Диалектическая логика «Мелосского диалога» Фукидида Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ВЛАСТЬ ПАМЯТИ И ВООБРАЖЕНИЯ

Х.Р. Олкер

ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА «МЕЛОССКОГО ДИАЛОГА» ФУКИДИДА

...Именно политическая необходимость, эта чистая математика политики с позиции силы, и выступает у Фукидида как истинная причина войны1.

Приблизиться к пониманию «трагической» грамматики можно, если учесть греческую пословицу «Человек учится на опыте» - «Та ра&еша^ ша1Ьеша1а», т.е. «Познано то, что выстрадано»2.

В недавно опубликованной работе Мартин Уайт заметил, что «одна из лучших книг о политике с позиции силы - это написанная Фу-кидидом история войны между Афинами и Спартой, известной под названием Пелопоннесской войны»3. Высказывание М. Уайта напомнило

1 Егер [Jaeger, 1976, p. 488, прим. 53] имеет в виду знаменитое рассуждение Фукидида о непреложных законах межгосударственных отношений: «Истинным поводом к войне (хотя и самым скрытым), по моему убеждению, был страх лакедемонян перед растущим могуществом Афин, что и вынудило их воевать» [I. 23, 6]. (Ссылки на античных авторов принято делать, указывая книгу, главу и раздел в стандартизированном греческом тексте.) В гоббсовском переводе Фукидида [Hobbes'... 1975] в указанном месте используется диалектическая метафора раздора: «Я полагаю, что самой подлинной причиной раздора было усиление мощи Афин, хотя об этом менее всего говорилось открыто. Она повергла лакедемонян в страх и сделала войну неизбежной». Далее я буду пользоваться переводом Кроули [Thucydides, 1951].

2 Берк [Burke, 1969, p. 39 и далее]. Совершенно противоположным по отношению к мысли Егера является следующее утверждение Берка: «Связь между диалектикой и [платоновской] математикой прослеживается в том, что греческое слово "mathemata" может обозначать как познанные явления, так и математику как науку». Берк противопоставляет понятию pathema (пассивное состояние или претерпевание, страдание) понятие poiema (деятельность, действие, поэма) и по-новому прочитывает классическую пословицу «Poiemata, pathemata, mathemata» -«Совершенное, пережитое, познанное». Берк считает, что оппозицию «pathema / poicma» организует именно действие (что сразу выдвигает на первый план человека, какие бы факторы ни препятствовали действию и ни модифицировали его). Субъект «претерпевает», «переживает» оппозицию и таким образом достигает более высокой степени понимания [Burke, 1969]. Мне кажется, что это рассуждение Берка демонстрирует более глубокое видение возможностей научной политической истории, чем высказывание Егера.

3 Уайт [Wight, 1978, p. 24]. Уайт приводит далее слова из речи генерала Маршалла в 1947 г. в Принстоне. Маршалл тогда высказал сомнение в том, «сможет ли человек доста-

220

мне то, о чем он говорил нам, студентам, в период «холодной войны». Аналогия между фактами античной истории и событиями Второй мировой войны была для него несомненной. Очевидно, что стремление Фукидида «исследовать достоверность прошлых и возможность будущих событий (могущих когда-нибудь повториться по свойству человеческой природы в том же или сходном виде)» (I. 22,4)', должно находить поддержку у приверженцев школы политического реализма с их поиском вневременных истин или даже математических законов, касающихся присущего человеку стремления к власти. Приведенные мною в качестве эпиграфа слова Егера звучали, вероятно, таким же «реалистическим откровением» для жителей немецкоязычных стран в 30-е годы, хотя эти слова относились к более общей теме - к трактовке греческой гражданской культуры.

Работа Фукидида отмечена характерным для политического реализма интересом к мотивационной основе человеческих действий и к политике с позиции силы. Однако, пожалуй, более всего она известна демонстрацией полнейшего цинизма, с которым афиняне заявляют: «...В человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при равенстве сил обе стороны признают общую для той или другой стороны необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться» (V. 89). Это рассуждение неизменно шокирует и подавляет студентов, начинающих слушать вводный курс международной политики.

Разве не хотел бы любой современный ученый, занимающийся социальными науками, иметь основания для утверждения, что «мой труд создан как достояние навеки, а не ради минутного успеха у слушателей» (I. 22,4)? Я был бы немало удивлен, если бы сторонники «квантитативно-научного», ориентирующегося на критерий фальсифицируемости, изучения международной политики не цитировали бы с одобрением слова Фукидида о том, что он нацелен на поиски «самых точных данных», или не ссылались бы на принимаемый им стандарт объективной точности: «...изображать, с одной стороны, лишь те события, при которых мне самому довелось присутствовать, а с другой - разбирать сообщения других со всей возможной точностью» (1.22,2).

Вневременные законы политики с позиции силы, которые в принципе не подлежат моральному осуждению или одобрению и которые объективно и позитивистски корректно изложены Фукидидом, с математиче-

точно глубоко осмыслить ряд основных проблем современности без того, чтобы не воскресить в своей памяти период Пелопоннесской войны и последовавшего за ней падения Афин» [Department... p. 591].

1 Перевод фрагментов из «Истории» Фукидида, кроме одного отмеченного ниже случая, дается по русскому изданию [Фукидид, 1981]; римской цифрой обозначена книга, а арабскими - соответственно глава и раздел. - Прим. перев.

221

ской, по словам Егера, точностью, и их поиск, - без сомнения, составлял цель фукидидовской «научной истории» или «научной политики». Отчасти этим можно объяснить, почему Г. Моргентау стремился убедить реалистов, равно как и бихевиористов позитивистского толка, в том, что они могли бы принять его интерпретацию взглядов великого историка и мыслителя античного мира.

Насколько мне известно, эти взгляды разделяет большинство современных ученых, специализирующихся в области международных отношений; и я до недавнего времени сам был их приверженцем, пока не стал регулярно обращаться к великому труду Фукидида на занятиях, посвященных приложению теории международных отношений к конкретному историческому материалу.

Разделяя мнение, что Фукидид является одним из первых европейских «научных историков»1, я пришел к выводу, что для его концепции «научной истории» присущ диалектический взгляд на вещи, весьма характерный для специалистов, серьезно занимающихся философией софистов, а не логический позитивизм и внеморальный «реализм» (через призму которых многие из нас научены видеть прошлое), и не софистика дипломатического толка, к которой все еще склоняются некоторые из нас2. Представляется достаточно очевидным, что историография Фукидида сочетает в себе стремление к фактографической точности с тем, что мы сейчас назвали бы драматургической перспективой взгляда на человеческую деятельность. Так, подобно другим древнегреческим мыслителям, Фукидид - вразрез с современными тенденциями позитивизма - стремился извлекать из исторического анализа практические, моральные «уроки», которые основывались бы на непреложной диалектической грамматике присущих человеку свойств.

Чтобы лучше продемонстрировать важность историографии Фукидида и его интуиции для решения проблем сегодняшних дней, я намерен обратиться к рассмотрению диалектических приемов построения «Мелос-ского диалога», при написании которого Фукидид, как теперь ясно, созна-

1 Егер пишет о том, что если Гекатей из Милета первым из греков начал придерживаться «научного рационального подхода к фактам человеческой жизни как составляющим сущность истории», то Геродот привнес в историю «религиозный и драматический момент» [Jaeger, 1976, p. 483, прим. 3].

2 Выражение «научный историк» встречается во многих комментариях к Фукидиду, например, у Егера [Jaeger, 1976] и у Стросса [Strauss, 1978]. Воспользовавшись помощью и советами А.Дж. Айера и Дж. Радпицкого, я обрисовал значение логического позитивизма и диалектики для науки об обществе в статье [Alker, б. г.], которая должна скоро выйти в свет в сборнике под ред. Шейлы Манн и Дональда Стоукса.

Надо добавить, что я не считаю, что Моргентау, Уайт или Карр аморальны или циничны в своей изощренной и осторожной версии «политического реализма», хотя многие и пытаются доказать это, познакомившись с их работами лишь поверхностно.

222

тельно использовал поддающуюся формализации диалектику софистов1. Кроме того, диалектика Фукидида имеет как онтологический, так и драматический аспекты. Фукидид строит «Мелосский диалог» таким образом, чтобы усилить его драматическое воздействие и одновременно подчеркнуть важность уроков, которые мы можем извлечь из описываемых событий. Наконец, мне бы хотелось выдвинуть предположение, что, создавая свое произведение, Фукидид одновременно как бы принимал участие в типичных для Греции того времени спорах по вопросу о правильном ведении международных дел, - спорах, которые и сейчас находят свои отголоски в парадигматических разногласиях между марксистами, «реалистами», «традиционалистами», исследователями проблем мира, теоретиками феминистского движения и бихевиористами. Критическое рассмотрение взглядов Фукидида поможет нам по-новому взглянуть на многие из волнующих нас проблем и, возможно, приведет нас к интересным выводам.

I. Частично формализуемая диалектика «Мелосского диалога»

А. Три уровня спора в «Мелосском диалоге». Дискуссия в «Мелос-ском диалоге» (V. 85-116) складывается из трех уровней. На первом уровне речь идет о характере предстоящих переговоров: будут ли они строиться как логическое или аналитическое исследование того типа, которое мы сейчас могли бы отнести к дедуктивным наукам, будут ли они простым риторическим обменом репликами в присутствии обширной аудитории или же формализованным диспутом, в котором собеседники могут прерывать друг друга и заострять внимание на любом из обсуждаемых вопросов. Участники собрания выбирают третий из указанных подходов: в диалоге серьезная дипломатическая аргументация сочетается с принципами формализованного спора, развитыми досократиками и принятыми на ранней стадии греческого судопроизводства, когда для защиты той или иной стороны в случае важного разбирательства часто нанимали софистов.

Далее разговор между афинянами и мелосцами переходит к теме предстоящего спора. Именно здесь появляется знаменитое высказывание о том, что более сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться. Это высказывание является частью рассуждения о принципах ведения спора и одновременно говорит об откровенности афинян. Хотя по данному вопросу сторонам не удается прийти к полному согласию, они тем не менее достигают договоренности, что будут говорить, стараясь учитывать интересы друг друга.

