CC BY
52
ДИАГНОСТИКА СОЦИУМА
Диалектика социума в контексте концептуального анализа реальной прагматики: антитетика или антитопика
Рассматриваются три принципиальных вопроса диалектики социума. Сколь прочны основания господствовавших долгое время философских взглядов на диалектику социума? Каков их генезис? Каковы перспективы концептуальных представлений о диалектике социума как диалектике отрицаний и антагонизмов?
Анализируются и сравниваются принципиальные философские подходы к противоречиям и противоположениям (Гегель, Маркс, Кант, Сперанский).
Ключевые слова: противоречия и противоположения; антитетика; реальная прагматика; социальная диалектика и социальная динамика; фундаментальные ценности политического бытия; институты, механизмы и движущие силы политического бытия.
Исследование деятельности людей — одна из важнейших областей работы человеческой мысли. Практика человеческих и общественных отношений извечно требовала анализа и объяснений либо посредством анализа реального исторического процесса, либо посредством догматических построений философствующего разума. Сколь прочны основания господствовавших долгое время философских взглядов на диалектику социума? Каков их генезис? Ответы на эти вопросы требуют серьезной экспликации и доказательного анализа.
1. ПРОТИВОПОЛОЖЕНИЯ И ПРОТИВОРЕЧИЯ ПО КАНТУ
Анализируя актуальные проблемы динамики социума и его субъектов, следует обратить пристальное внимание на работу И. Канта 1763 г. «Опыт введения в философию понятия отрицательных величин» [1]. В этой работе автор исследует противоречия и противоположения самой различной природы, что представляет несомненный интерес, поскольку в основаниях многих явлений природы и общества лежат именно противоречия и противоположения.
© Жолков С.Ю., 2012
С.Ю. Жолков
Столкновение интересов, целей и побудительных мотивов действующих лиц в динамике общества выявились и были осознаны уже античными мыслителями. Общеизвестна аналитическая позиция Аристотеля, разделявшего противоположения и противоречия и справедливо писавшего во «Второй аналитике» о противоречиях как одном из видов противопоставления, «которое не имеет ничего промежуточного». Закон противоречия 1 (А л! А) (принцип непротиворечия) он считал «самым достоверным из всех начал» (Метафизика. IV. 4) — здесь соединение происходит без всякого «третьего». «Третье», опосредующее противоположения, начало в Природе — физическая материя («Физика»). Заметим, опосредующие механизмы социально-политической материи — государственные и политические институты и социальные и международные законы.
Одна из основных целей статьи Канта — исследование сущности противоречия и противоположения и прояснение различий между ними. Считая необходимым закладывать достоверные данные и твердые основания в фундамент любых исследований и порицая исследователей, «которым удобно держаться в сфере смутных абстракций» [1, с. 43] (что, впрочем, Кант делает многократно в самых разных трудах), автор в первую очередь обращается к опыту математики, которая «превосходит все другие [науки] достоверностью и ясностью» [1, с. 43]. Поскольку предметом рассмотрения оказываются, казалось бы, такие элементарные по современным понятиям объекты, как отрицательные числа, необходимо сделать некоторые математические пояснения.
Отрицательные числа стали известны в Европе из арабских текстов, но большинство математиков XVI—XVII вв. не рассматривали отрицательные числа как «настоящие» и считали операцию вычитания из меньшего числа большего лишенной смысла. К ним относились Ф. Виет, Б. Паскаль (писавший: «Я знаю людей, которые никак не могут понять, что если из нуля вычесть четыре, то получится нуль»), долгое время Р. Декарт, В. Лейбниц... Мнение Ж. Д’Аламбера воспроизведем по [2, с. 140] (там же можно познакомиться с проблемами становления числовой системы).
В статье «Отрицательное», написанной для знаменитой французской «Энциклопедии», один из величайших мыслителей Века разума Жан Д’Аламбер утверждал: «Если задача приводит к отрицательному решению, то это означает, что какая-то часть исходных предположений ложна, хотя мы и считали ее истинной», и далее: «Если получено отрицательное решение, то это означает, что искомым решением служит дополнение к [соответствующему положительному] числу»...
Ничего странного здесь нет. Это теперь все мы знаем, что введение отрицательных чисел корректно и ни к каким противоречиям не приводит. Тогда же вопросов было больше, чем ответов, и, как всякий новый, непривычный объект, тем более не имевший геометрического аналога, отрицательное число непременно должно было стать предметом споров.
Безусловно, важной причиной неприятия отрицательных чисел являлся и чисто психологический момент: трудно представить себе корректность объекта, который меньше, чем «ничто» — нуль (об этом писал Декарт).
Глубоко и точно Кант открывает Раздел 1 «Объяснение понятия отрицательных величин вообще» разделением противоположностей на два вида: отрицание логическое, соответствующее современному отрицанию алгебры логики (от высказывания A к высказыванию ] A) и отрицание арифметическое (от числа а к числу —а). При этом Кант сразу подчеркивает, что, согласно закону противоречия, высказывание A л1 A (в современных обозначениях) всегда ложно.
Отметим, оставался целый век до появления основополагающих результатов алгебры логики, изложенных Джорджем Булем (G. Boole) в книгах «Математический анализ логики» (The mathematical Analysis of Logic. Cambridge, London. 1847) и «Исследование законов мышления» (An Investigation of the Laws of Thought. London. 1854). Таким образом, законы алгебры логики тогда были известны еще менее чем арифметические законы классической алгебры.
Однако Кант сразу же демонстрирует полное понимание и владение приемами логики в ее современном выражении, рассматривая предикативный логический закон ] 3 х (P(x) л ] P(x)) — «следствие такого логического соединения есть ничто» [1, с. 46]: не существует тела, которое одновременно и находится в движении, и не движется, оно «есть ничто» [там же]; вещь не может быть одновременно и темной, и нетемной [1, с. 47]. Более того, «когда речь идет о логической несовместимости, то имеют в виду только то отношение, которым два предиката вещи в силу противоречия упраздняют друг друга и свои следствия», пишет Кант [там же]. Подчеркну, упраздняют свои следствия, т. е. он полностью осознает, что все следствия противоречия в контексте выводимой логической теории (исчисления), говоря современным языком, ложны — «от совокупности их [высказывания или предиката и его отрицания] в одном субъекте не возникает ни того, ни другого, и, таким образом, следствием оказывается ничто» [там же].
