CC BY
21"Культурная жизнь Юга России " •В 2 ^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^^
2-й годовщине открытия школы (№ 5-6, 1923), имеется рубрика «Жизнь школы» и т. д.; познавательные статьи «История бумаги» и «О твердом знаке» (№ 5-6, 1923) и др. Тематика журнала расширяется и за счет появления художественных произведений как профессиональных авторов (стихотворение «Помрачение» Демьяна Бедного, очерк «Русские художники в Японии» Н. Асеева (№ 1-2, 1923), рассказ «Колька - предводитель разбойников» Ал-ра Неверова (№ 11-12, 1922)), так и совсем молодых, начинающих, например, стихотворения «Сказка будущего» Ал-ра Айно (№ 11-12, 1922), «Гримасы жизни» А. Дарского (№ 1-2, 1923) и др. Многие произведения, помещенные на страницах журнала, были подписаны псевдонимами.
В № 1-2-м журнала за 1923 год помещен некролог по поводу смерти от туберкулеза (профессиональной болезни печатников) 8 января 1923 года Андрея Васильевича Вычужанова, заведующего культотделом Союза печатников, одного из первых редакторов «Спутника юного печатника». С этого номера и до конца 1923 года журнал редактировал С. И. Лесничий. В 1924 году его возглавил А. Трофимов. Тираж его уже в 1923 году составлял от трехсот до четырехсот экземпляров. Он отличался высоким уровнем полиграфического исполнения, «распространялся преимущественно среди членов профсоюза печатников. Литературными сотрудниками журнала были: С. И. Лесничий, И. А. Талызин, Д. С. Архангельский, П. А. Власов, И. С. Евсеев, П. В. Чернов» (9). Однако, как и многие другие издания того
времени, журнал выходил недолго. В начале 1924 года он, к сожалению, прекратил свое существование. Очевидно, причиной этого явилась депрессия, охватившая многие предприятия нашей страны. Типографии не только не пополняли оборотные средства, но даже не вырабатывали содержания рабочим (10).
«Спутник юного печатника» является одним из забытых сегодня многочисленных образцов периодической печати нашего края начала 20-х годов XX века. Ценность же его заключается в том, что он является яркой иллюстрацией сложных и противоречивых событий тех лет, а также примером зарождающейся профессиональной периодики.
Литература и источники
1. Городецкий Б. М. Периодика Кубано-Черно-морского края. 1863-1925. Краснодар, 1927.
2. Слуцкий А. И. Страничка из истории кубанской периодической печати // Кубань в эпоху «серебряного века»: материалы краев, науч.-теорет. конф. Краснодар, 1997. С. 42-44.
3. Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Р-143.0п. 2. Д. 516.
4. Там же. Р-365. Оп. 1. Д. 926.
5. Спутник юного печатника. 1922. № 8-9. С. 1.
6. Центр документации новейшей истории Краснодарского края. Ф. 8. Оп. 1. Д. 804. Л. 32.
7. ГАКК. Р-365. Оп. 1. Д. 1041.
8. Спутник юного печатника... С. 2.
9. ГАКК Р-890. Д. 949.
10. Там же. Р-915. Оп. 1. Д. 1.
Н. Е. НАРЫК0ВА
ДИАЛЕКТИКА ИСТОРИЧЕСКОГО ХАРАКТЕРА В РОМАНЕ В. В. ЛИЧУТИНА «РАСКОЛ»
В. И. Гусев писал, что в формуле «единство содержания и формы» «есть верное ощущение внутренней сути художественного явления, но нет ощущения динамизма, жизни, борьбы, диалектики. Между тем умение схватить одновременно целостность, "органичность" и динамизм, диалектику художественного явления - ныне одна из труднейших и главных задач аналитического освоения художественного творчества» (1).