1 Это положение было выдвинуто Джоном Финли [Гт1еу, 1939, р. 35 и далее] и тщательно разработано (по не в столь формализованном виде, как это собираюсь сделать я) в его книге [Гт1еу, 1942, р. 250 и далее].

223

Итак, условия предстоящего обсуждения, его тема, а также форма оговорены, и мы приближаемся собственно к «Мелосскому диалогу». Этот третий этап переговоров идет как структурированный диспут, как формализованная диалектика. Я хочу показать, что правила, по которым строится диалог, в точности соответствуют формализованной операционалистской теории диалектики, изложенной Николасом Решером в книге «Диалектика: Полемико-ориентированный подход к теории знания» [11], вышедшей в свет в 1977 г.

В. Формализованный спор: нериторический и неаподиктический способ рассуждения. Как свидетельство в пользу описанного мной характера и содержания «Мелосского диалога» я приведу следующую реплику афинян: «Наши переговоры ведутся не в народном собрании, очевидно, с той целью, чтобы мы сразу не ввели в обман ваших людей, если бы смогли развернуть перед нами в одной связной речи соблазнительные и неопровержимые доводы» (V. 85). Афиняне предлагают мелосцам «оградить себя от этого соблазна еще вернее». Они говорят: «...судите не по одной речи: вы можете прерывать нас и возражать по каждому отдельному пункту в случае несогласия с ним» (там же). Из этого следует, что афиняне не собираются пользоваться риторическими приемами убеждения, - приемами, получившими несколько десятилетий спустя классическую разработку у Аристотеля в «Риторике». Афиняне хотят вести философский спор, направленный на поиски оптимального решения и допускающий прерывание в любой точке. На это мелосцы отвечают: «Мы не возражаем против вашего благожелательного предложения спокойно обсудить дело. Однако ваши военные приготовления (а не только намерения) явно противоречат вашим словам» (V. 86,1). Непринудительная природа подлинно философского спора была с очевидностью признана, хотя мы и можем усомниться в том, сколь искренни были афиняне, соглашаясь на такую форму дискуссии. Не будет преувеличением, если мы скажем, что стиль «Мелосского диалога» сходен со стилем сократовских диалогов Платона.

Приведенный выше аргумент мелосцев отнюдь не тот, который древние греки (и Аристотель) назвали бы аподиктическим (дедуктивным, наглядным или необходимым) рассуждением. Подозреваю, что моделью подобного рассуждения была геометрическая дедукция, уже хорошо разработанная к концу V в. до н.э. Мелосцы понимают, что их жизнь зависит от их способности к убеждению, и поэтому в споре они хотят прибегнуть к таким доводам, которые пусть нельзя доказать, но против которых невозможно выставить никаких эффективных контраргументов. Этот тип диалога явно связан с диалектическими силлогизмами, которые, согласно Аристотелю, «должны исходить из правдоподобных посылок», а не из посылок, которые являются общими или необходимыми истинами1.

1 Моя ссылка на Аристотеля (который жил и творил позже Фукидида) объясняется недоступностью наиболее важных сочинений досократиков. Представляется, что в «Рито-

224

Существует ли область практического рассуждения, где вывод строится на основании разумных предположений и где не всегда возможно сделать строго дедуктивное умозаключение? Является ли эта область серьезной, отличается ли она от чистой поэзии, пропаганды и риторики? Ранний логический позитивизм с его трихотомическим делением всех суждений на поэтические, тавтологичные и чувственные отвечал па эти вопросы: «Нет!». Решер же, напротив, разрабатывает систему формальных правил именно для такого вида диалога - для области, несомненно, хорошо известной фукидидовским дипломатам-практикам.

С. Диалектическая логика Решера. Ставя перед собой цель показать, что в «Мелосском диалоге» Фукидид пользовался поддающейся формализации формой практического диалектического рассуждения, я должен обратиться сначала к рассмотрению решеровской формально-логической записи ходов и контрходов в диалоге, к его диалектической логике. В табл. 1, кратко обобщающей содержание части первой главы из книги Решера, приводятся основные используемые им обозначения и ряд правил их употребления.

Рассматривая эти символы, необходимо иметь в виду, что они не совпадают с аналогичными обозначениями, принятыми в классической логике и исчислении предикатов. Так, у Решера связка «&» иногда требует более значительного комбинаторного переписывания, чем современное логическое «и». Условная импликация, обозначаемая Решером знаком «/», не является столь строгой, как импликация, обозначаемая в формальной логике знаками « ^ » или « ь ». Невозможно себе представить, чтобы древние греки не понимали ceteris paribus1 интерпретации высказывания «Р обычно следует из Q, P/Q», которая иначе может быть сформулирована с помощью параметрического распределения вероятностей (см. прим. 7).

рике», «Метафизике», «Топике» и в своде логических сочинений «Органон» Аристотель систематизировал и разработал дальше философские взгляды предшественников. Приведенное в тексте статьи определение диалектики [цит. по: Aristotle, 1964, p. 83 (182)] (здесь и далее текст Аристотеля дается по русскому изданию [Аристотель, 1978], страница русского издания указана в круглых скобках. - Прим. перев.) сформулировано так, что приписывает значимость общему предшествующему знанию. Поскольку некоторые переводчики, например У.Д. Росс в оксфордском издании «Аналитик», говорят о диалектике как о способе рассуждения «из вероятностных посылок», то во избежание возможного непонимания со стороны читателя, сведущего в статистике, я хочу привести аристотелевское определение вероятного: «...вероятное есть правдоподобная посылка, ибо то, о чем известно, что оно в большинстве случаев каким-то образом происходит или не происходит, существует или не существует, есть вероятное» [Aristotle, 1964, p. 158 (252)]. Диалектический способ рассуждения отличается, таким образом, от аподиктического, который исходит из посылок, которые являются общими или необходимыми истинами. Далее мы будем иметь возможность убедиться, что такое понимание исходных посылок диалектического рассуждения хорошо согласуется с характером начальных утвердительных и отрицательных высказываний, принятых в диалектической логике Решера.

1 При прочих равных условиях (лат.).

225

С другой стороны, логика утверждений и контрутверждений, как она в формализованном виде изложена Решером, содержит возможность чисто логического вывода Q ь Р, но не ограничивается им. (Это прослеживается в использовании Решером «чистого» формального вывода в условных отрицаниях1.) Неодинаковость статусов оппонента и пропонента тоже отличает логику Решера от современного исчисления высказываний.

Формализацию Решера в определенном смысле можно назвать диа-логикой (этот термин я впервые встретил в книге Юргена Хабермаса «Знание и человеческие интересы» [13]). Логика Решера высвечивает возможности и ограничения обмена противоположными мнениями в диалоге, допускает учет новых эмпирических данных и отличает прямое несогласие от частичного или молчаливого. Решеровская логика обладает и определенными метаязыковыми свойствами, так как она разрешает сослаться в диалоге на сказанное ранее, а также различным образом переформулировать обсуждаемое.

Таблица 1

ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ ХОДЫ И КОНТРХОДЫ2

(I) ИНВЕНТАРЬ ОСНОВНЫХ ХОДОВ

(1) Категорическое суждение

Символ !Р означает: «Р имеет место «или» (мною, говорящим) утверждается, что Р».

(2) Осторожное суждение

Символ fP означает: «Р имеет место согласно всему, что вы (оппонент) сообщили» или «то, что Р имеет место, согласуется со всем, что вы сказали (признали) или на чем вы настаивали».

Замечание: Шаги !-типа могут принадлежать только пропоненту, а шаги f-типа -только оппоненту.

(3) Условное суждение

P/Q означает: «Р обычно (как правило) имеет место при условии, что имеет место Q», или «Р имеет место тогда, когда при прочих равных условиях имеет место Q», или «Когда Q, тогда ceteris paribus Р», или «Р имеет место во всех или в большинстве ситуаций или возможных миров, когда имеет место Q»,

1 Хэмблин [НашЫщ, 1970] предлагает несколько иной вариант классической логики философского спора и рассуждения, но и в его версии суждения являются более инклюзивными и рефлексивными, чем в обычном исчислении высказываний.

2 Табл. 1 содержит конспективное изложение содержания с. 6-15 книги Н. Решера [И^сЬег, 1977]. - Прим. авт.

226

или «Q представляет собой prima facie1 свидетельство в пользу Р». При этом предполагается, что Q было ранее высказано пропонентом в форме категорического суждения или оппонентом - в форме осторожного суждения.

Замечание: Таким образом, Р^ может быть прочитано или как «Р имеет место в большинстве случаев, когда имеет место Q», или как «Р имеет место во всех стандартных (или типичных) ситуациях, когда имеет место Q». (Заметим, что в обоих случаях правило транзитивности Р^, R/P^R/Q может не выполняться. Уже одно это не позволяет рассматривать связь между Q и Р как импликацию.) Поскольку отношение Р^ носит диалектический характер, то второе из предложенных прочтений представляется более верным.

(II) ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ КОНТРХОДЫ: КОНТРХОДЫ НА ОСНОВНЫЕ ХОДЫ

(а) Контрходы на категорическое суждение или контрсуждение

Оппонент может ответить на !Р следующими двумя способами (ответы могут быть сформулированы также в форме вопросов).

Замечание: Это просто смягченное отрицание выдвинутого собеседником тезиса. Выражение сомнения подобного рода обычно принимает следующую •форму: «Пожалуйста, докажите Р» (faveas probare Р).

Замечание 1: Если пропонент делает ходы вида!Хь!Х2,...,! Хп и при этом некоторый тезис Y является логическим следствием из Х (т.е. Х1 Х2,..., Хп ь Y), то оппонент может выразить сомнение в форме |~Y или же ответить условным отрицанием: ~Y/Z & |Z. Так, если P ь Q, то категорическое суждение пропонента !Р может быть либо просто подвергнуто сомнению: t~ß либо быть встречено условным отрицанием: -P/Q&^Q. Сомнение, таким образом, может возникнуть у оппонента не только по отношению к категорическим суждениям, но и по отношению к логическим следствиям из них.

