CC BY
82
ТЕМА НОМЕРА: ФЕНОМЕН ДЕТСТВА
Детствование как состояние связи мира с человеком в русской философии
Рефлексия детства как сущего, выявление его критериальной значимости для отдельного человека и бытия в целом во многом определяют онтологическую специфику русской философии, которая позволяет увидеть детство как состояние души, как связь с Первоединым, как основание общего дела человечества.
Ключевые слова: детствование, связь, состояние, общее дело.
Детство — это возраст, начало человека, конституируемое природно-социальными факторами. Оно имеет изменчивый граничный характер, определяемый особым телесно-духовным состоянием детскости. В этом состоянии ещё не достигнута биологическая и социальная нормы, определяющие взрослого индивида. Исследование онтологической специфики состояния детства неоднократно становилось предметом русской литературы и русской философии. Явная и скрытая полемика в понимании детства обращалась, прежде всего, к педагогическим концептам детства, а также к детству как должному и как сущему. В определении должного была некоторая ясность: например, было возможно по традиции требовать от младого отрока бодрости и послушания, а можно было исходить из романтического новационного проекта, видеть в ребёнке символ прекрасной будущности и идти следом за его природой, полагаясь на её самораскрытие. В определении же детства как сущего ясности было меньше, поскольку за эмпирической очевидностью несовершеннолетия всегда стояло непостижимое — особое состояние детства.
Невозможность определить детство как сущее выразилась в вопрошании Л.Н. Толстого: возраст детство или состояние души? Непостижимость детства привела В.В. Зеньковского к признанию, что мы, взрослые, «грешим упрощением загадки детства <...>, нам кажется, что мы хорошо понимаем детскую душу, что от нас не закрыто ни одно движение в ней <. > мы считаем детскую душу во всем
© Нефёдова Л.К., 2012
Л.К. Нефёдова
схожей с нашей» [6, с. 28]. Однако детская душа, по мнению В.В. Зень-ковского, медленно развивается, «постепенно выявляет различные силы, ей присущие» [6, с. 307, 312], она невыразима и внеэмпирична. Корень личности ребенка метафизичен [6, с. 320]. Согласимся с Зеньковским, что «психический инфантилизм не делает нас детьми» [6, 28], а значит, в познании детства всегда останется неуловимое и непостижимое, так как сами дети не склонны к саморефлексии и суть детства познается взрослым индивидом. Тем не менее, именно русская философская мысль обратилась к сущности детства в произведениях Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского,
А.П. Чехова, Н.А. Бердяева, В.В. Розанова, В.В. Зеньковского, С.И. Гессена и целого ряда других писателей и философов. В раскрытии детства как сущего неизбежно вставал вопрос о ребячестве, инфантильности, с одной стороны, и о сакральности детства и ребенка, с другой стороны. Однако и сакральность и инфантильность есть качества одного явления — детства, которое можно определить через категорию состояния.
Обращение к этимологии показывает, что слово состояние в русском языке означает положение и богатство [1, с. 511], образовано от глагола состоять, то есть, а) иметь что-то в своем составе; б) иметь своим содержанием что-то; в) состоять в чем-то и при ком-то [10, с. 694]. Состояние есть положение, в котором кто-то или что-то находится. Состояние определяет физическое самочувствие, расположение духа, настроения. Эквивалент русского слова состояние во французском языке (йШ) имеет еще и значение — государство — то есть, нечто совокупное, состоящее из каких-то элементов. В понятии состояния эксплицирована семантическая парадигма, указывающая на положение и порядок вещей в сферах материальной и духовной жизни: социальной, исторической, бытовой, в сфере физического состояния человека, его эмоций, оттенков настроения [4, с. 422]. В английском языке эквивалент русского слова состояние (condition) — означает сначала условие, обстоятельство и только затем уже — состояние. Глагол-омоним condition — состоять в английском языке означает — обусловливать, приводить в надлежащее состояние. При этом в понятии condition (состояние) акцентировано значение статуса. Таким образом, в русском и европейских языках в семантике понятия состояния проявлены смыслы порядка вещей, детерминированности, принадлежности. Если рассматривать детство как состояние, то и в нем есть семантика статуса, условия, обстоятельства, положения, порядка вещей, совокупности чего-то, состава чего-то, принадлежности к чему-то. Данные смыслы позволяют, в свою очередь, рассматривать состояние детства как связь, поскольку в философии связь понимается как присущность, приобщение, притяжение [10, с. 650].