В произведениях В. В Личутина можно отметить не динамизм, но диалектику исторического явления. Наряду с анализом причин Раскола, его хода развития, автор исследует человеческую душу: у героев происходит «диалог» внутри себя (между добрым и злым, высоким и низким, ясным и подлым). Поэтому на протяжении всего повествования монологичная внутренняя речь довлеет над разговорной. Мы наблюдаем, как каждый герой живет в своем мире и окружающем, а соединяет эти два мира Бог. Если Н. В. Ковтун в своей монографии «Социокультурный миф в современной прозе. Творчество В. Личутина» говорит о верти-
кальной шкале изображения мира героев в романах этого писателя, то, на наш взгляд, здесь можно говорить о троичности изображения человека:
БОГ
МИР ДУША
"Культурная жизнь Юга России "
— 83
Данной формулой выражается целостность авторского видения личности. Но только она сама не обладает таким единством: она постоянно находится в противоборстве с самой собой. Но именно посредством такого ми-росуществования человек приходит к осознанию своей сущности и к обретению Идеала. Н. В. Ковтун объясняет отмеченное художественное явление прозы В. В. Личутина следующим: «Мир личутинской прозы организует единая система антитез, которые уточняют и развивают смысл главного противостояния: "божественное" - "дьявольское". Антиномия "святости" и "сатанизма" лежит в основе старообрядческой картины Вселенной <...>. Обращение к старообрядчеству как наиболее чистому варианту народных верований связано для писателя с необходимостью протеста против новой волны современного нигилизма, с потребностью в Абсолюте» (2).
Сам Личутин в беседе с Г. Орловым отмечал, что «начал заниматься староверчеством и расколом только из-за чувства справедливости. Это меня всегда ранило. Я чувствовал какую-то внутреннюю неправду, ложь. Причем ложь историческую, которая пронизала не только саму церковь, но пронизала само русское общество» (3). Если в своей монографии Ковтун постоянно подчеркивает противостояние в «мифопоэтическом пространстве» в творчестве В. В. Личутина, то сам писатель говорит об обратном, раскрывая историю написания романа «Раскол»: «Я считаю, что и староверцы, и те, кто исповедует никонианство, все равно они христиане. И у меня нет того противостояния - я как бы невольно их вбираю в себя. Это все простые люди. И мое поклонение, и любовь и к тем, и к другим. Я и писал-то роман, стягивая обе стороны правды вместе, а не поклоняясь какой-то одной из них чрезмерно. Я попытался, может быть впервые в истории всей русской литературы, написать об этом времени с позиций любви. Я писал, любя всех, всех уважая, стараясь всех понять» (там же). Мы это видим на всем протяжении романа. Личность в романе «Раскол» выписана автором с проникновенной точностью, психологически-выверенной образностью и всеобъемлющей любовью к человеку. Помогает в этом ему безоговорочная вера в Господа, беззлобную, нравственно-справедливую натуру человека, в православную сущность России.
Герои романа «Раскол» - это все «я» писателя, отражающие его внутреннее состояние. На протяжении всего повествования человек находится в постоянной борьбе, ведет нравственно-духовную работу внутри себя. Мы наблюдаем зарождающиеся несогласия у героев по поводу сложившегося государственного уклада в начале их жизненного пути (книга «Венчание на царство»), проходим вместе с героями по «вертикальной» лестнице мытарств и скитаний в книге «Крестный путь», когда «мир суетный, в грехах погрязший, пересилил пока страсти по Господе» (4), и, как следствие, мы видим нравственное очищение человека в третьей книге - «Вознесение». Такое «конструктивное» существование в земном мире мы прослежи-
ваем у всех главных героев: у Никона, патриарха Всея Руси, государя - Алексея Михайловича, юрода Феодора Мезенца, боярыни Морозовой и др. Именно в уста главного героя-юрода автор вкладывает одну из главных идей романа: «Рождаемся мы подобием Божием и венчаемся на царствие Земное, а после идем на Голгофу крестным путем и, аки плесень, ложимся в мать-сыру землю, но душа наша возносится к Престолу Небесному» (там же, с. 711). Мы можем говорить о нескольких идеях в произведении. Это связано и с трагической сущностью данного периода истории для русского народа, и с трактовкой Личутиным религиозной революции, произошедшей в недавно единой Руси. Автор в романе пытается понять, откуда возник раскол в русских душах, почему появилось наше духовное скитание, в чем заключаются его внутренние причины, почему возникло противостояние народа и власти.
