CC BY
90УДК882-3
А. П. Мащенко
ДЕКАНОНИЗАЦИЯ ОБРАЗА А. С. ПУШКИНА В ЛИТЕРАТУРЕ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ РУССКОГО ПОСТМОДЕРНИЗМА
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса.
И. Бродский. «Представление».
Постановка проблемы. Творчество А. С. Пушкина - один из краеугольных камней великой русской литературы. В его произведениях во многом заложена проблематика всей последующей русской литературной традиции - от Н. В. Гоголя и М. Ю. Лермонтова до В. В. Ерофеева и И. А. Бродского. Особое место творчество А. С. Пушкина занимает в литературе русского постмодернизма, которая в силу самой своей природы вырастает из сочинений классиков XIX - первой половины XX веков.
Тема «пушкинского мифа» в литературе русского постмодернизма находит свое отражение в работах таких исследователей, как П. Л. Вайль, А. А. Генис, В. В. Ерофеев, М. В. Загидуллина, И. В. Кондаков, В. Н. Курицын, М. Н. Липовецкий И. С. Скоропанова, М. Н. Эпштейн и многих других.
Цель статьи - показать, как писатели первой волны русского постмодернизма еще в советские годы переосмысливают образ А. С. Пушкина в противовес господствующей в официальном советском литературоведении традиции, а также продемонстрировать, как «работают» тексты А. С. Пушкина в произведениях А. Д. Синявского (Терца), А. Г. Битова и В. В. Ерофеева.
Я вырос в Севастополе - городе, овеянном военной славой двух героических оборон, славой Нахимова, Корнилова, Истомина, Ушакова, Тотлебена. Но самой громкой фамилией для меня, семилетнего, звучала фамилия Пушкина, памятник которому стоял в семидеся-
тых - начале восьмидесятых годов прошлого века на одной из центральных городских площадей. Фамилия Пушкина так подходила этому уставленному орудиями (на Историческом бульваре, на Малахо-вом кургане, на Сапун-горе) городу. И каково же было мое разочарование, когда родители объяснили мне, что, в отличие от Нахимова или Ушакова, Пушкин не имел к армии и флоту никакого отношения, а прославился тем, что сочинял стихи.
И как прославился.
Имя величайшего русского поэта увековечено в названиях десятков городов, поселков и сел, сотен переулков, улиц и площадей. Сотни памятников поэту установлены в разных странах мира - не только на территории бывшего Советского Союза, но и далеко за его пределами. Памятники Пушкину можно обнаружить на всех континентах земного шара, кроме Австралии и Антарктиды. Они стоят в Индии и Китае, в Соединенных Штатах Америки и в Мексике, на Кубе, на Маврикии и во многих других уголках земного шара.
Вернувшись немного назад, отметим, что в СССР больше, чем на Александра Сергеевича Пушкина, бронзы, меди, камня, гипса и других строительных материалов, ушло только на одного «исторического персонажа» - Владимира Ильича Ленина.
Упоминая об этом, мы не утверждаем, будто Пушкин и Ленин -«близнецы-братья», и не выступаем против увековечения памяти поэта. Мы лишь хотим обратить внимание на оборотную сторону памятной «пушкинской медали», отлитой благодарными потомками.
Увы, как справедливо заметил когда-то Андрей Синявский, за располагающим к почтительным титулам величием лицо Пушкина расплылось «в сплошное популярное пятно с бакенбардами» [8, т. 1, 341].
Благодарные потомки перестарались, заставив книги поэта венками и бюстами и, в известной степени, превратив его в бронзового кумира, в «медного всадника», в «каменного гостя».
В России это почувствовали очень давно. Почувствовали и ответили на канонизацию или, может быть, даже точнее, на идолизацию поэта... анекдотами. Высокий пафос юбилейных речей нуждался в уравновешивании низким анекдотическим жанром.