Связь есть средство принадлежности, причастности, отношения одного другому, средство приобщения предметов друг к другу, способ пребывания одного в другом. Связь определяет единство разного и представляет форму бытия многого в едином. Наиболее известны два типа связи: сило-
вой контакт и внутренняя связь. Силовой контакт — «прямое или опосредованное соединение и взаимное удерживание вещей в пространстве и во времени, динамичное сцепление <. >, когезия как притяжение молекул в физическом теле или вязкость как причина сцепления различных частиц в общую массу» [11, с. 769—771]. Внутренняя связь — это «связь сущностей, присущность <...>, пребывание общего в индивидуальном, целого в частях, причины в следствии» [11, с. 769—771]. Таким образом, связь — это понятие, выражающее зависимость, подчиненность одного явления от другого, которая может быть либо односторонней, либо взаимной [8, с. 300, 301].
Если говорить о детстве и ребенке, то ни состояние детства, ни ребенок как субъект, пребывающий в этом состоянии, не могут существовать вне внутренней и внешней связи с миром как целым так и его отдельными проявлениями. Внешняя связь ярко проявлена в процессах социализации, которые есть по сути связи с миром людей, природы, культуры. Внутренняя связь — это связь с Первоединым, присущность ребенка трансцендентному. Таким образом, понимание детства как связи актуализирует в духовно-телесном состоянии детскости связь ребенка и воспитывающего его взрослого, связи ребенка с миром в процессе укоренения в нем, а также связь его с Первоединым, с источником бытия, и, наконец, саму субстанцию состояния связи. Иными словами, состояние детства определяют оба вида связи — и силовой контакт, и внутренняя связь. Понимание детства как связи имплицитно всегда предполагалось в рефлексии детства в западной и русской философии и художественной литературе.
Так, И. Кант акцентирует внешнюю и внутреннюю связь в основаниях морального закона. «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое нет надобности искать и только предполагать как нечто, окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их перед собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования. Первое начинается с того места, которое я занимаю во внешнем, чувственно воспринимаемом мире и в необозримую даль расширяет связь, в которой я нахожусь с мирами над мирами и системами систем, в безграничном времени их периодического движения, их начала и продолжительности. Второй начинается с моего невидимого Я, с моей личности, и представляет меня в мире, который поистине бесконечен, но который ощущается только рассудком и с которым я <. > познаю себя не только в случайной связи, как сам, а во всеобщей и необходимой связи <...>. Моральный закон открывает мне жизнь, независимую от животной природы и даже от всего чувственно воспринимаемого мира» [7, с. 499, 500].
Возможно ли говорить о детстве, цитируя столь известную экспликацию? Ответ утвердительный, поскольку то, что И. Кант определяет как связь, представляет собой открытие человеком мира, его укоренение в ми-
ре, осознание себя во всеобщей и необходимой связи. Кант мыслит связь как способ существования и осуществления человеческого Я. Связь содержит в себе внутреннее и внешнее, имманентное и трансцендентное, духовное и физическое. Связь динамична, она осуществляется в пространстве и времени. Разумеется, И. Кант определил суть морального закона в зрелом возрасте и для интеллектуалистического субъекта, но сам поиск оснований этого закона есть обращение к истокам существования человека, к его непосредственному началу — детству.