Замечание 2: Согласно указанным двум возможностям, формальный диспут всегда должен начинаться одним из следующих двух способов:

1. Сомнение или осторожное отрицание t~P

2. Условное отрицание P/Q & tQ, для некоторых подходящих Q.

Модель I

Модель II

пропонент

оппонент

пропонент !P

оппонент

(1) !P

(2) P/Q &! Q

t-Р

P/Q & tQ

(Ь) Контрходы на осторожное суждение или отрицание

На могут последовать следующие ответы:

1 С первого взгляда, по первому впечатлению (лат.).

227

1. Категорическое контрсуждение !~Р

2. Условное контрсуждение ~P/Q & ! Q, для некоторых подходящих Q

Замечание 1: Эти ходы могут быть сделаны только пропонентом, поскольку они содержат элементы формы! X.

Замечание 2: Нельзя допустить, чтобы последовательность ходов была повторяющейся (круговой и непрогрессивной: !P, f—Р, !Р).

(с) Контрходы на условное утверждение или отрицание

Условное суждение P/Q может быть сделано только в контексте неусловного суждения Q. Возможные возражения на !Q или fQ были рассмотрены нами выше. Что же касается возражений на P/Q, то ни могут быть следующими:

1. Слабое различие (или слабое исключение) ~P/(Q&R) & f(Q&R), для некоторых подходящих R.

Замечание 1: Этот ход может быть сделан только оппонентом.

Замечание 2: В том специальном случае, когда R = Q, этот ход примет вид: ~P/Q&fQ. Этого нельзя допустить: мы условились, что основные ходы, имеющие форму X/Y, всегда правильны, поэтому если P/Q, то ~P/Q возникнуть не может. Следовательно, R обязательно должно являться некоторой сущностной оговоркой по отношению к Q, так, чтобы переход от Q к Q&R был шагом вперед в развитии дискуссии.

2. Строгое различие (или строгое исключение)

~P/(Q&R) & !(Q&R)

Замечание 1: Этот ход может быть сделан только пропонентом. Замечание 2: Повторяется ситуация, описанная в замечании 2 для случая 1.

(III) ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ КОНТРХОДЫ: КОНТРХОДЫ В ОТВЕТ НА СЛОЖНЫЕ ХОДЫ

(d) Контрходы на условное отрицание

Пропонент может сделать ответный ход на любой из двух компонентов условного отрицания ~P/Q & fQ. Так, он может сконцентрировать внимание на осторожном суждении fQ и в соответствии с двумя способами (b), отмеченными выше, сформулировать либо категорическое контрсуждение !~Q, либо условное контрсуждение ~Q/R&!R. Если же пропонент обратится к условному суждению ~P/Q, то ответ будет иметь форму сильного различия: P/(Q &S) & !(Q & S).

228

(е) Контрходы на условное контрутверждение

Оппонент может сделать ответный ход на любой из двух компонентов условного контрсуждения -P/Q&IQ. Так, он может сконцентрировать внимание на категорическом суждении !Q и ответить либо осторожным отрицанием f~Q, либо условным отрицанием ~Q/R & fR. Если же оппонент будет отвечать на условное суждение ~P/Q, то его высказывание будет иметь форму слабого различия: Р/Q & S) & f(Q & S).

(f) Контрходы на слабое различие

Пропонент может сделать ответный ход на любой из двух компонентов слабого различия ~P/(Q & R) & f(Q&R). На f(Q&R) пропонент может ответить либо категорическим контрсуждением !~(Q&.R), либо условным контрсуждением ~(Q&R)/S &! S. Ответ на ~P/(Q&R) должен принять форму строгого различия: P/(Q&R&S)&! (Q&R&S).

(g) Контрходы на строгое различие

Оппонент может сделать ответный ход на любой из двух компонентов строгого различия ~Р/(Q&R) & f(Q&R). В ответ на !(Q&R) оппонент может либо высказать сомнение f~(Q&R)r, либо сформулировать условное отрицание ~(Q&R)/S & fS. Ответный ход на ~P/(Q&R) должен принять форму слабого различия: P/(Q&R&T)& f(Q&R&T).

D. Частичная формализация «Мелосского диалога». Сейчас мы переходим к анализу «Мелосского диалога», в котором в самом начале заявлено, что он будет вестись в интересах друг друга. Афиняне говорят: «Мы постараемся показать вам, что пришли ради пользы нашего владычества, и будем теперь говорить о спасении вашего города. Ведь мы не желаем такого господства над вами, которое было бы для вас тягостно; напротив, мы хотим вашего спасения и обоюдной выгоды» (V. 91,2), - это главный сдвоенный тезис. (Необходимо также отметить, что военное превосходство афинян помещает их в позицию пропонента.) Формализация этого рассуждения содержится в п. 1 табл. 2.

Чтобы иметь возможность лучше проследить за попытками мелос-цев опровергнуть слова афинян, в табл. 2 категорическое суждение афинян о своих интересах представлено в форме сложного категорического суждения !(р i&р 2). В п. 2, где отражена структура аргумента, показано, что подчинение Мелоса связывается пропонентом как с интересами Афин, так и с интересами Мелоса.

Люди, в обязанности которых входит оценивать и комментировать устные выступления других (например, на конференциях), знают, что

229

нельзя выдвигать и отстаивать альтернативные категорические суждения1. Решер описывает иной тип аргумента, направленного на дискредитацию тезиса, - осторожное или условное отрицание (см. табл. 1). Контраргумент мелосцев (табл. 2, п. 3) сформулирован скромно и почтительно, что вполне соответствует ситуации. Мелосцы осторожно позволяют себе не согласиться: «Но как же рабство может быть нам столь же полезно, как вам владычество?» (V. 92). В символьной записи это выглядит следующим образом: f^i & ~p2). Ответ афинян был описан Решером как условное контрсуждение на осторожное отрицание (сомнение): цель Афин - избегнуть «крайностей»; более того - афиняне смогли бы получать более значительную дань, если бы им «не нужно было... уничтожать» мелосцев (V. 93).

Термин «диалектика» Решер использует для обозначения процесса участия в «дискуссионном» поиске истины [Rescher, 1977, p. X]. Наука «диалектика», правила которой мы сейчас иллюстрируем, находится в таком же отношении к нашему фактическому знанию, в каком логика находится к нашему формальному знанию: диалектика являет собой как бы механизм рационального обоснования. Поскольку основное диалектическое отношение следования - условное суждение («/») - является всего лишь презумптивным, то факт его существования отнюдь не свидетельствует в пользу возможности независимого от условий логического вывода q из р (p^>q). Следовательно, в диалектическом рассуждении (в противовес дедуктивному) оценка познавательного статуса тезиса никогда не отрывается от его доказательства [Rescher, 1977, p. 8]. Таким образом, диалектическое рассуждение в решеровском понимании отлично стыкуется с обычным, неаподиктическим историческим выводом.

В диалектическом споре говорящий может сделать как бы шаг назад, поставив перед собой задачу проверить или даже переформулировать основание условного вывода. Именно к этому приему и прибегают мелосцы, когда ставят под сомнение наличие постулируемой афинянами связи меж-

1 Здесь не время рассматривать развитие искусства формального (ведущегося в соответствии с фиксированными правилами) спора в исторической перспективе или выяснять, действительно ли официально установленное обучение таким формам рассуждения лучше служит делу подготовки служащих государственного аппарата, чем прохождение курса стандартной формальной логики или несколько семестров изучения многопараметрической статистики. Следует, однако, отметить, что уже Цицероном фактически был выявлен набор получивших широкое распространение правовой и политической аргументации (как риторических, так и диалектических). Вероятно, читатель согласится и с тем, что 95 тезисов Лютера и гегелевское обоснование гелиоцентрической системы Коперника принадлежат к наиболее ярким примерам использования традиционных диалектических форм рассуждения. Насколько мне известно, в немецких университетах вплоть до XX в. все соискатели докторской степени должны были защищать свои диссертации на латыни, а само обсуждение строилось по правилам, сходным с описанными Решером. То, в какой степени рефлективность зависит от требования ролевой перестановки в определенных стандартизованных типах спора, представляет особый интерес для начатых Рапопортом исследований по проблемам мира. Впрочем, мы не имеем возможности останавливаться на этом вопросе подробно [см.: Rescher, 1977, гл. I, особ. с. 8 и далее].

230

ду интересами их владычества (Q) и p1 - тем, что подчинение Мелоса было бы в интересах Афин. Попытка мелосцев дать афинянам другое представление об их же собственных интересах - это ход, который, согласно Решеру, является слабым различием. «Различие, - указывает Решер, - это самый интересный и самый творческий из всех диалектических шагов» [Rescher, 1977, с. 12]1. Так, мелосцы обращаются к афинянам со следующим предложением: «Не согласитесь ли вы оставить нас нейтральными, не врагами вам, а друзьями, с условием не вступать ни в один союз?» (V. 94). В п. 5 табл. 2 знак «&» используется для того, чтобы подчеркнуть, что вежливое, осторожное переформулирование мелосцами интересов афинского владычества требует более тщательного переписывания Q, чем предполагается в случае обычной, чисто логической конъюнкции.

К несчастью для мелосцев, ответ афинян, который представляет собой один из возможных условных контрходов против слабого различия (см. табл. 1), полностью отметает всяческие возражения. Афиняне открыто говорят о причинах своего стремления к власти: «Ваша неприязнь вредит нам не столь сильно: ваша дружба в глазах подвластных нам будет признаком нашей слабости, а вражда ваша - доказательством мощи» (V. 95). Приведенная в п. 6 табл. 2 многоступенчатая логическая запись этого сложного контрсуждения соответствует (по крайней мере, частично) правилам Решера, изложенным в разделе III (d) в табл. 1. Эти правила не исключают возможности и чисто логического вывода.

