CC BY
63
14 Флоровский, Г. В. Восточные Отцы У-УШ веков / Г. В. Флоровский. -Репринт. изд-е, ориг. Париж : ИМКА-Пресс, 1933. - М. : Паломник, 1992. -С. 100.
15 Там же. С. 100.
16 Мейендорф, И. Введение в святоотеческое богословие : конспекты лекций / прот. Иоанн Мейендорф ; пер. с англ. Л. Волохонской. - Вильнюс ; М. : Весть, 1992. - С. 290.
17 Флоровский, Г. В. Восточные Отцы У-УШ веков / Г. В. Флоровский. -Репринт. изд-е, ориг. Париж : ИМКА-Пресс, 1933. - М. : Паломник, 1992. -С. 101.
18 Там же. С. 108.
19 Дионисий, Ареопагит. О небесной иерархии / Дионисий Ареопагит. - М. : Глаголъ, 1997. - С. 15.
20 Мейендорф, И. Введение в святоотеческое богословие : конспекты лекций / прот. Иоанн Мейендорф ; пер. с англ. Л. Волохонской. - Вильнюс ; М. : Весть, 1992. - С. 289.
Л. А. Мулляр
ДИАЛЕКТИКА КОНЦЕПТА «УСПЕХ- УПАДОК»
В СКАЗОЧНОМ ИЗМЕРЕНИИ
В статье предлагается анализ диалектического потенциала фундаментальной бинарной оппозиционности
концепта «успех - упадок» в сказке. В сказочном нарративе выделяются сюжетные бинарные оппозиции, репрезентирующие антиномию успеха и упадка, обосновывается логика выстраивания сказочной диалектики, позволяющая сказке стать инструментом преодоления жизненных коллизий в образносимволическом выражении.
Сказка по своей сути является открытой диалектической системой, которая моделируется установкой сказочника на диалог-общение с предполагаемыми читателями в силу наличия:
1) универсальной «дольности» реального бытия;
2) противопоставлений и сосуществований Иных, Других оценок этого
бытия.
Именно в актуализации этих оценок и заключен креативный потенциал: в коммуникативном акте воображаемого общения читателя с архетипами, размещенными в сказке, рождаются, сталкиваются, скрещиваются, синтезируются «смысловые сгустки» эмоционально-интеллектуальных вариаций сознания, выстраиваются символьно-ассоциативные дискурсы; творческие импульсы читательского сознания под влиянием образно-символьных сказочных моделей опредмечиваются в модели индивидуального пребывания в реальности. Существеннейшая особенность подобной активности сознания читателя состоит в том, что она есть сотворчество, т. е. не всегда осознаваемое читателем, но всегда присутствующее личностно интерпретированное воссоздание, комбинирование, достраивание образов, воспринимаемых силою фантазии и разума. Подобное соавторство, сотворчество в образно-символьном пространстве сказки возможно за счёт внутренней диалектичности
сюжетообразующих бинарных оппозиций абсолютного большинства сказок. Оппозиционные пары, основанные на принципе противопоставленности, делают сказку инструментом смягчения и возможного относительного преодоления противоречивости объективного бытия.
Фундамент сказки составляет особый дискурс сказочного мышления, при котором изначально дано стартовое противопоставление потребности действовать определённым образом и невозможности действовать таким образом. Этот механизм освоения бытия правомерно охарактеризовать как диалектически поляризованный, оперирующий универсальной антитезой «успех - упадок», сюжетно формализованной в бинарных сказочных оппозициях (запрет -нарушение запрета, борьба - спокойствие, победа - поражение, преследование -спасение, убиение - оживление, околдовывание - расколдовывание и т. д.). В сказке «философия рассечения» как метод смыслового «препарирования» субъективного бытия трансформируется в «философию слияния», но на качественно новом смысловом уровне. Сказочная мысль движется от фиксации противоположностей к прогрессирующему диалогическому их опосредованию: это выражается диалектической связью ситуации беды (упадок), инспирированной вредителем - антагонистом сказочного героя, нарушения героем запрета, начального состояния беспомощности героя (упадок) и ситуации его борьбы - преодоления беды (успех), счастливого возвращения (успех).
