. Большинство же иллюстративных текстов среднеобских словарей представляет собой середину между представленными полюсами.
Возможности диалектных лексиконов как базы для разноаспектных исследований культуры этноса отмечались и ранее3. Основное положение данной статьи заключается в том, что именно словарные иллюстрации позволяют реконструировать и духовные, и материальные проявления традиционной культуры, которую коммуникативно обслуживают говоры. Не случайно Н.И. Толстой настаивал на том, что народная культура диалектна по своей сути.
Однако подобные реконструкции, полученные на базе отдельного лексикона, вряд ли окажутся достоверными. Если же обратиться ко всему комплексу среднеобских словарей (а это 10 словарей в 24 томах), то можно утверждать, что их иллюстративные тексты представляют языковой коллектив, который объединяет не только общий тезаурус с тождественным набором понятий и семантических связей [10-13], но и территория, и образ жизни, и система ценностей. «За немногими исключениями, человек рассматривает мир с точки зрения, которая разделяется людьми, непосредственно его окружающими. Стандарты первичной группы ощущаются сильнее, если благодаря конъюнктивным чувствам социальная дистанция между членами группы сокращается. [...] Трудно нарушить ожидания тех, с кем человек себя объединяет, ибо понимание их огорчения вызывает острое чувство вины. Чем привлекательнее группа для ее участников, тем выше давление, обеспечивающее единообразие поступков и мнений» [14].
Материалы среднеобских словарей послужат источником для реконструкции питейной традиции (см. настоящую статью) и ее деформации (статья 2) в старожильческой культуре Сибири. Следует отметить, что термин «традиция» не отличается строгой определенностью. В современном гуманитарном дискурсе он су-
ществует в нескольких значениях: 1) формальное единство элементов культуры; 2) сохранение и передача соответствующего материала; 3) социальный процесс, обеспечивающий развитие культуры в направлении устойчивости и преемственности; 4) определенные и, как правило, положительные ценности культуры [15]. В отечественной лингвистике данное понятие оказывалось наиболее востребованным исследователями, изучающими воспроизводимые тексты: так, еще С.Е. Никитина определила устную традицию как «семантически близкую» к понятию культуры: «Традиция образует вокруг себя обширное смысловое поле. Оно связано с понятием социальной, этнической и конфессиональной группы носителей традиции, статусов отдельных личностей и разных типов текстов. В смысловое поле «традиции» попадают понятия жизненного уклада, или образа жизни, системы ценностей, воспитания и обучения, лингвистические понятия стиля, структуры и функции текста» [16. С. 7].
В качестве методологического основания в статьях использованы, во-первых, некоторые идеи А. Веж-бицкой, предложившей изучать специфику культуры на основании трех взаимосвязанных принципов: культурной разработанности, частотности и ключевых слов. А. Вежбицкая обосновала и методику объективации подобных «ключей» к культуре: «Нет никакого конечного множества таких слов в каком-либо языке, и не существует никакой «объективной процедуры открытия», которая позволила бы их выявить. Некоторые слова могут анализироваться как центральные точки, вокруг которых организованы целые области культуры. Тщательно исследуя эти центральные точки, мы, возможно, будем в состоянии продемонстрировать общие организационные принципы, придающие структуру и связность культурной сфере в целом. Такие ключевые слова, как душа или судьба, в русском языке подобны свободному концу: потянув за него, мы, возможно, будет в состоянии распутать целый «клубок» установок, ценностей и ожиданий. Например, слово судьба приводит нас к другим словам, таким как суждено, смирение, участь, жребий и рок, к таким сочетаниям, как удары судьбы, и к таким устойчивым выражениям, как ничего не поделаешь, к грамматическим конструкциям, к многочисленным пословицам и т.д.» [17. С. 36-37].
Во-вторых, представляется необходимой опора на значительное количество контекстов, для того чтобы снять субъективность позиции информантов. Только полифония крестьянских голосов и «панорамный обзор» гарантируют достоверность полученных выводов и позволяют говорить о народном видении определенного фрагмента действительности. Однако данная необходимость «наталкивается на методические возможности достаточного описания [.] Как и в любой другой гуманитарной науке, количественное, «суммарное» наращение анализируемого материала -это хотя и необходимое, но в какой-то мере иллюзорное правило» [15. С. 7].
