CC BY
41
УДК 94(47).084.6 UDC 94(47).084.6
ГОНЧАРОВА KB. GONCHAROVA I.V.
доктор исторических наук, Орловский государствен- Doctor of Historical Sciences, Orel State University named ныйуниверситет имени И.С. Тургенева after IS. Turgenev
ДЕРЕВНЯ НАЧАЛА 1930-Х ГГ. В ПОИСКАХ СОЦИАЛЬНОГО КОМПРОМИССА (НА МАТЕРИАЛЕ ЦЕНТРАЛЬНО-ЧЕРНОЗЕМНОЙ ОБЛАСТИ)
THE BEGINNING OF THE 1930 S. IN THE SEARCH FOR SOCIAL COMPROMISE (BASED ON CENTRAL CHERNOZOM REGION)
В статье идет речь о социальной ситуации в деревне Центрального Черноземья в начале 1930-х гг. после проведения раскулачивания и форсированной коллективизации. Рассматриваются проблемы и последствия ускоренного земельного передела в контексте сохранения экстенсивного производственного механизма. Изучаются особенности взаимоотношений колхозников и единоличников на этапе становления колхозного строя.
Ключевые слова: коллективизация, колхоз, единоличник, деревня.
The article considers the social situation in the village of the Central Chernozem region in the early 1930s, after the dispossession and forced collectivization. It discusses the problems and consequences of accelerated land redistribution in the context of maintaining extensive produc-tion mechanism. It studies the nature of the relationship between farmers and individual farmers at the stage offormation of the collective farm system.
Keywords: collectivization, kolkhoz, the peasant, the village.
В 1929-1932 гг. на черноземную деревню обрушились кампании раскулачивания и коллективизации, являвшиеся важнейшей составляющей советской модернизации. Она была направлена не только на выкачивание ресурсов из крестьянства для индустриализации, но и на изменение жизненного уклада и системы ценностей «отсталого» в представлении большевиков крестьянства. Важнейшей составляющей модернизации стало колхозное строительство - создание принципиально новых хозяйственных институтов, которые в дальнейшем станут стали фундаментом системы государственного социализма.
В центре коллективизации, как и в результате любой аграрной реформы, оказался вопрос о землепользовании. После стихийного обобществленбия, осложненного созданием «бумажных» колхозов и реальными выходами крестьян из только что созданных коллективов ситуация с земельным фондом была непростой. В спецсводке ОГПУ о подготовке к уборочной кампании, коллективизации и раскулачивании на 30 июня 1930 г. отмечались земельные проблемы в ЦЧО: «В ряде мест земля колхозам не выделена, что затрудняет взмет пара и другие полевые работы. Наряд}' с этим, отмечены случаи выделения колхозам худших зе-мучастков (Орловский округ)» [1,499]. В Россошанском районе правление колхоза «Заря хлебороба» отказалось принимать новых членов колхоза, пока не будет проведено землеустройство [2,161]. В 1930-1931 гг. границы колхозов постоянно менялись в процессе образования, сокращения (из-за крестьянских выходов), расширения
каждого колхоза. Некоторые районы, увлеклись созданием невероятно масштабных объединений, которые в условиях российской глубинке с не отлаженной системой коммуникаций быстро распадались. В терминологии 30-х гг. это явление получило название «гигантомания». Колебания земельного фонда негативно сказывались на такой принципиально важной для аграрного сектора сфере, как посевная площадь. Но при этом, несмотря на внешний земельный хаос. Четко прослеживалась закономерность: «Неизменный результат землеустройства в 1931 г., так же как и в 1930-м, заключался в том, что единоличники лишались лучших земель и получали значительно меньше земли, чем колхозники» [3,73].
Коллективизация изменила социально-экономическое устройство деревни. Главную роль в сельскохозяйственном производстве стали играть коллективные хозяйства. Согласно официальной трактовке советской историографии, колхозное крестьянство стало основной социальной группой деревни. Но современные исследователи считают по-другому: «До середины 30-х гг. наряду с колхозной продолжала существовать и «старая», некооперированная деревня» [4, 167], основными представителями которой являлись единоличники.