Поиск пути «внутрь себя», в «своё царство», к самореализации и успеху суть движение внешне разрозненных фрагментов экзистенции к внутреннему душевному единению, «собирание узора» своей «Я»-концепции,
самокреативность внутренней социальности, которая детерминирует внешнюю социальность - социально значимую позиционированность индивида. Таким образом преодолевается примитивно плоское толкование сказки как «небывальщины» - развлечения.
Сказочники ориентируются на плюрализм способов душевного
переживания и воссоздания человеком мира вокруг себя и себя в мире посредством создания «мнимой ситуации». Поэтому в сказке доминируют социально-ценностные отношения, эмоционально-нравственные состояния и прецеденты, реализуемые чудесным образом в антропоморфизации,
заколдовывании - расколдовывании. При этом фольклорные сказки в большей степени нравоназидательны и нраводидактичны, авторские сказки -нравоаналитичны. Следует иметь в виду, что воспитательно-назидательные функции сказки выражены латентно-контекстно, поэтому речь не идет о простой и однозначной «рецептивной сказочности»1. Выявление многоаспектной диалектики взаимоотношений внутри оппозиционной пары «успех - упадок» и между ее «полномочными представителями» в сказочных мотивах способно дать адекватное представление о смыслообразующих особенностях сказки, которая образно-символьно транслирует как универсальные закономерности реальности, так и трагизм и комизм субъективного бытия, проявляющиеся в действиях и взаимодействиях её героев, что весьма подробно исследовано в проблемном пространстве фольклористики2.
Образно-символьная диалектика играет важнейшую роль в процессах социокультурного укоренения сказки, в осуществлении ее нравовоспитательных процедур. Благодаря диалектическому потенциалу бинарных оппозиций сказка смогла развернуть свои философско-социальные и антропологические смыслы, создав архетипические модели субъективного существования в объективной
социокультурной реальности одновременно беспрецедентной гармонии и хрупкости.
Мир сказки выступает одновременно как мир, отрешенный от обыденнообъективного бытия и индивидуально-прочувствованный, чудесный, волшебный, дискурсивно-обобщенный в образе-символе, как очевидно достоверный (сформирован реальными людьми, предметами, куклами, растениями) и сверхреальный (фантастические существа, волшебные предметы). Эта
«стартовая» противоречивость сказки есть источник ее родства с диалектикой теоретической. Сказочник отмечает факт наличия в персональном бытии человека крайних, несовместимых противоположностей с целью создания образносимвольной «модели для разрешения какого-нибудь противоречия»3.
Посредством олицетворения общих представлений о природе, обществе и человеке как механизма разрешения противоречивости сказка синтезирует эти представления в антропоморфные и антропоактуальные образы-символы иного уровня, рождающие новые противоречия в смыслах и дискурсах. Срабатывает диалектическая формула «раздвоения единого»: с одной стороны, это
опосредование противоположностей, с другой - переход в противоположность. Как всякий синтез, возникающий в результате разрешения противоречий, сказка находится в специфическом отношении к своему источнику: содержа в себе в снятом виде определенное сходство со своей исходной формой - мифом, сказка не сводится к нему во многом благодаря специфической сказочной диалектике.
Движение диалектики в сказке - часть того движения, которое получило название от «мифа к логосу»: переход от мифа, отождествляющего субъективное с объективным, к сказке, которая в образах-символах выделяет субъективное в объективном, олицетворяя и наделяя его собственными именами и самостоятельной жизнью; переход от конкретно-чувственных образов мифа к условно-обобщенным символам сказки; переход от практически-утилитарных установок мифа к универсально-мировоззренческим вариациям сказки есть путь к новому типу рефлексии - сказочному мышлению («сказочный логос»).
Если миф - прежде всего форма существования противоречивости бытия, фольклорная сказка - образно-символьная рефлексия этой противоречивости, то авторская сказка - образно-символьное осмысление этой рефлексии.
Как показывают исследования4, объекты мифа жили и двигались в поле противоположностей, выстроенных в бинарные оппозиции. И в фольклорной сказке, и в авторской сказке этот универсальный принцип наполняется новым, иным содержанием, почерпнутым из наблюдений сказочников за жизнью человека, выражая осмысление этих наблюдений и обобщение их в образы-символы, а также приобретает иную, в отличие от мифа, направленность: от менее явной противопоставленности первоначальной пары противоположностей к возрастающему резкому противоположению последующих пар. Именно так сказочное мышление противоположностями не только констатирует противоречивость объективного бытия, осуществляя замены исходных оппозиций производными по определенным критериям, но и эксплицирует смысловое оформление индивидуальной экзистенции.