В-третьих, в рамках данных статей приводятся только «сильные» контексты, в которых актуализо-ваны единицы, непосредственно включающие сему
‘алкоголь’. Не учитываются словарные иллюстрации типа: «Нонче-то выкупают косу у невесте, таперь гульба по всёй деревне» [ГУЛЬБА, III]; «Когда приедет поез [свадебный], гульва пойдёт» [ГУЛЬВА, I]; «Чечас должны! жених с невестой приехать - заламливают ворота» [ЗАЛАМЛИВАТЬ ВОРОТА, V]; «Это блины! и есть молодухин пирог» [МОЛОДУХИН ПИРОГ, VII], - хотя, как убедительно доказывают и этнографические источники, и приводимые далее тексты, на всех этапах свадебного ритуала алкоголь был не только допустим, но иногда прямо необходим, играя роль обрядового символа [18]. Аналогично в статье не рассматриваются контексты, описывающие праздники, если при этом не выполняется названное условие: «Если 12 июля - Петров день. В сенокос до етого все работали. Упорно косют. А потом гуляют» [ДЕНЬ, VII]; «На Рождество Богу молились, а тогда уж гульбу заводют. Бывало, поют, пляшут» [ГУЛЬБА, II],-исключены упоминания прочих застолий: «А он идёт и соседев созывает, и пошла гулянка» [ГУЛЯНКА, III].
Итак, представляется, что в традиционной культуре русских старожилов Среднего Приобья организованы «целые области» вокруг ключевого слова пить, или, в иных терминах, концепта пьянство. Частотность фиксаций подобной лексики в среднеобских словарях, бесспорно, должна быть признана высокой. Культурную разработанность данной предметной сферы объективирует тезаурус, где выделяются следующие рубрики:
I. Алкогольные напитки: 1) промышленного производства: белая бутытка, беленькая, белое, вермут (ер-мут), винишко, винище, вино, винцо, водка, водочка, коньяк, коньячок, красная бутылка, красненькое, красное, марочное, пиво, пивцо, сладкое, сладенькое (слатенькое), спирт (шпирт), шампанское (шанпанское, шпанское);
2) кустарного производства: брага, бражка, бра-жонка, дрожжонка, медовуха, первач, первачок, перегонка, пиво, пивцо, разливуха, рассыпуха, самогон, самогонка, самодел, самосадка, сивуха;
3) неопределенного происхождения: вытивка, спиртное;
4) суррогаты и спиртосодержащие жидкости, заменяющие алкоголь: бардамага (бурдомага), деколон, керосин, стеклоочиститель.
II. Меры и емкости: 1) продажи (производства) алкоголя: бражник, бутылка, бутылочка, бутыль, корчага, корчажка, косуха, лагун, лагушечка, лагушка, литр (литра), мерзавчик, полбутылки, пол-литры!, сто граммов, сучок, три четверти, четверть, четуха, че-тушка (чекушка), шкалик, штоф, ящик;
2) выставления на стол: бутылка, ведро, четверть;
3) разлива: рюмка, рюмочка, стакан, стопка, стопочка, фужер (фужир);
4) потребления: бутылка, кружечка, полбутылки, пол-литра, рюмка, сто грамм, стопка.
III. Пьющие (постоянно или чрезмерно) лица: алкоголик, бухарик, гулеван, гулеванка, гулеванька, гулящий, забулдыга, забулдыжный, забулдяга, препьяница, пропойца, пьюга, пьяника, пьяниха, пьяница, пьяница всех рук, пьяница загрешная, пьяница несметная, пьянчуга, пьянчужка, пьянь.
IV. Состояние опьянения: 1) относительно слабое: выпивши, под весёлкой, под градусом, под мухой, под этим делом, поддатенький, поддатый, пьяненький, пьяный (пьяной), спьянеть;
2) сильное: напиться в дужинку, напиться в дымину, напиться до сшиба, остекленеть (остеклеть), пьяной в дым, пьяной-препьяной, пьяный в дрезину, пьяный в дрезинушку, пьяный в уматинушку, пьянущий.
V. Способы употребления алкоголя: 1) однократное действие: бахнуть, долбануть, жогнуть, замочить, наесться, нажраться, накирять, насосаться, нахлестаться, подпить, простопаться;
2) многократные действия: выпивать (упивать), закладывать, закладывать водку (вино), запить, запиться, зашибать, зашибаться, пить, пить бессвятно, пить вря-дову, пить до упаду, пить запоем, пить напропалу, пить по-страшному, попивать, пьянствовать;
3) действия, кратность которых не актуализована: выпить, дуть, заглядывать в бутылку, залить глаза, залить глазищи, наваливаться на выпивку, нажвари-вать, налить глаза, натележиться пьяным, опохмелить (похмелить), опохмелиться (похмелиться), поддавать, хлобыстать.
Питейная традиция, как и пища в целом, изначально была тесно связана с древнейшей оппозицией сакрального и профанного времени. Тот или иной статус переживаемого периода объективировался разными сторонами жизни общины - ритуалами, работой, развлечениями, одеждой и т.д. В том числе он подчеркивался и переменой стола [12].