Необходимость в деканонизации образа Пушкина пророчески предвидел еще Гоголь. Иван Александрович Хлестаков упоительно
врет Антону Антоновичу Сквозник-Дмухановскому и компании: «Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» - «Да так, брат, - отвечает, бывало, - так как-то все...» Большой оригинал» [4, т. 4, 45].
Кстати говоря, что любопытно, характер Хлестакова Гоголю подсказал не кто иной, как Пушкин. Не зря Хлестаков с Пушкиным на дружеской ноге; «как тот - толпится и французит; как Пушкин - юрок и болтлив, развязен, пуст, универсален, чистосердечен: врет и верит, по слову Гоголя - «бесцельно» [7, 421].
Традицию Николая Васильевича Гоголя продолжили многие другие.
Например, в 1914 году в Тифлисе увидела свет книжечка З. В. Вазарина «Нигде еще до сих пор не печатанные анекдоты про А. С. Пушкина». Десятью годами позже А. Крученых выпустил свои «500 новых острот и каламбуров Пушкина». Нельзя не вспомнить и легендарные анекдоты о Пушкине Даниила Хармса, написанные вскоре после юбилейной советской кампании 1937 года, приуроченной к столетию со дня смерти поэта. Именно тогда Царское Село было переименовано в город Пушкин, а в продаже появились вкусные шоколадки «Сказки Александра Сергеевича Пушкина». И именно тогда Советы отправляли тысячи, десятки тысяч людей в лагеря.
«Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!» [9] - бросил Даниил Хармс камень в огород официального советского литературоведения.
Александр Сергеевич Пушкин жил в XIX веке, но усилиями советского литературоведения оказался поэтом и писателем социалистического реализма. Он дружил с декабристами, призывал милость к падшим, глаголом жег сердца людей, давал отповедь клеветникам России и спорил с Николаем I - Романовым-Палкиным. В общем, был одним из первых русских революционеров и предтечей Великой Октябрьской Социалистической Революции, за что и удостоился в стране победившего социализма тех почестей, о которых мы здесь уже упоминали.
Но чем выше поднимался градус официальной истерии, чем больше появлялось в стране памятников поэту, чем больше населенных
пунктов получали его имя, тем глумливее становились анекдоты, которыми народ отвечал чиновникам-пушкинолюбам. Вместе с народом от советской культуры, от литературы социалистического реализма отталкивалась и зарождавшаяся в 60-е годы прошлого века новая русская литература, которую позже назовут постмодернистской.
Андрей Синявский (Абрам Терц), Андрей Битов, Венедикт Ерофеев, Иосиф Бродский и многие другие вслед за Иваном Хлестаковым встали с Пушкиным на короткой ноге.
Они деконструировали лубочный пропагандистский образ поэта.
Постоянному обращению русских постмодернистов к Пушкину можно отыскать и формальное объяснение. В конце концов, постмодернизм принципиально «цитатен», принципиально соткан из десятков, сотен, тысяч классических цитат, а сочинения Пушкина лежат в основании библиотеки классической русской литературы. Однако нас будут интересовать не формальные, а содержательные причины непрерывных апелляций к Пушкину писателей, принадлежащих к первой волне русского постмодернизма - Андрея Синявского, Андрея Битова, Венедикта Ерофеева и других.
«Одним из главных объектов деконструкции становится у русских постмодернистов социалистический реализм, рассматриваемый как явление массовой культуры, специфическая форма пропаганды тоталитарного государства, манипулирующего сознанием миллионов. Деканонизация постмодернистами классики XIX века была направлена прежде всего против вульгаризации и догматизации, которой подверглась классика в советском литературоведении, и против стереотипов ее восприятия массовым сознанием» [7, 78], - справедливо замечает Ирина Скоропанова.