Колхозная часть деревни позиционировалась властью как более прогрессивная по сравнению с единоличной, поэтому она должна была взять шефство над последней (по аналогии взаимодействия города и деревни). Газета «Колхозник» в мае 1930 г. опубликовала заметку «Единоличники без внимания», в которой по-
© Гончарова И. В. © Goncharova I.V.
рицала колхозы, не следящие за ходом сева единоличников: «Колхозам необходимо оказать практическую помощь единоличникам, нужно помогать им создавать супряги. Сами единоличники должны вступать между собой в соревнование на скорейшее выполнение плана». Такая забота была продиктована одним прагматичным моментом: «Нужно помнить, что на долю единоличников падает больше трети наличного плана, и если эти гектары не будут вовремя засеяны, то район не выполнит своего задания» [5, 1]. Таким образом, район выступал как целая податная единица, что создавало внутри него принцип «круговой поруки».
Деревня разделилась на колхозников и единоличников. но соотношение этих групп постоянно менялось. По мнению историка В.А. Бондарева, «единоличники представляли собой пусть и недолго существовавший, но цельный социально-экономический уклад, резко отличный от колхозного...Единоличный уклад представлял собой установившийся в годы нэпа социально-экономический порядок в организации индивидуального крестьянского хозяйства, продолжавший сохраняться в измененном виде в течении нескольких десятилетий. Он был нацелен на сбережение своих жизненных устоев и приемлемых моделей поведения, на самовоспроизводство крестьянской семьи на условиях самообеспечения (частичного, полного, сверхнормативного) и отмежевания (фрагментарного или радикального) от других форм аграрного производства и государственных институтов» [6, 213].
Власти постоянно оказывали давление на единоличников в разных формах: угроза «раскулачивания», налоговый гнет, ограничение хозяйственного потенциала. В.А. Бондарев справедливо говорит о «дискриминационной» политике советского руководства по отношению к единоличникам [6, 233]. Как и во время общинной революции, главным поводом для конфликтов в деревне было качество и количество отводимой земли. По мнению западных исследователей Р. Дэвиса и С. Уиткрофта, сокращение земель единоличников было более существенным способом нажима на них. чем налоговое бремя, так как в результате многочисленных «добровольных» платежей колхозного населения, выплаты между ними и единоличниками уравнивались [3, 28]. В спецсводке ОГПУ в 1931 г. сообщалось об обострении «антагонизма между единоличниками и колхозниками: «На почве отвода лучших земель колхозам взаимоотношения единоличников с колхозниками в отдельных местах обостряются. Регистрируются случаи противодействия единоличников отводу земель колхозам» [1, 499].
Коллективизация проводилась ускоренными темпами и с установкой на ее полную победу в перспективе, поэтому раздел земли представители власти считали временным и не придавали этому серьезное значение. В начале 1930-х гг. число членов колхозов было весьма неустойчиво, что приводило к ежегодным переделам земли между колхозниками и единоличниками. Если добавить к этому, казалось бы, знакомому механизму.
новый бюрократический рычаг решения проблем начальством и наделения лучшими участками земли те хозяйства, которые были им симпатичны, можно говорить о земельном хаосе. Что, в свою очередь, при сохранении экстенсивного способа производства отнюдь не способствовало его эффективности. К тому же единоличники по-прежнему придерживались традиционного метода обработки земли черезполосицей. а колхоз был призван с ней бороться. Еще одним важным моментом являлось перераспределение земельного фонда. Районные власти часть земли, принадлежавшей ранее крестьянам, передавали совхозам или различным учреждениям. Можно провести аналогии с отрезками после отмены крепостного права, как и во второй половине 19 века, это провоцировало массу претензий со стороны населения.
Единоличники, не принимавшие коллективизацию, бросали свою землю и уезжали в города. «Раскрестьянивание» бедняков и середняков в 1931 г. происходило по тому же принципу, что и самораскулачивание, широко распространенное среди зажиточных крестьян в 1929-1930 гг.