Фундаментальная сказочная оппозиция «успех - упадок» репрезентирована на основании «мироделящей» возрастающей дискурсивной условности и может быть выражена следующими сюжетно формализованными бинарными оппозициями иной направленности:
- антиномия духовности, полета (подлинный успех) и приземленности, профанности (суррогатный успех) («Крошка Цахес» Гофмана, «Дюймовочка», «Гадкий утенок», «Навозный жук» Андерсена) позиционирует в сказках противостояние духовного (подлинный успех) и материального (суррогатный успех);
- антиномия движения, динамизма (успех) и покоя, апатии (упадок) как душевных состояний выражена оппозиционностью тепла и холода («Снежная королева», «Дюймовочка» Андерсена), суровой зимы - цветущего весной яблоневого сада («Гадкий утенок» Андерсена), настоящего и искусственного соловья («Соловей» Андерсена), востребованности и отчужденности («Превращение» Кафки, «Август» Гессе, «Девочка со спичками» Андерсена), надежды и обреченности («Оловянный солдатик», «Русалочка» Андерсена) и репрезентирует универсальное противоречие между жизнью (успех) и смертью (упадок);
- антиномия чувственности (подлинный успех) и рациональности (суррогатный успех) («Снежная королева» Андерсена, «Щелкунчик» Гофмана), игры воображения и самодовольной уверенности в монопольном праве на истину («Крошка Цахес» Гофмана), незаурядности микрокосма души и тривиальности макрокосма социума («Превращение» Кафки) представлена антитетичностью чудесного (подлинный успех) и реального (суррогатный успех);
- антиномия будничности (упадок) и возвышенности (успех)
(«Щелкунчик» Гофмана, «Дюймовочка» Андерсена), шаблонности и
неповторимости («Гадкий утенок» Андерсена), ценностноопределяющей статусной условности личности и ценностноопределяющей глубинной эссенциальности личности («Крошка Цахес» Гофмана, «Принцесса на горошине», «Новое платье короля», «Гадкий утенок», «Навозный жук» Андерсена, «Август» Гессе), принудительной стандартизирующей социализации и протестной индивидуализации («Гадкий утенок», «Новое платье короля» Андерсена), обезличенного социализированного пространства и таинственного уникального индивидуального пространства («Соловей» Андерсена, «Крошка Цахес»,
«Щелкунчик» Гофмана), предсказуемости, управляемости и свободолюбия, вольности души («Соловей» Андерсена), негативной корпоративности и уязвимой индивидуальности («Гадкий утенок» Андерсена, «Превращение» Кафки)
складывается в резкое противоположение тотально социального (упадок) и индивидуального (успех);
- антиномия как столкновение кукол (чудо-успех) и мышей (будничность-упадок) («Дюймовочка» Андерсена, «Щелкунчик» Голфмана), светлых сил мечты, духовности (успех) и темных сил пошлости, прагматичности, продажности (упадок) («Крошка Цахес» Гофмана), оживляющих чудес от Бога и «выворачивающих мир души наизнанку» чудес от Дьявола («Снежная королева» Андерсена) присутствует в сказке как борьба Бога (успех) и Дьявола (упадок) за человеческую душу;
- антиномия природы (подлинный успех) и города (суррогатный успех) («Крошка Цахес» Гофмана, «Соловей» Андерсена), прекрасного и безобразного («Крошка Цахес» Гофмана, «Дюймовочка», «Гадкий утенок» Андерсена, «Превращение» Кафки), обычного человека и придворных бонз («Новое платье короля», «Соловей» Андерсена), красоты и красивости («Соловей» Андерсена), беззащитности добра и разрушительности зла («Снежная королева», «Гадкий утенок» Андерсена, «Превращение» Кафки, «Август» Гессе), эссенциальной Я-
адекватности и экзистенциальной Я-абсурдности («Превращение» Кафки, «Август» Гессе), любви и не-любви («Снежная королева», «Девочка со спичками» Андерсена, «Превращение» Кафки, «Август» Гессе) заявлена сказками в оппозиционности гармонии (успех) и дисгармонии (упадок) бытия;
- антиномия аутсайдерства (упадок) и «достижительности» (успех) («Конек-горбунок» Ершова, «По щучьему велению») институциализирует
оппозицию социальной обездоленности (упадок) и социальной статусности (успех).