Едва ли не основным признаком сакрального застолья является алкоголь. На рубеже ХІХ-ХХ вв. в данном качестве в старожильческих селах использовали самодельное пиво. Позднее его стали назвать брагой, но это не связано к существенным изменениям технологии изготовления: «В праздники пиво варят, солод варят. Братшину складывают» [БРАТШИНА, ІІ]; «Пива варили из хлеба, она не шибко пьяная была» [ПИВА, V]; «Я у свёкру жила. Пиво варили в корчагах... Всю ночь пивали конпаньями» [ПИВО, IV]; «Еслив бедны, то пиво сварят, соберут народ и выпьют [...], которы пить любят» [ВЫПИТЬ, IV]; «Мы брагу не мешали, мы раньше делали тако пиво. В печь пихашь корчагу, потом на побег, и вот бежит сусло чёрно да сладко, как мёд» [ПРОБЕГ, II]; «Лагуны бывали, есть и теперь у тех, кто делат пиво» [ЛАГУН, I]; «Мужа у меня на фронт брали, он наказал: «Ничё не наказываю, только детей береги и пиво пей. Шибко, гыт, гля здоровья хорошо». Буду умирать и помнить это словечко» [СЛОВЕЧКО, VII].
Изготавливали алкогольные напитки в определенные сакральные периоды времени, и отступления от этой нормы наблюдались не часто. Такие временные точки соотносились, во-первых, с событиями, связанными, по терминологии А. ван Геннепа, с обрядами перехода, которые сопровождали восхождение члена общины на новую социальную ступень; во-вторых, с определенными календарными периодами, т.е. со временем особо почитаемых цикличных праздников4.
Что касается обрядов перехода, то наиболее важными, по-видимому, являются те, которые соверша-
ются по поводу рождения, брака и смерти (хотя в христианстве факт рождения менее значим, чем крещение, приобщающее человека к церкви). Все названные обряды перехода в русской традиционной культуре состоят из двух частей. Первая связана с таинствами православной церкви, вторая - с внецерковными ритуалами, и здесь центральная роль отведена застолью. Материалы среднеобских словарей позволяют реконструировать названный аспект весьма подробно, за исключением крестин. Скудность последних текстов объясняется, возможно, тем, что собственные крестины в культурной норме падают на младенчество и информант описывать их не может. Кроме того, большая часть диалектологических экспедиций Томского университета была проведена в период с 1947 г. до середины 1980-х гг. Если диалектносители в это время решались на крещение своих детей и внуков как на церковное таинство, то под давлением атеистической пропаганды предпочитали не рассказывать об этом чужим для них людям и даже не всегда отмечать событие застольем. Таким образом, из восьми текстов, помещенных в среднеобских словарях, «сильным» оказался лишь один: «То получку обмыть надоть, то именины, то хрестьбины» [ХРЕСТЬБИНЫ, II].
Наиболее же репрезентативны в словарях тексты, фиксирующие дозволенность алкоголя на отдельных этапах сложного свадебного ритуала, растянутого на несколько дней, а при соблюдении всех его этапов и на полмесяца: «А уж кода к венцу готовятся, девушка сидит две недели. В невестах. Уже косу заплетут, цветов надкосник наладят, лентов навешат, всю косу заплетут венкамя хорошимя. Так и было. Сидишь две недели и в этой косе и будешь ходить» [НЕВЕСТА, VII]. Богатство иллюстраций закономерно: в традиционной культуре только человек, создавший семью, воплощает социальную норму, иное поведение независимо от причин, его порождающих, рассматривается как девиантное. Из всех этапов свадебного ритуала словари позволяют вычленить те, которые связаны в культурной норме с употреблением алкоголя:
1) запой (запоины, пропой, рукобитье): «Запой. Подговорили невесту, засватали и пили у невесты», «Отец, мать высватают девушку - делают запой, пьют вино. У кого какой капитал» [ЗАПОЙ, IV]; «Потом рукобитье. Сваты приходили, вино приносили. По рукам ударили. Договариваются, когда обвенчаться», «Рукобитье. Они приносят бутылку вина, цалуются; поцалуются жених с невестой» [РУКОБИТЬЕ, IV]; «А вот рукобитие было. Засватают тебя, потом пропьют, а тогда свадьба» [ПРОПИТЬ, VIII];
