CC BY-NC-ND
77
А.В. Нестеров
«ДЕЛО НАШЕ - ПОЧТИ АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЕ...»: ПОЭТИЧЕСКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА И. БРОДСКОГО И У.Х. ОДЕН
В статье рассматривается, как в своих поздних стихах, носящих ярко выраженный публицистический характер и проникнутых неприятием «мира толп», И. Бродский опирается на опыт У.Х. Одена и пытается подкрепить свою позицию аллюзиями на его творчество. Отсылки к Одену носят у Бродского последовательный и системный характер, а опыт Оде-на дает пример того, как поэт может оставаться социально ответственным, избегая социальной ангажированности.
Ключевые слова: И. Бродский, У.Х. Оден, В. Маяковский, публицистика, антропология, поэзия ХХ в.
В одном из писем 1988 г., адресованных Якову Гордину, Бродский писал:
Нынешнее дело - дело нашего поколения; никто его больше делать не станет, понятие «цивилизация» существует только для нас. Следующему поколению будет, судя по всему, не до этого: только до себя, и именно в смысле шкуры, а не индивидуальности. Вот это-то последнее и надо дать им какие-то средства сохранить; и дать их можем только мы, вчера еще такие невежественные <...> За этим, как и за тем, стоит страх письменности, принцип массовости, сиречь анти-личности. И у массовости, конечно, есть свои доводы: она как бы глас будущего, когда этих самых себе подобных станет действительно навалом - муравейник и т. п., и вся эта электронная вещь - будущая китайская грамота, наскальные, верней - настенные живые картинки. Изящная словесность, возможно, единственная палка в этом наби-
© Нестеров А.В., 2012
«Дело наше - почти антропологическое.......
рающем скорость колесе, так что дело наше - почти антропологическое: если не остановить, то хоть притормозить подводу, дать кому-нибудь возможность с нее соскочить1.
В этих строках четко определена позиция противостояния «прекрасному новому миру. как миссии, осознанно принимаемой на себя автором. Эту позицию Бродский много раз проговаривал в текстах, написанных после второй половины 80-х гг. - текстов вполне публицистических, варьирующих тему новой антропологической реальности, связанной с демографическим взрывом2, к которой человечество, по сути, оказалось не готово. Одно из первых приближений к этой теме было сделано еще в эссе 1979 г. «О тирании., где, среди прочего, было сказано:
.неблагодарная задача для воображения - думать о том, к каким возможным результатам привела бы система «один человек - один голос», скажем, в Китае с его миллиардным населением: какой парламент получился бы там и сколько десятков миллионов людей оказались бы в меньшинстве3.
Раньше многих других интеллектуалов Бродский осознал, что мир перешагнул некий рубеж - и попытался это последовательно проартикулировать. Однако нельзя сказать, что предупреждения его были в должной мере услышаны. Для большей части российских читателей он остался отстраненным, склонным к философии созерцателем, устраняющимся от всякого контакта с социальным. Но в этот образ никак не вписывается активность Бродского в качестве поэта-лауреата, готовность выступать с лекциями на университетских кампусах, давать многочисленные интервью - то есть опять и опять проговаривать свою позицию, активнейшим образом взаимодействовать с миром. Отчасти такое восприятие Бродского в России объясняется тем, что здесь высказывание воспринимается в качестве публицистического прежде всего тогда, когда говорящий становится олицетворением некой группы, артикулирует не частное мнение, а говорит от имени многих. Позиция эта достойна глубочайшего уважения - достаточно сказать, что она была близка А.И. Солженицыну, написавшему в начале «Архипелага ГУЛАГа»: «Эту книгу непосильно было бы создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага - шкурой своей, памятью, ухом и глазом, материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах: (перечень 227 имен. - А. Н.).
А.В. Нестеров
Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым»4.
Но это не единственно возможная позиция. Публицистика Бродского (и прозаическая, и поэтическая) написана с совсем иной позиции, сформулированной им в первой фразе его «Нобелевской лекции»:
Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашедшего в предпочтении этом довольно далеко - и в частности от родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, - оказаться внезапно на этой трибуне -большая неловкость и испытание5.