Дуалистическая оппозиционность сказочных образов-символов сохраняет и усиливает трепетное отношение к чудесному, сверхъестественному, противоборство и победу (успех) человека над серостью и тривиальностью (упадок) бытия. Субъект «чудесного события» переживает непредсказуемость, невыводимость из известных до сих пор и непреложных «механических» законов внесловесной, внесимвольной действительности. Это раскрепощает скованное абсолютной мотивированностью бытия сознание, позволяет человеку воспринять себя как данного самому себе не однажды. В противоречивости «чудесного события» содержится душевный «материал», из которого человек может быть создан и в том, и в другом облике: и как мужественный и благородный Щелкунчик (светлая гармония Марципанового замка - Успех) и как демонический злобный Мышиный король (дисгармония мрачного бытия -Упадок).
Универсальная, лежащая в основе любой формы осмысления индивидуальности, диалектика души5 схвачена сказочниками и выражена в особом интеллектуальном экзистенциально-эссенциальном «бриколаже». Герои сказки двойственны, ситуации вокруг них раздвоены, в каждой живёт два начала, антитетичных друг другу: упадок - успех, земное и небесное, прозаическое и поэтическое, примитивно-прагматическое и романтически-
возвышенное. Например, в сказочном нарративе «Щелкунчика» и «Крошки Цахеса» Гофмана и «Августа» Гессе контакт этих начал фиксируется и выражается как «мироделящая» условность, обладающая «миромоделирующим характером»6. Она, однако, предполагает объединение крайних полюсов субъективного бытия путём «нанизывания друг на друга» образно-символьных ассоциаций и осуществления цепи сказочных обменов. Драма экзистенциала души и драма ее эссенциала у Гофмана и Гессе слиты в одно целое и оптимизируются через диалогические контакты человеческих значимостей: условием решения проблемы индивидуального существования, дорогой к счастью (успеху) становится причастность к судьбе Другого, вхождение в судьбу Другого: обретение себя, таким образом, происходит в обретении Другого.
Специфические особенности диалектического дискурса сказок Андерсена во многом обусловлены своеобразием духовно-философских глубин этих далеко не детских произведений. Миропоэтическое увеличение в сказочном тексте ситуации контакта и конфликта Бога (Успех) и Дьявола (Упадок) из-за влияния на душу человека в образно-символьной форме выражает идеи христианского экзистенциализма С. Кьеркегора. Известно, что именно этот датский философ был «духовным родителем» Андерсена. Он отрицал возможность познания и понимания человека рациональными методами, не соглашался с установками рациональной философии Гегеля о том, что человек подчинен всеобщим законам, доступным анализу разума. Кьеркегор не просто критиковал позицию Гегеля, но исключил возможность проникновения в человеческую Самость рационального
мышления, допуская только саморефлексию и чувственность. Философ рассматривал человека как предмет особого вненаучного иррационального типа познания из-за его запредельности и трансцендентности, а потому недоступности теоретической науке. Человек - это отдельное, единичное, индивидуальное, его эссенция и экзистенция - загадка, разгадать которую полностью невозможно. Кьеркегор противопоставляет веру и разум, сталкивает мысль, идею и чувства, провоцирует сознание на эссенциально-экзистенциальный выбор. Андерсен, например в сказке «Снежная королева», облекает данную философско-антропологическую провокацию в образно-символьный диалектический дискурс: «Кай весь дрожал, хотел прочесть “Отче наш”, но в уме у него вертелась одна таблица умножения». И ещё: «Герда прочла вечернюю молитву, и ветры улеглись, точно заснули. Она свободно вошла в огромную пустынную залу и увидела Кая». Андерсен предупреждает, что зло-Дьявол (Упадок) всегда атакует с неожиданной стороны: направляя кривое зеркало на души людей, он пытается внедриться в неё и изменить взгляд на мир, сместить человека с точки зрения божественной на точку зрения дьявольскую. Человек застигнут врасплох, нечто невероятно страшное угрожает ему. Со злом, холодом, расчётом человек как дитя, потерявшееся в пространстве, в пустоте (Упадок); с добром, теплом, любовью человек «у себя дома», утешен, оправдан, спасён (Успех).