Другая противоположность, называемая в [1, с. 46, 71] реальной или действительной (oppositio actualis), не содержит противоречия. Ее анализ Кант начинает с определения отрицательных величин как задачи математики, считая, что здесь этот предмет представлен и исследован наиболее ясно (хотя и упрекает большинство исследователей в странном и противоречивом толковании понятия отрицательной величины [1, с. 45], скорее всего, не без оснований, если учитывать указанное выше отношение математиков к этому предмету).
Противоречие относится к одному субъекту, и в противоречии нет действительного противоположения (но противоположение может заключать в себе и отрицание) [1, с. 52, 58], а отрицательная величина, напро-
тив, существует только как oppositio, negative по отношению к другой величине, и в этом смысле нет отрицательной величины «самой по себе» [1, с. 4, 50 и далее]. Таким образом, великий философ демонстрирует понимание отрицательного числа, вполне соответствующее современному: если каким-либо образом определены натуральные числа, например, в форме арифметики Пеано Ar [3, Ч.1. Гл.Ш.§3.3], [4: 176], то каждому натуральному числу х ставят в соответствие противоположное число (-х), называемое отрицательным, такое, что х + (-х) = 0. Затем способом, известным теперь школьникам, задают правила действий с целыми числами [4: 4,5]. Заметим, в известном французском учебнике для математических школ 60-х — 70-х годов прошлого века [5. С. 36] такое противоположение называлось симметризацией.
Совершенно справедливо многократно по тексту статьи проводится близкая и ясная финансовая аналогия отрицательных величин с долгами. Но чисто математические рассуждения (кстати, безошибочные) становятся для Канта основанием общезначимых философских заключений. Он ищет самые разнообразные примеры противоположений: физические — в механике (движение в противоположных направлениях, «восхождение — нисхождение»), статике (противоположные силы и равновесие, магнетизме (полюсы магнита); психологические (неудовольствие как отрицательное удовольствие, ненависть как отрицательная любовь и т. п. [1, с. 56—58, 75]); этические (порок — не просто отрицание, а отрицательная добродетель как часть порочного внутреннего закона, определяющего действия субъекта [1, с. 59], или страсть к славе и препятствия [1, с. 75]).
Решительно разделяя логическое отрицание и реальное противоположение, он считает даже выражение «отрицательные величины» неточным и отмечает, что противоположение всегда указывает лишь на отношение тех или иных вещей друг к другу, без которого и само понятие [отрицательных величин] тотчас же теряет всякий смысл, то было бы нелепо мыслить при этом особый род вещей и называть их отрицательными вещами, ведь даже выражение математиков отрицательные величины не очень точное. В самом деле, отрицательные вещи означали бы отрицания вообще (negationes), что, однако, вовсе не есть то понятие, которое мы хотим установить. Скорее достаточно того, что уже сказано нами по поводу тех отношений противоположности, которые вполне исчерпывают это понятие и заключаются в реальной противоположности. Необходимо, однако, в самом выражении дать понять, что один из [членов] противоположности не есть контрадикторная противоположность другого и что если этот последний нечто положительное, то и первый не есть простое отрицание его, а, как мы это скоро увидим, противостоит как нечто утверждающее [1, с. 50—51].
Это, казалось бы, незначительное замечание на самом деле очень существенно. Далее мы вернемся к этой кантовской мысли.
Рассуждая о противоположениях, названных им «реальными», Кант впервые на стр. 45 пишет об их (в противоположность логическим противоречиям) «подлинно позитивном» характере, но только «противоположном чему-то другому», и затем повторяет этот тезис: в отличие от «логической противоположности», т. е. противоречия, обе oppositio actualis реальны [1, с. 71—72]. Напротив, противоречие (nihil negativium) не может быть выражено нулем, количественным ничто, «ибо нуль не содержит в себе никакого противоречия» [1, с. 48].
Выводы из посылок и достаточных оснований обеспечиваются, по мнению Канта, целиком законами логики [1, с. 82]. С другой стороны, движение материального мира поддерживается борьбой реальных противоположностей [1, с. 77—78]: «в этом столкновении противоположных реальных оснований как раз и состоит совершенство мира вообще, равно как и закономерный ход материальной части его совершенно очевидно поддерживается только борьбой [этих] сил». Причины трансформации материи и духа, по мнению Канта, различны (причина трансформации материи — внешняя, духа — внутренняя) [1, с. 69], но для обоих «сущностей» остается неизменной «необходимость наличия реальной противоположности». И что существенно, хотя великий философ считает свое понимание противоположений и механизмов движения (трансформации материи и духа) недостаточным и небезупречным [1, с. 82—84], он не сомневается, что их происхождение обусловливается и определяется уж точно не законом противоречия [1, с. 84].
Согласно [1, с. 72—77], «мир по-Канту» тяготеет к равновесию: мир есть нечто только в динамике противоположностей, в сумме же он — ничто (в современном понимании, это — консервативный мир), причем любое естественное изменение равновесного мира есть возникновение, содержащее в себе потенцию равновеликой oppositio actualis [1, с. 76, 73]. Однако же равновесие — только окончательный итог (в потенции) [1, с. 77].
Подтверждение своим философским построениям и основаниям Кант ищет в равной степени и в природе, и в естествознании, и в этике, но не в социуме. Социально-политических проблем он касается в поздних эссе: «О вечном мире» (1795) и «Антропология с прагматической точки зрения» (1798). К ним мы обратимся только после анализа истоков взглядов (принципиально отличных от кантовских) на противоречия, противоположения, цели и средства в процессе деятельности людей, доминировавших в течение долгого времени в философии социума.