Публицистика первого типа опирается на норму (и, прежде всего, норму нравственную). Вторая - на мнение. Она предельно личностна, проникнута аллюзиями, которые, среди прочего, призваны указать читателю на контекст, в котором разворачивается авторская мысль. Текст такого рода строится не только как разговор с читателем, но и как диалог (или серия диалогов) с некими иными, значимыми для автора собеседниками. Одним из таких постоянных собеседников для Бродского был У.Х. Оден.
О том, какое значение имела для Бродского поэзия Одена, сказано достаточно много, прежде всего - самим Бродским. «Оденов-ский корпус» Бродского - это и эссе «1 сентября 1939 года У.Х. Одена», «Поклониться тени», «Памяти Стивена Спендера», и стихотворения «Йорк» и «Иския в октябре», и упоминание Одена как одного из величайших поэтов ХХ в. в Нобелевской речи, громадное количество отсылок к его творчеству в многочисленных интервью Бродского и его разговорах с Соломоном Волковым. К этому надо добавить еще стихотворение «На смерть Т.С. Элиота», написанное Бродским в 1965 г. вслед элегии «In memory W.B. Yates» У.Х. Одена (1939) - с весьма точным сохранением образной и, главное, ритмической структуры оригинала, когда русский текст осознанно балансирует на грани вариации и перевода6. Знакомый Бродского, его переводчик и исследователь Бенгт Янгфельдт подчеркивал: «Бродский знал Одена наизусть, и в некоторых случаях формулы последнего вошли почти буквально в плоть его собственных произведений, сознательно или бессознательно»7.
Для контекста данной статьи важно, что Одена, с его вниманием к социальному, критики часто называли поэтом-журналистом, который одарен способностью писать «о той или иной катаст-
«Дело наше - почти антропологическое...».
рофе - как о "текущих событиях"»8. Этого качества поэзии Одена касался и Бродский в эссе о стихотворении «1 сентября 1939 года», отмечая, что в первых его строках поэт «примеряет на себя роль журналиста»9. Ниже мы постараемся показать, что в некоторых подчеркнуто публицистических стихотворениях Бродского из сборников «Урания» и «Пейзаж с наводнением» явственно присутствует тень Одена.
В «Урании» таким «оденовским» текстом является стихотворение «Сидя в тени»: к мотивам, звучащим в нем, поэт будет неоднократно возвращаться, ибо ему важно, чтобы сказанное было услышано. В подаренном Е. Рейну экземпляре «Урании» Бродский сделал пометку, касающуюся «Сидя в тени»: «Размер оде-новского "1 сентября 1939 года". Написано-дописано на острове Иския в Тирренском море <...>»10. В связи с этим К. Соколов отмечал, что «на Искии с 1948 по 1957 г. У.Х. Оден проводил лето, часть весны и осени, чего Бродский не мог не знать при написании парафраза <...>. "Оденовский размер" стихотворения Бродского используется как добавочный автокоммуникативный код <...>. Бродский пишет стихотворение, как если бы его продолжал писать Оден 44 года спустя»11.
«Сидя в тени» отличается отточенной жесткостью, подчеркнутой публицистичностью формулировок. Это - один из самых желчных текстов Бродского: поэтическая злость в нем во всей полноте выплескивается на грядущий век, который несет с собой
не потоп,
где довольно весла, но наважденье толп, множественного числа12.
Ужас этого мира толп, мира больших чисел заключается в том, что последствия человеческих поступков - а значит, и осознание личной ответственности - становятся непредсказуемы:
Брюзжа, я брюзжу как тот, кому застать повезло уходящий во тьму мир, где, делая зло, мы знали еще - кому13.
Бродский находит четкую формулу для описания «прекрасного нового мира»14.
А.В. Нестеров
Мотивы, звучавшие у Бродского в «Сидя в тени», получают дальнейшую разработку в стихотворении «Fin de siècle», включенном в сборник «Пейзаж с наводнением». Написанное «к концу столетия», «Fin de siècle» начинается иронически-стоическим:
Век скоро кончится, но раньше кончусь я. Это, боюсь, не вопрос чутья. Скорее - влиянье небытия на бытие...15
Подобный взгляд дает некоторую отстраненность, и потому по интонации этот текст несколько спокойней, чем «Сидя в тени»:
Мир больше не тот, что был
прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот, кушетка и комбинация, соль острот16.