2) выкуп косы: «Брату подадут вино, он не пьёт, не возьмёт; тогда ему денег накладут на тарелку. Он берёт. Тогда - пропил невесту» [ПРОПИТЬ НЕВЕСТУ, II]; «На другой день после девичника пропивают косу» [КОСА, II]; «Наливают вино, подают этим, кто сидел продавал, что вот вы продали косу, значит, теперь освободите нам место» [ПРОДАВАТЬ, VI]; «Бутылки уряжены, невеста косы распускает» [УРЯДИТЬ, I]; «Благословляют на улице [жениха и невесту]. Хорошо-хорошо было ране. Кто пьёт, так выпи-ват» [ВЫПИВАТЬ, IV];
3) заламывание ворот (дороги) перед свадебным поездом, который должен отвезти невесту из родительского дома в церковь, и перед глухим возом, на котором везут приданое невесты в дом жениха: «Поддружье был, дружке помогал. Свадебный поезд едет, перед ним ворота заламывают, выкуп просят. Самогонки там или водки» [ЗАЛАМЫВАТЬ1, VI]; «Дружка заламыват дорогу. Потешно было. Попотчевали вином - и пропустят» [ЗАЛАМЫВАТЬ ДОРОГУ, V]; «А заваливают ворота хоть хто, кому выпить охота. А дружка этого не касается» [ЗАВАЛИВАТЬ ВОРОТА, V]; «Потом какого числа назначат венчаться, вот поезд собирает жених и едет по невесту (вот я свою в Брагине брал). Приезжаешь ко двору и четверть заламываешь. И всю неделю пили тогда» [ПРИЕЗЖАТЬ, IV]; «Девки, старухи готовили приданое, соберут и везут к жениху, там гуляют и пьют, а потом уже приезжают жених с невестой с церкви» [СОБРАТЬ, 12, VI]; «Кода за глухим возом едут, тода ворота заламывают. Подадут четверть вина - тода отламывашь ворота и отдаёшь багаж» [ОТЛАМЫВАТЬ ВОРОТА, V];
4) застолье после возвращения из церкви: «Вот им подал вино, эти выходют из-за стола, им дают деньги, которы им на тарелочке накладено, а они и выходят. Тогда выходит жених и садится с невестой» [ВИНО,
1, VII]; «Выпьют, потом они содют невесту, жених за руку ведёт» [САДИТЬ, 4, VI]; «Дружка потчеват, а подружье наливат вино, бояры потчевают новых гостей» [ПОДРУЖЬЕ, IV];
5) молодухины блины (пирог) на второй день после венчания: «Раньше всё блины были. Не следующий день молодуха несёт блины, всем даёт, а молодой стопку, все едят да подарки дают» [МОЛОДУХА, X]; «Молодуха подносит: вот тебе блин, а вот тебе рюмка. Выпьешь и вот уже клади им чё, каки подарки, кто чё может, кто товар, кто деньгами. Вот так и делали. Всю свадьбу. Раньше помногу накладывали» [НАКЛАДЫВАТЬ, 4, VII]; «Кланяться надо, пока стакан пьёт дарильщик, лежать надо. Я уж одна кланялась, а он старше был. Наутро на пельмени звали, с колокольцами ездили» [ДАРИЛЬЩИК, V]; «И кажного молодого, молодой, ну, не жених, а как муж с женой назавтре берёт бутылку, стопку и кажного обносят» [ОБНОСИТЬ, VII]; «Утром молодые приглашают на блины. Тут уж дружка с полудружкой подают вино» [ПОЛУЖРУЖКА, IV];
6) стряпкин пирог как завершение всего ритуала свадьбы: «Стряпку поздравят, стряпку позовут, она выпьет, а потом уже жених с невестой пьют» [ВЫПИТЬ, IV];
7) свадебное торжество в целом: «Невесту с женихом катают-катают, пока не скажут: бутылку вам поставить» [КАТАТЬ, 1, VI]; «Самогон приготовили. Этот жених всё платил, всю затрату, что тот жених наприготовил» [НАПРИГОТОВИТЬ, V]; «Свадьба без водки и самогонки не обходилась» [ОБХОДИТЬСЯ, 3, VII]; «Уж свадьбы были хороши, весёлы. Гнали самогонку» [САМОГОНКА, IV]; «А на свадьбу ставили брагу и самогон. И стало ведь меньше, не пятьсот рублей, как водка» [СТАТЬ1, 6, VI]; «Думала, вина купим да изделаем свадьбишку-то» [СВАДЬБИШКА, VI]; «Я счас еду и везу ящик водки. И засватаюсь» [ЗАСВА-
ТАТЬСЯ, VI]; «А Синочка угодила как-то, то ли она тут, то ли на свадьбу угодила, подпила» [ПОДПИТЬ, VII]; «На свадьбе тётю Веру подпоили» [ПОДПОИТЬ,
2, VI]; «На свадьбу ладят свах. Тут песни поют. Напоят песельниц - едва домой идут» [СТОЛ, VI].
При этом особо подчеркнем, что сами молодожены употребляли алкоголь в небольшом количестве: «Молодые не пьют, только одну рюмочку наливают на двоих, и они пьют по очереди, то он, то она», «Я выходила замуж, у меня тоже рюмочка сохранилась: грамм тридцать, конечно, было» [РЮМОЧКА, VII].