«.. .быть может, постичь Пушкина нам проще не с парадного входа, заставленного венками и бюстами с выражением неуступчивого благородства на челе, а с помощью анекдотических шаржей, возвращенных поэту улицей словно бы в ответ и в отместку на его громкую славу» [8, т. 1, 341], - писал Андрей Синявский (Абрам Терц) в своих «Прогулках с Пушкиным».
Пушкин Терца - это «наш Чарли Чаплин, современный эрзац-Петрушка, прифрантившийся и насобачившийся хилять в рифму» [8, т. 1, 342]. Его творческая среда, мастерская его стиля и метода - это
постель. «Такой Пушкин» не мог не вызвать скандала в официальной литературоведческой и шире идеологической советской среде. На тоненьких эротических ножках вбежал Пушкин Терца в большую поэзию и произвел переполох. Не меньший, а может быть, и больший переполох произвел и сам Терц, прогулявшись с Пушкиным на короткой ноге перед партийными и литературными начальниками.
Показательно, что на Терца набросились и слева, из советского лагеря, и справа, из лагеря «старорежимной» русской эмиграции. В СССР Терц получил ярлык литературного погромщика. Эмигрант Роман Гуль назвал его хамом, а Александр Солженицын - хулителем России. Увы, ни Гуль, ни Солженицын не поняли, что хлестаковское панибратство - это способ деканонизации образа Пушкина, созданного официальной советской пропагандой.
Ответ Синявского на эту критику можно свести к фразе: «Прогулки с Пушкиным» — это продолжение моего последнего слова на суде, а смысл последнего слова состоял в том, что искусство никому не служит, что искусство независимо, искусство свободно» [7, 185].
Терц выступает в «Прогулках» не как обличитель - позиция, невозможная для постмодерниста - а предпочитает «дразнить, выводить из себя (использованием наряду с солидными источниками полуанекдотического и "фольклорного" материала), бесить (фамильярностью своего отношения к Пушкину), ошарашивать (необычностью предлагаемых трактовок и концепций), раздражать (фрагментарностью изложения, неакадемическим характером используемого языка)» [7, 87].
В этом смысле Терц видит себя продолжателем пушкинской линии. «Пушкин не развивал и не продолжал, а дразнил традицию, то и дело оступаясь в пародию и с ее помощью отступая в сторону от магистрального в истории литературы пути. Он шел не вперед, а вбок. Лишь впоследствии трудами школы и оперы его заворотили и вывели на столбовую дорогу. Сам-то он выбрал проселочную» [8, т. 1, 359-360].
Терц играет с Пушкиным, с героями его произведений, с официальными интерпретаторами поэта. Чувство юмора позволяет ему противостоять могучей, но неуклюжей государственной бюрократической машине. Он пародирует советскую литературную критику, используя почерпнутый у нее стандартный набор клише для характеристики Пушкина.
Несомненно, в поэзии Пушкина можно отыскать много других, не менее, а может быть, и более важных черт, но Синявский акцентирует свое внимание именно на раскованности и раскрепощенности поэта, говорит о нем как о свободном художнике и, шире, свободном, независимом от государства человеке. Терц и Пушкин, прогуливаясь по «саду русской словесности», противопоставляют ленинскому требованию партийности литературы литературную игру. Пушкин Терца - певец свободного искусства, уклоняющийся от навязываемых ему обществом заданий, инакомыслящий, диссидент - говоря языком ХХ столетия. Его Пушкин, «наплевав на тогдашние гражданские права и обязанности, ушел в поэты, как уходят в босяки» [8, т. 1, 359-360]. Как гласит отдельный параграф «пушкинской конституции»:
... Никому
Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права... [6, т. 3, 336].
Пристальное внимание русских писателей-постмодернистов к этим чертам пушкинской поэзии объясняется прежде всего тем, что именно они были как никогда востребованы в 60-70-х годах прошлого века в условиях тоталитарного советского государства. Точно так же, как несколько десятилетий спустя, в период распада СССР, оказался востребованным Пушкин как православный русский патриот и мыслитель.