Бродский «дает списком» хорошо узнаваемые предметы быта, ассоциирующиеся с канувшей в небытие эпохой. Однако заметим: сам порядок их упоминания в стихотворении Бродского имеет весьма четкое соответствие у Одена в «1 сентября 1939 года». В самом начале оденовского стихотворения упоминаются «waves of anger and fear» (волны гнева и страха), плывущие над землей, а далее, в 5-й строфе, говорится:
Faces along the bar
Cling to their average day:
The lights must never go out,
The music must always play,
All the conventions conspire
To make this fort assume
The furniture of home;
Lest we should see where we are,
Lost in a haunted wood,
Children afraid of the night
Who have never been happy or good17.
«Лица за стойкой бара / Цепляются за обыденность: / Свет не должен гаснуть, / Музыка должна играть, / За всеми договорами таится стремление / Заставить форт выглядеть домом, обставив его мебелью; / Чтобы мы не слишком догадывались, где мы, / Зате-
«Дело наше - почти антропологическое...».
рянные в лесу, населенном нечистью, / дети, боящиеся тьмы / - дети, которые никогда не были счастливыми или хорошими» (здесь и далее все подстрочные переводы выполнены А. Нестеровым).
Оден разворачивает некий ряд: свет, музыка, меблировка... Причем каждый из компонентов этого списка у Бродского конкретизирован: не свет, но - абажур, не музыка но - фокстрот18, не мебель, но - кушетка... Параллель может показаться вполне случайной. Но она оказывается поддержана дальнейшим развитием текста у Бродского:
Всюду полно людей,
стоящих то плотной толпой, то в виде очередей; тиран уже не злодей, но посредственность...19
Здесь, говоря о том, что даже тирания в «прекрасном новом мире» приобрела черты тоскливой заурядности, Бродский непосредственно отсылает к эссе «О тирании», где, среди прочего, замечает: «Вообще отсутствие воображения подлиннее, чем его наличие. Жужжащая скука программы партии, серый, неприметный вид ее вождей привлекают массы как собственное отражение. В эпоху перенаселенности зло (равно как и добро) так же посредственны, как их субъекты. Хочешь быть тираном - будь скучен»20.
Далее в «Fin de siècle» сказано:
Также автомобиль
больше не роскошь, но способ выбить пыль из улицы, где костыль инвалида, поди, навсегда умолк; и ребенок считает, что серый волк страшней, чем пехотный полк21.
Здесь на шесть строк приходится целый ряд аллюзий, сводящих на небольшом стихотворном пространстве опыт нескольких десятилетий, придавая тем самым тексту особую плотность. «Автомобиль / больше не роскошь» - очевидный парафраз пародийного лозунга из «Золотого теленок»22 И. Ильфа и Е. Петрова -романа, аккумулировавшего настроения и приметы быта конца 20-х гг. прошлого века. Строки «...костыль / инвалида, поди, навсегда умолк» отсылают, с одной стороны, к памяти о второй половине 40-50-х гг., когда в российских городах на улицах было
А.В. Нестеров
множество инвалидов войны, а с другой - описывают современность, незнакомую с этим опытом. Что до строк про серого волка, который «страшней, чем пехотный полк», то, видимо, они связаны со стихотворением Одена, написанным в предчувствии войны, в 1932 г., и предвосхитившим все, что происходило потом в Европе:
O what is that sound which so thrills the ear Down in the valley drumming, drumming? Only the scarlet soldiers, dear, The soldiers coming.
O what is that light I see flashing so clear Over the distance brightly, brightly? Only the sun on their weapons, dear, As they step lightly. <...>
O it's broken the lock and splintered the door, O it's the gate where they're turning, turning; Their boots are heavy on the floor And their eyes are burning23.
«Что там за терзающие слух звуки / В долине, будто гром, будто гром? / Всего лишь солдаты в красных мундирах, моя дорогая, / Солдаты идут. // Что там за зарево я вижу там / вдалеке, горит ярко, ярко? / Всего лишь солнце сверкает на их штыках, дорогая, / Они идут, в этих лучах. <...> Вот сорван замок, и выбита дверь, / Вот в ворота они текут и текут; / Сапоги их гремят по полу, / И глаза их налиты кровью».