Е. Некоторые импликации и спорные вопросы. Вопрос о возможности непосредственного приложения решеровских правил ведения формального спора к тексту Фукидида, написанному без малого 2400 лет назад, требует дальнейшего изучения. Это могло бы в определенной степени способствовать обновлению и прояснению западной классической эпистемологической перспективы, которую в современных работах пока не торопятся назвать диалектической. Диалектика, ориентированная на факты и представляющая собой практическую по своей природе дисциплину, имеет содержательные связи с обычной дедуктивной логикой высказываний, но не сводится к ней. Это должно придавать ей в глазах исследователя-историка гораздо больше привлекательности, чем можно было предположить раньше .

1 Здесь уместно процитировать следующее высказывание Решера [Rescher, p. 12, прим. 13]: «Признание центральной роли в диалектическом обсуждении суждений-различий, которые основаны на разделении (dihairesis) ключевых понятий, восходит (насколько это можно проследить) к Сократу в платоновском диалоге "Федр" и, без сомнения, наличествует в теории и практике ранних софистов» (в чем мы и убеждаемся).

2 Решер [Rescher, p. 13 и далее] говорит о том, что его формальная диалектика хорошо сочетается с классической квантитативной логикой и аристотелевской формальной силлогистикой, к которой добавлен «при прочих равных условиях» оператор. Аристотель сам указывал, что «мы всегда убеждаем или через силлогизм, или путем наведения» [Aristotle, 1964, p. 153 (247)].

231

Таблица 2

Условная формализация начальной части «Мелосского диалога»

(по Решеру)

Формализованная запись ходов

Афиняне:

1. !Р =!(р &р2)

Р1 = подчинение Мелоса в интересах Афин Р2 = подчинение Мелоса в его же интересах

2. Структура аргументации рх/д&! <3; р2 /Я&!Я

< = имперские интересы Афин Я = сохранение Мелоса Мелосцы:

3. ГСЛ & ~Р2). Афиняне:

4. р2 /W&^W; р1Х &! X

Ш = мелосцы избегнут худших бедствий X = богатство Афин увеличится именно с подчинением (а не уничтожением) Мелоса Мелосцы:

5. ~р / (<&п Ы) &ТС3&п Ы) N = нейтралитет Мелоса

Афиняне:

6. !(<&или! ~(<&п№) основано на

&! 1^&88) и </(^&тМ) & К^&тМ)

8 = уступка Афин будет воспринята как проявление их слабости М = враждебное отношение Афин будет воспринято как свидетельство их мощи

В гл. 4 своей книги Решер показывает, каким образом диалектическая логика позволяет вполне последовательно ввести явно квазигегельянское понятие конструктивного отрицания. Такое отрицание совершенно естественным образом обходит законы противоречия и исключенного третьего1. Все это создает интригующую основу для приемов логического, точного, качественного и эмпирического исторического анализа, которые, в сущно-

Соответствующее обозначение у Решера

категорическое суждение (I. 1) условное суждение (I. 3)

осторожное отрицание / сомнение (II. а. 1) условное контрсуждение (II. Ь. 2)

слабое различие / исключение (II. с. 1)

контрсуждение и другие ответные ходы на слабое различие (III. Г.)

1 Проанализированный в предыдущем разделе пример использования мелосцами приема слабого различия может служить наглядной иллюстрацией того, что понимается Решером под конструктивным отрицанием: «Когда вслед за Рследует ~Р/@ & R), в этом случае имеет место не просто замена Р на ~Р, а осуществляется содержательный переход от Q к ^ & Я).., это продвигает спор вперед и переводит решение спорного вопроса на качественно новую ступень» [ЯеэсЬег, 1977, р. 66].

232

сти, имелись в арсенале науки с самого момента зарождения научных принципов описания истории, но которые обычно воспринимаются как нонсенс теми, кто не придерживается гегелевской или марксистской традиций.

Сам факт существования достаточно четко очерченных эмпирических приемов практического рассуждения, которые могут использоваться при ведении спора, поднимает вопрос о применении Фукидидом классических правил аргументации. Не менее интересен и другой вопрос: почему Фукидид воспользовался диалектическими приемами аргументации, характерными для софистического спора, только в «Мелосском диалоге» и нигде больше?

Я вполне согласен с теми ответами на поставленные вопросы, которые содержатся в работах Егера и Финли: для того чтобы глубже проникнуть в суть основных конфликтов в истории, Фукидид обращается к наиболее сильным приемам из имеющихся в его распоряжении1. К числу основных конфликтов относится конфликт между силой и рационально обоснованной справедливостью2, и утонченность словесных ходов в диалоге ярко контрастирует с последовавшей за переговорами бойней и полным порабощением острова. Нельзя также не отметить, что в «Мелосском диалоге» противопоставляются Афины и Спарта, стоящие на пороге второго большого периода войны между ними (Мелос был колонией Спарты, но надежды колонистов на ее помощь оказались тщетными). Кроме того, спартанские идеалы умеренности и целесообразности противопоставлены в диалоге истовой вере мелосцев в помощь богов (религия и мораль) и ничем не оправданной жестокости афинской экспансии. По контрасту мы

1 Эта мысль принадлежит Егеру. Он обосновывает ее следующим образом: «Описание происходящего на мелосском собрании строится Фукидидом в форме диалога, т.е. с применением такого софистического приема, который нигде больше в его книге не используется. Фукидид показывает афинян и мелосцев как противников, стойко отстаивающих свои принципы и интересы. Этим придается особая значимость трагическому конфликту между силой и правом, который предстает во всей своей неизбежности. В «Мелосском диалоге» Фукидид использует прием полной свободы прерывания хода мысли собеседника и заострения внимания на том или ином вопросе. Не вызывает никакого сомнения, что это нужно для того, чтобы глубже раскрыть конфликт между двумя принципами:., властью более сильного как законом природы... и силой религии и морали. Сама форма, в которую Фукидид облекает изложение сути конфликта, как бы говорит о том, что этот конфликт никогда не может быть разрешен окончательно. Цель софистического спора состоит не в решении проблемы, а в максимально «точном и ясном выражении позиций обеих сторон» [Jaeger, 1976, p. 401 и далее]. К этому я хотел бы добавить, что, строя обсуждение по указанной модели, древние греки обычно стремились найти самые сильные аргументы.

2 Лео Стросс делает важное дополнительное замечание о том, что представление о справедливом начале войны связывалось в сознании древних греков с идеалами беспристрастного обсуждения возникших разногласий и / или третейского суда. Так, согласно Строссу, Фукидид неявно осуждает Спарту за то, что она начала Пелопоннесскую войну без предварительного обсуждения спорных вопросов, как того требовали соглашения и договоры между Спартой и Афинами [Strauss, 1978, p. 172].

233

можем вспомнить и об экзальтированном отстаивании афинских идеалов Периклом, а также о его выступлении в защиту принципа выжидательной оборонительной стратегии. Внимательный читатель не может не заметить, что непосредственно за кровавыми событиями на Мелосе сразу же следует (в книге VI) исполненный драматизма рассказ о роковой военной экспедиции Афин на Сицилию, - закончившейся полным поражением афинян.

II. Элементы диалектики в историографии Фукидида

Беря проблему шире, можем ли мы сказать что-либо о принципах научного описания истории, об историографии Фукидида вообще? Не является ли использование им диалектики всего лишь «наносным слоем софистического рационализма» (выражение - но не мнение! - Егера [Jaeger, 1976, p. 390])? Соглашаясь с ответами Финли на данные вопросы, я хочу отметить, во-первых, что, характеризуясь необычайной точностью, историография Фукидида «уникальным образом сочетает противоположные тенденции: диалектику и обобщения, с одной стороны, и наблюдения -с другой» [Thucydides, Введение, с. XII. Разрядка моя. -Х.О.]. Во-вторых, научная историография Фукидида вытекает из диалектической онтологии, согласно которой войны, борьба, движение и огонь отражают изменчивую суть вещей и являются диалектически противопоставленными миру, любви, покою и материальной целостности. В-третьих, онтологически обоснованная «научная история» Фукидида по своей сути - драматургическая. Трагедийность литературного стиля Фукидида, что - правда, неохотно -признает даже Егер, соответствует принципу (и задается принципом), который Берк назвал «диалектикой трагедии». Итак, диалектика Фукидида -это явление, много более значительное, чем то, что мы, следуя Платону, могли бы сегодня с легким уничижительным оттенком назвать «софистическим рационализмом». Диалектика является онтологической основой научной мысли Фукидида, базисным (наряду с беспристрастным наблюдением) компонентом его историографии. Фукидид прибегает к диалектическим приемам тогда, когда ему необходимо раскрыть значение наиболее важных «уроков», которые кроются в многочисленных трагических эпизодах его «Пелопоннесской войны».

А. Фактографические описания и речи в историографии Фукидида. Очевидно, что своей блестящей манерой изложения Фукидид отличается и от тех, которые сочиняют свои истории «более изящно, чем правдиво», и от поэтов, «которые преувеличивают и приукрашивают воспеваемые ими события» (I. 21.1). Так, например, завершая описание мелосских событий, Фукидид не дает никакого комментария: «...мелосцам пришлось сдаться на милость победителей. Афиняне перебили всех взрослых мужчин и обратили в рабство женщин и детей. Затем они колонизировали остров, отправив туда 500 поселенцев» (V. 116, 3-4).

234

Однако не будем сразу делать вывод, что Фукидид хочет, чтобы факты и события говорили сами за себя. Давайте обратимся к рассмотрению речей. Современный читатель не может не заметить, что одной из наиболее отличительных черт исторического повествования Фукидида являются речи (такие, как «Мелосский диалог»), которыми обычно при описании предваряют великие события (или движения). Сам Фукидид говорит о содержании этих речей следующее: «...то, что, по-моему, каждый оратор мог бы сказать самого подходящего по данному вопросу (причем я, насколько возможно ближе, придерживаюсь общего смысла действительно произнесенных речей), это я и заставил их говорить в моей истории» (I. 22,1). Если учесть, что Фукидид с течением времени менял свои оценки различных событий, а также принять во внимание вероятность того, что многие речи были им написаны или переделаны уже после того, как повествование было фактически закончено , то представляется разумным искать собственно фукидидовскую интерпретацию описываемых событий и их причин как в самом содержании речей, так и в наличии в этих речах некоторых явных противопоставлений2.