Рефлексия связи в целом характерна для немецкой классической философии. Так Ф.В.Й. Шеллинг исследует природу связи на примере связи реального и идеального в природе [17, с. 34—51], полагая, что «для бесконечного существенно утверждать самого себя в форме конечного <. > связанностью бесконечного и конечного» [17, с. 36]. Если рассматривать детство как связь, то «связь и связанное не составляют двойное и различное реальное, но то, что есть в одном, есть и в другом; то, посредством чего связанное никоим образом не равно связи, необходимо ничтожно, поскольку сущностность состоит именно в абсолютном тождестве бесконечного и конечного, следовательно, и в тождестве связи и связанного» [17, с. 36]. Поскольку «связь одновременно выражает в связанном свою собственную, состоящую в тождестве сущность. Эту сущность можно поэтому рассматривать как ее отпечаток. Если же я устраняю из отпечатка то, что в нем оставлено тем, отпечатком чего он является, не остается ничего, кроме несущественных свойств, а именно тех, которые присущи ему в качестве просто отпечатка, пустой схемы; таким образом, связь и отпечаток не являются двумя различными вещами: либо они представляют собой одну и ту же сущность, созерцаемую различным образом, либо одно из них есть сущность, другое же не-сущность» [17, с. 36]. Рефлексия связи у Шеллинга позволяет увидеть в детстве отпечаток универсума, его воление, единую сущность ребенка и универсума, само состояние детства как связку, расширяющуюся в прогрессивном развитии. Шеллинг рассматривает связь в тяжести всех вещей как бесконечную свободную субстанцию, для которой нет «ни пустоты, ни расстояния, ни близи, ни дали, ибо она — повсюду наличный центр» [17, с. 37].
Шеллинговское понимание категории связи в осмыслении детства как состояния позволяет акцентировать не просто близость ребенка Первоединому, но их единую сущность, а самого ребенка полагать не только за отпечаток божественного начала, но за центр.
Методологическая схема связи, представленная в немецкой классической философии, нашла развитие в русской философской мысли как живой духовный поиск себя в мире и мира в себе и в связи с этим обращение к началам себя, к саморефлексии, которая захватывала детство, как начало пребывания в мире. Детство как связь с миром и трансформация этой связи в процессе взросления представлена в русской литературе и философии в жанрах автобиографии и автологии. Ф.М. Достоевский «Подросток», Н.Г. Га-
рин-Михайловский «Детство Темы», В.Г. Короленко «В дурном обществе», Н.А. Бердяев «Самопознание», В.В. Розанов «Опавшие листья», А.П. Чехов «Детвора», «Мальчики», А.Н. Толстой «Детство Никиты» [9]. Список произведений можно продолжить, поскольку жанр автобиографии и автологии пережил подлинный расцвет именно в русской культуре. Столь мощная культура саморефлексии, исповедничества сделала избыточным для русской культуры психоанализ. Возможно, благодаря развитию автобиографии и автологии в России понадобился не З. Фрейд, а Л.С. Выготский, а психологическая рефлексия пошла не по пути деконструкции, но по пути конструирования, что априори предполагало веру в ребенка и возможности совершенных конструктов будущего взрослого на основе заданности связи ребенка с Первоединым. Отсюда столько света и оптимизма в теме русского детства.
Л.Н. Толстой внес огромный вклад в развитие темы детства в России. Будучи совсем молодым человеком, он обратился к жанру автобиографической трилогии, а затем уже не уходил от темы детства ни в романах, ни в педагогических сочинениях, ни в произведениях для детей, в том числе, пересказав для них учение Христа. Причина — поиск оснований нравственной жизни и понимание этической критериальности детства [13, с. 36]. По его мнению, угол отклонения от детства равен углу падения. Отклонение от детства мыслится как потеря связи. Примером тому является сцена в романе Л.Н. Толстого «Война и мир», где Петя Ростов в ночь накануне своей гибели слышит внутреннюю музыку. Музыка звучит как открытие небесных сфер, приобщение к трансцендентному, являя непосредственную связь с Первоединым, возможную в состоянии детства. (Действительно, Петя вел себя в отряде Васьки Денисова как чистое, непосредственное дитя, полное доверия и любви к миру). Музыка умолкает наутро, когда в пылу атаки Петя мчится очертя голову, как лихой вояка, готовый стрелять во врагов. Связь с Первоединым прерывается и завершается сама жизнь милого мальчика, стремящегося стать героем. Разумеется, взросление Пети в обстоятельствах войны могло осуществиться только через инициацию, тождественную убийству себе подобного, и Толстой, тонко чувствующий суть детства как связи и детскость как суть своего героя, дает возможность герою погибнуть, не утратив состояния детскости. Взросление как приятие сложившегося несправедливого миропорядка и участие в его установлении мыслится Л.Н. Толстым как этическое падение.
