CC BY
98ВЛАСТЬ ЛЮДЕЙ
А.Ф. Филиппов
ДЕЙСТВИЕ КАК СОБЫТИЕ И ТЕКСТ: К СОЦИОЛОГИЧЕСКОМУ ОСМЫСЛЕНИЮ ПОЛЯ РИКЁРА
Теоретическая социология соприкасается с философией, но отношения между ними непростые. Полноценная теоретическая работа в социологии возможна лишь с опорой на философию - если, конечно, та предоставляет для этого поддающиеся освоению ресурсы, если обращение к ней напрашивается логикой науки, а не прагматическими соображениями вроде «обновления» или «актуализации». В своей статье я пытаюсь показать, что может взять общая, абстрактная социологии из философии Поля Рикёра.
Это рассуждение - лишь часть большого проекта, посвященного теории социальных событий. Социология, в ее веберовском варианте, возникала как наука о действии, и уже довольно давно социологи и философы (иногда, как в случае Джорджа Герберта Мида, социолог и был философом) пришли к выводу, что действие - это событие. Но социология действия развилась в несколько любопытных концепций, а социология события, концептуализация события до сих развиты очень мало. При помощи философии Рикёра я хочу сделать несколько шагов в направлении их совершенствования. В этой работе я исхожу из того, что действие есть событие, совершающееся в мире. Это суждение обладает интуитивной достоверностью, но трактовки «действия», «события» и «мира» у разных авторов различаются иногда очень серьезно, и вопрос об основоположениях философии действия как события р/игайа/аи/ит остается открытым.
Одно из сравнительно менее амбициозных рассуждений, отвечающее на такого рода вопрос с точки зрения теоретико-социологической, я попытаюсь развить ниже, отталкиваясь от статьи Поля Рикёра «Модель текста: осмысленное действие как текст» [Рикёр, 2008] и от позднейших публикаций, в первую очередь, книг «Память, история, забвение» [Рикёр, 2004] и «Я-сам как другой» [Иеоег, 1992]. Социология в данном случае будет рассматриваться как одна из версий теории действия, а действие -как событие действия.
90
i
Статья Рикёра тематически принадлежит тому полю, которое можно было бы назвать междисциплинарным, если бы от частого употребления это слово не потеряло почти всякий смысл. Рикёр исследует проблемы нескольких дисциплин, он привлекает разнородные ресурсы, прежде всего, разумеется, философские, а также теоретико-социологические и лингвистические, но, возможно, правильнее всего было бы говорить о том, что здесь мы имеем дело именно с теорией действия как особой дисциплиной. Развернутая теория действия может оказаться и социологией1, и этикой, но здесь она еще не развернута, она только начинается.
Гипотеза, говорит Рикёр, состоит в том, что социальные науки являются герменевтическими, «1) поскольку их объект обнаруживает некоторые черты, конститутивные для текста как такового, 2) поскольку в их методологии разрабатываются процедуры, аналогичные процедурам "Auslegung" или интерпретации текста» [Рикёр, 2008, с. 25]. Отсюда вытекают и задачи: необходимо выяснить, продолжает он, «до какой степени понятие текста можно рассматривать в качестве парадигмы так называемого объекта социальных наук и насколько мы можем использовать методологию интерпретации текста как парадигму интерпретации в социальных науках» [Рикёр, 2008, с. 25]. Методологический вопрос, таким образом, поставлен в зависимость от вопроса о самом объекте. Именно потому, что действие отчасти подобно тексту, его и можно толковать, подобно тексту. Но к действию Рикёр переходит лишь после того, как дает характеристику дискурсу как событию языка. Он говорит также и по-другому: «речь как событие», «исполнение языка в дискурсе» [Рикёр, 2008, с. 26]. Событийная действительность дискурса противопоставляется относительно устойчивой системе языка. Дискурс моментален (совершается когда-то), персонализирован (совершается кем-то, содержит в себе референцию к говорящему), а также разомкнут, т.е. отсылает не только к своей собственной истории, но прежде всего к миру (о чем говорят) и к участникам (для кого говорят).
Зафиксируем здесь пока что следующее: Рикёр различает пребывание системы (языка) и преходящий характер дискурса. Язык исполняется в дискурсе, событие дискурса есть только в настоящем, поэтому для истолкования дискурса его ноэма должна быть запечатлена, зафиксирована. Ри-кёр подчеркивает, что фиксируется именно смысл сказанного, а не собы-
1 «Макс Вебер определяет свой объект как "sinnhaftorientiertes Verhalten" или "ориентированное по смыслу" поведение», - говорит Рикёр, терминологически не точно цитируя классика социологии [Рикёр, 2008, с. 29]. Именно определения Вебера служат для него отправным пунктом при доказательстве герменевтического призвания социальных наук.
91
тие говорения1. Итак, система языка действительна как некий ресурс возможностей, она актуализируется через исполнение посредством высказываний, которые названы моментальными (значение моментальности не расшифровано), а поскольку все моментальное исчезает, нам остается схватить пребывающее в моментальном, т.е. смысл, который, будучи запечатлен, обретает характер пребывания. Смысл, говорит Рикёр, превосходит событие. Сначала - как ноэма говорения. Затем - как «диссоциация буквального смысла текста и внутренней интенции рассказчика при запе-чатлении дискурса» [Рикёр, 2008, с. 28]. В третий раз - через отсылку к миру в целом или некоему миру. «В устной речи диалог непосредственно относится к ситуации, общей для собеседников. Эта ситуация в некотором смысле окружает диалог. Ее ориентиры могут быть показаны жестом, или на них можно указать пальцем, или обозначить их остенсивным способом самим дискурсом путем косвенной референции...» [Рикёр, 2008, с. 28]. Таким образом Рикер приходит к рассуждению о неостенсивной референции. Подобно тому, говорит он, как записанный текст освобождается от ситуационных интенций говорящего, он «освобождает свою референцию от ограничений остенсивной референции. Для нас мир - это совокупность референций, открываемых текстами» [Рикёр, 2008, с. 28].