Одним из болезненных моментов новоявленных колхозов было взаимоотношение с единоличниками, «неизжитый антагонизм», по определению инструктора Колхозцентра Ф.И. Романовича. Так как часто при организации колхоза граница земельных наделов пролегала внутри одной деревни, резали, что называется, «по живому», избегать взаимодействия было невозможно. К тому же летом 1930 г. ситуация осложнялась многочисленными выходами и обратными вхождениями в колхозы. В деревне Гончаровке Подгоренского района в колхозе «Ленинский путь» формировались колхозные бригады из единоличников. Они убирали хлеб вместе с колхозниками, но в отличие от колхозников им не предоставили общественного питания на полевой кухне, а их детей не приняли в ясли. Помимо неуважения, колхозники проявляли настороженность по отношению к единоличникам: «В поле можно наблюдать, гак с мешками ходят женщины единоличники и собирают колос, ножницами остригают в копнах хлеб, их колхозники гоняют. боясь, что они будут вредить поджогами».
Инструктор Романович Ф.И. также обратил внимание на привлечение на уборочные работы в колхозе «Гигант» Россошанского округа вышедших из колхоза крестьян со своим инвентарем. Правление колхоза предложило вышедшим весной крестьянам летом поработать на колхозных полях. Некоторые из них согласились, но в процессе работ обособлялись в отдельную группу. Инструктор отмечает в докладной записке: «В одном колхозе имел место случай: при полке подсолнуха отошли на другой конец поля и заявили, что сделают падающую на их долю работу скорее, чем колхозники» [7, 214]. Факт привлечения единоличников для работы на колхозных полях весьма симптоматичен. На раннем этапе колхозного строя государство чрезмерно заботилось о расширении посевной площади колхозов, однако из-за большой текучки кадров, выходов из колхозов, отходничества и просто нарушения трудовой дисциплины
колхозы испытывали дефицит рабочей силы. Поэтому единоличники служили своеобразным потенциалом рабочей силы. Некоторые единоличные хозяйства превратили найм на колхозно-совхозной работе в доходный промысел, так как в отличие от колхозников они получали оплату трудодней сразу по окончании работ, а не в конце года, как колхозники. Трудно не согласиться с В.А. Бондаревым, который говорит о важности (а нередко и незаменимости) единоличников для колхозного производства [6, 256]. Кроме того, обеднение единоличников (к которому государство прилагало массу усилий) было выгодно власти, так как разорившиеся крестьяне вынуждены были наниматься на работу в общественный сектор, ставший в этот период монопольным работодателем. «Чем больше в селе насчитывалось обедневших единоличников, неспособных прокормиться в рамках своего собственного хозяйства, тем легче жилось колхозам и совхозам» [6, 260].
При этом приходится признать, что на раннем этапе коллективизации «отношение колхозников к неколхозникам самое отвратительное» [7, 19]. Одной из причин этого инструктор Колхозцентра Юдина видела в формировавшемся «колхозном патриотизме». «Колхозники считают, что они привилегированная масса у государства (это правильно) и их гордость не дает им правильно ориентироваться в сложнейшей обстановке, где классовый враг особенно бьет по этому месту». Местные руководители смотрели на вышедших из колхоза «как на людей плохо исправимых». При подаче заявлений в колхоз устраивали «рогатки»: требовали поручительства, выдерживали определенный срок, превращая колхоз, по словам инструктора, в «недосягаемую святыню», «узкую касту», что расценивалось как политически вредное настроение [7, 21].
Другой инструктор Колхозцентра П. Томаш-Польская всю ответственность за негативные взаимоотношения колхозников с единоличниками, выявившиеся на всех собраниях Старо-Юрьевского района Козловского округа, переложила на единоличников: «Вопрос не ставился, хороши или не хороши взаимоотношения колхозников и единоличников, а ставился остро и резко вопрос - кто кого травит? И надо прямо сказать, что враждебные отношения проявляются со стороны единоличников в то время, как колхозники, уже в порядке, так сказать, обороны позволяют себе резкие ответы на травлю единоличника». Она приводит примеры «выпадов» единоличников против колхозников: в деревне Старо-Александровке выгнали из церкви колхозницу; не взяли пасти в стадо колхозных коров: отказали колхозному быку-производителю и т.д. Единоличники угрожали колхозникам: «Вы без хлеба останетесь. Скоро, скоро бандиты все вас, колхозников, перевешают». В свою очередь, колхозники испытывали
опасение «за крепость хозяйства» и трудности в период уборки: «Все с хорошими телегами и лошадьми вышли, все лучшее поразобрали, а мы остались ни с чем, как раки на мели» [7, 235]. Таким образом, П. Томаш-Польская оценивает взаимоотношения между колхозниками и неколхозниками как резко-враждебные, при этом импульс враждебности исходит от единоличников. Она также отмечает, что против колхозников выступают середняки и отчасти бедняки, которых выдвигают вперед кулаки, прячась за их спиной[7, 236].