Если Андрей Синявский прогуливался с Пушкиным на короткой ноге по саду отечественной словесности, то Андрей Битов жил (и живет) с ним в одном доме. «Пушкинский дом» Битова - еще одно классическое произведение русского постмодернизма, уже в названии прямо апеллирующее к великому русскому поэту.
«Роман несколько раз переменил название, последовательно отражая степень авторских посягательств, - объяснил Битов. -...На-
конец пришло последнее - ПУШКИНСКИМ ДОМ. Оно, бесспорно, вызовет нарекания, но оно - окончательное. Я никогда не бывал в «Пушкинском Доме» - учреждении, и поэтому (хотя бы) все, что здесь написано, - не о нем. Но от имени, от символа я не мог отказаться. Я виноват в этой, как теперь модно говорить, «аллюзии» и бессилен против нее. Могу лишь ее расширить: и русская литература, и Петербург (Ленинград), и Россия - все это, так или иначе, ПУШКИНСКИМ ДОМ без его курчавого постояльца: «Il faut que j'arrange ma maison» («Мне надо привести в порядок мой дом»), - сказал умирающий Пушкин... [2, 393].
Был убит не только Пушкин, но и дух пушкинской поэзии, утверждает главный герой романа Лева Одоевцев: «Масштабы современного официального признания Пушкина ничего не доказывают, никакого господства пушкинской линии нет. Дух пушкинской поэзии был убит в неявной и неравной борьбе. Пушкину был оставлен почетный мундир поэтической формы - самого его не стало. К мундиру пришили несколько пуговиц и более изящный позумент и набили всякой тусклой душевной дрянью. Цельность, гармония, воздух, мир - все было порешено» [2, 276].
Усилиями официального литературоведения великая русская литература превратилась в музей, а Пушкин, Толстой, Достоевский и остальные классики - в навевающие скуку экспонаты. В «Пушкинский дом» (Институт русской литературы) жизнь врывается или со строителями, реконструирующими набережную Невы, или с киношниками, снимающими поблизости булыжную мостовую. «Никто ничего не мог, никто ничего не умел и никто ничего не хотел» [2, 120], -характеризует автор романа сотрудников уважаемого литературоведческого учреждения. Конечно, если не считать кропания диссертаций «Некоторые вопросы.», «О некоторых особенностях или чертах.» или «Связь башкирской и албанской литератур».
Деконструкция Пушкинского дома происходит во время грандиозной попойки в «Пушкинском доме». «Вот, вот! - Митишатьев вскочил. - Вот эти стены, эту пошлость, этих мертвецов! Которых мы, живые, сосем!.. Ведь мы же друг на друге живем, в один сортир ходим, один труп русской литературы жрем.» [2, 349].
«И тут, на тебе! - Лева рванул дверцы шкафов и стал швырять вниз пухлые и пыльные папки; Митишатьев радостно принимал и
швырял их в воздух; залежавшиеся диссертации разлетались по залу по листикам, вольными птицами...
Митишатьев прыгал по листам диссертаций, надоело ему швырять их в воздух - пыли-то! - чихнул, новую игрушку обнаружил: прыгал теперь Митишатьев с посмертной маской Пушкина в руке.
Она была мала.
- Не лезет. - удивлялся Митишатьев. - Смотри ты - не лезет! Акцелерация! - кричал он. - Акцелерация!
И тут Лева спрыгнул на него, как ястреб.
- Отдай, сволочь! - закричал он. - Хам! Быдло! Положь, су-ука!» [2, 350].
Одоевцев громит советский Институт русской литературы: «Он обвел взглядом залу: рассыпанные рукописи, лужи, растоптанный гипс, битое стекло, - классический ужас выразил его взгляд, лицо, и без того бледное, побледнело так, что мы перепугались, не потеряет ли он сознание» [2, 359].