Началом разрушительных процессов в «симфонии властей» на Святой Руси является Раскол в Русской Церкви и самой России, подорвавший духовное единство народа. Наиболее существенные разногласия в миросуществовании светской и церковной властей, описанные в романе, можно отметить в отношениях между Никоном и Алексеем Михайловичем. По мнению Никона, власть патриарха чрезвычайно высока, она даже выше верховной власти светской: Никон требовал полного невмешательства светской власти в духовные дела и вместе с тем оставлял за патриархом право на широкое участие и влияние в политических делах; в сфере же церковного управления он считал себя единым и полновластным владыкой.
В. В. Личутин в своем романе отмечает божественную силу власти, от которой зависят и государи, и народ, и Церковь. Эта мысль проходит красной нитью через все три книги, направляя ход истории и жизнь каждого героя по заранее предопределенному руслу, изменить направление которого неподвластно никому, кроме Бога. С этим мирятся все персонажи романа «Раскол».
Правду жизни, которую старался понять писатель, ищут все главные герои, каждый борется за волю в себе, чтобы противостоять неправде духовной, навязанной им сверху. Даже царь Алексей Михайлович борется с нечистой силой (это происходит в первой и третьей книгах в одном и том же сне), но проигрывает в сражении за истину земное благосостояние и небесный рай: ему не хватило ни физических, ни душевных сил, чтобы противостоять появившемуся рабу, иль смерду, иль холопу, иль чужеземцу в долгом кафтане. И этот «решительный злодей, чья нога пригнетала плечо государя, вдруг превратился в черного зловещего врана, и, закогтив смертельно русского царя, он соскочил со стены и повлек несчастного в клубящуюся бездну». Так и остался он в подвешенном состоянии между Небом и Землей («И Алексей Михайлович завис меж небом и землею, раздираемый наполы, и ничья сила не могла взять верх. Каждая косточка трещала, и каждая мясин-ка верещала от невыносимой боли» (5)). Алексей
^ "Культурная жизнь Юга России "
№ 1 (26), 2008
Михайлович остается к концу жизни один со своими мыслями и страданиями от осознания обреченности России на пути раскола, в который он вверг ее по причине слабости своей натуры.
На фоне фатального одиночества Государя общность Аввакума и Никона особенно очевидна. Неистовый в своей приверженности к старой вере протопоп и гордец Никон выступают братьями-двойниками, проповедующими соборную веру Руси. Оба они попадают в опалу царя, проводят последние годы жизни в заточении и одиночестве, в раздумьях о своей судьбе, о судьбах Руси, царя, народа. Бунтарское начало и непомерную гордыню можно отметить в обеих личностях.
По выражению современников, Никон, став патриархом, «возлюбил стоять высоко, ездить широко». Его упрекали, что он забылся, возгордился. Он действительно держал себя гордо, как «великий государь». На всем протяжении своего священства он осознает свою греховность и стремится к очищению и в то же время не борется со своей гордыней, а, наоборот, вскармливает ее в своей душе, «ибо я, Никон, есть явленный образ самого Христа, и кто истинно, без лукавства, преклонится ко мне, тот и спасется в будущие века» (6).
Личутин показывает Никона страдающим от своего заблуждения в истинности веры, которую он проповедует: «Я скверный, да-да-да. Я вместилище греха! Черви свили во мне гнездовье, скорпион поселился в моем сердце. Помоги, дай известь гадов и исцелиться» (7), - просит он у Господа. Злоба его души, которую не смягчает даже «небесная остерега», приводит к смерти монаха Обросима, разворотившего кладовую. И во внешности патриарха не ощущается той благодати и божественной печати, которыми отмечены герои истинно верующие, смиренные душой: «У него были неистраченные сочные губы и белая зерница зубов» (там же, с. 41).