2. ДИАЛЕКТИКА КАК АНТИТЕТИКА
Совсем иначе понимает противоположности и противоречия Г. Гегель, обстоятельно рассматривая соответствующие проблемы в Гл. 2 (В, С) «Учения о сущности» [6. Кн.2]. С первых же слов Раздела 3 «Противоположность» он утверждает, что противоположность есть единство одинаковости
и неодинаковости, заключенное внутри самой противоположности, которое (единство) он также именует «рефлектированной в себя положеннос-тью» [6. Кн. 2., с. 47]. «Моменты противоположности», существуя каждый как «рефлексия в себя», в то же время существуют только как опосредованные другим в определенности целого. Таким образом, противоположность существует не по отношению к существующему per se позитиву (по Канту), но относится к одному единому с ним субъекту (подобно противоречию у Канта). Поэтому не случайно Гегель, рассматривая противоположность, сразу же начинает рассуждать о бытии как положенности сторон внешней рефлексии и небытии как неположенности [6. Кн. 2., с. 47, 50], т. е. логическом отрицании бытия.
В качестве примера in concreto он сразу обращается к арифметике, что в отличие от построений Канта, считавшего арифметику наилучшим полем для прояснения сущности противоположений, выглядит нелогичным, поскольку Гегель почему-то утверждает, что понятие отрицательной величины не свободно от неразрешимых затруднений [6. Кн. 2., с. 51]. Арифметические рассуждения Гегеля очень интересны, поскольку он ухитряется даже в них посеять путаницу и противоречия, «освященные» им в общефилософских построениях, демонстрируя при этом весьма своеобразное понимание школьной арифметики.
Сразу же рассматривая произвольное [целое] число а (на самом деле, положительное, как выясняется из его дальнейших рассуждений), которое Гегель почему-то называет «единицей» и «мертвой основой», он утверждает, что а — это «в себе сущая единица, которая безразлична к самому противоположению» [6. Кн. 2, с. 51], и в противоположных «имеется также и соотношение их тождества, безразличное к самой противоположности, в этом случае они составляют одно» [6. Кн. 2, с. 52]. (На самом деле, равенства 1 = — 1 или а = — а, при а ф 0, невозможны.) Разумеется, рассуждения Гегеля проистекают от своеобразного понимания им «тождества» и единства или различия [6. Кн. 2. Гл. 2], но на поле арифметики подобные понимание и рассуждения недопустимы. При этом он утверждает, что каждый из противоположных остается самим по себе «безразличным к противоположному и все равно, какое из противоположных считать положительным», что также неверно, поскольку а (или +а) — это чистое количество для счета предметов вообще (произвольной природы), а отрицательного количества предметов не бывает.
Затем, «призвав на помощь» экономику, Гегель пытается убедить нас в удивительном для любого живущего в реальном мире человека «соотношении тождества» активов (имущества) и долгов (и «поясняет» это мифическим выражением +а — а = а), рассуждая при этом о неведомом практике единстве должника и кредитора.
Дальше — больше: на одной странице он сначала приводит верное равенство + у — у = 0, затем «поясняет» равенство отрезков одной длины
«равенством» + у — у = у, а суммарную длину этих отрезков «равенством» +у — у = 2 у [6. Кн. 2, с. 52], считая позволительными подобные арифметические «обоснования». (Заметим, что все количественные математические рассуждения Канта в [1] и «Критике чистого разума» безошибочны.)
Что бы ни писал Гегель о «смысле» [там же] этих бессмысленных выражений, все это — бесспорные ошибки, которых не оправдать никакими туманными рассуждениями. Но более всего они важны тем, что необходимое в понимании Канта для философа глубокое знание естественных наук и математики в дальнейшем перестало считаться обязательным и породило пустопорожние хороводы общих фраз.
Закончив рассуждения о противоположности, Гегель незамедлительно со стр. 55 обращается к противоречию и сразу объявляет противоположение «опосредованным с собой небытием своего иного» и противоречием, а рефлексию противоположностей — исключающей [6. Кн. 2, с. 55—56]:
...Самостоятельное рефлективное определение исключает другое в том же отношении, в каком оно содержит это другое и ...есть, таким образом, противоречие.
Различие вообще есть уже противоречие в себе, ибо оно есть единство таких [моментов], которые суть лишь постольку, поскольку они не одно, и разъединение таких, которые даны лишь как разъединенные в одном и том же отношении. Но положительное и отрицательное — это положенное противоречие, ибо как отрицательные единства они сами суть полагание самих себя, и в этом полагании каждое есть снятие себя и полагание своей противоположности. — Они составляют определяющую рефлексию как исключающую; так как исключение — это одно различение и каждое из различенных как исключающее само есть все исключение, то каждое исключает себя в самом себе.
Более того, далее на стр. 58 он объявляет противоположности «обреченными на исчезновение».
Противоположение, которое Кант считает реальным и т. д., Гегелю представляется «непрерывным исчезанием», а нуль — «ближайшим единством, возникающим благодаря противоречию», и одним из результатов противоречия [6. Кн. 2, с. 57]. (Напомним, Кант справедливо отмечал, что «нуль не содержит в себе никакого противоречия».) Далее смешение противоположения и логического отрицания продолжается и повторяется у Гегеля многократно.
Не следует удивляться, что аналогичные указанным выше ошибки Гегель тем более делает, рассуждая о более сложных, нежели арифметика, предметах — обществе, государстве и политике.
Оправдание противоречия, начатое на стр. 46 предложением «не нежничать с вещами» в требовании не допускать противоречий продолжается в Примечании 2 «Положение об исключенном третьем», оправдывающем лжезакон противоречия A л1 A, который смешивается там с законом ис-
ключения третьего, и вполне последовательно завершается в Примечании 3 «Положение о противоречии» утверждением «все вещи сами по себе противоречивы». Таким образом, Гегель не только объявляет противоположения всеобщими и обязательными для любой вещи в мире (уже это не соответствует фактам естествознания), но заходит много дальше.