Взросление — это, прежде всего, юность. В.В. Зеньковский [6, с. 83, 84] рассматривает юность как границу с детством, которая представляет собой акмэ человека. Вершина красоты, силы, гармонии приходится на почти детский возраст, когда человек еще не обрел опыта. Как известно, юность — пора, наступающая сразу после детства, следовательно, акмэ возможно только после детства, на его основании и только в связи с ним. Обозначение юности как точки совершенства человека у В.В. Зеньковско-го в его труде о детстве определяет суть детства как движение от совершен-
ства в направлении мира, как связь с совершенным. Исток совершенства, вероятно, в том, что детство исходит из внеположенного, трансцендентного, осуществляется как связь с ним и в самом начале юности эта связь еще очень сильна. Вот почему акмэ — это не зрелость, не пожилой возраст, не мудрая старость, а граница между детством и взрослостью.
Детство и детскость — критерий в самопознании у Н.А. Бердяева и у В.В. Розанова. Осмысление эмпирики связи себя — ребенка с собой — взрослым позволяет Н.А. Бердяеву познать себя, свою суть понять специфику своего характера, столь бурно противоречивого, склонного равным образом к аскезе и неистовству [5, с. 257—286]. В короб опавших листьев
В.В. Розанова [12, с. 406, 414, 415] попало много детских воспоминаний, наблюдений за своими детьми, сентенций об отношении к детям.
П.А. Флоренский и С.И. Гессен актуализируют практику связи ребенка и взрослого в воспитании и творчестве, понимая обоюдную духовную значимость этой связи и для ребенка и для взрослого. Проекты общественного воспитания у С.И. Гессена укоренены в саморефлексии: он проанализировал опыт собственного детского отношения к получаемому им образованию и воспитанию, соотнес его с реальными и возможными результатами. П.А. Флоренский [15] обретал в эпистолярном общении с собственными детьми духовные силы, чтобы выстоять, выжить, находясь на Соловках. Он рос духовно, продолжал развиваться интеллектуально в связи со своими детьми, получающими образование и воспитание вдали от него. Кстати, заметим, что в семьях, где серьезно относятся к воспитанию детей, взрослые, как правило, повторяют заново школьные курсы, увлекаясь переосмыслением школьного знания, понимая его значимость в процессе открытия мира и связи с миром.
Прагматика отношения к детству широко представлена и в западной философии [2, с. 30—40]. Сколько тратить на детей, как их одевать, как обеспечивать, как к ним относиться, — все это есть в западном дискурсе. Однако русская философия в рефлексии детства и ребенка имеет свою специфику: она развивалась в сторону онтологии детства, выявляя смысл детскости как онтологического основания бытия. Самое яркое выражение и развитие эта идея нашла у Н.Ф. Федорова [14, Т. 1, с. 517, 519]. Философ вводит в дискурс понятие детствования. Морфологическая форма этого неологизма указывает на то, что Н.Ф. Федоров акцентирует в данном понятии именно семантику состояния. Детствование — это основа родственного отношения людей друг к другу. Детское чувство — это любовь к Богу и к отцам. Чистая детственность, не утратившаяся в зрелом возрасте, была, по его мнению, основным требованием учения Христа [14, Т. 2, с. 168].