В этом месте у Рикёра появляются важные понятия, своим происхождением обязанные философской биологии, а позже получившие хождение в немецкой философской антропологии, феноменологической социологии и экзистенц-философии. Это понятия «окружающего мира» (Umwelt) и «мира» (Welt). Мы можем, следуя Рикёру, представить себе следующую триаду: ситуация - окружающий мир - мир. Ситуация столь же моментальна, как и дискурс, Umwelt - это референт дискурса, Welt происходит из Umwelt, представляя собой «проекцию мира из конкретной ситуации» [Рикёр, 2008, с. 42]. Вопрос, на который здесь не так легко ответить, заключается в том, различает ли Рикёр ситуацию и Umwelt. «Тексты, которые мы читаем, понимаем и любим, отсылают не к Umwelt остенсивных референций диалога, а к Welt, проектируемому неостенсивными референциями» [Рикёр, 2008, с. 42].
Однако «Umwelt» и «остенсия» - понятия из разных философских словарей2. Чтобы их связать между собой, нужна была заметная предварительная работа. При этом сопряжение (без внятного различения) «ситуации» и «Umwelt», а также различение «Umwelt» и «Welt» как областей ос-тенсивной и неостенсивной референций - решения, имеющие далеко идущие следствия, если принять в расчет историко-философский фон этого
1 Заметим попутно, что смысл этого события как события тоже может быть фиксирован, если будет запечатлен как смысл события наблюдения за говорением. К этому мы еще вернемся.
2 На это обстоятельство недостаточно обращают внимание исследователи, вдохновленные герменевтической программой Рикёра [Ср., напр.: Packer, 2011, p. 117].
92
рассуждения. Прежде всего, следовало бы задать вопрос о возможности полного отождествления Umwelt c областью остенсивных референций. Давно известны возражения против того, что можно было бы назвать простым «указанием на» («элементарной остенсией»), при котором не важны ни история, ни контекст указывания, ни уточнения и дополнения1. Рикёр изначально не только не ставит это под сомнение, но как раз исходит из остенсивных референций диалога. В ситуации диалога «остенсия» не может быть в строгом смысле слова точечным указанием на вещь или обстоятельство, тем более - на одну только черту или свойство вещи или характеристику обстоятельств. Это именно согласованная моментальная тематизация событий и обстоятельств диалога.
Воспользуемся классическим примером из Lectureson Conversation Харви Сакса, чтобы прояснить суть дела. Сакс предлагает анализировать следующую ситуацию:
«Миссис Дикс повернулась к мужу и дружелюбно, но притом явно командирским тоном требует передать кое-что с другого края стола. Мистер Дикс поворачивается к жене, теперь они - лицом-к-лицу. - "Пожалуйста," -напоминает он, и в голосе его слышен легкий упрек. - "Пожалуйста," - повторяет она. Она растягивает слово, как бы для того, чтобы показать: ей не нравится, что ее поправляют, - и вместе с тем, таким тоном, который указывает на ее готовность признать: это необходимо» [Sacks, 1992, p. 657]. Но что, продолжает Сакс, мы получим при простой записи разговора (речь идет именно о письменной записи)? - Примерно, такой обмен репликами: A: Передай соль. B: Пожалуйста. A: Пожалуйста -и B передает соль.
(Предполагается, что запись делал наблюдатель.) Дело тут в следующем. Высказывание «передай соль» могло бы считаться вполне завершенным высказыванием, т.е. на нем и разговор мог бы считаться завершенным. Но это не так: пока не состоялось локализованное и релевантное в данной секвенции действие («ocated sequentially relevantac-tion»), т.е. пока действие не завершено, не завершено и высказывание [Sacks, 1992, p. 657]. Теперь, если представить себе, что миссис Дикс еще менее вежлива, мы уберем из этой записи глагол, так что понимание происходящего на основе одного только записанного обмена репликами станет еще труднее: A: Соль. B: Пожалуйста. А: Пожалуйста.
1 В свое время У.В.О. Куайн, рассматривая вопрос об остенсивном научении и отталкиваясь от § 33-38 и § 454 «Философских исследований» Л. Витгенштейна, показал важность общего контекста указывания [см.: Quine, 1968, P. 185-112; Quine, 1973, p. 44 f].
93
При такой записи теряется все, что есть в живом ходе событий, к которым относятся и сам разговор, и действия, им предполагаемые. Остается лишь поставить вопрос о статусе такой записи, т.е. о характере текста. До известной степени правы те, кто, цитируя Рикёра, говорит, что понять транс-криптинтервью - значит получить доступ к тому способу бытия в мире, который открывается неостенсивными референциями текста [Packer, 2011, p. 119]. То же самое, с соответствующими изменениями, относится и к записям наблюдений и т.п.1
Все так, но что с остенсивной референцией? Здесь есть предмет, на который указывают, а именно соль. Однако здесь нет ни глаголов в личной форме, ни обстоятельств времени и места. Нам нужно было бы указание на событие действия, а не на предмет - солонку, - но как раз события действия здесь и нет, причем нет ни в живом диалоге, ни тем более в его записи. Нам нужно было бы понять личную отнесенность высказывания -но здесь она сведена к минимуму, так называемому turn-taking (очередности) в разговоре. И если для того, чтобы понять «действие как текст», нам нужно определиться с пониманием мира как областью неостенсивных референций, то можем ли мы говорить о нем, не разобравшись с остенсив-ными референциями? Попытки определить остенсивные референции наталкиваются на сложности вполне определенного свойства, но может ли это иметь последствия для определения неостенсивных референций? Даже речь без места, времени и личных местоимений может быть ситуационно вполне адекватна, однако сделать вывод об остенсивной функции высказываний на основании точных, но скупых документов мы не можем - мы можем строить лишь более или менее вероятные предположения относительно того, что там было «на самом деле». Но и сам наш текст имеет ту же природу - это не действительность моментально свершившегося, а пребывание смысла, запечатленного на письме. В конечном счете, как исследователи, мы имеем дело лишь с неостенсивными референциями.
А вот как обстоит дело с понятием «Umwelt». Можно ли приравнивать Umwelt к ситуации? Здесь нам понадобится небольшой экскурс, прежде всего, к авторам, так или иначе важным для Рикёра. Напомним, что в первом своем, теоретико-биологическом значении Umwelt - это не просто существующее в данный момент окружение, но область того, что значимо в мире для живого организма. Процитируем - в данном случае ретроспектива с точки зрения герменевтической традиции будет наиболее уместна -
1 «...Не следует забывать, что все начинается не с архивов, а со свидетельства, и что, при всей принципиальной недостаточности его надежности, в конечном счете у нас нет доказательства, что нечто произошло, чему, как уверяет кто-то, он был лично свидетелем.» [Рикёр, 2004, с. 204]. Притом что в науке речь идет о методически контролируемом опыте наблюдения, иногда, как известно, приходится именно сопоставлять показания живых свидетелей. То, что в основании знания всегда находится живой опыт, далеко не всегда учитывается социологами.