В обозначенной выше символической модели-противопоставлении -динамика (движение, жизнь-успех ) и статика (покой, смерть-упадок) - героиня «Дюймовочки» должна была перейти в Иное пространство духа, Иномирие, чтобы в нём, преодолев себя как преграду, достичь последующего преображения
- состояния душевного полета. Другое, высшее вдохновение (подлинный успех) поднимает Дюймовочку над житейским (суррогатный успех). Поиск пути к душевной гармонии познается и обретается в самом стремлении к ней, в факте подъёма в «иное царство», ибо этот подъём невозможен без внутреннего
7
озарения .
Противоречивую проблему взаимоотношения сознания, бессознательного и сверхсознания воссоздает и анализирует сказка в образах-символах птиц. Люди, не видящие ни выси, ни дали, но только себя, смешны и нелепы: Андерсен, например, лукаво и иронично отождествляет любующегося собой эгоиста со «старой испанской уткой и индийским петухом» (суррогатный успех),
издевающимися над тем, кто на них не похож, хлопочущими только о собственной выгоде, суетящимися вокруг «одной угриной головы». Людские нравы в масштабах птичьего двора - один из главных моментов смыслового поля сказочной ситуационной диалектики в «Гадком утёнке» Андерсена. Другой связан с экзистенциальной диалектикой вытеснения-блокирования бессознательного безжалостными условностями сверх-Я и сублимационным преодолением серьёзных психологических затруднений в самоидентификации и прорыве индивидуальности. Диалектика самосозидания, в которую сказочник погружает своего героя, приобретает очертания душевного лабиринта, сбивчивости, непроизвольного возвращения в круг, когда никак не найти верный путь. Наконец, открывается проекция собственных устремлений внутреннего Я на внешнеповеденческую активность и достижение гармонии с самим собой (подлинный успех) - верный путь найден, лабиринт бессознательного пройден, противоречие разрешено.
Сказка погружает читателя в среду, где все события воспринимаются как «естественные». Человек вольно или невольно поддаётся иллюзии, в той или иной мере обнаруживает своё заблуждение, восхищается тем, что столь убедительная иллюзия создана сказочником как будто из ничего, и снова отдаётся иллюзии, переживая очередную мнимую сказочную ситуацию, которая определяется и задаётся оппозицией «поэтосторонний - потусторонний» мир как выражение диалектики бытия. При этом часто доминирует ощущение удивления и страха при столкновении с «потусторонними» демоническими силами, если они -неперсонифицированное, абстрактное зло (абсурдность бытия). Именно такой контакт читателя с диалектикой экзистенциального абсурда происходит в «Превращении» Ф. Кафки.
Сложное, многомерное, противоречивое существо - человек - за одну жизнь может прожить несколько: унылую жизнь коммивояжёра и вдохновенную жизнь мечтателя и мыслителя, испытывающего и преодолевающего одну из сильнейших эмоций этой сказки-притчи - страх. Если воспользоваться объяснением страха, восходящим к Кьеркегору8 (которого знал и почитал Кафка), то Грегору Замзе хорошо знаком второй вид Кьеркегоровского страха: страх вообще, появляющийся как злая усмешка бытия и приходящий ниоткуда и отовсюду. Преодолевая страх, Грегор делает выбор - отказывается от негативного социального (суррогатный успех) и обретает своё истинное Я (подлинный успех), свободное и бесконечное в интровертивной духовности.
Сказка создала целую систему способов осмысления субъективного бытия посредством его «диалектической обработки»: представление антропологических процессов в виде бинарных оппозиций как «раздвоение единого» -
художественно-методологическая база данной системы. Образно-символьное строение сказки выдерживает сильный напор обобщающего дискурсного моделирования, благодаря цементирующему принципу бинарных оппозиций -экзистенциальной диалектики идеи и символа, общего и конкретноданного в образе. Бинарной оппозиции отводится важная роль - она должна «удерживать» на своих плечах сказочную парадигму, задать конструктивные параметры образно-символического фрейма, который, в конечном счёте, формирует внутреннюю идейно-смысловую суть сказки. Многозначность и разноплановость сказки глубоко закономерны, ибо порождены многогранной диалектикой бытия. Проблема состоит в том, чтобы читатель сумел воспринять, воспроизвести, распредметить эту диалектику: только тогда она станет глубоким и проникновенным открытием новых, иных сутей в осмысляемых ситуациях духовных человеческих отношений, во взаимодействиях макрокосмоса мира и микрокосмоса человеческой души.