Следующий по значимости обряд перехода - похороны (и поминки), которые в традиционной культуре также связаны и с застольем, и с алкоголем: «На похороны много народа собиратся. Стряпат, вино при-пасат, потчут вином, последний след кладут веточками» [ВЕТОЧКА, 1, VI]; «[Как похороны проходят?] -Сцяс пируют: вино подают. Шибко хорошо готовят, вкусно чё. » [ПИРОВАТЬ, VI]; «Вот она [старуха] померла у него, он давай флягу браги сделал» [СДЕЛАТЬ, VI]; «Раньше не пили на поминки. Не шибко давно стали вино пить» [ШИБКО, III]; «А теперь ходят с вином даже, выпивают [на кладбище], а раньше нет вина, вино хоронить когда» [ВИНО, 2, VI]; «А когда Мишеньке было поминки-то - отец брал яшшик водки, я четыре, тода-то вдоволь было» [ПОДПОЛ, VI]; «На поминки старушек собирают. Выпьют, кутью попробуют, едят всего понемногу со стола, чё есь, всё. Поминают, говорят: «Царство небесное, пусть земля будут пухом» [ПОМИНКИ, IV].
К классическим обрядам перехода более низкого ранга относятся обряды отделения. Поводом для них становится исключение члена некоего сообщества из его рядов, во время которого тот оказывается «между мирами». Подобное отделение может быть как физическим (отъезд из села), так и социальным (выбытие из группы односельчан при сохранении прежнего места жительства). В среднеобских селах застолья по таким поводам именовались «проводами», «проводинами», «проводиной». Как правило, они устраивались перед отъездом на значительное время или расстояние кого-либо из родственников: «На проводинах подпили» [ПРОВОДИНЫ, X]. Со второй половины XX в. довольно регулярно отмечали призыв на действительную службу: «Он ко мне пришёл: «Баба, меня в армию возьмут: вот повестку мне выписали. Винишка хочу, гыт, купить, маленько собрать [гостей]» [СОБРАТЬ,
2, VI], но зарождение обычая, по-видимому, произошло еще в царской России: «Проводины были, меня брали в десятом году» [ПРОВОДИНЫ, III]. К концу XX в. стали отмечать и уход работника на пенсию: «Я настойку вкусну поставлю, как на проводах была. Девчонкам понравилось, ешшо сделаю» [ПРОВОДЫ, VII].
Вторая ипостась сакрального времени была связана с праздниками. На рубеже XIX-XX вв. традиционная культура русских была неотделима от православия, и ранг праздника определялся в первую очередь религиозными канонами: застольями отмечали двунадесятые и престольные праздники, которые в Среднем Приобье чаще назывались «съезжими», «съездны-ми», а также несколько выбивающуюся из данного
ряда масленицу. «После Нового года Крещенье, девятнадцатого [января] гуляли, пили вино» [ПИТЬ, 2, VI]; «Вот вчера побаловался маленько [выпил]: Петров день» [ПОБАЛОВАТЬСЯ, 2, VII]; «Из дому в дом ходили, но которые угощали, и вином даже этих слушан-ников» [СЛУШАННИК, VI]; «Как праздновали? Напьются да подерутся» [ПРАЗДНИК3, IV]. Постепенно идеологический перелом привёл к незначительной в данном смысле трансформации традиции - застольями стали отмечать советские государственные праздники, в первую очередь это касалось 7 ноября и1 мая: «Это раньше праздник подойдёт - Октябрьска. Не сидели в одном доме, как счас: до сшиба напьются, а по гостям ходили» [СШИБ, V]. Затем застолье начали собирать на Новый год и в какой-то мере на День Победы. Наконец, во второй половине XX в. стол с непременным присутствием алкоголя у среднеобских старожилов стал атрибутом дня рождения, который вытеснил именины: «Кода менины каки, женщины не пили водку» [МЕНИНЫ, II]. Упоминает потчевание по поводу дня рождения в Среднем Приобье Е.В. Иванцова [21], хотя еще на рубеже XIX-XX вв. в крестьянской среде именинное застолье было редким.
В виде исключения с алкоголем могло быть связано и профанное время. В традиционной культуре был широко распространен5 обычай помочи (помощи), т.е. безвозмездной кратковременной, но большой по объему и тяжелой работы односельчан в пользу какого-либо члена общины, который благодарил работников, выставляя угощение. Оно предполагало в первую очередь алкогольные напитки, красноречиво называясь в среднеобских говорах «отпоем», «отпойкой»: «Пива наваришь, помощь сделаешь, а у нас обычай такой помогать друг другу» [ПОМОЩЬ, IV]; «К Сёминым повадился пить. Пошёл на помочь, рубить клевок, напился и где-то в канаве спал» [НАПИТЬСЯ3, IV].
Вероятно, описанные выше ситуации исчерпывают поводы, дозволяющие употребление алкоголя в культурной норме.