Однако же, с точки зрения реальной прагматики — «деятельности преследующего свои цели человека» [К. Маркс, 7, с. 102], общество, государство и социум в целом действительно сотканы из противоположностей. В процессе деятельности индивиды (отдельные люди) образуют прагматические объединения. Социальные группы составляют гражданское общество (БоййаБ). Вместе с семьями, родами и этносами а также экономическими группами и классами они образуют государство, создают государственные институты и определяют внутригосударственную политическую жизнь. Государства и государственные союзы как субъекты межгосударственных отношений через посредство носителей власти определяют внешнюю политику. Все они — элементы или составляющие социума, который понимается как универсум прагматики (вряд ли есть смысл давать обществу второе именование — социум, как это делает «Новая философская энциклопедия» (Т. 3, с. 132), к тому же латинские оригиналы разные).
Естественно, сразу же возникает вопрос, каковы законы, движущие силы и механизмы развития социума. Общественные и межгосударственные отношения, политико-экономическая борьба и конфликты требовали исследования фактов текущих событий и исторического процесса, анализа и объяснения. На первой же странице «Положения о противоречии» [6. Кн. 2, с. 65] Гегель объявляет: «противоречие есть корень всякого движения и жизненности; лишь поскольку нечто имеет в самом себе противоречие, оно движется, имеет побуждение и деятельно». Это очень глубокая мысль, поскольку в реальной прагматике противоречивые интересы и борьба противоположностей социума определяют и стратегию движения, и само движение.
Однако же гегелевский всепротиворечивый подход содержит глубокую, принципиальную ошибку: противоречия не в каждой вещи, не в себе самом, а в противоположностях социума.
Гегель пишет [6. Кн. 2, с. 66]:
«Обыденный опыт сам свидетельствует о том, что имеется по меньшей мере множество противоречивых вещей, противоречивых устроений и т. д., противоречие которых находится не только во внешней рефлексии, а в них самих. Но кроме того, противоречие не следует считать просто какой-то ненормальностью, встречающейся лишь кое-где: оно есть отрицательное в своем существенном определении, принцип всякого самодвижения, состоящего не более как в изображении противоречия. Само внешнее чувственное движение есть непосредственное наличное бытие противоречия. Нечто движется не так, что оно в этом «теперь» находится здесь, а в другом «теперь»
там, а только так, что оно в одном и том же «теперь» находится здесь и не здесь, в одно и то же время находясь и не находясь в этом «здесь». Необходимо согласиться с древними диалектиками, что указанные ими противоречия в движении действительно существуют; но отсюда не следует, что движения поэтому нет, а следует, напротив, что движение — это само налично сущее противоречие».
Там же он объявляет предрассудком и ошибкой утверждение, что не существует вещи, реализующей противоречивый предикат, напротив, «противоречие — это лишь развитое ничто, содержащееся в тождестве». Противоречивы и всякое отношение, и противоположности, и движение, и «бесконечность». Положение усугубляется еще одной ошибкой: по мнению Гегеля, все реальные противоположности отрицают друг друга и тем самым один определяет другого:
«Взять самые тривиальные примеры: верх и низ, правое и левое, отец и сын и т. д. до бесконечности, то все они содержат противоположность в одном. Верх есть то, что не есть низ; определение верха состоит лишь в том, чтобы не быть низом; верх есть лишь постольку, поскольку есть низ, и наоборот; в одном определении заключается его противоположность. Отец есть иное сына, а сын — иное отца, и каждый дан лишь как это иное иного...» [6. Кн. 2, с. 67].
Противоположностей-отрицаний немало, но не меньше и существенно иных противоположностей: «не-отец» — не есть сын, и наоборот; «не-автомобилист» — не есть пешеход, хотя они и находятся в транспортном противоположении в городе; «не-владелец» — не обязательно рабочий; тот, «кто не с нами» — необязательно «против нас» (известная большевистская аксиома), как и пенсионер не отрицает пенсионный фонд. Очень интересно противоположение конечное — бесконечное, о котором Гегель впервые заговаривает в Кн. 1 Разд. 1, Гл. 2 [6]. Отрицательное определение бесконечного как «не-конечного» неудовлетворительно: существует много различных «бесконечностей» — этим проблемам посвящен важный раздел теории множеств. Итого, далеко не все противоположности определяют друг друга путем своего отрицания (однако «я не хочу сказать, что реально противоположные друг другу вещи не могут заключать в себе множество отрицаний» [Кант, 1, с. 52]). Напротив, тезис (как объект логики) определяет антитезис, и наоборот.
По-видимому, рассматриваемые проблемы действительно сложны — показателен следующий пример. На стр. 877 в главе, посвященной Гегелю, Б. Рассел в [8] пишет в качестве иллюстрации к диалектике, «которая состоит из тезиса, антитезиса и синтеза»:
Во-первых, мы говорим: «Реальность есть дядя». Это — тезис. Но из существования дяди следует существование племянника. Поскольку не существует ничего реального, кроме абсолюта, а мы теперь ручаемся за существование племянника, мы должны заключить: «Абсолют есть племян-
ник». Это — антитезис. Но существует такое же возражение против этого, как и против того, что абсолют — это дядя. Следовательно, мы приходим к взгляду, что абсолют — это целое, состоящее из дяди и племянника. Это синтез.
Конечно же, «Абсолют есть племянник» не является антитезисом к «Абсолют есть дядя». Рассел синтезирует не тезис и антитезис, а противоположения; синтез подобного сорта содержателен, а синтез любого тезиса и антитезиса — высказывания и его отрицания: P л ] P или предиката и его отрицания для любого аргумента предметной области: P(x) л ] P(x) — ложен. Поразительно, что эти ошибки делает выдающийся математик и логик (!).