Портретная характеристика Аввакума также передает строптивость характера: «Широкие костлявые плечи, бурая от вешнего солнца шея, туго скрученная косичка темно-русых волос, вызывающе бугристые лопатки; нет, даже на коленях был Аввакум не согбенным, а каким-то вызывающе непокорливым и несговорчивым» (там же, с. 59). Не раз встречаешь в романе упреки героев в его адрес во вспыльчивости характера, созвучные с авторской точкой зрения. Например: «один Аввакум такой голки, такого мятежа наведет, что и десяти спорщикам не перелаять», «войдет в раж, налается, уж никого слышать не хочет, шапки в руки - и прочь за порог: нет такому человеку удержу» (там же, с. 181) и т. п. Не лишен святейший протопоп и гордости: считает себя великим, ставит свою личность вровень Богу, что подпирает головой Небеса, а ногами - горы. И лишь наедине с самим собой он признает греховность своих «гордомыслей»: называет себя козявкой, вшой платяной, понимает, что вопиющая и стенающая душа его грешного тела заслуживает лишь страдания и избиения. В обретении простоты и ясности мысли протопоп видится нам духовно богатой личностью: он на дурное не направит, пожалеет
до слезы в глазах староверов, несогбенных в истинной вере.
По мнению автора, ему удались выстраданные и полюбившиеся образы старовера Аввакума и Патриарха, поэтому они предстают в романе во всей полноте изображения с их необъятной русской душой, оправданные Личутиным и прощенные. Особенно это можно отнести к образу Никона, который «нагляден так, что можно залюбоваться. И трагичен, конечно, - в контрастах дара и блажи, благодати и упрямства, рачения и "возгоржения". Великую душу подстерегают великие же опасности, и автор, не спеша и не комкая повествования, умеет нам их показать» (8).
Несмотря на противоречивость обоих героев, Личутин считает их выдающимися личностями, вышедшими из глубин русского народа: «они как раз и характеризуют весь русский народ - разные его полюса. Аввакум - как символ духа, а Никон -как символ ума: и архитектор, и филолог, и философ <...> Такой силы дарования человека, кроме него, в то время и не было. Он был вневременной человек. <...> Но по духу Аввакум - выдающаяся личность. Аввакум восстал против всего государства со всей его системой. И он практически победил. Он победил ни умом, ни дарованиями. Он победил силой духа. Дух победил ум, дарование» (9). Такой силой духа обладал не только протопоп, но и Федор Мезенец, пожертвовавший своей жизнью ради странничества по пути праведному, распространяя в народе Божественную истину. Не менее сильна в романе душой и волей боярыня Морозова, которая готова была умереть ради того, чтобы опомнились еретики. Даже смерть сына, который попал под влияние еретической веры, не сломила волевую натуру боярыни. Все на волю Господню относит Федосья Прокопьевна: «Боярыня же на миг лишь замгли-лась, тень пробежала по лицу» (10).
Сама жизнь показала героям, что «тяжко подняться по небесной лествице, по грехам своим пройти грозное архангелово Око» (11), и В. В. Личутин направляет своих героев на всем протяжении повествования на правильный путь. Он невидимо присутствует рядом с каждым героем и как будто подсказывает ему выход к Богу. Изображенная «лествица» символизирует в романе переход человека на разные уровни миросу-ществования: из царских хором к земляной яме, из земной жизни в «вечную», от добра к злу, от Дьявола к Богу, и наоборот. Тем самым можно согласиться с точкой зрения Н. В. Ковтун, что «всякое перемещение в пространстве становится перемещением по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей» (12). В зависимости от того, какое именно положение желает занимать герой или занимает, можно говорить об уровне его духовной зрелости. Как правило, главные герои романа, находясь между двух начал, лишь со временем определяют свое место на лестнице.
Н. В. Ковтун делает вывод, что «все творчество Личутина организовано идеей "пути", поиска Идеала» (там же, с. 146). Наряду с тем, что Личность в романе чувствует в себе присутствие
"Культурная жизнь Юга России "
— 85
Бога, на наш взгляд, Истина открывается героям не сообща, соборно, а в одиночестве и размышлениях с самими собой, и лишь в откровении наедине все герои приходят к осознанию необходимости единой Церкви, веры и Бога в едином государстве. Только так возможно соборное существование русского народа в тот раскольнический период истории: «И все Русь, и нет ей конца! >>
Литература
1. Гусев В. Память и стиль. Современная советская литература и классическая традиция. М., 1981. С. 43-44.
2. Ковтун Н. В. Социокультурный миф в современной прозе. Творчество В. Личутина. Красноярск, 2002. С. 34.