94
важное разъяснение Г.-Г. Гадамера. Понятие «Umwelt», говорит он, сначала использовалось лишь применительно к окружающему миру человека, той общественной среде, в которой он находится. Однако в более широком смысле могут говорить затем об Umwelt всех живых существ, поскольку они зависят от своей среды. Но живые существа в свой окружающий мир плотно заключены (eingelassen), потому что от него зависит их существование, у человека же есть Welt (мир), а по отношению к Umwelt он свободен. Конституция человека как существа, у которого есть язык, радикально меняет его отношение к окружающему миру и открывает мир. Человек возвышается над Umwelt, а язык есть «свободная и изменчивая возможность» по-разному высказываться об одной и той же вещи [Gada-mer, 1999, р. 447-449]. В немецкой философской антропологии считалось (и об этом также упоминает Гадамер), что ситуация может меняться, а Umwelt останется прежней, как генерализация всех возможных для данного живого существа ситуаций. С точки зрения классиков философской антропологии (М. Шелера, Х. Плеснера и А. Гелена)1, у человека в этом смысле нет Umwelt, он открыт миру, Welt. Философская антропология развивалась под значительным влиянием Гуссерля. Для Гуссерля же мир -это «универсум сущего» (Allheitdes Seienden). У каждой постигаемой на опыте вещи есть горизонт сопутствующих объектов (внешний горизонт продолжающегося опыта, предельным образом - возможный опыт всего реального [Husserl, 1975, р. 25 ff]). Строго говоря, в таком случае «мир» соответствует трансцендентальному, чистому Эго как поток его «когита-ций» [Husserl, 1987, р. 23]. Если же перейти от «монады» Я к интерсубъективной «общности монад», то у такой общности будет свой мир, и эти миры будут «окружающими мирами» таких интерсубъективностей, т.е. аспектами общего им единого объективного мира [Husserl, 1987, р. 143]2.
Наконец, у Хайдеггера - если мы останемся в рамках, так или иначе задаваемых феноменологией, т.е. ограничиваемся сравнительно ранними его текстами, которые создаются одновременно с большинством важнейших текстов немецкой философской антропологии и в полемике с ними, -мы тоже находим важные разъяснения. Фактическая жизнь, Dasein, говорит Хайдеггер в «Лекциях о фактичности», означает бытие в мире, но как представить это наглядно? Традиционно рассуждают так: вот есть материальная вещь, например стол, и она, как пространственная вещь, могла бы восприниматься в разных аспектах или отсылать к другим вещам вокруг (таков, заметим, собственно феноменологический взгляд); но почему здесь появился этот стол и почему он вообще важен для нас? Стол есть здесь как таковой в силу множества обстоятельств. Все то, на что мы обращаем
1 См. хотя бы у Хельмута Плесснера, самым подробным образом разбирающего понятие Umwelt: [Plessner, 1975. S. 247 ff.] Ср. также у Арнольда Гелена [Gehlen, 1993, S. 79 ff].
2 Это связано с пониманием телесности человека, но мир, получающийся таким образом, - мир вещей, но не живых личностей, говорит Рикёр. См. об этом ниже.
95
внимание, принимаем в расчет, имеем в виду, не отделено от него, это именно то, что и составляет его определенность. Вещь такова лишь в силу озабоченности, т.е. когда мы ею озаботились и о ней позаботились, обеспечили себя ею, так что она теперь у нас в распоряжении. «Вокруг» («um») - имеет отношение не к геометрической связи, оно есть «вокруг озабочивающегося обхождения с миром» [Heidegger, 1988, S. 101-102]1. «Озабочивание», говорит Хайдеггер уже в «Бытии и времени», - это экзи-стенциал, онтологический термин для обозначения бытия возможного бы-тия-в-мире [Heidegger, 2006, S. 57; Хайдеггер, 1997, с. 57]. Озаботиться может лишь человек (в терминологии «Бытия и времени» - Dasein), а у него есть свое бытие-в-пространстве, которое возможно лишь на основе бытия-в-мире вообще [Heidegger, 2006, S. 56; Хайдеггер, 1997, с. 56], поэтому мир неотъемлем от Dasein, и все разговоры о том, что у человека есть (по-немецки - человек имеет) Umwelt, должны быть приостановлены, покуда неясно, что это вообще значит - «иметь мир» и что такое вообще мир. Перечисляя значения слова «мир», Хайдеггер выделяет далее четыре основных. 1. Мир как универсум сущего. 2. Мир как бытие сущего, названного в пункте 1. (Допустим, что это - мир вещей - в самом широком смысле слова.) Но человек - не вещь среди вещей, не сущее, подобное прочим сущим. Отсюда - пункт 3: человек, Dasein, тоже «в мире». Тогда этот мир - мир, «в котором» Dasein. (Прежняя философия назвала бы его миром человека.) А поскольку это мир не одного, «вот этого» человека, можно говорить о публичном («öffentlich») мире, «мы-мире», ближайшем окружающем мире (Umwelt) [Heidegger, 2006, S. 64-65; Хайдеггер, 1997, с. 64-65]2.
«Мне кажется, - откликается Рикёр, - что в хайдеггеровском дискурсе о заботе не отведено место для совсем особого экзистенциала - плоти, одушевленного тела, моего тела, - который Гуссерль начал разрабатывать в своих последних трудах, придерживаясь линии пятого "Картезианского размышления"... Но категория плоти предполагает известное преодоление логической пропасти, вырытой герменевтикой Dasein между экзистенциа-лами, сосредоточенными вокруг заботы как своего ядра, и категориями, в которых артикулируются модусы бытия вещей наличных и подручных» [Рикёр, 2004, с. 484]3. Мы можем интерпретировать это таким образом, что, не опознавая в Dasein живую плоть, Хайдеггер не опознает в предметах заботы специфический состав Umwelt. То, что обозначается понятием
1 Это имеет прямое отношение к проблематике переосмысления фронесиса у раннего Хайдеггера [см.: Bernasconi, 1989, 28 supp., р. 127-47; Gadamer, 1999, S. 319, 322]. Своего рода возвращение к фронесису оказывается впоследствии необходимым шагом и для Рикёра. Однако практическая мудрость имеет дело не с универсумом, но именно с обозримым миром Umwelt.