«...Нечто жизненно, только если оно содержит в себе противоречие и есть именно та сила, которая в состоянии вмещать в себе это противоречие и выдерживать его. Если же нечто существующее не в состоянии в своем положительном определении в то же время перейти в свое отрицательное [определение] и удержать одно в другом, если оно не способно иметь в самом себе противоречие, то оно не живое единство, не основание, а погибает ^еМ Grunde) в противоречии», — пишет Гегель [6. Кн. 2, с. 66]. Каким же образом, по его мнению, достигается единство «противоречащих и отрицающих друг друга противоположений», каковы те самые «силы, которые вмещают их, удерживают и наделяют жизнью в единстве»? — Во взаимодействии пассивной субстанции («чистого бытия или сущности, которая имеется лишь в определенности абстрактного тождества с собой») и противостоящей ей «отрицательно соотносящейся с собой, деятельной субстанции» [6. Кн. 2, с. 218]. Снятие, завершенная форма этого противостояния — насилие как внешнее «явление мощи», отрицающей свое «противоположное иное» активной субстанции.
Активная субстанция определяется Гегелем как противостоящая акцидентная мощь. Напротив, «над тем, что подвергается насилию, не только можно, но и необходимо должно совершать насилие; то, что имеет возможность совершать насилие над иным, имеет эту возможность лишь потому, что в совершаемом им насилии его мощь обнаруживает и себя, и иное. Пассивная субстанция положена насилием лишь как то, что она есть поистине» [6. Кн. 2, с. 220]. Очень удобная позиция для акцидентной власти в стремлении стать абсолютной необходимостью.
3. ТРИ ПОДХОДА К ДИАЛЕКТИКЕ СОЦИУМА
Смешение Гегелем, увлеченным своей замечательной диалектической догадкой, противоречия и противоположения и признание мощи и насилия естественным и необходимым атрибутом разрешения противоречий активной и пассивной субстанций как путеводителей в человеческой деятельности имело тяжелые последствия. Во-первых, потому что он стал «государственным философом», во-вторых, потому что его философская «система» стала на длительное время наиболее уважаемой, в-третьих, по-
тому что его диалектические положения легли в основание философской системы и его антиподов-марксистов — и в результате всего этого стали материальной силой, овладевшей массами (применяя известное выражение Маркса).
В соответствии со своими философскими принципами Гегель рассматривает сущность и становление государства и выстраивает отношения человек—общество—государство—социум (общественные и межгосударственные отношения) в «Философии права» и «Философии истории».
Рисуя современное общество, Гегель указывает на его многочисленные противоречия, в том числе разрыв между гражданским обществом и политической властью, что оценил Маркс [9, с. 305], хотя и отмечал при этом, критикуя гегелевскую философию права в целом, что тот понимает противоречие в большей степени как единство [9, с. 324].
Государство же представляется Гегелю «осуществленной на земле» абсолютной идеей в форме человеческой воли как разумное в себе и для себя, как субстанциональная воля, полностью осознающая себя. Внутригосударственные противоречия благополучно разрешаются, по Гегелю, (в соответствии с философией взаимодействия активной и пассивной субстанций) в высшей форме государства — прусской монархии, в которой монарх почему-то является воплощением всеобщей воли. Не углубляясь в обсуждение его общеизвестных представлений о взаимоотношениях государства и человека или свободы гражданина, обратимся к межгосударственным противоречиям. Здесь все по-другому. Государство как полностью осознавшая себя высшая воля и независимое бытие-для-себя выражает себя (по отношению к другим государствам) и разрешает межгосударственные противоречия и коллизии войной. (Рассматривая подобным образом государство при этом вне социума в целом, Гегель вступает в противоречие с собственной философской системой.) Война, по его мнению, — это закономерная и естественная форма выражения государством своей национальной воли — наивысшего закона государства. Нам уже известны последствия реализации всех этих идей на практике, так что трудно, на мой взгляд, оспаривать критику Рассела [8, Гл. XXII] общественно-политических построений Гегеля, как теоретических, так и практических реализаций оных.
Критикуя гегелевскую философию права с иных позиций, Маркс считает необходимым исходить из фактов реального политического процесса — дать собственную логику политического бытия, а не облекать логику философских категорий в политическое тело («диалектика вещей создает диалектику идей, а не наоборот» [Ленин, 10, с. 170]). Он справедливо указывает, что утверждение, будто государственный строй опосредовал интересы всех классов и сословий, всего народа, несостоятельно — этого не было ни в одном из тогдашних государств, включая, разумеется, и «наилучший из возможных миров» — прусскую монархию.
Марксистско-ленинский политический подход противоположен гегелевскому не только противоположностью оснований. Считая мирный путь разрешения межгосударственных коллизий естественным и закономерным, они переносят насилие и «военные действия» в борьбу классов. Уже в 1843 г., критикуя гегелевскую философию права, Маркс порицает его за стремление смягчить и опосредовать противоречия общества. Объявив классовые противоречия непримиримыми, а, следовательно, мирный путь их разрешения неприемлемым, ленинисты проповедуют только один путь (как «высшую форму») — отрицание, диктатуру и насилие. При этом гегелевский диалектический подход ими высоко оценивается и принимается. Если применить прагматический критерий истинности теории — последствия реальной практики, то итоги претворения в жизнь ленинско-сталинской концепции весьма печальны.
По-другому смотрит на социально-политические проблемы И. Кант. В труде «О вечном мире» (1795) он призывает к недопущению войн между государствами посредством организации международной федерации, в рамках которой конфликты будет разрешать международное правительство. В эссе (1798) «Антропология с прагматической точки зрения» [11] он также обсуждает идею устройства всемирного общества на основе конституции; составляющие ее законы должны уравновешивать противоположные человеческие тенденции сосуществования—разлада и принуждать граждан к уважению положенных законами взаимных прав и свобод:
«Характер рода, который становится известным из опыта всех времен и всех народов, следующий: люди, взятые коллективно (как человеческий род в целом), представляют собой множество лиц, существующих в разное или в одно и то же время, которые не могут обойтись без мирного общения друг с другом, но тем не менее не могут избежать того, чтобы постоянно не противодействовать друг другу; следовательно, они чувствуют себя предназначенными природой для объединения, постоянно угрожающего разладом, но в общем продвигающегося к всемирно-гражданскому обществу (соБтороНИБтш) путем взаимного принуждения, руководствуясь законами, исходящими от них же самих; но эта сама по себе недостижимая идея есть не конститутивный принцип (ожидание мира, существующего среди самого оживленного действия и противодействия людей), а только регулятивный принцип: усердно предаваться ей как назначению человеческого рода, не без основания предполагая наличие естественной тенденции к такому обществу» [11. С. 586].