Как неоднократно отмечалось многими исследователями, в «Истории» Фукидида сравнение между Периклом, Диодотом, Никнем, Клеоном и Алкивиадом построено на серии контрастов. (Мимоходом заметим, что Плутарх пишет об Алкивиаде как о виновнике кровопролития на Мелосе, у Фукидида же не содержится никаких сведений на этот счет3.) Разве спор в афинском народном собрании, возникший по поводу ответных действий

1 Егер говорит о том, что ряд наиболее близких «политическому реализму» замечаний Фукидида, в том числе и вложенных им в уста других, явно основывается на его знании о последовавшем в конце войны падении Афин и установившемся вслед за тем продажном и жестоком правлении Спарты [Jaeger, 1976, р. 342-347].

2 К. Берк утверждает, что исчерпывающая информация о мотивах и причинах поступка должна содержать те или иные ответы на следующие пять вопросов: что было сделано (действие), когда и где это было совершено (ситуация), кто совершил это (действующее лицо), как это было совершено (средства) и зачем (цель) [Burke, 1969, р. XV]. Берк рассматривает «внутренние взаимосвязи» между отмеченными обязательными компонентами мотивационной сферы. Он ставит перед собой задачу выяснить, какие диалектические и метафизические моменты с обязательностью фигурируют в мотивации [Burke, 1969, р. XXIII] (в дальнейшем я еще вернусь к этому положению). Берк высказывает одну мысль, которая имеет непосредственное отношение к оценке роли речей и характера изложения событий у Фу-кидида: «Тот факт, что мы обычно интерпретируем результаты наблюдений, говорит о том, что мотивация действий в своей основе является философским понятием и не может быть адекватно описана в терминах чисто эмпирической науки» [Burke, 1969].

3 Плутарх пишет о том, что Алкивиад «выбрал себе одну из мелосских пленниц, прижил с нею ребенка и воспитал его. Этот поступок называли в числе доказательств Ал-кивиадова человеколюбия, забывая, однако, о том, что он был главным виновником резни на Мелосе, поддержав предложение о казни всех мужчин, способных носить оружие, и подав за него голос» [Плутарх, 1961, с. 282]. Эта цитата из Плутарха анализируется в книге Корнфорда [Cornford, 1971, p. 186].

235

после восстания на Митилене, не контрастирует весьма выгодно с действиями афинян на Мелосе? А ведь восстание на Митилене, хронологически предшествовавшее мелосским событиям, было куда более серьезным выступлением, чем стремление спартанских колонистов к сохранению нейтралитета. Клеон, который был «самым неистовым из граждан и в то же время обладал наибольшим влиянием в народном собрании» (III. 36,6), настаивал на том, чтобы уничтожить на Митилене все мужское население, а женщин и детей продать в рабство. Он аргументировал свою мысль следующим образом: «...если вы все-таки намерены, не заботясь о справедливости, властвовать, то вам ничего не остается, как покарать их» (III. 40,4). Противник Клеона в споре, Диодот, советует народному собранию выбрать для митиленцев более умеренное наказание: казнить только лидеров восстания - представителей олигархической партии - и не совершать карательных актов по отношению к проафински настроенным демократическим массам, выступавшим против правящей на Митилене олигархии. Диодот говорит: «...для охраны своей безопасности нам нужно не прибегать к суровым законам, а бдительно и разумно обращаться с союзниками» (III. 46,4). При голосовании в народном собрании голоса разделились почти поровну, но в конечном итоге было принято предложение Диодота. Если учесть, что Фукидид открыто заявлял о том, что он отдаст предпочтение ограниченной форме демократии (VIII. 97), то крайности формулировок Клеона надо рассматривать как связанные с весьма влиятельным голосом масс.

Еще один, возможно, даже более важный контраст, скрыто содержащийся в текстах речей, - это контраст между Периклом и Никием, с одной стороны, и Алкивиадом, главным подстрекателем бесславно закончившейся сицилийской экспедиции, а также вторжения на Мелос, - с другой1. Никий выступает против сицилийской экспедиции. Он убеждает народное собрание «не рисковать тем, что... уже в руках, ради неопределенных выгод в будущем» (VI. 9,3). Никий говорит, что «неразумно нападать на страну, господство над которой нельзя удержать даже после победы» (VI. 11,1), и предупреждает, что «люди, ослепленные страхом, весьма редко добиваются успеха, но чаще всего - те, кто обладает благоразумием

1 Поскольку сам Фукидид ничего не говорит о роли Алкивиада в осуществлении резни на Мелосе, то было бы лучше, минуя Алкивиада, усматривать контраст между падением Афин (в связи с политикой, которая привела к этому) и более ранними призывами Афин к сдержанности и справедливости по отношению к другим (1.76) или же надгробной речью Пе-рикла: «Добросердечность мы понимаем иначе, чем большинство других людей: друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них, а тем, что оказываем им проявления дружбы» (II. 40, 4). Иронический эффект, получаемый при сравнении слов Перикла с поведением афинян на мелосском собрании, очевиден. На это могли бы, конечно, указать и сами мелосцы, но Фукидид предоставил сделать это наблюдательному читателю. Фрэнсис Коппола в фильме «Апокалипсис наших дней» прибегает к сходному противопоставлению, которое касается, с одной стороны, доброты американцев, с другой - их жестокости во Вьетнаме.

236

и предусмотрительностью» (VI. 13,1)1. Алкивиад занимает по этому вопросу совершенно иную позицию. Прошло не так много времени с тех пор, как он употребил всю свою хитрость для того, чтобы разорвать Никиев мир (50-летний мир со Спартой), а он уже хвастается, что «объединил против лакедемонян наиболее могущественные города Пелопоннесса» (VI. 16,6), и утверждает, что «многочисленное население сицилийских городов - это сборная толпа: города эти с легкостью меняют своих граждан и принимают новых» (VI. 17,2). Алкивиад стремится оправдать свою чрезмерную расточительность, например, свое выступление на Олимпийских играх с семью колесницами (чего до него никто не делал), обвиняет Никия в бездеятельности, призывает помочь сицилийским союзникам, говорит о том, что будущая военная операция поможет сбить спесь с пело-поннесцев (VI. 18,4), и заключает все это утверждением о том, что «именно государство, всегда чуждавшееся бездеятельности, скорее всего может погибнуть, предавшись ей», ибо «в наибольшей безопасности живут те люди, кто менее всего уклоняется в политике от стародавних обычаев и навыков, даже если они и несовершенны» (VI. 18,7). Стремление афинян завладеть богатствами, которыми, по преувеличенным слухам, исходившим от союзников, были переполнены сицилийские храмы и сокровищницы, решило исход спора в пользу Алкивиада.

Насколько это выступление Алкивиада отличается от речи Перикла, произнесенной в начале войны! Перикл, как и много позже Никий, опасался «гораздо больше... собственных ошибок, чем вражеских замыслов». Он отмечал, что видит «много... и других оснований надеяться», что афиняне одержат верх, если только не будут «стремиться к новым завоеваниям и без нужды подвергаться опасностям» (I. 144, 1). Указанный контраст между речами Никия и Алкивиада свидетельствует об иронической оценке автором заключительных слов последнего. На этом же контрасте построено и собственное рассуждение Фукидида, представляющее собой панегирик Периклу после его смерти, спустя два с половиной года после начала войны: «(6) ...после его кончины афиняне убедились в том, насколько правильны были его расчеты и предвидения относительно хода войны. (7) Действительно, он предсказывал афинянам победу, если они... во время войны не станут расширять своих владений... Афиняне же после его кончины во всем этом поступили наоборот... в делах... они вели политику, определявшуюся честолюбием и алчностью отдельных граждан во вред городу и союзникам. (10) Из преемников Перикла ни один не выдавался как государственный деятель среди других, но каждый стремился к первенству и поэтому был готов, потакая народу, пожертвовать даже государственными интересами. (11) Отсюда проистекали многие ошибки... и самая значительная из них - морской поход в Сицилию. Этот поход окончился неудачей не столько

1 Своей интерпретацией контраста между Алкивиадом, Никием и Периклом я во многом обязан замечательной книге Корнфорда [СотЮгё, 1971, особ. гл. X- XII].

237

из-за недооценки сил противника, а скорее по вине предпринявших его правителей. Они... занимались мелкими дрязгами в борьбе за руководство народом и первенство в городе... [и] привели в расстройство своими распрями государственные дела» (II. 65).

Последнее рассуждение Фукидида отражает неоднозначное отношение народа к Алкивиаду. Так, Алкивиад был красив, смел, богат и пользовался у сограждан большим авторитетом. В то же время ему не доверяли, поскольку все думали, что Алкивиад стремится стать тираном. Он был отозван из Сицилии по ложному подозрению в государственной измене, и в его отсутствие руководство военными действиями оказалось ослабленным. Алкивиаду же удалось бежать. Он перешел на сторону спартанцев, которых и вдохновил на выступление против Афин. Распри в обществе, начавшиеся после поражения сицилийской экспедиции, тоже в немалой степени способствовали окончательному падению Афин.

Эта обширная и довольно фрагментарная выдержка подтверждает, таким образом, предположение, которое мы сделали на совершенно ином основании. Речи, подобно «Мелосскому диалогу», должны рассматриваться с учетом имплицитно содержащихся в них оценок действий главных действующих лиц. Если мы хотим дать полное описание принципов историографии Фукидида с современных позиций, мы должны принять во внимание не только характер изложения событий и фактов, но также оценки и взгляды Фукидида на происходящее. Этот подход чрезвычайно далек от позитивистских призывов к математической, свободной от оценок исторической науке.

В. Основные оппозиции и противопоставления у Фукидида.

Решер пишет о том, что диалектика ведения спора, представленная в «Мелосском диалоге», представляет собой не что иное, как основанный на полемике способ приобретения знаний. Ранее мы уже отметили, что Егер придерживается во многом сходных взглядов. Согласно его точке зрения, которую приняли и мы, логика построения «Мелосского диалога» служит серьезной исследовательской цели, подчеркивая значимость объективно наблюдаемых событий, а также контрастное сопоставление речей и действительных поступков людей.