Повторы, на которых построен оденовский текст, все восемь его строф (часть из них здесь опущена) - сродни рефрену колыбельной, а лексика, синтаксис, структура близки стихам для детей, вот только смысл - совсем не детский. Это стихотворение - о нежелании слышать шум времени, о том, к чему приводит стремление не замечать опасность и забывать, что солдаты - это всегда война.
В конце оденовского стихотворения солдаты врываются в дом и «their eyes are burning» - «глаза их горят», «глаза их налиты кровью». Но вспомним: в самой известной сказке про серого волка, в «Красной Шапочке» братьев Гримм, среди прочих вопросов, задаваемых героиней волку, что прикинулся бабушкой, спрашивается: «А почему у тебя такие большие глаза?» Мотивы этой сказки обыгрываются Бродским напрямую в стихотворении «Послесло-
«Дело наше - почти антропологическое...».
вие», написанном в 1986 г., за три года до «Fin de siècle», и включенном в сборник «Урания»:
Мой голос глух, но, думаю, не назойлив. <...>
Это - чтоб ты не заметил, когда я умолкну, как Красная Шапочка не сказала волку24.
Как бы то ни было: серым волком пугают детей, хотя бояться надо не волка, а ближнего; мотив этот, присутствующий у Бродского в строках «и ребенок считает, что серый волк / страшней, чем пехотный полк», - по всей видимости, является результатом внутреннего диалога поэта с приведенным нами стихотворением Одена, аллюзией на английский текст и стоящий за ним опыт.
Концентрация присутствия оденовских аллюзий в «Fin de siècle», видимо, объясняется тем, что, возвышая свой голос против грядущего века, Бродский нуждался в опоре, некоем абсолютном камертоне - и такой опорой была для него поэзия Одена.
И еще одно стихотворение Бродского в книге «Пейзаж с наводнением», связанное с Оденом - «Меня упрекали во всем, окромя погоды <...>». Сам Бродский считал этот текст программным и настаивал, чтобы именно он закрывал книгу25.
Меня упрекали во всем, окромя погоды, и сам я грозил себе часто суровой мздой. Но скоро, как говорят, я сниму погоны и стану просто одной звездой. Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба и прятаться в облако, слыша гром, не видя, как войско под натиском ширпотреба бежит, преследуемо пером. Когда вокруг больше нету того, что было, не важно, берут вас в кольцо или это - блиц. Так школьник, увидев однажды во сне чернила, готов к умноженью лучше иных таблиц. И если за скорость света не ждешь спасибо, то общего, может, небытия броня ценит попытки ее превращенья в сито и за отверстие поблагодарит меня26.
Здесь аллюзии внутри одного стихотворения ведут сразу к нескольким текстам, что, в принципе, достаточно характерно для Бродского. Явственней всего звучит полемическая отсылка
А.В. Нестеров
к Маяковскому, балансирующая на грани иронии - и глубокой серьезности. Отношение Бродского к Маяковскому - проблема, менее всего терпящая какое-либо упрощение. Если на уровне среднего читательского восприятия индивидуалист Бродский -предельная противоположность поэту-агитатору, каким пытался быть Маяковский, на глубинном уровне все оказывается несколько иначе. В разговорах с С. Волковым имя Маяковского всплывает неоднократно, и каждый раз Бродский отстраненно-коррек-тен: «Уверяю вас, что в плане чисто техническом Маяковский -чрезвычайно привлекательная фигура. Эти рифмы, эти паузы. И более всего, полагаю, громоздкость и раскрепощенность стиха Маяковского»27. Некоторые ранние стихотворения Бродского, такие как «Каждый перед Богом наг...», отмечены несомненным влиянием Маяковского. С другой стороны, напомним известную статью М.Л. Гаспарова, в которой он показал, насколько рифмы Бродского близки к рифмам Маяковского28. В какой-то степени характер отношения Бродского к Маяковскому удалось очертить Янгфельдту, писавшему:
Для Бродского поэт Маяковский заслонился Маяковским - символом торжествовавшей стороны революции, в которой они с Ахматовой принадлежали к проигравшей. Однако влияние Ахматовой -лишь одна из причин, по которым Бродский в своих эссе называет имя Маяковского всего несколько раз, и то весьма снисходительно. Отрицательное отношение к Маяковскому объясняется прежде всего тем, что в начале своего творчества Бродский был под сильным его влиянием; речь шла, таким образом, о процессе отталкивания. Значение Маяковского для юного Бродского несомненно, несколько раз в интервью он признавался, что он у него научился колоссальному количеству вещей29.