Второй аспект традиции связан с тем, что регулировалось не только время употребления алкоголя, но и его количество. Оно зависело от пола и социального статуса: так, молодёжь пила мало, и основные молодежные развлечения не допускали алкоголя: «Спаси Боже, чтоб молодёжь пили!» [СПАСТИ, VII]; «Нет, что ты, на вечёрках не пили, не. Если и придёт кто из парней, его ребята тут же вытолкают. А девки, если пьяный кто, в угол забьются, поразбегутся» [ПЬЯНЫЙ, IV]. Сильны были и гендерные ограничения, в целом определяющие более жесткие нормы для девушек: «Девки гуляли, ходили, но не пили никогда. Нет. Нет» [ГУЛЯТЬ, 1, VI]; «Раньше за позор, за стыд считали, что девочка вино выпила и курила» [ЧТО2, 1, X]; «Семьи соберутся, посидят, выпьют немного... Бывало стыдно было пить, к губам поднесёшь рюмочку...»
[ВЫПИТЬ, IV]; «Но девушки пригубят только, мальчишки по стопке, по две выпьют» [ПРИГУБИТЬ, VII]. Неслучайно свадебными обрядами, свободными от символики, передаваемой алкоголем, оставались девичник и ритуальная баня, куда невесту накануне венчания вели подруги: «Сюда привезли, свадьба была. Подруги у меня были, и провожали, да за столом со мной сидели, ну песенки попели. Тода винишко не пили, как счас. Нет, посидят, песенки попоют [...] Свадьбишны пели» [ПОПЕТЬ, IV]. К свадебному же застолью девушки не допускались, это был мир полноправных членов общины: «Девок на свадьбе не было, не приглашали. Придут, посмотрят - и всё, отваливайте от квартиры» [ДЕВКА, VII].
Однако в таком виде реконструкция питейной традиции, очевидно, оказывается не вполне достоверной. Исторические документы свидетельствуют о том, что уже в начале XX в. правительство признавало ситуацию, сложившуюся в Сибири, ненормальной и неоднократно пыталось повлиять на нее. Так, в 1909 г. столичные власти предложили не открывать в переселенческих поселках сибирских губерний новых казенных винных лавок (называвшихся в среднеобских говорах после введения в 1884-1902 гг. водочной монополии «винополками») и по окончании сроков аренды помещений закрыть старые [17. С. 70]: «Винопол-ка - как сперва сначала начали торговать водкой» [ВИ-НОПОЛКА, II]; «И раньше пили. Винополки были, ну, магазинчик такой» [ВИНОПОЛКА, VII]. В 19121914 гг. готовилось новое законодательство об усилении борьбы с пьянством6. Наконец, в 1915 г. в России в связи с войной была полностью запрещена продажа крепких спиртных напитков. В результате в среднеобских селах начали производить самогон, который был намного крепче и изготовляемого ранее самодельного пива, и покупаемых в винополках казенных алкогольных напитков: «Раньше вина не пили, самогонки гнать не было моды. Все кабашну пили» [МОДА, III]; «Пьяное варят. Вина раньше не брали, самогонку тоже не делали, это в войну переняли» [ПЬЯНОЕ, II]; «А етот самогон с шешнадцатого году гнать начали» [САМОГОН, IV]. Борьба властей с пьянством шла и во время гражданской войны: «Кода Колчак пришёл, красные ушли [...] Кругом стрельба была, пьянства были. Казаки с плетьми били, как кто падат, так плетями били: доржат и бьют, хоть и сами пьяны» [ПЬЯНСТВО, IV].
Таким образом реконструируется питейная традиция русских старожилов Среднего Приобья на начало XX в.
Как видим, корпус среднеобских лексиконов позволяет восстановить тот или иной фрагмент культурной традиции, которая оказывается вариативной и территориально, и хронологически. Однако совокупность текстов делает возможной реконструкцию культурного инварианта.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Например, МАС-2 дает следующие толкования: 1. только ед. ч. Пищевой продукт, выпекаемый из муки // мн. ч. Такой продукт в виде изделия определенной формы // обычно мн. ч. Тесто, приготавливаемое для выпечки; 2. только ед. ч. Зерно, из которого приготовляется мука, идущая на выпечку такого продукта // обычно мн. ч. Зерновые (рожь, пшеница и т.п.) на корню; 3. перен. Разг. Пища, пропитание;
4. перен., только ед.ч. Разг. Средства к существованию; кроме того, в словарной статье приводятся 13 фразеологических оборотов и устойчивых сочетаний; диалектный ВС дает толкования: 1. только ед. ч. Пищевой продукт, выпекаемый из муки // мн. ч. Такой продукт в виде изделия определенной формы // Тесто, приготавливаемое для выпечки; 2. только ед. ч. Зерно // Зерно как посевной материал // Срезанные злаки; 3. ед ч. и мн. ч. Зерновые на корню; также приведены два устойчивых сочетания [5].