Однако диалогическая форма повествования способствует одновременно и углублению нашего понимания текста: она помогает высветить противоречия, которые представлены в противоположных мнениях участников аналитически реконструированных дебатов Фукидида (из всего множества которых только «Мелосский диалог» содержит прямой обмен репликами). Читая «Историю», человек испытывает искушение рассматривать участников споров как выразителей противоположных принципов: например, в случае «Мелосского диалога» - принципов силы и права. Участники дебатов - это, как правило, государственные деятели различных полисов или же представители существующих внутри полисов группировок.

238

Итак, Корнфорд, Финли, Егер и Стросс - наряду с другими авторами - отмечают использование Фукидидом (в стилистических или методологических целях) символических, ярко выраженных противопоставлений. Финли [Рш1еу, 1942, р. XII и далее] подчеркивает, что контрастное сопоставление Афин и Спарты пронизывает все повествование. Оно достигает своей кульминации в описании победы Афин при Пилосе (Кн. IV), ставшей возможной благодаря следованию перикловской выжидательной стратегии, и завершается описанием сицилийской неудачи (Кн. VI, VII) с мелосским собранием в качестве пролога. Афины - сильная морская держава, государство античной рабовладельческой демократии, при которой женщины и рабы, в отличие от гребцов, не пользовались никакими правами (гребцы же были необходимыми Афинам в военном и экономическом отношении). Что касается Спарты, то в ней правила консервативная олигархия - наследуемая монархия не играла никакой существенной роли. Спарта имела большую сухопутную армию, а ее экономика основывалась на сельском труде илотов. «Афины были воплощением предприимчивости и инициативы, Спарта - устойчивости и традиции».

Второй основной контраст, отраженный в речах и отмечаемый в комментариях исследователей, - это контраст между «мудро проводимой демократической политикой Перикла и коррумпированной демократией тех, кто ему наследовал... Эта оппозиция впервые находит свое выражение при обсуждении в народном собрании мер, которые надо принять в отношении жителей восставшей Митилены... далее противопоставление четко прослеживается в анализе жестокой гражданской войны на Керкире, которая была вызвана отказом Афин принять мирное предложение Спарты после битвы при Пилосе. Указанный контраст становится особенно ярким в "Мелосском диалоге" и в описании неудачной сицилийской экспедиции»1.

В результате внимательного, хотя иногда и несколько противоречивого прочтения Фукидида Лео Стросс также приходит к выводу, что автор «Истории» озабочен прежде всего рядом фундаментальных противопоставлений. Так, Афины олицетворяют «смелость, прогресс и искусство», Спарта - «умеренность и божественный закон». Спор между Алкивиадом и Никием по вопросу о необходимости сицилийской экспедиции строится на сопоставлении движения и покоя, а это противопоставление можно рассматривать в конечном итоге как отражение более значимого контраста между активностью Афин и относительной пассивностью Спарты2. Более того, у Фукидида существует также оппозиция между тем, что Гоббс на-

1 Сведения об основных оппозициях, анализируемых в этом разделе, почерпнуты мною из «Введения» к книге Финли [Finley, 1942, особ. с. XIII].

2 Те положения Стросса, на которые я ссылаюсь здесь и в нескольких следующих параграфах, взяты мною из его книги [Strauss, 1978, особ. р. 145-162, 192-209]. У Финли и Стросса различие между Афинами и Спартой сформулировано во многом так же, как и в выступлении коринфян на собрании в Лакедемоне перед началом войны (I. 67).

239

зывал исходной «войной всех против всех», и наступившими потом «безопасностью, властью и благоденствием» (т.е. представлением о греческой античности как о «союзе свободы, красоты и любви»). Стросс считает, что противопоставление греческого и варварского находит свое отражение в описании расточительной экспедиции Никия - Алкивиада, которое перекликается с рассказом Геродота о нападении Ксеркса на Грецию [Strauss, 1978, p. 205]. Фактически аналогичная критическая оценка выступления афинян на мелосском собрании была дана античным комментатором Дионисием: «Эти слова подобали бы восточному монарху, адресующему их грекам» [цит. по: Cornford, 1971, p. 176]. Это сравнение носит явно обвинительный характер.

Стросс настраивает некоторые из отмеченных выше диалектических оппозиций в виде частичной иерархии: подобно тому, как все человечество делилось на греков и варваров, так и само представление о греческой античности имело два полюса - Спарту и Афины. Фундаментальное противопоставление движения и покоя основывалось на особенностях греческой античности: Спарта олицетворяла покой, а Афины - движение.

Далее Стросс развивает эту мысль: «В период Пелопоннесской войны... греки достигли высшей точки движения и одновременно вступили в период упадка. Вершина развития эллинского мира знаменует собой вершину реализации человеческих возможностей. Пелопоннесская война и то, что она принесла с собой, потребовали от людей максимальной отдачи всех сил.... Человек должен был сделать выбор между войной и миром, между ролями, которые соответствовали понятиям варварства и греческой античности. Изучение Пелопоннесской войны помогло Фуки-диду выявить пределы проявления всех человеческих свойств. Именно поэтому его "История" всегда будет иметь непреходящее значение» [Strauss, 1978, р. 157].

Этот воистину замечательный пассаж наводит на мысль, что сущностные противопоставления, лежащие в основе человеческой натуры, кладут предел возможностям исторического наблюдения. Эта мысль является диалектической (в силу стремления найти фундаментальные оппозиции) и одновременно грамматической - потому что она предполагает наличие «грамматики действий» или существование некоторого набора организованных в оппозиции параметров, которыми задается или определяется пространство потенциально возможной политической активности человека. Можно усмотреть известную параллель между определяемым таким образом научным методом Фукидида и тем, что Радницкий называет западноевропейским герменевтико-диалектическим подходом. Хабермас, цитируя Маркса, Фрейда и Хомского, также проводит различие между реконструктивн о-и с с л е д о в а т е л ь с к и м методом (которым, согласно Строссу, пользовался Фукидид) и эмпирико-аналитическим методом. (Так, специалисты по теории игр, теории моделирования, оптимальному управлению, разработке языков программирования, вероятно, вос-

240

примут приведенное мною в качестве эпиграфа высказывание из Егера как само собой разумеющееся1.)

Противоположные по своей природе принципы греческой античности и варварства, войны (движения) и мира (покоя) не только определяют границы, в пределах которых осуществляются человеческие действия, но и позволяют понять, почему в истории всегда присутствуют как тенденция к новизне, так и тенденция к повторению. Понятно, что Фукидид - афинянин, гордящийся Перикловой «школой Эллады» и одновременно ценящий спартанскую умеренность, - ставит образ действий, отвечающий представлениям греческого общества, выше поведения, соответствующего представлению о варварстве. Спектр человеческих возможностей включает как «естественное (пред) государство» Гоббса с его «войной против всех», так и более цивилизованные формы поведения.

Таким образом, вместо того, чтобы отстаивать циничный «реализм» формулы «сила против права», мы можем сближать взгляды Фукидида на человеческую природу и политику со следующим высказыванием Карра: «Реализм без идеализма безжизнен, а идеализм без реализма утопичен»2.

С. Онтологические основания фукидидовских противопоставлений. Итак, если «История», какой она предстает у Фукидида, включая диалог в Мелосе и последовавшие сразу же за ним события, должна быть рассмотрена в терминах указанных фундаментальных оппозиций, то что мы можем сказать об их «природе» или содержании? Да и можно ли судить о человеческой природе на основании исследования одного-единственного исторического сюжета?

Можно предположить, что отмеченные в предыдущем разделе противопоставления связаны с диалектической онтологией Гераклита, с его теорией противопоставленных сущностей и теорией изменения. Сходство с Гераклитом (и более поздними философами-досократиками) слишком разительно, чтобы не обратить на него внимания. Вот как излагает взгляды Гераклита Диоген Лаэртский:

«Начало есть огонь... Все возникает по противоположности... Вселенная конечна, и мир один. Возникает он из огня и вновь исходит в огонь попеременно... В противоположностях то, что ведет к рождению, зовется войной и раздором, а что к обогневению, - согласием и миром» [Диоген Лаэртский, 1986, IX. 1, 8].

1 Более детальный анализ логического эмпиризма и герменевтической диалектики дан в моей работе [Alker б. г.]. В этом отношении большой интерес для нас представляет проведенное Хабермасом исследование классической модели политической теории [Habermas, 1971], а также его книга [Habermas, 1979], особенно «Введение» Т. Маккарти и гл. I «Что такое универсальная прагматика?».

2 Я имею в виду книгу Карра [Carr, 1946], где проводится и обсуждается максима, сходная с высказанной мною.

241

Пифагорейцы, которые жили почти в то же время, что и Фукидид, рассматривали противоположность между единицей и множеством в ряду других оппозиций, таких, как «предел - беспредельное», «покоящееся -движущееся», «добро - зло», «чет - нечет» и т.д. [The presocratics, 1966, р. 214 и далее].

Тот факт, что в «Истории» не встречается термин «сущность», отнюдь не означает, что Фукидид не стремился к постижению самой сути вещей или был равнодушен к прояснению внутренней необходимости, истинных причин и характера войны. Несмотря на то что рационализм и софистический скептицизм Фукидида не свидетельствуют в пользу возможности приписать ему какие-либо определенные онтологические взгляды, трудно отрицать, что фукидидовский метод в своих истоках тесно связан с «метафизикой» того периода.

С современной точки зрения, вероятно, наиболее адекватной реконструкцией онтологии Фукидида является «драматургическая» (в том смысле, как это понятие трактуется Берком [Burke, 1969]; см. прим. 16). Хотя в фукидидовских речах объяснения мотивации никогда не доводятся до конца, в них тем не менее ясно виден учет основных параметров человеческой личности. В поисках причин явления Фукидид обращается к анализу цели, самого действия, а также движущих сил поступка человека в их взаимосвязи. «Характер некоторой диалектической сущности... выводится из систематического учета антиномий, существование которых объясняется тем фактом, что мы определяем то или иное явление обязательно в терминах какого-либо другого явления» [Burke, 1969, p. 33]. Возможно, что многочисленные иронические места в диалогах Фукидида опираются на диалектическое представление о сущности, соединяющей и в то же время противопоставляющей мотивационные элементы.