2 В пункте 4 Хайдеггер говорит о том, что делает мир миром, - это «мирность», понятие же мира резервируется за значением, показанным в пункте 3.
3 Ср. аналогичный упрек Хайдеггеру со стороны Плесснера [Plessner, 1975, S. XIII].
96
«Umwelt», имеет некое отношение к пространственному прилеганию близких человеку вещей, но вещественность и пространственность эти могут толковаться по-разному. Между тем совершаемое человеком действие ближайшим образом осуществляется именно через сподручное в среде Umwelt.
Но как быть с ситуацией?
Вот пояснения Рикёра: «Понять текст означает оживить нашу собственную ситуацию или, если хотите, вставить между предикатами нашей ситуации все обозначения, создающие Welt из нашего Umwelt. Именно это расширение границ Umwelt до горизонтов Welt позволяет нам рассуждать о референциях, открываемых текстом. Пожалуй, лучше будет сказать, что референции открывают мир. Здесь вновь подлинно духовный характер дискурса обнаруживается в письме, которое освобождает нас от визуаль-ности и ограниченности ситуаций, раскрывая перед нами мир, новые измерения нашего бытия-в-мире» [Рикёр, 2008, с. 28-29]. Итак, мир открывается всякий раз, когда речь заходит о смысле, потому что смысл как таковой уже превосходит ограниченную фактичность. Какой бы аспект смысла ни был тематизирован, он в конечном счете предполагает мир. Мир может быть эксплицирован из любого смыслового проекта - каким бы узким, локальным он ни был: Welt - это то, к чему мы, возможно, торопимся перейти, потому что особенности Umwelt снимаются универсальностью мира. Но у нас сохраняются шансы задержаться на одной из ступеней, не стремиться исчерпать все предикаты. Вопрос лишь в том, где мы решим остановиться.
Говоря о записи свидетельств, Рикёр делает акцент на «экстериор-ности», пространственном характере записанного. «Вначале мы имеем дело с пространственностью телесной и пространственностью окружающей, неотделимой от вызываемого в памяти воспоминания» [Рикёр, 2004, с. 206], затем через коллективную память переходим к «местам памяти», а через концептуализацию места возвращаемся снова к телу - человеческому телу, которое ориентировано в пространстве, которое прежде всего есть пространство проживаемое, а уже потом - геометрическое. Место «Umwelt» должно быть где-то здесь. Собственно, вот оно: «Сконструированное пространство, будь то пространство, фиксирующее место проживания, или пространство, предназначенное для передвижения, в любом случае представляет собой систему местоположений для важнейших жизненных интеракций. Рассказ и строение осуществляют один и тот же вид записи, первый - во временной протяженности, второй - в твердости материала» [Рикёр, 2004, с. 209]. Однако запись, как мы видели, преодолевает моментальность происходящего, происходящее же - это событие действия и взаимодействия в ситуации остенсивных референций. Применительно к нему говорят о свидетельстве, и только благодаря свидетельству событие
97
становится фактом1. Сама фактичность преходящего, понимаемая как мо-ментальность, - это смысловая характеристика, в пределе развертывающаяся в «мир». Но невозможно обойтись без утверждения, что то, что совершается, то, что имеет место «на самом деле», - это именно событие, сущее как таковое до записи и соотнесенное прямо с иными событиями, даже если некому это засвидетельствовать. Ближайшее в пространственном соположении и временном следовании окружает событие, но это не окружающий мир. Окружающим миром это оказывается тогда, когда мы выходим за пределы ситуативного, в область устойчивых записанных смыслов.
II
Посмотрим на дело с другой стороны. Действие есть событие, совершающееся в мире. Но мало знать об этом в принципе. Чтобы поставить вопрос о понимании события действия по модели текста, надо сначала решить вопрос о наблюдении события действия, а это, в свою очередь, возможно двумя способами. Можно начинать с проблематики действия и потом концептуализировать действие как событие. Но можно начинать с понятия события и потом специфицировать событие как событие действия. Последствия теоретического решения будут очень разниться между собой.
Начнем с концептуализации события. Наблюдение предшествует пониманию2, а представление социальной жизни как множества социальных событий означает, что наблюдение событий является базовой операцией, лежащей в основе всякого знания о социальном. В социологии существует длительная, черпающая ресурсы из нескольких философских источников традиция концептуализации социального как событийного. В эту традицию могут быть включены и результаты Рикёра. Однако следует показать сначала, как выглядит теоретическая социология социальных событий, хотя бы в части самых начальных определений3.
1 «Факт - не событие, в него самого вдохнуло жизнь свидетельствующее сознание.» [Рикёр, 2004, с. 251].
2 Ниже в сжатом виде изложены результаты теоретической работы над понятием социального события, которой я посвятил несколько лет. Несмотря на существенные коррективы, до сих пор наиболее полным изложением этого подхода остается первая публикация [Филиппов, 2004].
3 Одним из обширных теоретических проектов, предлагающих своеобразную концепцию событий, является социология Никласа Лумана. Элементами социальных систем, по Луману, являются события коммуникаций, которые наблюдаются как события действий [см. прежде всего: ЬиЬшапп, 1984]. Я критически отношусь к социологии Лумана, прежде всего потому, что в ней не учитывается значение пространства. Кроме того, Луман не желал видеть, что имеются иные возможности фигурации событий, которые не предполагают ни систем, ни структур.
98
Теперь дадим некоторые определения и пояснения к ним. Говоря о событии как элементе социальности, мы без дальнейших обоснований выбираем основную интуицию наших описаний социальности: это интуиция социального как дискретного. Тем самым отнюдь не утверждается особого рода онтология социальности. Мы говорим лишь о том, как она может быть дана научному мышлению, оперирующему четкими и, по возможности, однозначными понятиями.
Определение. Событием будет называться смысловой комплекс, означающий соотносительное акту наблюдения единство1. В этот смысловой комплекс входит свершение в пространстве и времени. Событие идентифицируется наблюдателем как нечто совершающееся (т.е. происходящее) и свершающееся (т.е. имеющее внятную для наблюдателя завершенность, позволяющую отделять его от прочих событий). Единству времени, в течение которого событие сохраняет свою тождественность (момент совершения события), соответствует единство пространства (место совершения события). Как время, так и пространство события идентифицируются в некоторой системе координат или в рамках взаимосвязанной совокупности однородных моментов и мест.