3. Поклон старовери. Беседа с Владимиром Ли-чутиным // Завтра. 2005. 9 марта. № 10.
4. Лпчуппш В. В. Раскол: роман в 3 кн. Кн. 2 Крестный путь. М., 2000. С. 349.
5. Личутин В. В. Раскол: роман в 3 кн. Кн. 3. Вознесение. М., 2000. С. 618.
6. Мтттж В. В. Раскол: роман в 3 кн. Кн. 2... С. 28.
7. .Личутин В. В. Раскол: роман в 3 кн. Кн. 1. Венчание на царство... С. 34.
8. Архипов Ю. Толкование истории - изъяснение души // Личутин В. В. Раскол: роман в 3 кн. Кн. 3... С. 515.
9. Поклон старовери...
10. Личутин В. В. Раскол: роман в 3 кн. Кн. 3... С. 515.
11. Личутин В. В. Раскол: роман в 3 кн. Кн. 1... С. 114.
12. Ковтун H. В. Социокультурный миф в современной прозе... С. 35.
Г. А. КОЗЛОВА
ГОФМАН И ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Особенностью немецкого романтизма является его тяготение к философии. В творчестве немецких романтиков нашли воплощение почти все философско-эстетические категории, в том числе мечты, томления, иронии, как наиболее яркие.
В статье «Немецкая классическая эстетика и русская литература» (1976) В. Кожинов отмечал, что «философия, начиная с середины
XVIII века, явилась средоточием национального гения Германии и оплодотворила всю немецкую культуру» (1). Отрицательную роль в эстетике романтического индивидуализма сыграла категория иронии, которая стала для многих романтиков способом отношения к действительности и собственному творчеству. Она способствовала утверждению амбивалентной духовной концепции, колеблющейся между божественным и демоническим, зачастую склоняясь к последнему, вызывала настроения пессимизма и нигилизма, возбуждала революционные, разрушительные (саморазрушительные) мотивы. Соединяясь с категориями мечты и томления, ирония уводила романтиков либо в мир бесплодных иллюзий, либо в мир видений и кошмаров, подвергая критике все и вся, в том числе и христианский канон.
Гофмановская волшебная сказка - это особый жанр его романтической поэтики гротеска, где переплетаются волшебство, фантастика и ирония, ужасное, комическое и мистика, как отражение философской антитезы его художественного мира - противостояние филистера и музыканта в жестоком мире эвдемонических ценностей.
Немецкие философские системы XVIII-
XIX веков, разрабатывая идеал Прекрасного, подменяли христианско-этические ценности эстетическими. Фихтеанское учение о нравственной деятельности сознания абсолютного субъекта и «интеллектуальной интуиции» развивает
Шеллинг, распространяя интуицию на все ступени размышления («рефлексии»), Шопенгауэр применяет интуицию к художественному творчеству, а Шлейермахер, соединив философские учения Канта, Фихте, Шеллинга, Якоби с протестантизмом и философией Спинозы, обосновывает ее эмоционально-чувственное содержание.
Еще в конце XVIII века Эд. Берк в трактате «О Возвышенном и Прекрасном» выдвинул «в противовес просветительской эстетике новое толкование категорий Возвышенного и Прекрасного, отделив эти категории от этических <... >. Именно он установил приоритет эмоциональной реакции на действительность, позволяющей <...> эстетизировать любое зло» (2). В период Реформации М. Лютер предложил принципиально новое прочтение Евангелия, «суть этого прочтения заключалась в блистательной интуиции». Опора на творческую интуицию личности и диалектический подход к проблемам Добра и Зла становятся отправными точками в эстетике западноевропейского предромантизма, а затем и романтизма, синтезировавшего традиции философии и протестантизма.
Английский философ XVII-XVIII веков Шефтс-бери провозгласил независимость морали от социальных условий. Он считал, что нравственное начало не связано с религиозным чувством, а свойственно человеку от рождения. Его эвдемоничес-кая философия разъединяла этические категории, такие как добродетель, нравственность и христианство, и переводила их в категории эстетические. Добродетель в понимании Шефтсбери - это разум-