Конфликт, лежавший в основе Пелопоннесской войны, имел глубокую внутреннюю природу: Алкивиад как отдельная личность и Афины в целом стремились к власти, признанию, славе и богатству. Ничто человеческое не было чуждо жителям Спарты, но они были более консервативны и более едины в сопротивлении усилению мощи своего соперника: «Истинным поводом к войне... был страх лакедемонян перед растущим могуществом Афин, что и вынудило их воевать» (I. 23,6). Следовательно, Пелопоннесская война была неизбежна не потому, что ее нельзя было предотвратить, а потому, что она призвана была отразить всю глубину противоречий, существовавших между противоборствующими сторонами.

D. Диалектика трагедии у Фукидида. Мы приближаемся, наконец, к главному тезису настоящей статьи: научно-исторический метод Фукидида, его исследование политики с позиции силы, если угодно, по своей сути являются драматургическими. «История» Фукидида - это впечатляющая коллекция трагедий и комедий, где четко прослеживается стремление максимально точно отразить исторические факты и - одновременно - учесть особенности человеческой натуры. Говоря более современным языком,

242

следование принципу диалектической сущности и обращение к «всеохватывающей категории драматизма» подчинены у Фукидида типичному для драматурга поиску причин человеческих действий посредством анализа вербального поведения1. Ранее мы обращали внимание на различие у Фукидида сугубо повествовательных фрагментов и исследовательских, интерпретирующих речей. Берк указывает, что «когда люди анализируются в терминах других объектов и явлений, то они могут рассматриваться как бессловесные объекты (или силы) природы». Далее Берк характеризует свою диалектическую концепцию трагедии (и науки) более детально: «...Галилей говорил об экспериментальной проверке как о "божьем суде". Вообще говоря, диалектической подход к познанию заключается в следующем: сначала имеет место акт суждения, который определенным образом "переживается" человеком. В результате этого формируется контрсуждение, которое и представляет собой знание. Аналогичный процесс составляет сущность трагедии, когда действие человека вызывает взрыв чувств, и в результате "переживания" этих чувств (самим человеком или заинтересованным наблюдателем) возникает понимание действия, которое перерастает его пределы. На этой высшей ступени трагического видения внутренние и внешние мотивы сливаются воедино... Хотя факторы обстоятельств играют свою роль... они вызывают к жизни репрезентативные типы событий, которые соответствуют особенностям характера действующего лица» [Burke, 1969, p. 38].

Каким образом вышеизложенная драматическая концепция трагедии может быть приложена к произведению Фукидида в целом и к «Мелосскому диалогу» в частности? В пользу возможности такого подхода говорит ряд фактов.

Лео Стросс в своем комментарии к «Истории» Фукидида подчеркивает стремление древнегреческого историка доказать, что Пелопоннесская война была более значительной, чем все предшествующие войны, в которых приходилось участвовать грекам, - в таких, например, как война против Ксеркса и персов. Чем же эта война отличалась от остальных? Фукидид говорит об этом совершенно определенно: Пелопоннесская война сопровождалась страшными разрушениями и кровопролитиями, в Афинах разразилась чума, погубившая большую часть населения, а солнечные затмения, засухи и землетрясения стали обычным явлением - «Эллада испытала такие бедствия, каких никогда не знала ранее» (I. 23). Как отмечает Стросс, «Пелопоннесская война превзошла войну с персами по количеству страданий, вызванных (если посмотреть поглубже) действиями людей и (если подходить поверхностно) естественным ходом событий» [Strauss, 1978, p. 150]. О чем говорит это высказывание? Я думаю, что путь к его пониманию лежит через греческую пословицу, упомянутую мною в начале статьи: «Познано то, что выстрадано».

1 Берк [Burke, 1969, p. 33]. Систематизация и анализ взглядов Берка содержится в книге Ш. Руага [Roig, 1977].

243

Перелистывая страницы «Истории», где раскрываются малейшие движения души главных действующих лиц (и в этом отношении особенно важны искусно построенные и тщательно отработанные речи), мы извлекаем из прочитанного ценные уроки. Война, этот «жестокий учитель» [Strauss, 1978, p. 162], на многое открывает нам глаза. Алкивиад, убеждая народное собрание организовать военную экспедицию в Сицилию, апеллируют к событиям прошлого. Он говорит: «Ведь у наших отцов были те же самые враги, которых... мы оставляем у себя в тылу во время похода... И все же, несмотря на это, они создали свою могущественную державу, и не чем иным, как только благодаря своему господству на море» [VI. 17,7]. При этом сам Фукидид, афиняне, а вместе с ними и читатель получают знание и «переживают» его. Что касается мелосской встречи, то она, являясь, по выражению Берка, «весьма показательным эпизодом», вскрывает все безрассудство и слепоту «тиранического эроса», афинского гибриса1 и оскорбительнейшего пренебрежения афинян к богам. Помимо выявления параллелей с нагруженным моральным содержанием повествованием Геродота о непомерных захватнических амбициях Ксеркса, мелосский эпизод воплощает также мифическое представление о том, что бог «в качестве наказания использует трагические страсти сами по себе» [Cornford, 1971, p. 162]. Драматическая ирония критического отношения афинян к слепой надежде мелосцев сокрушительна. В роковой поворотный момент войны «диалог на острове Мелос разделяет спартанскую комедию и афинскую трагедию»2.

Наиболее драматическую часть свидетельств я приберег к самому концу. Это и оправдано ввиду научного характера предпринятого анализа диалога. Наше рассмотрение исходило из полного понимания того, что Фукидид жил отнюдь не в нашем постньютоновском мире, а в эпоху, когда диалектика была признанной методологией научного исследования. «Мелосский диалог» фиксирует поворотный момент в «научной истории» Фукидида. Вместе с тем «Мелосский диалог» - это настоящая драма. Корн-форд отмечает3, указывая на то место мелосской встречи, когда начинается

1 «Гибрис» (Hybris) (др.-греч.) - гордыня как источник несправедливых поступков; беззаконие. - Прим. перев.

2 Стросс [Strauss, 1978, p. 225]. В прим. 39 на с. 227 книги Стросса эта мысль поясняется и развивается дальше. Корнфорд [Strauss, 1978], ссылки на которого у Стросса отсутствуют, придерживается во многом сходных взглядов. Я не буду заниматься здесь сравнением концепций Корнфорда и Стросса (это могло бы составить содержание отдельной статьи), а ограничусь тем, что еще раз подчеркну, что я в своем изложении материала придерживаюсь терминологии Берка, и процитирую Стросса: «...основу "Истории" составляют две линии развития событий: „надгробная речь Перикла - чума" и „мелосский диалог - сицилийская неудача"».

3 Корнфорд [Cornford, 1971, p. 175 и далее], опираясь на Дионисия, дает гораздо более подробный анализ структуры диалога, а также пишет о проведенной Фукидидом драматической реконструкции лежащей в основе диалога нарративной формы. Трактовка Фукидидом личности Клеона, характер описания победы при Пилосе, отсутствие упоминания о роли Ал-

244

диалог, что Фукидид полностью меняет нарративную форму на драматическую. Реплики вводятся авторскими ремарками «афиняне» и «мелосцы» -точно так же, как в пьесах. Действительно, как это видно на примере Еври-пида, греческая трагедия того периода писалась преимущественно в форме диалога. Корнфорд утверждает, что обращение Фукидида к диалогической форме для описания поворотного момента «Истории» высвечивает драматическую иронию стержневого поворотного пункта. Она касается как слепого гибриса, эроса и высокомерия афинян, так и надежды, равно «захватившей» афинян и мелосцев.

Итак, «Мелосский диалог» является ключевой сценой в этой классической этической пьесе о силе и праве, а не просто внеисторическим суждением об истинах «политического реализма». Надменные, самонадеянные, жаждущие власти Афины вскоре заплатят за совершенные ошибки жизнью многих своих граждан и в конечном счете своей независимостью. Подобно современным наиболее крупным реалистам (и в отличие от позитивистов бихевиористского толка), Фукидид диалектически соединяет нормативно-этический и научный подходы к истории, ориентируясь на извлечение, «познание» моральных уроков через их «переживание» или «страдание». Так, описание мелосской встречи дает нам полное представление о деспотическом гибрисе «сильных», которые «делают, что должны делать». Другой урок, который преподносит нам рассмотрение «Мелосского диалога» в контексте последовавших за ним событий, - это понимание того, как важно дать слабой стороне возможность на равных вести политический спор, по-настоящему направленный на поиски истины.

III. Эпилог. О важности и актуальности изучения античных историков

Именно эпилог, а не заключение, здесь как-то более уместен. Мы уже закончили обсуждение основных положений настоящей статьи и можем сейчас перейти к рассмотрению того, как представители различных современных научных направлений в целях подкрепления своих теорий стремятся использовать и трактовать произведения античных авторов и описываемые ими события.

При чтении гораздо большего числа комментариев, посвященных Фукидиду и «Мелосскому диалогу», чем те, на которые у меня содержатся ссылки, мне стало ясно, что этот прием очень распространен. В английском переводе «Истории», сделанном Гоббсом, содержится оправдание монархии и авторитарной политики. А. Тойнби рассматривает Пелопон-

кивиада в гибели Мелоса - все эти приемы говорят о высоком драматургическом мастерстве древнегреческого историка.