Акцент в этой формулировке сделан на элементарном характере события. Главное в событии - его моментальность и, в силу моментальности, неразложимость. Моментальность может означать неразложимое единство времени события. Элементарность может означать далее неразложимую определенность события, т.е. отсутствие у него частей, однородных ему, как во времени, так и в пространстве.
Понятие элемента не тождественно понятию части. Часть соотносительна с целым, может быть уменьшенным целым, т.е. содержать в себе части. Элемент принципиально неразложим и соотносится не с целым, но с системой, структурой, процессом, сетью или, как мы будем говорить ниже, фигурацией. Анализ элемента мог бы показать его составляющие, но в системе он неразложим и не поддается анализу. Иначе говоря, аналитика элемента предполагает смену модуса внимания, при этом теряется из виду тот контекст, который только и представлял интерес при описании элементного состава релевантных объектов наблюдения. Элемент соответствует элементарному акту аналитического наблюдения. Поэтому элемент не имеет меньших, однородных ему частей. Наблюдению может также соответствовать «переживание целостности». В этом последнем случае целое не членится на части, но не является элементом. Целое не членится на части, поскольку наблюдаемое релевантно как таковое, безотносительно к внешним и внутренним взаимосвязям. Элемент не членится на части, поскольку он релевантен безотносительно к внутренним связям, но не без-
1 У Рикёра понятийной паре «событие - наблюдение» соответствует пара «событие - свидетельство». Вопрос о том, толковать ли наблюдение как свидетельство, является ключевым, но обычно не рассматривается.
99
относительно к внешним. Элемент - это элемент в системе, структуре или процессе. Элементарному акту наблюдения соответствует элементарное событие; и то и другое неразложимы, но, кроме того, и то и другое встроены в нечто более обширное, не переживаемое как неразложимая целостность. Это «более обширное» можно аналитически разъять не просто на далее делимые части, но именно на неразложимые элементы. Есть, однако, особая категория событий, которые можно назвать абсолютными событиями. Абсолютные события соединяют в себе несколько противоречивых определений, и по отношению к ним различение интуиции целого и наблюдения события должно быть проведено иначе.
Элементарность события во временном аспекте связана с его моментальным характером. Событие нельзя разложить на составляющие, потому что оно прошло, состоялось. Уже одно то, что мы способны его фиксировать, говорит о завершении. Напротив, меняющееся, не завершенное мы готовы разлагать на моментальные события.
Пространственное и временное единство события. Если мы сосредоточиваемся на элементарном событии наблюдения, то единству вещи, которая идентифицирована нами как пространственная вещь, будет соответствовать в нашей аналитике событие наблюдения некоторого места. Точно так же и временная последовательность может быть разложена на мельчайшие длительности, которые, сколь бы далеко мы ни зашли в своей аналитике, никогда не потеряют характер интервала.
Длительность и моментальность. Событие есть смысловое единство, а не коррелят различительной способности. Мгновение не просто интерпретируется как интервал. Напротив, длительность квалифицируется как мгновение, и лишь затем, на следующем круге рассуждения, изначальная продолжительность того, что в интерпретации было сжато до качества мгновения, вновь обнаружило свою протяженность. Однако оборотной стороной такого подхода становится потеря главного квалифицирующего признака моментальности как предельной сжатости. Можем ли мы теперь сказать, что событие есть смысловое единство, элементарное безотносительно к объективно (т.е. не заинтересованно применительно к смысловому содержанию) замеряемой длительности? Эта решительная позиция напрашивается сама собой. Но какие следствия она влечет?
Событие во временных рядах. Временной характер события предполагает различение «прежде» и «после». Событие происходит, собственно, в интервале между «событием-прежде» и «событием-после», которые не могут принадлежать длительности события, потому что оно, по определению, не включает иные события. Однако, будучи не мгновенным, но длительным, оно предполагает возможность различения «прежде» и «после» в нем самом. Приведем пример. Камень упал с крыши. До падения он лежал на крыше. После падения лежит на земле. Событие «упал с крыши» предполагает не только ограниченное время падения, нахождения без опоры в воздухе (такое описание падения годилось бы для события «падал»).
100
Оно предполагает начало: мгновение пребывания на крыше перед началом падения и мгновение пребывания на земле, когда падение завершилось. И вместе с тем пребывание на крыше, безотносительно к сразу вслед за тем начинающемуся падению, равно как и пребывание на земле, безотносительно к только что завершившемуся, - это «прежде» и «после», не относящиеся к событию. Поэтому «упал» означает сложную пространственно-временную взаимосвязь. Событие имеет парадоксальный характер. Оно не может не иметь длительности, но его длительность не рассматривается как полноценная временная протяженность, пока нас интересует именно элементарный характер того, что мы вычленяем.
Более строгие рассуждения возможны только при отказе от принципа индивидуальности события как основного аспекта описаний. Элементарность может быть фиксирована у повторяющихся событий, а уникальность преходящего момента сама по себе не переносится на смысловые характеристики события. Эти рассуждения оказываются в высшей степени проблематичными, когда мы говорим о событии-действии. Мы должны отказать событию в индивидуальности, но какому событию? Любому, в том числе и событию действия, скажем мы, потому что события, какими их описывает социальная наука (в широком смысле слова, т.е. целый комплекс наук, а не одна только социология), лишены индивидуальности, причем не только пространственно-временной, о чем уже сказано выше, но и персональной. Статистика социальных событий - это, конечно, лишь крайнее выражение их радикальной обезличенности для наблюдателя, оперирующего соответствующими различениями. Однако мы и в повседневном опыте знаем о заменимости тех, кто совершает рутинные операции. Нам все равно, кто именно выдаст нам оплаченный товар, перенесет посылку с весов на транспортер, в конце концов, проведет автобус по регулярному маршруту. Повторяемость, ограничение возможностей для выбора, для личного решения явными или неявными правилами (включая «правила игры», не столько предписывающие конкретные поступки, сколько определяющие зоны допустимого и недопустимого поведения) -все это так или иначе означает для наблюдателя необязательность и даже полную ненужность вменения. Но там, где нет вменения, - нет ответственности. Может ли примириться с этим философия действия?
III
Обратим внимание на то, что и наблюдаемое событие, и событие наблюдения отсылают нас к иным событиям. Следовательно, с самого начала надо мыслить несколько событий, включая события наблюдения. Допустим, совершаются действия. Допустим, мы сразу скажем, что вменение действий (кто действия) не имеет значения. Но ведь чтобы говорить о совершении действия, нужен наблюдатель, т.е. тот, кто не совершает действия.