Свобода и закон (ограничивающий свободу) — это два стержня, вокруг которых вращается гражданское законодательство. Но чтобы закон имел силу и не был пустой рекламой, должно быть присовокуплено нечто среднее, а именно принуждение, которое в соединении со свободой и законом обеспечивает успех этим принципам [11, с. 585].
А рассуждая в разд. «Деление» Кн. 2 о мотивах действий людей, Кант на стр. 472 обращается к противоположениям и противоречиям и вновь подчеркивает их различие.
Исследователи кантовской философии в известном труде [12] также указывают на элементы социальной диалектики в его философии, замечая, что Кант «рассматривает социальные противоречия и высказывает по этому поводу свое знаменитое положение о недоброжелательной общительности, или о «несоциальной социабельности (и^еБе1%е Geselligkeit) людей» [12, с. 154].
Безусловно, моральный императив Канта «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству» [13, с. 79] к концу XX в. превратился в политический императив для западных демократий. Но поскольку Кант не пытался подробно изложить свои социально-политические взгляды и их основания в виде философской системы, его мысли (при всех их достоинствах) об обсуждающихся проблемах не имели ни популярности, ни влияния, сколь-нибудь сравнимых с гегелевскими или марксистскими.
Однако еще более несправедливая участь постигла социально-политическую философию М.М. Сперанского, политика, компетентность которого несомненна. Известные нам социально-политические исследования Сперанского изложены в [14]. Но поскольку свои взгляды на социальнополитические процессы и государственное устройство он излагает не концентрированно, в форме философской теории, а рассредоточенно и в разных трудах, их структуризация и систематизация требует значительных усилий. Подробное изложение основ социально-политической философии М.М. Сперанского (глубокой и современной) содержится в [15].
Со всей определенностью можно сказать, он был уверен, что государства и общества развиваются по объективным законам (подобно процессам естественных наук), и выводить эти законы он предлагал из прагматики — практической деятельности. В трудах, написанных им задолго до социально-политических работ Гегеля, более всего поражает «естественнонаучный» подход: проблемы социума исследуются как объективные проблемы и решаются как системные задачи.
Динамику внутригосударственного устройства и политики он рассматривает как баланс противоположений и сил, важнейшим считая баланс (политический) сил народа и правительства. Силы государства он слагает из трех составляющих: индивидуальных — каждого гражданина («силы физические»); экономических — национального богатства («произведения народного труда»); общественного мнения («народного уважения») [14, с. 29], которое также называет «властью моральной» [14, с. 162]. Государственное установление М.М. Сперанский слагает из 5 главных частей [14, с. 88]: полиции, суда, армии, экономики («государственного хозяйства»), внешних
сношений (рассматривая их в неразрывной связи с внутригосударственными).
Первая обязанность государства (правительства) — охрана личной и имущественной безопасности и чести каждого (в этом «начало и конец общественного бытия») [14, с. 88], посему обязательно надлежит привести классы и сословия в равновесие посредством законов.
«Бытие политическое образуется не словами, а внутренним началом» [14, с. 203], поэтому, как отмечалось еще в записке от 1802 г., не «права и грамоты, на бумаге данные, составляют истинный образ правления» (с. 42). Государственное устройство определяется реальным политическим бытием (внутренним образом правления), законы, не обеспеченные исполнением, «будут пустые теории» (с. 32); государственное устройство должно быть целостным и согласованным как в законодательстве, так и в исполнении: «единство плана управления» должно быть «соразмерно способам исполнения», при этом «самый лучший образ управления, не имея исполнителей... не произведет никакого полезного действия» [14, с. 112]. А реальные механизмы реализации своих идей он разработал во «Введении к Уложению государственных законов».
Создание необходимых государственных институтов согласования интересов всех лиц и сословий без «кровопролитных внутренних смятений» [14, с. 42] — вот цель государственного устройства и управления, а также неизбежных в соответствии с социальным развитием реформ, притом реформ и свобод в рамках законности. В отличие от Канта, Сперанский утверждал, что «законы должны покровительствовать свободу... » [14, с. 81], поскольку эффективные законы лишь определяют границы дозволенности. И, исходя из своей философии и реальной политической практики, исторический путь России он видел в безопасности и гражданском согласии, а не революции и диктатуре, в равновесии, а не равенстве.
4. РЕАЛЬНАЯ ПРАГМАТИКА:
АНТИТЕТИКА ИЛИ АНТИТОПИКА
Следуя и Сперанскому, и Марксу (кстати, и Аристотелю) будем рассматривать исследование проблем и динамики социума как естественнонаучный анализ целей, мотивов и действий людей, их причин и последствий, опираясь на прагматическую информацию, а не догмы философствующего разума. И, соответственно, будем рассматривать социум как поле деятельности «преследующего свои цели человека», а не как поле битв идеологий.
Исследование реальной прагматики — целенаправленной человеческой деятельности может рассматриваться как задача прагматики и прагматического информационного взаимодействия, как ее понимает информатика [16]. Согласно программной статье Н.А. Кузнецова [16], прагматическая информация (от греч. лрау|дато<; — действие, образ действий) составляет
информационную базу, в соответствии с которой субъекты социума принимают решения, действуют и создают стратегические планы [16, с. 2].