245

несскую войну как поворотный момент греко-римской цивилизации1. В «Мелосском диалоге» ярко отражен рост милитаризма, который несколькими годами позднее столь роковым образом отозвался на жителях Спарты, Македонии и даже Рима. Радикальные борцы за мир могут найти у Фукидида немало свидетельств в пользу феминистского утверждения о том, что агрессивные, самовлюбленные, основанные на культе мужской силы Афины отнюдь не являются, вопреки взглядам многих западных интерпретаторов, полным отражением свойств человеческой натуры, а являют собой отражение в некотором смысле ущербной греческой культуры, стоящей ниже других дошедших до нас от того времени культур и сильно отличающейся от них2. В работах марксистов отмечается, что специфика греческих и римских конфликтов определяется особенностями рабовладельческого способа производства3. Связь как спартанского олигархического способа правления, так и афинской демократии с экономической основой этих систем убедительно показана Корнфордом, который критикует Фукидида за то, что тот в своем произведении проходит мимо экспансионистских экономических декретов против Мегар, принятых Афинами перед Пелопоннесской войной4. Даже консервативный в своих взглядах Лео

1 Тойнби [Toynbee, 1947]; там же содержится библиография вопроса. Необходимо отметить влияние изучения милитаризма Спарты на формирование концепции А. Тойнби.

2 См.: Саган [Sagan, 1979, гл. 9] и работы Филипа Слейтера. Стросс резюмирует небольшую часть подобных критических замечаний следующим образом: «Умеренность и сдержанность были заменены тем, что можно назвать мужественностью» [Sagan, 1979, p. 147] и (перефразируя Перикла): «Та жена лучше, которая не выделяется ничем - ни хорошим, ни плохим - в мужском обществе» [Sagan, 1979, р. 195].

Критика греческой культуры в духе феминизма имела место еще во время Пелопоннесской войны. Это становится ясно из чтения пьесы Аристофана «Лисистрата» (411 г. до н.э.), в которой описывается, как женщины Спарты и Афин объявили бойкот своим мужьям и таким образом приобрели к концу войны возможность диктовать условия мира. Саган, обратившись к пьесам Еврипида (имея в виду жестокость афинян на Мелосе), говорит о том, что «одной из целей Еврипида было разоблачение лозунга политической необходимости, который служил афинянам прикрытием для их варварских действий... Выбор, который должны были сделать Афины (выбор, поддерживаемый иллюзией, что прогресс разума "сделал людей свободными выбирать такой образ жизни, какой им нравится"), состоял в том, что можно было либо отказаться от героических (связанных с насилием) ценностей и пойти по пути морального совершенствования, либо продолжить греховные деяния предков, своими действиями оправдывая их поступки: нехитрая аргументация» [Sagan, 1979, p. 138-141].

3 Здесь заслуживает упоминания книга Андерсона [Anderson, 1974]. В рамках марксистской теории может быть сделано следующее замечание, касающееся милитаристского характера греческого рабовладельческого государства: в состав афинского правительства Четырех Тысяч, которому отдает предпочтение Фукидид, входили те, кто мог на свои средства доставать себе тяжелое вооруженно. Таким образом, вооружение оплачивалось произведенной рабами прибавочной стоимостью.

4 Корнфорд [Cornford, 1971, введение и часть I]. Я опустил дискуссию между Корнфордом, Бузольтом и Гаммом по вопросу о декретах против Мегар и афинском экономиче-

246

Стросс отмечает «серьезные затруднения», которыми Спарта была обязана экономике, основанной на труде илотов: «Это сделало Спарту умеренной».

Будучи современником описываемых им событий, Фукидид, несомненно, был вовлечен в споры относительно правильности политики Афин и Спарты, относительно оценки деятельности Перикла, Алкивиада и других. Стросс приводит из «Истории» ряд цитат, которые говорят о про-спартанской ориентации Фукидида после мелосских событий [Strauss, 1978, р. 145 и далее, р. 225 и далее]. Еще интереснее то, что Корнфорд и многие другие1 считают, что Фукидид неодобрительно относился к Клео-ну и Алкивиаду, в то время как Стросс находит в тексте «Истории» рассуждения, которые говорят о частичном оправдании Алкивиада: так, Фукидид целиком одобряет переход Афин к ограниченной демократии Четырех тысяч (VIII. 97). Очень может быть, что мнения Корнфорда и Стросса не противоречат друг другу.

Является ли актуальным произведение Фукидида в наше время? Здесь я хочу сказать следующее. Несомненно, что те, кто, подобно Карлу Дойчу, рассматривал саморазрушительные имперские притязания Афин на отдаленные чужие территории как более весомый исторический аргумент против участия США во вьетнамской войне по сравнению с маньчжурским или мюнхенским прецедентами 30-х годов, приводимыми для оправдания такого участия, были правы. Можно усмотреть и более тревожные современные параллели конфликту Афин и Спарты. При продолжающемся росте милитаризма «хеппи-энды» не кажутся соответствующими интуиции. В менее пессимистической формулировке сказанное означает, что многочисленные разнообразные структурные источники агрессивного экспансионизма должны быть как-то трансформированы, если мы хотим устранить возможность серьезных конфликтов.

Бесспорно, решение этой задачи требует определенных усилий. Мы со своей стороны должны выработать усовершенствованные критерии аккуратности, эпистемологической релевантности и контекстуальной приемлемости и постараться извлечь полезные уроки из прошлого. Мы можем вслед за Фукидидом обратиться к драматическому и вместе с тем аналитическому исследованию политической истории, стремясь, как и он, достичь максимальной объективности и точности. Мы можем в своем анализе

ском экспансионизме главным образом по причине своего интереса к диалектической логике Фукидида.

1 Корнфорд [Cornford, 1971, особ. гл. 7 и 11]. Я не буду заниматься здесь анализом взглядов комментаторов, оправдывающих или порицающих Алкивиада. Но я чувствую себя обязанным выразить несогласие с позицией Стросса, который в целом очень положительно настроен по отношению к Алкивиаду. Особенно я не согласеп с утверждением Стросса о том, что данная Фукидидом характеристика периода, предшествовавшего восстановлению в Афинах демократии (VI. 54), свидетельствует о том, что «совершенно неправомерно говорить о каком бы то ни было конфликте между тиранией и благочестием» [Strauss, 1978, p. 196].

247

придерживаться диалектических способов рассуждения, целенаправленно вести поиск аргументов и контраргументов, ориентироваться на идеалы справедливости и стремиться решать спорные вопросы путем обсуждения; в этом случае мы будем следовать тем принципам, которыми руководствовались до войны афиняне в своих взаимоотношениях со Спартой и которых они придерживались в своих основанных на принципе равноправия отношениях с союзниками и даже с подчиненными. Обращение к взглядам Фукидида и Еврипида может оказаться для нас очень полезным в наших политических спорах. Полностью отдавая себя увлекательнейшему поиску объективного, точного и непредвзятого объяснения событий истории, мы возвращаем к жизни комедии и трагедии прошлого, а это в конечном итоге должно помочь нам стать хозяевами своего будущего.

Список литературы

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. - М.: Мысль, 1986. - 576 c.

Плутарх. Алкивиад // Плутарх. Сравнительные жизнеописания в 3-х томах. - М.: Изд-во

АН СССР, 1961. - Т. 1. - P. 272-301. Фукидид. История / Перев. с др.-гр. Г.А. Стратановского. - Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1981. - 544 с.

Вигке К. A Grammar of motives. - Berkeley; Los Angeles: Univ. of California press, 1969. -530 p.

НашЫт С. Fallacies. - L.: Methuen, 1970. - 326 p.

Alker H. Learning about Social and Political Science (forthcoming).

А1кегH.R.Jr. The dialectical logic of Thucydides' Melian dialogue. - [Cambridge, Mass.]: MIT, [1980]. -37 p. Печатается по: Олкер Х. Диалектическая логика «Мелосского диалога» Фукидида // Язык и моделирование социального взаимодействия. - М.: Прогресс, 1987. - С. 282-316. Anderson P. Passages from antiquity to feudalism. - L.: New left books and humanities press,

1974. - 304 p.

Aristotle. Prior and posterior analytics / Ed. and transl. by J. Warrington. - N.Y.: Dutton, 1964. -266 p. Пер. на русск. яз. [Аристотель. Сочинения в 4-х томах. - М.: Мысль, 1978. -Т. 2. - 687 p.]

CarrE.H. The twenty-year crisis, 1919-1939: An introduction to the study of international relations. - L.: Macmillian, 1946. - 243 p. CornfordКМ. Thucydides mythistoricus. - Philadelphia: Univ. of Pennsylvania press, 1971. - 252 p. Department of State Bulletin. - 1947. - Vol. 16.

Finley J. The origins of Thucydides style // Harvard studies in classical philology. - 1939. -

Vol. 50. - P. 35-84. Finley J. Thucydides. - Cambridge: Harvard univ. press, 1942. - 344 p.

Habermas J. Communication and the evolution of society. - Boston: Beacon press, 1979. - 239 p. Habermas J. Knowledge and human interests. - Boston: Beacon press, 1971. - 356 p. Hobbes' Thucydides / Ed. and intr. by R. Schlatter. - New Brunswick: Rutgers univ. press,

1975. - 587 p.

Jaeger W. Paideia: The ideals of Greek culture / Transl. by G. Higet. - N.Y.: Oxford univ. press,

1976. - Vol. 1-3.

248

Resser N. Dialectics: A controversy-oriented approach to the theory of knowledge. - Albany: State univ. of New York press, 1977. - 128 p.

Roig Ch. Symboles et societes. - Zurich; Las Vegas: Lang, 1977. - 170 p.

Sagan E. The Lust to annihilate: A psychoanalytic study of violence in Ancient Greek culture. -N.Y.: Psychohistory press, 1979. - 231 p.

Strauss L. On Thucydides' war of the Peloponnians and the Athenians // Strauss L. The city and man. - Chicago: The univ. of Chicago press, 1978. - P. 139-242.

The presocratics / Ed. by Ph. Wheelwright. - N.Y.: The odyssey press, 1966. - 337 p.

Thucydides. The Peloponnesian war / Transl. by Crawley; Intr. by J.H. Finley, Jr. - N.Y.: The modern library, 1951. - 516 p.

Toynbee A.J. A study of history. - London: Oxford univ. press, 1947-1957. - Vol. 1-2.

WightM. Power politics. - Ed. by H. Bull and C. Holbraad. - N.Y.: Holmes and Meier, 1978. - 317 p.

249