Детственность — основание вечной жизни в смене онтологической парадигмы. Н.Ф. Федоров убеждает читателя в очевидной несправедливости смерти отцов и порядка укоренения в жизни сынов за счет жизни родителей. Эту несправедливость миропорядка необходимо исправить, взяв
курс на общее дело — возрождение к жизни отцов. При этом философ отнюдь не впадает ни в идеолатрию, ни в идололатрию, а полагает возможным практическое решение вопроса через обращение к силам науки и веры. Возможно, доживи Н.Ф. Федоров до кризиса науки, он бы пересмотрел свои позиции. Но наша задача не в том, чтобы указать на очевидный утопизм философа, а, напротив, задать вопрос: столь ли утопична идея общего дела Н.Ф. Федорова — возродить к жизни отцов? Выдвигая эту идею, явно не согласную с известным установленным порядком вещей, Н.Ф. Федоров обращается не только к религии, этике, но к науке, видя в ней вполне возможного сообщника в решении этой главной задачи человечества. При этом Федоров стоит на позициях здравого смысла, в чем убеждает отрицание им каких-либо идеолатрии и идололатрии. Он явственно видит бреши в гуманизме И. Канта, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Ф. Ницше: пренебрежение отцами. Ушло отцовство, что осталось в троице? В своих предельных основаниях система изменения порядка мироустройства по Н.Ф. Федорову опирается на сыновство. Сыновство, понимаемое как дет-ствование есть не только этический долг детей перед родителями, но решение задачи спасения мира, обреченного на дурную бесконечность рождений и смертей. Детствование — это держание связи, которая ослабевает и исчезает, когда Абсолют изнемогает в тварности [3, с. 178].
Полагая ребенка «божественным», посмотрим, опираясь на русскую философию, что стоит в основании этой библейско-юнгианской метафоры [17, с. 345—351 ]. Ребенок — божествен, поскольку в нем мало тварности и нет еще изнеможения творящего начала [3, с. 179—187]. Ребенок — это еще чистое творение, более связанное с Творцом, нежели с Миром, в котором ему предстоит осуществиться. Иными словами, Ребенок находится в точке силы — детстве и является ее носителем. Н.Ф. Федоров уловил эту точку силы детства, как то состояние (детствование), которое может стать реальным способом спасения человечества от изнеможения тварности. Отсюда его пристальное критическое внимание к позиции в отношении детства у Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Ф. Ницше. Заметим, что главный упрек Федорова Толстому — не в ложности идеи, но в несоответствии идеи детства и состояния взрослости, в котором пребывает сам Толстой. Упрек Достоевскому — не в жалостливом гуманизме, но в непонимании Достоевским, ориентированным, по мнению Н.Ф. Федорова, на Запад, необходимости и возможности дела воскрешения отцов. Для Федорова главное не сакрализация детства, не жалость к слезинке ребенка как у Достоевского, и не его диалектика с чистотой нравственного чувства, как у Толстого. Н.Ф. Федоров идет дальше Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского к практике детство-вания как форме повседневной жизни. Идея детствования у Н.Ф. Федорова подкреплялась повседневностью. Сам он — детствовал. И все те чудачества, странности в выборе деятельности, отношении его к людям, деньгам, к одежде — все, что известно из биографических источников о Н.Ф. Фе-
дорове, указывает не на то, что его существование было подлинным дет-ствованием, что ему удавалось удерживать это состояние в реальной повседневной жизни. Он был ребенком в высшем смысле, не рефлектирующим детствование, но пребывающим в нем. Поэтому рефлексия состояния дет-ствования у Федорова не развернута и неопределенна, поскольку трудно, в одно и то же время пребывать в полной мере в детствовании и подвергать его рефлексии. Отсюда и курсив в написании слова «детствование», чтобы по-детски привлечь внимание к главному — к возможности общего дела. Значимость детствования можно сравнить со значимостью откровения для святых отцов. Вся агиографическая литература строится на основе наличия этого феномена, но, тем не менее, само состояние откровения передать в житии невозможно, поскольку это то, в чем надо пребывать. Агиографическая схема убеждает в необходимости очищения, смирения, поиска в себе источника связи с трансцендентным через пост, молитву, одиночество, аскезу, но не указывает, как удерживать в повседневности внутри себя эту неуловимую, мерцающую связь с трансцендентным. Похоже, что Н.Ф. Федоров эту связь (детствование) держал, жил в ней. Потому и звал к возрождению. К тому, чтобы не умирать, а рождаться вновь. Детствовать, а не стариться. И это есть общее дело человечества, поскольку детствование — это сохранение связи человека с миром, а, следовательно, и самого мира.
Н.Ф. Федоров говорит о детствовании взрослого человека как сохранении сыновнего детского состояния, которое может изменить мир к лучшему. Детствование в данном контексте — сохранение связи с Первоединым, и внутренних духовных межпоколенческих связей, обусловленных Первоединым. Спасение, которое мыслится в христианстве как обретение вечной жизни, есть детствование, сохранение состояния детства, связи с Творцом. И что такое раскаяние в грехах, как не восстановление этой связи? Дет-ствование стоит в ряду иных состояний: материнства, отцовства, царствования, учительствования, мудрствования, в коих пребывает связь субъекта и внеположенного, трансцендентного.