Структурная антитопичность — соединение в себе противоположных по своему положению или интересам элементов и субъектов — принципиальное структурное качество социума, реальное и естественное качество сложных систем. Объективные экономические коллизии: спрос — предложение, стимулирование экспорта — рост курса национальной валюты, рентабельность производства — рост заработной платы как стимул повышения платежеспособного внутреннего спроса... Элементы социальных конфликтов общеизвестны. В социуме различные социальные группы или индивидуумы (напр. хозяин — работник, покупатель — продавец; водитель — пешеход, прокурор — адвокат) могут иметь противоположные интересы, естественным образом порожденные их социальным, экономическим или профессиональным положением. Частично, в большей или меньшей степени, их интересы и стремления противоречат друг другу, тяготея к конфликту.
Однако же другие интересы — стремление к личной и имущественной безопасности, последовательность в действиях и стремлениях, предсказуемость будущего и т. п. — являются общими для абсолютного большинства людей вне зависимости от их положения в обществе. Только догмами можно обосновать невозможность разрешения частичных социальных противоречий в рамках закона парламентскими методами.
Основополагающие законы внешней политики (межгосударственных отношений) фактически формулирует политик, чья компетентность в силу результатов его деятельности несомненна, — Отто фон Бисмарк в [17]. Это закон баланса интересов посредством баланса политических сил и закон «замещения слабости силой». В силу объективного и естественного несовпадения экономических и политических интересов, государства неизбежно занимают положения структурных антитопов. Внешняя политика — это постоянные и неизбежные столкновения государств в «тесном мире» межгосударственных отношений. Целями, которые, по мнению Бисмарка, следует ставить и достигать, являются «интересы страны» [17.1, с. 98, 225], которые должны быть выше любых личных чувств любви или ненависти. Консолидированная сила государства, военная, экономическая, внутриполитическая — вот, по мнению Бисмарка, единственное реальное средство достижения внешнеполитических целей. В соответствии с реальной мощью страны будет определяться ее положение в мире. Аналогия со взглядами М.М. Сперанского очевидна.
Известные политологи XX-го в. (Н.Мо^пШаи, К.Кпогг, К.Нокй) также полагают силу государств и баланс сил важнейшими факторами внешней политики. Конечно, попытки реализовать эту идею в форме количественных соотношений приводят к серьезным технологическим сложностям и разногласиям. Другие (СЬ.МсСЬПапё, К^аИг) делают упор на системный подход.
Все противопоставленные элементы вступают в столкновение в силу занимаемого положения, т. е. в силу того, что они являются структурными антитопами. Эта естественная антитопичность и есть источник движения. В прагматике, в человеческой деятельности коллизии (положений и интересов) — неотъемлемая черта частных, социальных и межгосударственных отношений. Их необходимый регулятор — правовые акты и социальные или международные институты. Необходимость правил и механизмов разрешения противоположений и конфликтов — залог появления, пополнения и совершенствования правовой базы указанных отношений.
Вместе с тем, сила — одно из неотъемлемых и неизменных средств решения конфликтов — непонятно, на каком основании ее можно исключать из алгоритмов разрешения (снятия) межгосударственных, социальных и личностных конфликтов — исторический опыт не дает для этого никаких оснований. Как пишет Карл фон Клаузевиц в своем знаменитом труде «О войне»: «Война есть не что иное, как продолжение политики иными, насильственными средствами» — и далее: «Итак, война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю» [18, с. 11, 23]. В былые века война еще рассматривалась как вполне естественный способ разрешения политических конфликтов, и ее сдерживали только материальные факторы. Но в XX в. человеческие и материальные потери стали слишком велики и вышли далеко за пределы прежде узкого класса профессиональных военных — все более трагическая практика в конце концов и привела к современному взгляду на войну (по крайней мере, западной цивилизации) как на исключительный путь. Предпочтение отдано дипломатии, поддержанной потенциальной угрозой применения военной силы и локальными операциями силовых структур.
Однако всегда были, есть и будут люди и организации, которые для достижения своих целей нарушат и закон, и покой и без колебаний возьмутся за оружие, для которых человеческая жизнь — ничто. Прекраснодушные иллюзии о светлом будущем без войн и конфликтов не имеют исторического фундамента и представляются утопической догмой. Реальнее видели проблему римляне, которые, как известно, знали толк в политике: хочешь мира — будь готов к войне. В какой форме будут происходить войны и революции? — вот вопрос.
Проведенные анализы приводят к следующим, на мой взгляд, общезначимым заключениям.
Совмещение противоположностей — нормальный диалектический синтез, «снятие» философских противоположностей как синтез в прагматике, в реальном действии — достижение равновесия. Стремление к равновесию и поиск реальных путей его достижения — это цель, а не компромисс — отдаление от цели. Это — принципиальный вопрос.
Синтез противоположностей — трудная диалектическая (социальноэкономическая или гуманитарная) задача, но выполнимая, хотя, возмож-
но, для этого придется пересмотреть всю концепцию и изменить качества антитопов, интересы которых частично противоречивы (например, заставить антитопов ограничиться частичным удовлетворением своих требований). А синтез (логических) противоречий невозможен. Триада в форме тезис — антитезис — синтез невозможна в рамках одной теории — любая противоречивая теория ложна, это непреложный факт.
Точки зрения Гегеля и Маркса на пути синтеза внешнеполитических и внутригосударственных антитопов противоположны. Однако беспристрастный анализ исторического процесса не дает никаких оснований (кроме догматических) считать принципиально различными постулированные ими насильственные способы разрешения частичных противоречий анти-топов.
Исторический опыт показывает, что все, даже самые кровавые войны и революции заканчивались новым равновесием, но при этом пути искали вслепую. Значит, нахождение конкретной формы движения к равновесию (до детального плана) — важнейшая и принципиальная задача.
В связи с этим еще раз обращаем внимание на принципы социальнополитической философии политика, в полной мере отвечавшего за свои слова и действия, — М.М. Сперанского. Личная и государственная безопасность объявлялись им фундаментальными ценностями, а поддержание спокойствия в государстве, предотвращение раскола в обществе, гибельно ослабляющего страну, — важнейшими обязанностями государства. Законы, а не революции, по его мнению, «покровительствуют свободу». Введение, по-Сперанскому, требований безопасности и предотвращения раскола в число обязательных при проведении реформ делает невозможным большевистский путь.