101
Так происходит первая атрибуция: тот, кто наблюдает, знает, что наблюдаемое действие совершил не он, а кто-то другой. Но откуда известно, что он - наблюдатель? Здесь нужна вторая атрибуция: наблюдение как событие наблюдает другой наблюдатель. Будет ли это - физически - тот же самый, кто совершил наблюдаемое первым наблюдателем действие, или еще кто-то, не все равно: логически лишь третий наблюдатель может установить одновременность (или неодновременность) событий действия и наблюдения за действием. Разумеется, это заставляет, в свою очередь, поставить вопрос об этом третьем наблюдении и наблюдателе в той же плоскости. Возможно, что мы застаем очень простую ситуацию, где действуют лишь двое: тогда «мы» и суть тот самый третий наблюдатель. Возможно, мы застаем ситуацию, где действует один. Тогда мы суть второй, тот, кто наблюдает. Мы можем охарактеризовать свою позицию как позицию наблюдения, лишь заняв третью, эксцентрическую, в терминологии Плеснера и Гелена, позицию. Таким образом, никакое событие не может мыслиться в качестве сингулярного, если не отмыслить от него событие наблюдения. Множественные наблюдения являются делом нескольких наблюдателей, причем их наблюдения одновременны, а одновременность устанавливается лишь наблюдением, которое, в свою очередь, может быть фиксировано в своей одновременности с другими событиями (наблюдаемыми событиями и событиями наблюдения) только в акте наблюдения. Событие может быть наблюдаемо лишь в некоторой связи с иными событиями, а наблюдение события может состояться лишь в связи с иными операциями наблюдения. Именно в этом месте мы можем совершить решительный шаг.
Откуда, собственно, берется «событие как коррелят наблюдения»? Существуют абсолютные события (события рождения и смерти, основания, сакральные события). Особенность абсолютных событий в том, что они как бы навязывают себя наблюдению и наблюдателю. Но что если речь идет о событиях, не подпадающих под эти категории? Не получается ли так, что именно наблюдатель - последняя инстанция, так что справедливым будет утверждение: «Нет события наблюдения, нет наблюдения без различения, нет различения без мотива». Мотив - это основание различения, «почему»-различения и - таким образом - «почему»-события. Исследуем эту сторону дела несколько подробнее. Опознание последствий своих действий, при более тщательном рассмотрении, оказывается не таким простым делом. Ведь цепочка следствий продлевается во времени и пространстве, и каждое событие, индуцируя следующее за ним событие, делает также и его в некотором роде нашим действием. Например, открыв окно, кто-то намеревался лишь проветрить комнату, но порыв ветра разметал бумаги, так что оказалось невозможно вовремя найти важный документ, а это, в свою очередь, поставило под угрозу осуществление некоторых договоренностей. Обычная ситуация влечет за собой также обычное вменение: из-за тебя, могут сказать тому, кто открыл окно, сорвалась сделка. Или даже так: ты сорвал сделку. Здесь наложились наблюдения и
102
ожидания разных наблюдателей. Тот, кто открывал окно, не просто перемещал задвижку и двигал раму. Он ожидал, что воздух с улицы смешается с воздухом комнаты, он, если спросить его о смысле его действия, проветривал комнату, а не просто открывал окно. С точки зрения другого наблюдателя, однако, он «устроил сквозняк» и «потерял документы». Эта точка зрения может быть навязана действующему, он может признать, что документы потерял он, именно потому, что не принял во внимание возможность тех событий, которые и привели к такому результату. Он может также в ретроспективе, описывая события этого дня, сказать: «В тот день я потерял важные документы». Таким образом, ситуация, известная нам прежде всего как ситуация переописания событий, получает иное измерение. Открывая окно, действующий поступает интенционально1. Он не отделяет намерение от цепочки результатов, не дифференцирует свои перемещения по комнате, движения руки, поворот задвижки, изменения положения рамы и, как результат, дуновение свежего воздуха. Он намерен открыть окно, он открыл окно, чтобы проветрить комнату, он, собственно, проветрил комнату, но так получилось, что ветер смешал бумаги. Итак, в действие, совершенное им, с самого начала заложен смысл порядка, альтерации которого он в перспективе готов опознать как свои действия, а в ретроспективе распознает как таковые и более длинные цепочки событий.
Откуда взялось такое описание? В нем присутствуют «вещи», то, что с ними «происходит» (события), «действующий», который «намеревается», и еще к тому же предполагаемый наблюдатель, который может «вменить вину». Иначе говоря, здесь снова появляются такие элементы повествования, которые упоминались в первом разделе в связи с остен-сивными референциями. Здесь внятно видны возможности двух стратегий описания: одна была показана выше, и она состояла именно в том, чтобы избежать любых намеков на вменение. Совершение действия действующим - это такое же событие в мире, каким оказался порыв ветра и полет поднятых им бумаг. Совершение действия в мире возможно потому, что действующий - одна их вещей мира2. Однако первые же шаги описания имеют обязывающий характер, поскольку описание сопровождается приписыванием (действия кому-либо): «Приписывание есть то, что совершается любым, каждого, кем-либо, относительно любого, каждого, кого-либо» [Иеоеиг, 1992, р. 35]. Если бы этого не было, в аналитике события мы бы почти неизбежно пришли к онтологии события, так или иначе при-
1 О непредвиденных последствиях интенциональных действий и его контрфинально-сти [см.: Баньковская, 2011]. К вопросу о вменении мы еще вернемся в конце этой статьи.
2 «Нельзя, конечно, чтобы нас вводило в заблуждение использование слова "вещь", когда мы говорим о личностях как базовых партикуляриях», - пишет Рикёр, разбирая аргументацию П. Стросона. Тождественность вещи - не то же, что самость индивида, между тем индивиды (мы сами) принадлежат к той самой пространственно-временной схеме, что и вещи [см.: Икоеиг, 1992, р. 33].