В стихотворении «Меня упрекали во всем, окромя погоды...» образ, задаваемый строками «не видя, как войско под натиском ширпотреба / бежит, преследуемо пером», явственно восходит к Маяковскому. «Ширпотреб», «войско, преследуемое пером» -это не словарь Бродского: он часто вставлял в стихи разговорные словечки, но, как правило, делал это несколько иначе. А здесь это выделяется из ткани стиха - и сделано это намеренно. Собственно, перед нами - отсылка. Отчасти, к «зацитированным» в советскую эпоху, растиражированным бесконечными плакатами, словам Маяковского «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо» из стихо-
«Дело наше - почти антропологическое...».
творения 1925 г. «Домой!»30. Но в гораздо большей мере это отсылка ко «Второму вступлению к поэме "Во весь голос"», где разом присутствуют все мотивы, вокруг которых разворачивается стихотворение Бродского: тут и память о поэте, которая продлится в будущее, и военно-литературная метафора, и упоминание света звезд31.
Бродский отчетливо полемизирует с Маяковским: если у Маяковского «мой стих <...> дойдет <...> как свет умерших звезд доходит», то Бродский выбирает участь звезды и т. д. В эту полемику Бродский вовлекает Одена, вводит отсылку к его стихотворению «The More Loving One» («Любящий больше»). В эссе «Поклониться тени», посвященном памяти английского поэта, Бродский подчеркивал:
<...> То, с чем он нас оставил, равнозначно Евангелию, вызванному и наполненному любовью, которая является какой угодно, только не конечной - любовью, которая никак не помещается целиком в человеческой плоти и потому нуждается в словах. Если бы не было церквей, мы легко могли бы воздвигнуть церковь на этом поэте, и ее главная заповедь звучала бы примерно так:
Если равная любовь невозможна, Пусть любящим больше буду я32.
Целиком оденовское стихотворение выглядит следующим образом:
Looking up at the stars, I know quite well That, for all they care, I can go to hell, But on earth indifference is the least We have to dread from man or beast. How should we like it were stars to burn With a passion for us we could not return? If equal affection cannot be, Let the more loving one be me. Admirer as I think I am Of stars that do not give a damn, I cannot, now I see them, say I missed one terribly all day. Were all stars to disappear or die, I should learn to look at an empty sky And feel its total darkness sublime, Though this might take me a little time33.
А.В. Нестеров
«Глядя на звезды, я почти точно знаю: / Им все равно, сойду ли я в ад [или нет. - А. Н.], / Но на этой земле нам меньше всего пристало бояться безразличия, / Исходит ли оно от человека или зверя. // Каково было бы нам, если бы звезды пылали / К нам страстью, на которую нам нечем ответить? / И если привязанность -всегда неравна, / Пусть я буду тем, кто любит больше. // Поклонник звезд, - думаю, я могу считать себя таковым, / Право слово, / -Вряд ли - особенно сейчас, когда я могу их видеть, / Я стал бы особо скучать по одной из них день напролет. // Исчезни все звезды или умри, / Я вынужденно привыкну смотреть в пустые небеса, / И ощущать абсолютную тьму, окружающую меня, / Вот только на это потребуется время».