Итак, в основании общего дела лежит не мистика, не идеолатрия, не идололатрия, но реальная многоаспектная деятельность, направленная на сохранение человеческой жизни в единстве и братстве поколений отцов и детей. Суть самого дела — не воскресение, а возрождение отцов — изменение природной несправедливости в порядке вещей. Что есть основание дела? Это состояние детствования как связи с Первоединым в осуществлении жизни, человеческого бытия. Быть сыном, дочерью, не исключать отцов. Н.Ф. Федоров не утопичен, ибо человечен по существу понимания жизни как человеческого сыновнего состояния с памятью родства, с погребением умерших и включением их в жизнь живых. В детствовании Н.Ф. Федоров уловил ключ к возрождению отцов, а практика детствования (столь же убедительная как практика исихазма, медитации, йоги) убеждает в реальности его философского концепта.
Таким образом, русская философская мысль соединила внеэмпири-ческую рефлексию детства, подчеркнув метафизику души ребенка (Зень-ковский) с прагматикой детствования (Федоров), подчеркнув экзистенци-альность детства. Зафиксирована диалектика детства: ребенок божествен в своем истоке; взрастание его есть результат изнеможения творящих сил в тварности. (Булгаков). Но именно Федоров как никто уловил в детствовании точку силы — рождения и поставил вопрос о переконструировании несовершенного миропорядка.
Литература
1. Александрова З.Е. Словарь синонимов русского языка. — М.: «Советская энциклопедия», 1969.
2. Ариес Ф. Ребёнок и семейная жизнь при старом порядке. — Екатеринбург: Уральский университет, 1999.
3. Булгаков С. Н. Первообраз и образ: Соч. в 2-х т. Т. 1. — СПб.: ИНАПРЕСС. — М.: Искусство, 1999.
4. Гак В.Г, Ганшина К.А. Новый французско-русский словарь. — 4-е изд. — М.: Рус. яз., 1998.
5. Бердяев Н.А. Самопознание // Русская идея. — М. «АСТ» — Харьков, «ФОЛИО», 2002.
6. Зеньковский В.В. Психология детства. — М.: Академия, 1996.
7. Кант И. Критика практического разума. Соч. в 6 т. Т. 4. Ч. 1. С. 499—500.
8. Краткий словарь по философии / Под общ. ред. И.В. Блауберга, И.К. Пан-тина. 4-е изд. — М.: Политиздат, 1982.
9. Нефёдова Л.К. Художественно-педагогическая концепция детства в русской литературе XIX—XX веков: Монография: Опыт аналитического прочтения произведений о детях. — Омск, 2001.
10. Ожегов С.И. Словарь русского языка. — 2-е изд., исп. и доп.; 52000 слов; под общ. ред. академика С.П. Обнорского. — Москва: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1952.
11. Пивоваров Д.В. Современный философский словарь / Под ред. В.Е. Кемерова. — Лондон, Франкфурт-на-Майне, Париж, Люксембург, Москва, Минск, Изд-во «ПАНПРИНТ», 1998.
12. Розанов В.В. Опавшие листья // Метафизика христианства. — М.: «АСТ», 2000.
13. Толстой Л.Н. Что такое искусство? — М.: Современник, 1985.
14. Фёдоров Н.Ф. Философия общего дела. В 2-х т. — М.: ООО «Изд-во АСТ», 2003. Т. 1 — 699 с. — Т. 2.
15. Флоренский П.А. Письма с Дальнего Востока и Соловков. Соч. в 4-х т. Т. 4. — М.: Мысль. — 1998.
16. Шеллинг Ф.В.Й. Об отношении реального и идеального в природе // Шеллинг Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2. — М.: 1989.
17. Юнг К.Г. Божественный ребёнок: Аналитическая психология и воспитание: Сб. — М.: «Олимп»; ООО «Изд-во АСТ ЛТД», 1997.