103
ближающейся к той, что отстаивал Д. Дэвидсон: действия суть события и от прочих событий отличаются только тем, что совершаются преднамеренно [Davidson,1980]. Рикёр же выступает против трактовки действий как безличных событий. Тонкое различие между преднамеренным действием (адвербиальная форма, «намеренно») и действием «с намерением-на» (совершение того-то или того-то) - это разные семантики и разные онтологии действия [Ricoeur, 1992, p. 78 ff, 81 ff]. Онтология событий того рода, что предлагает Дэвидсон, неизбежно обречена на утрату агента, т.е. того, чьи это события-действия. Действие в такой онтологии невозможно вменить, и противопоставить ей можно только онтологию бытия-в-делании [Ricoeur, 1992, p. 86].
«Вобрать обратно» агента в описание событий действия далеко не просто. Одно соображение - впрочем, давно и хорошо разработанное1 -напрашивается с самого начала. Тот, кто действует вменяемым образом, действует в сложных обстоятельствах. Сам по себе вопрос о вменении непростой, говорит Рикёр, и его нельзя представлять себе так, что вменение - это «сильная» форма того, что в слабой форме называется приписыванием (атрибуцией) действия. Во-первых, в случае юридического или морального вменения речь идет о сложных цепочках действий, а не о тех банальных случаях, когда личный характер действия удостоверяется простой грамматической формой. Во-вторых, вменение действия предполагает процедуру обвинения, у которой свои правила. В-третьих, предполагается, что агент обладает «способностью действия», устанавливающей каузальную связь между личностью и деянием [Ricoeur, 1992, р. 100 f]. Когда речь идет о сложных практиках, переплетения событий, так сказать, системно-безличного характера, и телеологически рассматриваемых событий действия, вытекающих из вменяемого решения, можно исходить из того, что «агент способен учесть эффекты причинения для обстоятельств принятия решения, тогда как, в свою очередь, преднамеренные или непреднамеренные следствия интенциональных действий окажутся новыми обстоятельствами, которые влекут за собой новые каузальные ряды» [Ri-coeur, 1992, p. 153]. Разумеется, «новыми обстоятельствами» могут оказаться и действия других людей - в ответ на действия самого агента, так что знаменитое определение Макса Вебера2 можно рассматривать и как социологическое описание сочетания интенционального и «системного», и как место перехода к этической проблематике. Опознание действующим собственных действий и планирование их могут происходить в различных областях по-разному и с учетом действующих там «правил игры». Но самое главное состоит в следующем: «практическое поле», как называет его
1 Рикёр ожидаемым образом отсылает читателя к работам Э. Энском и Г. фон Вригта.
2 «"Действованием" будет, называться человеческое поведение (все равно, внешнее или внутреннее делание, воздержание или терпение), если и поскольку действующий или действующие связывают с ним субъективный смысл» [Weber, 1985, S. 1].
104
Рикёр, формируется соответственно двум, встречно направленным движениям: «снизу вверх» - от простейших действий ко все большему усложнению, и «сверху вниз», путем «спецификации», «начиная от смутного и подвижного горизонта идеалов и проектов, в свете которых человеческая жизнь постигает себя самое в своей уникальности (oneness)» [Ricoeur, 1992, p. 158].
Таким образом, мы возвращаемся к теме, которую рассматривали в начале. «Смутный и подвижный горизонт идеалов и проектов» - это и есть тот самый мир неостенсивных референций, о котором шла речь. Как мы это истолковываем? Попробуем пройти весь путь с начала до конца, но пока что лишь в одном направлении и делая акцент более на теории событий в ее социологическом преломлении, нежели на собственно философской проблематике. Итак, различение события позволяет наблюдателю опознать в событии личное действие агента или - как мы еще можем его назвать - действующего. Личное действие - это такое, которое приписывается ему, т.е. такое, по поводу которого наблюдатель, мотивированно не удовлетворяясь вопросом «что?», задает вопрос «кто?». Но мало этого. Наблюдатель опознает ситуацию как такую, в которой вопрос приписывания оборачивается вопросом о вменении, т.е. о вине1 (отдельным случаем вменения может быть вопрос о заслуге). Но поставить вопрос о вине -значит здесь не просто приписать действие действующему. Надо по-другому описать само действие. Оно, с одной стороны, остается тем элементарным событием, которое и прежде выступало для нас атомом социальности. С другой же стороны, действие получает совершенно новое измерение. Это измерение появляется за счет различения, и вопрос о том, кто совершает это различение, не менее важен, чем вопрос о том, каковы его основания и конструкция. Тем не менее оставим его сейчас в стороне.
Итак, новое различение. В чем оно состоит? В том, что действие берется как элемент происходящего в более широком временном горизонте, но притом более специфически, как элемент определенной фигурации действий, которая может быть процессом, системой, цепочкой действий и т.п. Поэтому на вопрос: «Что произошло?» - мы уже не отвечаем: «Окно открыли», но говорим: «Такой-то потерял важные документы: открыл окно и не уследил за ними, когда ветер закрутил бумаги». Цельное действие по-прежнему элементарно, но «что» действия определяется уже по-другому, по результату того первого движения, которое привело к цепочке следствий, в производство которых вмешалась безличная и случайная каузальность природы. Она смешалась с умышленным поступком, но что было преднамеренно сделано? Был ли умысел терять документы? Разумеется,
1 Выше я уже приводил пример такой ситуации: не просто открытое окно, но окно, открытое кем-то, кому в вину затем ставят деловой проступок. Это именно тот случай, когда просто действие становится вмененным действием по логике, не опознаваемой в простом, элементарном «открыл окно».
105
нет, хотя, как мы видели, было (возможно) признание в ретроспективе своей вины. Но это еще полдела.
Пока речь идет о конкретном, прямо определяемом следствии действия, это значит, что само действие переопределяется сообразно результату. Но у этого переопределения есть две стороны. Одна сторона - временнаПя. Проследив цепочки следствий, мы обнаруживаем, что элементарный акт -совсем не то, чем представлялся на первый взгляд1. Чем уПже временной горизонт, тем более простым видится событие действия. Можно также сказать, что временноДе оборачивается пространственным. Простое действие ситуативно близко, неотъемлемое от тела действующего, оно совершается в той области, которую в американских переводах Альфреда Шюца называют the world within immediate reach - мир в пределах непосредственной досягаемости. Дж.Г. Мид назвал ее manipulativearea - областью, до которой можно буквально дотянуться. Но в первоначальных, немецких текстах Шюца она называется менее определенно, хотя терминологически и более обязывающим образом: Umwelt [Schütz, 1981; Schutz, 1964, p. 65 f].