В начале этого стихотворения Оден говорит, что безразличие -наименьшее из зол, которых следует опасаться, а Бродский с этого утверждения, взятого в качестве затакта, начинает: «Меня упрекали во всем, окромя погоды, / и сам я грозил себе часто суровой мздой», - подчеркивая тем всю меру не-безразличия (то есть неприятия и агрессии), с которой ему пришлось столкнуться. Это стихотворение - своего рода зеркальное отражение оденов-ского текста. У Одена взгляд направлен снизу вверх, Бродский переворачивает перспективу, и взгляд оказывается устремленным сверху вниз. У Одена говорится о безразличии звезд - Бродский подхватывает этот мотив, но своеобразно «отыгрывает» его с точки зрения звезды, сущность которой - светиться, для которой это состояние столь естественно, что «за скорость света не ждешь спасибо». Тем самым оденовское понимание того, что есть «тот, кто любит больше», как бы продляется до предела - и проецируется на небосвод.
При этом в стихотворении Бродского присутствует еще одна аллюзия. Образ, который использует Бродский в конце стихотворения: «общего, может, небытия броня / ценит попытки ее превращенья в сито / и за отверстие поблагодарит меня» восходит к английскому разговорному выражению «holes in the sky» (дыры в небе) - так называют звезды. Но этот же образ использован в известнейшем стихотворении поэта Луиса Макниса, по которому тот даже назвал свой сборник 1948 г. «Holes in the sky»34.
Но даже эта аллюзия на Макниса у Бродского связана с Оде-ном - эти два английских поэта принадлежат к одному поэтическому поколению, дружили и выступали во второй половине 30-х гг. как соавторы, написав тревелог «Письма из Исландии» и поэтическое приложение к нему, «Последняя воля и завещание»35.
«Дело наше - почти антропологическое...».
И опять в «Меня обвиняли во всем, окромя погоды...», как в «Сидя в тени» и в «Fin de siècle», оденовские аллюзии у Бродского возникают в контексте, связанном с противостоянием эпохе, «когда вокруг больше нету того, что было, а войско под натиском ширпотреба бежит <...>».
В 1995 г. Бродский писал: «Завершается, судя по всему, затянувшийся на просторах Евразии период психологического палеолита, знаменитый своей верой в нравственный процесс и сопряженной с ней склонностью к утопическому мышлению. На смену приходит ощущение переогромленности и крайней степени ато-мизации индивидуального и общественного сознания. Сдвиг этот поистине антропологический»36. Поздние стихи Бродского были попыткой на этот сдвиг отреагировать, эту новую антропологию как-то описать, а для этого ему была нужна опора в традиции. Оден, которого, по словам Бродского, отличала «восприимчивость, уникальная в сочетании честности, клинического отстранения и сдержанного лиризма»37, был одним из немногих, кто эту опору мог предложить.
Примечания
1 Цит. по: Гордин Я.А. Рыцарь и смерть, или жизнь как замысел: О судьбе Иосифа
Бродского. М.: Время, 2010. С. 78-79.
2 Собственно, впервые она звучит у Бродского еще в «Речи о пролитом молоке»
1967 г.: «Это неприятно для глаза. / Человечество увеличивается в три раза» (Бродский И.А. Стихотворения и поэмы: В 2 т. СПб.: Издательство Пушкинского дома: Вита Нова, 2011. Т. 1. С. 259. Учитывая комментированный характер издания и качество его подготовки, все стихотворные цитаты из И. Бродского здесь и далее даются по этому двухтомнику (подготовленному Л. Лосевым). Все прозаические цитаты по изданию: Бродский И.А. Соч.: В 7 т. М.: Пушкинский фонд, 1997-2001).
3 Бродский И.А. О тирании // Он же. Соч. Т. 5. С. 90.
4 Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛаг. 1918-1956: Опыт художественного исследо-
вания: В 2 т. Paris: YMCA-PRESS, 1973. С. 10.
5 Бродский И.А. Нобелевская лекция // Он же. Соч. Т. 1. С. 5.