Несмотря на некоторые различия, Пушкин Битова в главном похож на Пушкина Терца. «Народный художник Дантес отлил Пушкина из своей пули. И вот, когда уже не в кого стрелять, - мы отливаем последнюю пулю в виде памятника, - пишет Лева Одоевцев в одной из своих работ. - Его будут разгадывать мильон академиков - и не разгадают. Пушкин! Как ты всех надул!» [2, 403].
Пушкин Битова, как и Пушкин Терца, - это прежде всего свободный художник.
«Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум.» [2, 404] - цитирует Лева классические пушкинские стихи. Как сказал сам Андрей Битов, «для меня, как и для многих, какой-то вершиной свободы остается Пушкин. Не потому, что он звал на баррикады, а как раз наоборот. Это другие параметры понимания жизни» [1, 67].
«Другие параметры понимания жизни» и у героя еще одного классического произведения первой волны русского постмодернизма - поэмы Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки». Правда, Ерофеев наследует не идеологическую, а анекдотическую традицию восприятия Пушкина.
«Не буду вам напоминать, как очищается политура, это всякий младенец знает, - говорит Веничка. - Почему-то в России никто не
знает, отчего умер Пушкин, а как очищается политура - это всякий знает» [5, 55].
Электричка Москва-Петушки проезжает еще несколько станций, и во время оживленной литературной дискуссии с попутчиками, за дегустацией «Поцелуя тети Клавы», Веничка еще раз прибегает к тому же неопровержимому тезису:
«-.В Петушках, например, тридцать посудин меняют на полную бутылку «Зверобоя», и если ты принесешь, допустим. . .
«Как! Тридцать на одну! Почему так много!? » - галдеж возобновился.
- Да иначе кто ж вам обменяет! Тридцать на двенадцать - это 3. 60. А «Зверобой» стоит 2. 62. Это и дети знают. Отчего Пушкин умер, они еще не знают, а это - уже знают» [5, 69].
Но апофеозом «пушкинской темы» в «Москве-Петушках», несомненно, становится рассказ «женщины в коричневом берете, в жакетке и с черными усиками»: «Я слышу - у вас тут такой литературный разговор, дай, думаю, и я к ним присяду, выпью и заодно расскажу, как мне за Пушкина разбили голову и выбили четыре передних зуба.»
И она принялась рассказывать, и чудовищен был стиль ее рассказа:
«- Все с Пушкина и началось. (Как началась с Пушкина современная русская литература - автор). Нам прислали комсорга Евтюш-кина, он все щипался и читал стихи, а раз как-то ухватил меня за икры и спрашивает: "Мой чудный взгляд тебя томил?" - я говорю: "Ну, допустим, томил.", а он опять за икры: "В душе мой голос раздавался?" Тут он схватил меня в охапку и куда-то поволок. А когда уже выволок - я ходила все дни сама не своя, все твердила: "Пушкин - Евтюшкин - томил - раздавался". "Раздавался - томил - Евтюш-кин - Пушкин". А потом опять: "Пушкин - Евтюшкин."» [5, 75].
После этого случая полгода все шло хорошо, «а потом этот Пушкин опять все напортил!..» Героиня допекала комсорга русской народной присказкой: «А кто за тебя детишек будет воспитывать? Пушкин, что ли?».
Как замечает в связи с этим Эдуард Власов, «переложение ответственности за какой-либо поступок или действие на Пушкина как
на лицо, не имеющее к нему никакого отношения, - традиционная речевая фигура в современном русском разговорном языке, рожденная, видимо, благодаря тому, что портреты поэта висели в советские времена в самых подходящих (библиотеки, музеи) и неподходящих (вокзалы, буфеты, парикмахерские) местах и в случае чего всегда можно было указать на него рукой» [5, 384].