Противоречия между колхозниками и единоличниками усугублялись в силу ряда факторов. Уже упоминавшейся «колхозный патриотизм» усугублялся «неумеренным коллективизмом» [6, 221]: крестьяне, выбравшие определенную жизненную стратегию стали ее абсолютизировать и считать единственно правильной, противопоставляя себя остальным. Кроме того, для деревни не могла пройти бесследно практика социального раскола, проводимая большевиками накануне и в ходе коллективизации: сельский социум получил мощный импульс раздела на группы по интересам. Это проявлялась даже в мелочах. Инструктор Колхозцентра Э. Моргулис, обследовавший колхоз «Красный октябрь» в июне 1930 г.. отмечал в докладной записке: «Колхозники на собрании много обижались на то, что их мало отличают от неколхозника - на фактический пуд хлеба дают дефицитных товаров больше на один пятачок» |7. 68].
Единоличная деревня была головной болью для местного руководства. Нежелание колхозов принимать новых членов, конечно, беспокоило властей. Но еще большим поводом для беспокойства были единоличники, не желавшие вступать в колхозы и проводившие контрпропаганду, к тому же подчас их хозяйства составляли невыгодный контраст с бесхозяйственными колхозами.
Таким образом, деревня в начале 1930-х гг. оказалась в условиях сложных социальных противоречий, спровоцированных очередным после общинной революции земельным переделом, усложнением социально-психологического климата после кампании раскулачивания, разрушением традиционных институтов общины и крестьянского двора и ударом по сложившимся производственным отношениям. В ней сформировалось два лагеря, отличавшихся не только степенью лояльности к власти, но и стремлением к сохранению прежнего жизненного уклада: колхозники и единоличники. Взаимодействие между ними строилось в рамках хрупкого социального компромисса, отражавшего институциональный конфликт между бюрократическими организациями на селе и крестьянским двором, стремившимся выстраивать собственную хозяйственную стратегию.
Библиографический список
1. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание Документы и материалы. Том 2 ноябрь 1929 — декабрь 1930. М., 2000.
2. РГАЭ (Российский государственный архив экономики). Ф.7446. Оп.2.Ед.хр.282.
3. ДэвисР., Упткрофт С. Годы голода: Сельское хозяйство СССР, 1931-1933. М., 2011.
4. Жираыская В.Б. Демографическая история России в 1930-е годы. Взгляд в неизвестное. М., 2001.
5. Колхозник. 11 мая 1930 г.
6. БондаревВ.А. Крестьянство и коллективизация: Многоукладность социально-экономических отношений деревни в районах Дона, Кубани и Ставрополья в конце 20-х -30-х годах XX века. Ростов-на-Дону, 2006.
7. РГАЭ. Ф. 7446. Он. 2. Ед. хр.278.
References
1. The tragedy of the Soviet countryside. Collectivization and dispossession Documents and materials. Volume 2 November 1929 -December 1930. M., 2000.
2. Rgae (Russian state archive of the economy). F. 7446. Op.2.Ed.XP282.
3. Dm'isRS. . Whitcroft. The Years of hunger: Soviet Agriculture, 1931-1933. M., 2011.
4. Zhiromskaja B.V. Demographic history of Russia in 1930-ies. Took into the unknown. M., 2001.
5. Fanner. 11 may 1930
6. Bondarev VA. The Peasantry and collectivization: Mnohokrat-ness of socio-economic relations of villages in the regions of don, Kuban and Stavropol territory in the end of 20-ies -30-ies of XX century. Rostov-on-don, 2006.
7. Rgae. F. 7446. Op. 2.'Ed. XP.278.