2. Здесь и далее после заглавного слова словарной статьи арабской цифрой отмечено значение многозначного слова, римской цифрой -
томский словарь.
3. Однако первоначально это были скорее некоторые замечания, вехи, указывающие, в каком направлении возможен анализ. Так, неоднократно отмечалось, что аспекты духовной культуры - познавательный, нравственный, эстетический - отражаются в словаре различными способами и разные зоны словарной статьи обладают разной информативностью. Наиболее репрезентативен словник как таковой, «в иллюстративной части словарных статей [...] мы найдем сведения об опыте селян как итоге их жизненных наблюдений, об особенностях их образного мировидения» [6. С. 9, 67], «иллюстративная зона, в отличие от словника, где фиксируется онтологический, бытийный аспект народного опыта, народное миросозерцание, «отражает опыт конкретной личности, и национальная культура представлена здесь социально и исторически детерминированной» [7. С. 47]. Т.Б. Банкова, не детализируя методику, говорит о том, что словарь «позволяет вести речь о сознании народа», анализируя фактически словарные иллюстрации: «Народное сознание вычленяет этические критерии правды о жизни, выдвигая на первый план ее духовную сторону как истинную, с осуждением оценивая уход духовных связей из социальных отношений: «Ой, тяжело жили, шибко тяжело. А веселья было, все люди дружили» [8. С. 82]. Т.А. Демешкина, настаивая на том, что в когнитивных диалектологических исследованиях в значительной мере ограничено применение метода интроспекции, приходит к выводу, что более адекватным путем является опора на суждения информанта-диалектоносителя и метод контекстуального анализа. Источником изучения диалектной концептосферы названы диалектные словари, прежде всего полного типа, и в соответствии с заявленной методикой при анализе концепта чистоты уделяется внимание текстовым словарным иллюстрациям [9].
4. Следует отметить, однако, что этнографические источники неоднократно подчеркивают практически повсеместное в Сибири употребление алкоголя во время сельских сходов [19, 20]. На эти сходы согласно законам конца XIX в. допускались крестьяне-домохозяева с 25-летнего возраста; при этом безземельное, батраки, а также лица, состоящие под судом и следствием, отданные под надзор полиции или общества, права голоса не имели, женщин на сходах не было. Материалы среднеобских словарей позволяют восстановить сам факт сельских сходов, называемых в говорах «сборна», «сборня», «сборище». Но только один контекст отражает употребление при этом алкоголя: «Собирается сборище. Все выпивают» [СБОРИЩЕ, IV]. Власти, по данным историков, пытались бороться с подобной традицией: крестьянский начальник постановил подвергнуть аресту на 7 суток Новоалександровского сельского старосту (Верхне-Омская волость Томской губернии) Ларина за «допущение и поощрение систематического пьянства на сходе при избрании должностных лиц сельского управления на 1914 г.» [23. С. 42].
5. Р.Ф. Пауфошима, участник диалектологических экспедиций в 1970-1988 гг. в деревни Архангельской, Владимирской, Вологодской,
Калужской и Рязанской областей, сообщает: «До недавнего времени в обследованных нами деревнях существовали коллективные работы, так называемые помочи. В некоторых деревнях этот обычай жив до сих пор» [22. С. 42]. В среднеобских словарях зафиксированы следующие упоминания: «Вот если кто дом строит или что, помочь собирают человек десять, может, или сколько ли. Не за деньги помогают, а угощают их» [ПОМОЧЬ1, IV].
6. В процессе подготовки данного закона собирались материалы о размахе пьянства крестьян. Среди них были, например, следующие
сведения: Снегиревское сельское общество Армизонской волости Ишимского уезда Тобольской губернии постановило, что нужно «на полном сельском сходе давать строгие внушения отцам пьянствующей молодежи. чтобы принимали меры воспрещать пьянствовать своим сыновьям, а в противном случае призывать на сельский сход и самую молодежь для обличения. но одному сельскому старосте принимать меры. невозможно ввиду того, что молодежь питает большую злобу на старосту, но если воспрещать пьянствовать полным сельским сходом и дружно, то со стороны их злобы никакой не будет» [19. С. 75]. Среднеобские словари иллюстрирует это положение дел: «Связывали тех, кто брехует да пьяный» [БРЕХОВАТЬ, V] ; «Счас напросте живут. Распущенье большое. Тогда пьяный напьётся - на вахту посадют» [НАПРОСТЕ, II].
ТОМСКИЕ СЛОВАРИ
I. (СРСГ) Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби / Под ред В.В. Палагиной. Т. 1-3. Томск: Изд-во
Том. ун-та, 1964-1967.