И вот как-то однажды героиня уж совсем перепилась. «Подлетаю к нему и ору: "Пушкин, что ли, за тебя детишек воспитывать будет? А? Пушкин?" - он, как услышал о Пушкине, весь почернел и затрясся: "пей, напивайся, но Пушкина не трогай!» [5, 76]. Так пародийно переосмысливается каноническое представление о святости Пушкина для русского мира, восходящее к известной фразе Аполлона Григорьева о том, что «Пушкин - наше всё».
Выводы. Творчество писателей первой волны русского постмодернизма демонстрирует неразрывную связь русской литературной традиции. Образ А. С. Пушкина и его сочинения являются одним из главных живительных источников произведений А. Терца, А. Г. Битова, В. В. Ерофеева. Они переосмысливают классический образ великого русского поэта, пытаясь превратить его из бронзового кумира, «медного всадника», «каменного гостя» в живого свободного художника.
Андрей Синявский, Андрей Битов, Венедикт Ерофеев, Иосиф Бродский и многие другие, отталкиваясь от литературы социалистического реализма, деконструируют лубочный пропагандистский образ поэта. Их Пушкин - певец свободного искусства, уклоняющийся от навязываемых ему государством заданий, инакомыслящий, диссидент - говоря языком ХХ столетия.
Пристальное внимание русских писателей-постмодернистов к этим чертам пушкинского характера объясняется прежде всего тем, что именно они были как никогда востребованы в 60-70-х годах прошлого века в условиях тоталитарного советского государства.
Цель деконструкции - разоблачение догматизма, и литература русского постмодернизма этой цели достигла - по крайней мере, применительно к образу Пушкина. Деконструкция эквивалентна переконструированию, «перестройке», шутливо разъяснил в свое время Жак Деррида, находясь в Москве. При этом она состоит из двух «ша-
гов» - переворачивания и реконструкции, которые производятся одновременно. Анекдоты о Пушкине, сложенные Хармсом или Ерофеевым, переворачивают, опрокидывают казенного бронзового поэтического идола, а Синявский и Битов реконструируют его образ, возвращая ему его истинные черты.
Перспективы дальнейших исследований. Эта статья может стать частью большого литературоведческого исследования, посвященного влиянию творчества классиков русской литературы XIX века - не только А. С. Пушкина, но и М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого и других - на литературу русского постмодернизма.
^ S. Вынесенная в эпиграф этой статьи фраза из поэмы Иосифа Бродского «Представление»: «Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса» [3, т. 2, 170] по одной из версий восходит к старому советскому анекдоту об асе (инициалы поэта) Пушкине.
Список использованных источников
1. Битов, А. Г. Мы проснулись в незнакомой стране [Текст]: Публицистика / А. Г. Битов. - Л.: Советский писатель, 1991. - 214 с.
2. Битов, А. Г. Пушкинский дом [Текст] / А. Г. Битов. - М.: Ваг-риус, 2007. - 528 с.
3. Бродский, И. Форма времени [Текст]: Стихотворения, эссе, пьесы: В 2 т. - Минск: Эридан, 1992.
4. Гоголь, Н. В. Собрание сочинений [Текст]: в 8 томах / Н. В. Гоголь. - М.: «Правда». - 1984.
5. Ерофеев, В. В. Москва - Петушки [Текст] / В. В. Ерофеев. -М.: Вагриус, 2001. - 573 с.
6. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений [Текст]: в 10 томах / А. С. Пушкин. - Л.: «Наука», 1977.
7. Скоропанова, И. Русская постмодернистская литература [Текст] / И. Скоропанова. - М.: Флинта; Наука, 1999. - 608 с.
8. Терц, А. (Синявский, А. Д.) Собрание сочинений [Текст]: в 2-х томах / А. Терц (А. Д. Синявский). - М.: Старт, 1992.
9. Хармс, Д. Анекдоты из жизни Пушкина [Электронный ресурс] // Сайт «Даниил Хармс, полное собрание сочинений». - Режим доступа: http//daharms.ru