Прагматическое отношение к структурной динамике с точки зрения антитопики или борьбы противоречий принципиально различны — первая тяготеет к равновесию, вторая — к конфликту и революции. Несомненно, никакими заклинаниями не отменить сущностные революции, революции по содержанию, когда внутренние источники эволюционного развития исчерпаны, как и частичные противоречия антитопов — речь идет о социально-политических формах, определяемых стратегиями, законами, государственными институтами и устремлениями общества (собственно, предложенная Сперанским реформа была революцией по содержанию).
Социальные законы — не только необходимые регуляторы динамики антитопов и директивы их равновесия, но, в первую очередь, — путеводители либо к рациональным перспективам, либо к кризисам, революциям и войнам. Коллизии социальных антитопов приводят к кризису, тем более, к революции только в случае негодных операционных решений или краха общественного сознания, всегда сопровождающегося потерей контроля исполнительной власти над страной. Мирные (или почти мирные) по фор-
ме смены формаций в Дании или странах Скандинавии свидетельствуют: сущностная революция не обязана быть революцией по форме. Но и революция революции рознь. Даже самые кровавые европейские революции — не водевиль ли в сравнении с миллионными жертвами при установлении большевистского строя?
«Все ошибки в управлении и обществе берут начало от философских ошибок, которые происходят от ошибок в естественных науках», считал М. Ж. А. де Кондорсе (Доклад «Проект декрета об организации общественного образования», зачитанный в Конвенте в 1791 г.). Причем подход к решению проблем реальной прагматики должен быть системным, основанным на принципах основательности и строгой доказательности — он был детализирован в [19, 20] и назван концептуальным анализом. Именно так выстроено и настоящее исследование. Заметим прекрасные западные принципы свободы, равноправия и гарантий прав человека на практике неоднократно приводили к кровавым революциям, беззакониям и террору, поэтому ошибочная практика их реализации может нести не меньшее зло, чем ошибочные принципы.
Это в полной мере подтвердил печальный опыт нашей страны. Диалектическое толкование отрицания, отличное от логического или общепринятого в практической деятельности отрицания тезиса или перехода от тезиса к антитезису, также привело к печальным последствиям. На практике философское отрицание стало общепринятым отрицанием-разрушением со всеми своими гибельными последствиями. Ошибочные политические и социальные принципы («философские ошибки», как их именует академик маркиз де Кондорсе) и неправильно выбранные приоритеты [19, 20] в соединении с негодной практикой и порочным государственным устройством привели в XX в. нашу страну к бедствиям и потрясениям. В конце XIX в. «политическое бытие» России требовало сущностной революции, но, увы, в поисках новых путеводителей российским революционерам преуспеть удалось лишь в отрицании. Так же, как в конце XX в. — в отрицании отрицания — вполне в гегелевском духе. И что интересно, если вспомнить, как в конце 80-х годов ХХ в. Фазиль Искандер объявлял, что «всякая мысль — критика; мысль не имеет другой формы существования», т. е. не движение — единственная форма существования мысли, а лишь одна ее форма, критика, что на практике было реализовано как отрицание, как антитезис, и результат получился вполне привычным: «разрушим до основанья, а затем...», то в определенном смысле коммунисты и антикоммунисты, тезис и антитезис сомкнулись.
Если неудачный, как справедливо заметил Кант, очень дальновидно призывавший к точности, эпитет «отрицательный» по отношению к числам не имеет негативных последствий в арифметике и математике в целом, то диалектическое толкование противоположений и движения в реальной прагматике как непримиримых противоречий и отрицаний, как переход к
антитезису стало общепринятым отрицанием-разрушением. Разумеется, в
XX в. не только Россия преуспела в отрицаниях и антагонизмах. Трагичнее последствий этого безмерного отрицания в мире, именующем себя цивилизованным, трудно представить.
Литература
1. Кант И. Опыт введения в философию понятия отрицательных величин. Собр.соч. в 8 тт. Т.2. :«ЧОРО». М. 1994.
2. Клайн М. Математика. Утрата определенности. — М.: МИР, 1984.
3. Колмогоров А.Н., Драгалин А.Г. Математическая логика. :УРСС. М. 2004.
4. Жолков С.Ю. Математика и информатика для гуманитариев. — Учебник. — М.: ИНФРА-М, 2004.
5. Феликс Л. Элементарная математика в современном изложении. :Просве-щение. М. 1967.
6. Гегель. Наука логики. В 3 тт. — М.: Мысль, 1970.
7. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.2.
8. Рассел Б. История западной философии... :Акад. Проект. М. 2006.
9. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.1.
10. Ленин В.И. ПСС. Т. 29.
11. Кант И. Антропология с прагматической точки зрения. Соч. в 6 Тт. : Мысль. 1966. Т.6.
12. Ойзерман Т.И., Нарский И.С. Теория познания Канта. — М.: Наука, 1991.
13. Кант И. Трактаты. Пролегомены ко всякой будущей метафизике. СПб. 1996.
14. Сперанский М.М. Проекты и записки. М.-Л. 1961.
15. Жолков C.Ю. Социально-политическая философия М.М. Сперанского. // Ценности и смыслы. N.1 (10). 2011. С. 76—92.
16. Кузнецов Н.А. Информационное взаимодействие в технических и живых системах. // Информационные процессы. Т.1. №1. 2001 (С. 1—9).
17. Бисмарк О. фон. Воспоминания; мемуары. В 2 тт. М. — Минск. 2001.
18. Клаузевиц К. фон. О войне. В 2 тт. М. — СПб. 2002.
19. Жолков C.Ю. О законах социума и истории. А1ша-ша1ег — Вестник высшей школы: N.2. С. 70-78, N.3. С. 73-80. 2010.
20. Жолков C.Ю. Принципиальные итоги правления Николая I. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.gubkin.ru/persona1_sites.