Сказка овладевает самосознанием читателя постепенно: процесс
начинается с осознания ценности мира и человека в нём, затем фиксируется в образах-символах сказкосферы и получает законченное структурированное очертание в сказочной модели. Комплексы философских воззрений обнаруживаются в сказках. Это тот случай в культуре, когда сказочник создаёт из художественного произведения, причём малой формы, образноантропологическую концепцию о человеке как бесконечно становящейся ценности.
Сказка как мышление, опосредующее противоречия, воссоздает образ человека как многоуровневого, многостороннего, духовно синкретичного существа, собирая фрагментарное мышление «по краям» о человеке и приводя его
к диалогу как условию и гаранту социокультурного целого во имя его же самосохранения и саморазвития. Жизнепрочность данного механизма зависит от способности диалектически совмещать интересы сказки и интересы каждого её «фрагмента» в относительной автономности их бытия. Бинарные оппозиции в сказке обеспечивают выстраивание этого механизма, а экзистенциальная диалектика становится «скелетообразующим» принципом сказкосферных фреймов. Анализ соотношения смыслов, содержащихся в бинарных оппозициях, показывает, что всякое духовное развитие в сказке происходит только через экзистенциальную диалектику «свертывания» (суррогатного успеха, упадка) и «развёртывания» (подлинного успеха) индивидуального бытия. Постижение этих смыслов даёт шанс приблизиться к разгадыванию эссенциальной тайны субъективного существования.
Таким образом, придерживаясь нарративной философской традиции, с понятием «сказка» нами связывается понятие «экзистенциальной многомерности» и «эссенциальной безмерности» человека. Сказочное понимание личности приводит к осознанию того, что Самость не растворяется в отношениях человека с миром, а транслируется и позиционируется в этих отношениях. При этом неприменным условием успешности подобных экзистенциальных процедур является признание Другого не только как равного, но и фундаментально отличного. Именно сказка, обладающая философско-смысловой интенсивностью образа-символа, раскрывает перед индивидом широкие возможности выбора и трансформации культурных традиций и образцов путём предпочтения тех или иных сказочных образов-символов. В этом случае сказочная символика, обеспечивающая самоопределение человека во времени, в истории, всегда универсальна, Всечеловечна и пополняет, углубляет процесс личностной идентификации.
Благодаря сказке, концентрирующей в себе конструктивно-эссенциальную энергетику фрейма, человек получает шанс осуществить межличностную, а через неё и межкультурную коммуникацию в диалогическом отношении Я -Ты. Специфика сказочного моделирования субъективного бытия проявляется в наличии вариативности. При этом фреймоимпровизации отношений Я - Ты предъявляют более высокие требования к «сторонам-участницам», к способам и формам их самовыражения и самовоплощения. Построение новой (подлинно успешной) модели жизневоззрения и жизнеотношения всякий раз не является чем-то само собой разумеющимся, оно требует собственного сознательного созидания во внутреннем пространстве личности. Сказка, способствуя возрастанию чувства осознанности своих индивидуальных особенностей и возможности их реализации, становится «провокацией» и «прецеденцией» самосозидательных (успех) процессов.
Примечания
1 Абелюк, Е. С. Миф или сказка? / Е. С. Абелюк. - М. : Наука, 1995. - С. 27.
2 См.: Пропп, В. Я. Морфология сказки / В. Я. Пропп. - М. : Знание, 1998. - С. 2678.
3 Леви-Строс, К. Структура мифа / К. Леви-Строс // Вопр. философии. - 1970. -№» 7. - С. 54.
4 См.: Там же. С. 43-60.
5 См.: Зись, А. Я. В поисках художественного смысла / А. Я. Зись. - М. : Искусство, 1991. - С. 123-124.
6 См.: Миримский, И. С. Э. Т. А. Гофман / И. С. Миримский // Статьи о классиках.
- М. : Просвещение, 1966. - С. 89.
7 См.: Мамардашвили, М. К. Как я понимаю философию / М. К. Мамардашвили. -М. : Прогресс, 1990. - С. 178.
8 См.: Кьеркегор, С. Страх и трепет / С. Кьеркегор // Этическая мысль. - М. : Политич. лит., 1990. - С. 236.