II. (СРСГД) Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби (Дополнение) / Под ред О.И. Блиновой, В.В. Па-лагиной. Т. 1-2. Томск, 1975.
III. (СП) Словарь просторечий русских говоров Среднего Приобья / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1977.
IV. (МДС) Мотивационный диалектный словарь: Говоры Среднего Приобья / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 1-2. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1982-1983.
V. (СС) Среднеобский словарь (Дополнение) / Под ред. В.В. Палагиной. Ч. 1-2. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1983-1986.
VI. (ПССГ) Полный словарь сибирского говора / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 1-4. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1992-1995.
VII. (ВС) Вершининский словарь / Под ред. О.И. Блиновой. Т. 1-5. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1998-2002.
VIII. (СОС) Словарь образных слов и выражений народного говора / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001.
IX. (СА) Словарь антонимов сибирского говора / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003.
X. (СДП) Словарь диалектного просторечья Среднего Приобья / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гольдин В.Е. Теоретические проблемы коммуникативной диалектологии. Диссертация в виде научного доклада, представленная на соискание ученой степени доктора филологических наук. Саратов, 1997.
2. Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. М., 2001.
3. Голоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах. М., 1996.
4. Русская деревня - XX век: Культурологический словарь. М., 2003.
5. Словарь русского языка: В 4 т. М., 1991.
6. Блинова О.И. Способы отражения народной духовной культуры в областном словаре // Культура Отечества: прошлое, настоящее,
будущее. Вып. 4. Томск, 1995. С. 64-69.
7. Юрина Е.А. Областной словарь как источник изучения культуры народа // Этносы Сибири: язык и культура. Томск, 1997. С. 46-49.
8. Банкова Т.Б. «Полный словарь сибирского говора» как источник изучения народного миросозерцания // Культура Отечества: про-
шлое, настоящее, будущее. Вып. 4. Томск, 1995.
9. Демешкина Т.А. Концепт чистоты по данным среднеобских словарей // Наука и образование. Белово, 2002. С. 49-55.
10. Калиткина Г.В. Диалектные словари как отражение традиционной культуры // Язык. Время. Личность. Омск, 2002. С. 544-549.
11. Калиткина Г.В. Система праздничных прескрипций русских старожилов Среднего Приобья // Вестник Том. гос ун-та. Томск, 2003. № 277. С. 186-198.
12. Калиткина Г.В. Пир на весь мир (диалектные словари и прескрипции традиционной культуры) // Язык и культура: Сб. статей Всероссийской научной филологической конференции. Новосибирск, 2003. С. 71-81.
13. Калиткина Г.В. Традиция культуры и диалектные словари // II Лазаревские чтения. Челябинск, 2003. С. 260-264.
14. Шибутани Т. Социальная психология. М., 1969.
15. Богданов К.А. Повседневность и мифология: исследования по семиотике фольклорной действительности. СПб., 2001.
16. Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. М., 1993.
17. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001.
18. Банкова Т.Б. Концепт «честь» в «Словаре сибирских обрядов» // Образ человека в картине мира. Новосибирск, 2003. С. 211-217.
19. Зверев В.А. Признаки дезорганизации общинной и семейной жизни в сибирской деревне конца XIX - начала XX в. // Община и семья в сибирской деревне XVIII - начала XX в. Новосибирск, 1989. С. 62-79.
20. Котович Л.В. Организация общинного самоуправления у русских крестьян Сибири в конце XIX - начале XX в. // Община и семья в сибирской деревне XVIII - начала XX в. Новосибирск, 1989. С. 39-50.
21. Иванцова Е.В. Ритуал потчевания в традиционной народной культуре // Теоретические и прикладные аспекты филологии. Томск, 2004. С. 141-145.
22. Пауфошима Р.Ф. Житель современной деревни как языковая личность // Язык и личность. М., 1989. С. 41-48.
Статья представлена кафедрой русского языка филологического факультета Томского государственного университета, поступила в
научную редакцию «Филологические науки» 17 декабря 2004 г.
Иванцова Е.В. Идиолектный словарь сравнений сибирского старожила. - Томск: Изд-во Том. ун-та, 2005. - 162 с.
КБК 5-7511-1904-5
Предлагаемый читателям Словарь является первым опытом лексикографирования системы сравнений в идиолекте. Материал, собранный автором в течение 24 лет систематического наблюдения над разговорной речью в естественных условиях общения, дает яркое представление о специфике образных средств рядового носителя языка, раскрывает особенности мировидения диалектной языковой личности.
Для специалистов в области лингвистики, культурологии, философии, логики, а также для всех, кого интересуют народная речь и культура.
Е.В. Иванцова
ИДИОЛЕКТНЫЙ СЛОВАРЬ СРАВНЕНИЙ СИБИРСКОГО СТАРОЖИЛА
?яйяйЦ| •*'*3 Цш