6 См.: Соколов К.С. И. Бродский и У.Х. Оден: к проблеме усвоения английской
поэтической традиции: Дис. ... канд. филол. наук. Владимир, 2003; Стафье-ва Е.И. Метафизическая поэзия в исторической перспективе. У.Х. Оден «Памяти У.Б. Йейтса» // Anglistica: Сб. ст. по литературе и культуре Великобритании. М.; Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2000. Вып. 8. С. 76-88;
А.В. Нестеров
Шода МЮ. Мотив «смерти поэта» в элегиях У.Х. Одена «Памяти У.Б. Йетса» и И.А. Бродского «На смерть Т.С. Элиота» // Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе: (Проблемы исторической поэтики): Материалы теор. междунар. науч. конф.: В 2 ч. Гродно: Гродненский государственный университет имени Янки Купалы, 1997. Ч. 2. С. 180-186; Нестеров А.В. Оригинал и «эхо» чужого текста в переводе // Opus # 1-2: Русский мемуар. Соавторство. Вильнюс: Изд-во Вильнюсского ун-та, 2005. С. 224-236. 7Янгфельдт Б. Язык есть бог: Заметки об Иосифе Бродском. М.: Corpus: Астрель, 2011. С. 109-110.
8 Hart J. How good was Auden? // The New Criterion. February 1997. Vol. 15. P. 59.
9 Бродский И.А. «1 сентября 1939 года» У.Х. Одена // Он же. Соч. Т. 5. С. 216.
10 Рейн Е.Б. Мой экземпляр Урании // Иосиф Бродский: труды и дни. М.: Незави-
симая газета, 1998. С. 145.
11 Соколов К.С. «Бродский = Оден»: коммуникативный аспект стихотворения //
Он же. Поэтика Иосифа Бродского. Тверь: Тверской государственный университет, 2003. С. 383.
12 Бродский И.А. Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 89.
13 Там же.
14 Соколов К.С. «Бродский = Оден»: коммуникативный аспект стихотворения. С. 383.
15 Бродский И.А. Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 131.
16 Там же.
17 Auden W.H. The English Auden: Poems, Essays and Dramatic Writings 1927-1939.
London: Faber & Faber, 1977. P. 246.
18 Ср.: в переводе «1 сентября 1939 года», сделанном А. Сергеевым, «музыка», упо-
минаемая у Одена, характерным образом превращается в «джаз»: «Люди за стойкой стремятся / По-заведенному жить: / Джаз должен вечно играть, / А лампы вечно светить. / На конференциях тщатся / Обставить мебелью доты, / Придать им сходство с жильем...» (Американская поэзия в русских переводах. XIX-XX вв.: Антология. М.: Радуга, 1983. С. 395). И для Сергеева, и для Бродского «музыкальный фон» довоенной эпохи четко связан с одними и теми же ассоциациями: и джаз, и фокстрот принадлежат единому смысловому полю.
19 Бродский И.А. Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 131.
20 Бродский И.А. О тирании. С. 87.
21 Бродский И.А. Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 131.
22 Ильф И., Петров Е. Золотой теленок. М.: Вагриус, 1995. С. 56.
23 Auden W.H. Collected Poems / Ed. by E. Mendelson. London: Faber & Faber, 1994.
P. 120-121.
24 Бродский И.А. Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 109.
25 Александр Сумеркин, помогавший в составлении сборника, писал: «Я получил
твердое указание: последним должно идти стихотворение 1994 года "Меня
«Дело наше - почти антропологическое......
упрекали во всем, окромя погоды...". (Сумеркин А. Пейзаж с наводнением -краткая история // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. СПб.: Журнал «Звезда., 1998. С. 44).
26 Бродский И.А. Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 227.
27 Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: ЭКСМО, 2003. С. 60.
28 Гаспаров М.Л. Рифма Бродского // Он же. Избранные статьи. М.: НЛО, 1995.
С. 83-92.
29 Янгфельдт Б. Заметки об Иосифе Бродском // Звезда. 2010. № 10. С. 96-120.
30 Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: ГИХЛ, 1957. Т. 7. С. 94.
31 Там же. Т. 10. С. 282-283.
32 Бродский И.А. Поклониться тени // Он же. Соч. Т. 5. С. 257.
33 Auden W.H. Collected Poems. P. 584-585.
34 MacNeice Ls. Collected Poems. London: Faber & Faber, 2007. P. 252.
35 Auden W.H. The Complete Works of W.H. Auden: Prose and Travel Books in Prose
and Verse, 1926-1938. Princeton: Princeton University Press, 1997. Vol. 1. P. 31-53.
36 Бродский И.А. «1 сентября 1939 года. У.Х. Одена. С. 208-209.
37 Бродский И.А. Поклониться тени. С. 265.