Вторая сторона - это специфика того поля, если говорить словами Рикёра, или той фигурации, в которой совершается событие действия. Пространственно-временная близость и удаленность важны лишь частично, потому что здесь вопрос уже стоит не о результате, а о характере действия. Так, врач действительно лечит больного, даже если его лечение не увенчалось успехом [Ricoeur, 1992, p. 154, 178], политик участвует в борьбе, даже если никогда не выигрывает, и т.п. Это принципиальный момент: если рассматривать цепочку действий по модели «причина / следствие», тогда модель «средство / цель» окажется лишь одним из ее подвидов. Тогда и только тогда можно говорить, что цели одни, а результат (как впоследствии и на некотором удалении оказалось) другой, т.е. ближайшим образом приписываемые действующему действия оказались средствами для другой цели, даже если субъективно он и не ставил себе эту цель. Опознавая отдаленные результаты как свои собственные, он модифицирует свое поведение, и потому даже простейшие поступки нельзя понять, если не смотреть на отдаленные следствия: они входят в «рефлексивный мониторинг действия», как назвал его Антони Гидденс, как то, что предшествует любому проекту: опознание, признание своей ответственности, воспоминание (или забывание).
Это годится, отмечает Рикёр, размышляя над 6-й книгой «Никома-ховой этики» Аристотеля, только для действия, имеющего характер «tek-hne», но не того, с каким Аристотель связывал фронесис. «Конфигурации-действия, которые мы называем жизненными планами, происходят из нашего движения взад и вперед между отдаленными идеалами, которые мы должны сделать более точными, и взвешивания преимуществ и недос-
1 Пример Дэвидсона с вором, которого спугнул включенный хозяином дома свет, стал хрестоматийным и для социологов.
106
татков выбора данного жизненного плана на уровне практики» [Ricoeur, 1992, р. 178]. Разумеется, это снова ставит в центр вопрос о «кто» действия, и действующий, выстраивая свою жизнь, обладает «нарративной идентичностью», несводимой к моментальному авторству любого действия на любом уровне сложности.
Может ли это считаться удовлетворительным с точки зрения социологии? Неостенсивные референции действия как текста оказываются размытой зоной смысла. Интерпретация этого смысла с точки зрения пространственной достижимости обрекает нас на блуждания между ситуативно и манипулятивно достижимым для плоти в фигурациях простейших событий действия и специфически устроенной Umwelt, принимаемой в расчет самостью в ее нарративном единстве. Лишь из событий действий того рода возможно развертывание «мира как проекта». Наблюдатель-социолог находится, таким образом, в ситуации выбора: ситуативное описание множества безличных событий, событий действия-без-агента - это не неизбежность. Это выбор различения, с которым стартует наблюдение. Но и простое возвращение социологии на позиции практической философии вряд ли возможно. Речь идет пока что лишь о переописании ее результатов. Сделать это переописание научно-эффективным - в этом и состоит задача.
Список литературы
Баньковская С.П. Понятие гетеротопичной среды и экспериментирование с ней как с условием устойчивого нецеленаправленного действия // Социологическое обозрение. - М., 2011. - Т. 10, № 1. - С. 19-33; № 2 - С. 22-24.
Рикёр П. Модель текста: осмысленное действие как текст // Социологическое обозрение. -М., 2008. - Т. 7, № 1. - С. 25-44.
Рикёр П. Память, история, забвение / Пер. И.И. Блауберг, И.С. Вдовиной, О.И. Мачульс-кой, Г.М. Тавризян. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. - 728 с.
Филиппов А. Ф. Конструирование прошлого в процессе коммуникации: теоретическая логика социологического подхода // Гуманитарные исследования ИГИТИ. - М.: ГУ-ВШЭ, 2004. - Вып. 5 (12).-56 с.
ХайдеггерМ. Бытие и время / Пер. В.В. Бибихина. - М.: Ad Marginem, 1997. - 503 с.
BernasconiR. Heidegger's destruction of phronesis // Southern journal of philosophy. - Memphis, 1989. - 28 supp. - P. 127-147.
Davidson D. Essays on actions and events. - Oxford: Clarendon Press, 1980. - 304 р.
GadamerH.-G. Gesammelte Werke. - 6. Aufl. - Tübingen: Mohr (Siebeck), 1999. - Bd. 1: Hermeneutik I. Wahrheit und Methode. Grundzüge einer philosophischen Hermeneutik. - 495 S.
Gehlen A. Der Mensch. Textkritische Edition. Gesamtausgabe Bd. 3.- Frankfurt a.M.: Klostermann, 1993. - Hlbbd. 1. - 196 S.
HeideggerM. Gesamtausgabe. Abteilung II. Vorlesungen. - Frankfurt a. M: Klostermann, 1988. - Bd. 63: Ontologie (Hermeneutik der Faktizität). - 116 S.
HeideggerM. Sein und Zeit. - 19. Aufl. - Tübingen: Niemeyer, 2006. - 445 S.
Husserl E. Cartesianische Meditationen. - 2. Aufl. - Hamburg: Meiner, 1987. - 172 S.
Husserl E. Erfahrung und Urtreil. - Hamburg: Meiner, 1975. - 492 S.
107
Luhmann N. Soziale Systeme. Grundriß einer allgemeinen Theorie. - Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1984. - 674 S.
PackerM. The science of qualitative research. - Cambridge etc.: Cambridge univ. press, 2011. - 438 p.
Plessner H. Die Stufen des Organischen und der Mensch. - 3. Aufl. - Berlin; N.Y.: De Gruyter, 1975. - 400 S.
Quine W.V. Ontological relativity // The journal of philosophy. - N.Y., 1968. - Vol. 65, N 7. -P. 185-212.
Quine W. V. The roots of reference. - LaSalle, 1ll.: Open Court Publishing, 1973. - 171 р.
Ricoeur P. Oneself as another / ^anslated by Kathleen Blamey. - Chicago: The univ. of Chicago press, 1992. - 363 р.
Sacks H. Lectures on conversation. - Oxford: Blackwell, 1992. - Vol. 1 / Ed. by G. Jefferson with introduction by E.A. Schegloff. - 818 р.
Schutz A. Collected papers. - The Hague: Nijhoff, 1964. - Vol. 2. - 300 p.
Schütz A. Der sinnhafte Aufbau der sozialen Welt. - Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1981. - 341 S.
WeberM. Wirtschaft und Gesellschaft. - 5. Aufl. - Tübingen: Mohr (Siebeck), 1985. - 945 S.
108
